Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Холодный Новый год

В поминовение погибшего Кофукудзи новогодние празднества во дворце по случаю наступления пятого года эпохи Дзисё отменили. Монаршее семейство перебралось в те покои Дай-дайри, которые еще можно было восстановить для жилья, сторонясь обгоревших, ветхих и оскверненных бродягами. Может, из-за печали, что наполняла душу при виде этих крох былого великолепия, а может, из-за частых и изнурительных переездов после болезни, или же от тяготы житья за стенами Рокухары, на четырнадцатый день первого месяца новоотрекшийся император Такакура скончался. Государь-инок Го-Сиракава, стоя на веранде усадьбы Тоба, своего старого и вновь обретенного пристанища, пытался представить себе дым погребального костра, что поднимался из Сэйгандзи по ту сторону долины, сливаясь с нависшими облаками. Разумеется, на похороны сына его тоже не пустили.

«Как же так вышло, – спрашивал он себя, – что я стольких пережил? Любимых жен и наложниц, двоих сыновей – Нидзё и Такакуру, бывшего императора, одного внука, Рокудзё, тоже бывшего императора, и сына Мотихито, который должен был им стать. Какие же прегрешения сотворил я в прошлой жизни, чтобы заслужить такую муку в нынешней?»

Он почти полюбил жизнь в Тюремном дворце Фукухары, куда маленький тэнгу приносил ему вести о новом восстании Минамото, как и о своих демонических нападках на новый дворец. И все же, Го-Сиракава возликовал вместе со всеми, когда узнал о возвращении столицы. После заточения в тесноте и мраке усадьба Тоба показалась ему земным раем. Но боги, видно, твердо вознамерились не давать ему долго радоваться. И новое горе, как всегда, не заставило себя долго ждать.

– Ты счастливец, сын мой, – сказал Го-Сиракава далекому дыму. – Твоя жизнь была безгрешной, ты придерживался Десяти заветов и Пяти постоянств и легко найдешь себе приют в Чистой земле. Это нам увы – тем несчастным, кто вынужден пребывать здесь, в ущербном мире. И пусть я обязан тебе жизнью, мне жаль, что ты просил Царя-Дракона защитить меня. Лучше бы спасся сам.

Вместе с известием о кончине Такакуры Киёмори прислал ему любопытную записку:

«Сожалею, что людям наших почтенных годов доводится переживать подобные горести. У меня есть дочь – ей едва минуло восемнадцать, – которую я желаю предложить вам в утешение как новую супругу. Ее мать – жрица святилища в Ицу-кусиме, поэтому морские ками, верно, благословят ваш союз. Если вы согласитесь, я пришлю ее вам с надлежащим сопровождением и приданым не позднее четырнадцати дней».

«Простой подарок или попытка загладить вину?» – гадал Го-Сиракава, не переставая дивиться бесстыдству Киёмори. Однако девушку нельзя было не принять – пока открыто противоречить Тайра государь-инок не смел. Хотя едва ли он сможет предложить бедняжке много участия. Еще одна жизнь, загубленная Киёмори.

Го-Сиракава поднял лицо к небесам, где в вечернем небе сгущались тяжелые тучи.

– Великие ками, – произнес он нараспев, – если вы ко мне благоволите, молю: пусть я буду отмщен в этой жизни. Ниспошлите возмездие моим врагам. Дайте узреть, как падут Тайра и воцарится мир. Если вы для чего-то щадили меня до сих пор, пусть это будет причиной.

Го-Сиракава ощутил, как по щеке скатилась капля влаги, но не понял – слеза ли это была или крошка мокрого снега.

Кипящая вода

Тот год – пятый год эпохи Дзисё – был примечателен тем, что имел добавочный месяц, сразу вслед за второй луной. Его ввели с тем, чтобы перестроить календарь человека в соответствии с природным календарем. И точно в согласии с названием этого месяца – Исправлений – многое из того, о чем долго грезили и молились, наконец сбылось.

На второй день високосной второй луны Мунэмори приехал в Рокухару с докладом о множестве бунтов, вспыхнувших в Канто за последние двадцать восемь дней.

– Варвары всех четырех стран света пользуются случаем выступить против нас, – говорил он отцу. – Наши союзники в силах лишь держать их на удалении, пока не отобьют всех натисков Минамото. А Ёритомо, говорят, ежедневно пополняет рать сотнями воинов.

– Хм-м… – хмуро отозвался Киёмори, уставившись в пол. В последние дни, как выяснил Мунэмори, ему недужилось и он почти не ел. Быть может, и теперь он слушал сына вполуха?

– Совет знатных старейшин просил меня принять пост главнокомандующего, – продолжал Мунэмори, – и возглавить поход на восток. Я согласился, рассудив, что так будет лучше. Наши люди опасаются следовать за Корэмори – ну, после случившегося. Разумеется, я не выступлю без твоего соизволения и поддержки.

Киёмори поднял бритую голову и воззрился в дальний угол.

– Убирайтесь. – Что?

Киёмори вскочил на ноги.

– Вам сказано: прочь!

– Отец, с кем ты говоришь?

– Еще не время! Нет, не пойду!

– Отец!

– Разве ты не видишь их, Мунэмори? – Он схватил сына за плечо. Мунэмори даже сквозь одежду ощутил жар его руки – та была горяча, словно расплавленный воск.

– Кого, отец?

– Вон, смотри! – Киёмори указал на дальний конец комнаты. – Это Гэнда Ёсихира! А с ним – Син-ин! Вон и мой дядя, и отец Ёситомо! Говорят, что явились за мной, что моему счастью конец. Но меня им не взять! Скажи им, Мунэмори! Я не пойду! – Киёмори толкнул сына в бок, отчего тот повалился навзничь. – Я вас одолел! – возопил он. – И одолею еще раз!

Мунэмори поднялся и взял отца за руку. К его изумлению, жар от нее был так силен, что не терпели пальцы.

– Отец, ты весь горишь! Не иначе это от лихорадки тебя мучают видения.

Привлеченная криками, в дверях показалась челядь.

– Скорее наполните ванну! – велел им Мунэмори. – Холодной водой. У господина жар, его нужно скорее остудить.

Слуги помчались выполнять распоряжение, а Мунэмори повел отца по коридору и через двор – к баням.

– Жарко, – бормотал Киёмори. – Жарко мне… жарко.

– Тише, отец. Скоро мы тебя охладим. Крепись, как крепился всегда.

Наконец они выбрались во двор, туда, где стояли большие каменные купальни. Слуги уже вовсю заполняли их водой. Мунэмори с помощником сняли с Киёмори платье и опустили в ледяную воду. Едва его тело коснулось воды, как из купальни повалил пар, а стоило ему погрузиться чуть глубже – вода вокруг закипела.

– Не может этого быть, – обомлел Мунэмори. Слуги заохали и зароптали:

– Конец. Верный конец.

– Эй, ты и ты! – одернул двоих Мунэмори. – Бросьте канючить и займитесь делом! Хворь эта явно не простая. Отправляйтесь немедля на гору Хиэй и принесите воды из ручья Ты-сячерукой. С ее помощью мы изгоним демонов, которые его осаждают.

Слуги поклонились и поспешно ушли, чуть не благодаря за отсылку.

Мунэмори огляделся и заметил, что карниз близлежащего здания склонился над самой купальней.

– Вы, – отметил он еще двух слуг, – положите там бамбуковый желоб – вдоль ската, чтобы конец был точно над ванной. Потом поставьте на крышу бочонок с холодной водой и прикрепите к ней желоб, с тем чтобы можно было устроить непрерывный поток.

И эти слуги, поклонившись, удалились. Мунэмори склонился над купальней:

– Отец, не оставляй нас. Я не готов еще возглавить все войско Тайра. Не знаю, что с нами будет, если ты уйдешь!

Однако Киёмори как будто его не слышал – лишь брюзгливо кривился, то и дело бормоча: «Жарко мне, жарко».

Мунэмори поднял глаза и сквозь клубы пара увидел с другого края купальни знакомую фигуру.

– Матушка.

– Значит, слухи верны, – произнесла она с выражением мученической отрешенности на морщинистом круглом лице.

Мунэмори встал и подошел к ней.

– Как ты так скоро узнала?

– Прошлой ночью мне было видение. Мне снилось, что я была здесь, в Рокухаре, и у ворот появилась повозка, влекомая демонами-они, вся в языках пламени. Чей-то голос выкликнул имя Киёмори, сказав, что властитель Эмма-о, судья царства мертвых, призывает канцлера-послушника из рода Тайра к себе на судилище. Сказали, будто бы Киёмори был обречен на вечные муки в аду безвозвратном. Я проснулась и с тех пор не смыкала глаз.

– Матушка, не говори о таких вещах. Он может услышать.

– Если верить глазам, он сейчас слышит одних только демонов, что верещат ему в уши.

Мунэмори глянул через плечо.

В клубящихся струях пара он различил знакомое лицо со впалыми щеками и глубоко сидящими глазами. Син-ин ухмылялся.

В тот же миг его отвлек дробный стук по крыше – пренебрегая опасностью, слуги спешили приладить к бочке пустотелый бамбуковый шест. Наконец трубу прикрепили поверх черепицы, и вскоре над купальней заструился поток ледяной воды. Когда Мунэмори снова вгляделся в завитки пара, Син-ина уже не было. Однако затея окатить Киёмори сверху не увенчалась успехом. Вода, шипя, испарялась у самой его кожи, точно грудь больного была докрасна раскаленным железом.

– Он борется, – сказала Нии-но-Ама. – Не дает демонам овладеть им, потому-то его тело и горит, как в аду, хотя сам он еще с нами.

– Чем мы можем помочь? – прошептал Мунэмори.

– Я буду молиться, – ответила Нии-но-Ама, – хотя вряд ли из этого выйдет толк. А ты поступай как хочешь. – И она затянула сутру Тысячерукой Каннон, что спасла его сестру два года назад.

Через некоторое время возвратились и слуги с горы Хиэй.

– Привезти бочки так скоро не было никакой возможности, – оправдывались они, – поэтому мы принесли доски, вымоченные в воде святого источника. Монахи сказали, что господин должен лечь на них. Это-де облегчит его душевные муки.

И вот пропитанные водой доски разложили в опочивальне Киёмори. Слуги не без труда перенесли его из купальни – он так горел, что им пришлось соорудить подобие прихваток, обмотав тканью кисти рук и предплечья. Наконец Киёмори уложили на доски, а служанки, сидя рядом, изо всей мочи обмахивали его веерами. Однако и это не помогло – жар не только не унялся, а, наоборот, разбушевался сильнее. Девушек, которые чуть не падали без чувств в раскаленной спальне, пришлось отослать.

Мунэмори и Нии-но-Ама сидели так близко, как только могли.

– Супруг мой, я чувствую, конец недалек, – промолвила Нии-но-Ама. – И хотя мы отдалились друг от друга в последние годы, долг жены велит мне позаботиться об исполнении твоей последней воли. Какую памятную ступу тебе выстроить? Какие сделать пожертвования храмам в твою честь? Какими чинами желаешь ты наделить своих детей и родичей?

– Скажи нам, отец, если можешь, – поддакнул Мунэмори. Киёмори обратил к ним искаженное мукой лицо.

– Не надо… ступ! – прорычал он. – Ни… даров. Ни… чинов.

– Тогда чего же? – спросила Нии-но-Ама.

– Хочу… голову Ёритомо! – выкрикнул Киёмори, рывком приподнявшись на досках. – Повесьте… над могилой. Вот… моя последняя воля.

– Но, отец, – возразил Мунэмори, – разве подобает просить о таком на пороге кончины? Подумай о грядущей…

– Такова… воля воина, – огрызнулся Киёмори. – Я хочу умереть… как воин. – Он откинулся спиной на настил и закрыл глаза.

Еще два дня Киёмори боролся с демонами. Потом, на четвертый день високосной второй луны, после приступа судорог, он умер. Оглушенная новостью, столица погрузилась в безмолвие. Дела, что требовали решения, застыли, как застывает на миг подброшенный в воздух кинжал. Будущее пугало сплошной неизвестностью.

Три дня спустя тело Киёмори было предано огню. Его кости и пепел отправили в край Сэтцу и погребли на острове Сутры, Кёносиме, гробнице, выстроенной им у берегов Фукухары. Даже мертвый, Киёмори бросал вызов Царю-Дракону.

Великая потеря

– Нет, не верю! – вскричал Минамото Ёсицунэ, когда весть о смерти Киёмори донеслась в Идзу. – Нет, нет! – Он толкнул стойку со своим досиехом, оторвал себе рукава, бросился на пол и стал молотить кулаками по циновкам.

– Господин, – прогремел Бэнкэй, вбегая вслед за ним в комнату. – Зачем так убиваться? Ведь Киёмори был вашим заклятым врагом, а вы сокрушаетесь о его смерти!

– Потому что я должен был его прикончить! – подвывал Ёсицунэ. – Сёдзё-бо обещал мне! Я готовился к этому, сколько себя помню! А теперь боги отняли у меня то, ради чего я жил! За что? За что? За что?

– Тише, молодой господин, – сказал Бэнкэй. – Вот что случается, когда веришь обещаниям тэнгу.

– Зачем теперь жить? – повторял Ёсицунэ сквозь слезы. – Я снова, точно бесприютный сирота, плыву по волнам, и не за что уцепиться. Меня лишили мечты, Бэнкэй! Что же мне делать?

– Разве не ясно, господин? Вы нужны брату. Пусть Киёмори не стало, есть много других Тайра, кому бы вы могли отомстить. Канцлер даже не был главой клана. Значит, вашим врагом должен стать Тайра Мунэмори.

– «Тайра Мунэмори», – передразнил Ёсицунэ. – Это трусливый заяц, а не человек. Все так говорят. Убить его – не славнее, чем придавить крысу в амбаре.

– Да, но у него в подчинении есть и более достойные люди, господин. Как насчет Корэмори, сына Сигэмори?

– Он бежал от уток. Разве этим не все сказано?

– Я уверен…

– Довольно, Бэнкэй. Не будь брата, я не видел бы смысла продолжать свою никчемную жизнь. Полагаю, придется довольствоваться тем, что имеется, – для сохранения чести. Коли нет среди Тайра достойных соперников – значит, надо убить их как можно больше. Дам такой же обет, как и ты: уничтожить перед смертью тысячу воинов.

– Я отказался от этого обета.

– Ну так я приму. Мой меч будет проливать кровь Тайра до тех пор, пока Внутреннее море не покраснеет от нее. Только так я верну себе славу. Передай брату, что я дал такой зарок.

– Господин, надо ли…

– Передай! Пусть знает, с каким усердием я намерен служить ему.

Бэнкэй нехотя поклонился и ответил:

– Слушаюсь, повелитель. Как прикажете.

Поначалу Ёритомо позабавил данный братом «обет», а после встревожил. «Такого лиши долго лелеемой добычи – и он в бою свернет горы. Или наломает дров. Нет, нельзя, чтобы поход против Тайра возглавил сорвиголова. Следует быть осторожным и не давать ему много людей под начало. Пусть сперва завоюет мое доверие».

О смерти Киёмори Ёритомо думал мало, и лишь в том смысле, что она может быть на руку восставшим. Ему хватало по горло собственных воинственных родичей: Сатакэ, Сига, Асикаги, – которых нужно было усмирить. Все эти семейства происходили от знаменитых предков Минамото, и в каждом имелись свои полководцы, готовые бросить Ёритомо вызов. Со многими, за исключением двоюродного брата Ёсинаки, он сумел договориться. Кое-кого пришлось убить. Советами Син-ина Ёритомо подошел совсем близко к тому, чтобы подчинить себе все восточные земли.

Великий дар

Государь-инок Го-Сиракава потрясение разглядывал посетителя, которого привели в его личные покои.

– Тайра Мунэмори! Вот уж не чаял такой… чести!

Глава клана Тайра низко склонился перед ним, прижавшись лбом к полу. Го-Сиракава подметил, что он сильно исхудал за последние годы и казался теперь старше своих тридцати шести.

– Высокочтимый и благороднейший владыка, я пришел к вам в поисках совета и во исправление великой несправедливости.

– Чьего совета, моего? Вашего пленника?

– Отныне вы больше не пленник. Вас ошибочно заточили но решению моего отца, которого я оказался не в силах разубедить. Теперь же, после его кончины, нет никакой нужды блюсти его безрассудные наказы. Посему вы вольны поселиться, где вам будет угодно.

Го-Сиракава моргнул и даже приоткрыл рот от изумления. «Неужели Мунэмори и впрямь настолько глуп, как о нем говорят, или это новая уловка Тайра?»

– Везде, где захочу?

– Если я правильно помню, – продолжил Мунэмори, – вы возводили себе новый дворец в Ходзидзё, когда вас… застигли известные нам печальные события. Если желаете, я прослежу, чтобы строительство было завершено в преддверии вашего переезда.

«Ходзидзё! Они позволят мне жить в Ходзидзё! Мунэмори и верно дурак!» – думал Го-Сиракава. Его охватило почти такое же ликование, как после известия о смерти Киёмори.

– Помилуйте, моя скромная особа не стоит подобных расходов. Позвольте мне скорее въехать в Ходзидзё, а я уж сам доведу строительство до конца. – «Особенно потайных комнат и секретных ходов, чтобы мои посетители могли приходить и скрываться незамеченными».

– Если вам так угодно, – ответил Мунэмори.

– Вы ведь знаете, – продолжил Го-Сиракава, – что в последнее время я был в некоем роде обречен на бездействие. Естественно, мне не терпится приложить свои силы в создании нового, уютного обиталища.

– Разумеется, владыка. Знайте, что Тайра рады служить вам и приветствовать ваше мнение во всех вопросах. В наше неспокойное время государство – что лодка в безветрие. Людям нужен мудрый правитель, за которым бы они тянулись, словно цветы за солнцем.

«А-а… Вот оно что, – подумал Го-Сиракава. – Тебе нужна опора законной власти. Твой собственный клан на тебя ропщет. А у тебя нет ни отцовской влиятельности, ни добродетели Сигэмори, чтобы его усмирить. Твой племянник – император еще дитя. Регент сбежал. Тебе нужен я. Несчастный глупец – я плел интриги, когда тебя на свете не было. Нашел, с кем тягаться!» Вслух же он смиренно ответил:

– Буду рад опять послужить своему народу.

– Вы ведь понимаете, – добавил Мунэмори, – что мы можем попросить вас об указе, дарующем нам высочайшее соизволение сокрушить смутьянов Минамото.

Го-Сиракава еле сдержал улыбку.

– Буду счастлив оказать посильную помощь всякому борцу с узурпаторами.

Мунэмори вздохнул, и плечи его расправились, точно он скинул великое бремя.

– Весьма рад это слышать, владыка. Должен признаться, смерть отца изрядно выбила меня из колеи. Как вы знаете, возглавлять Тайра предстояло моему брату, и потому я оказался совершенно не готов принять бразды власти в свои руки. Вдобавок Киёмори никак не хотел с ними расставаться, так что возможности действовать по собственной воле я почти не имел. Теперь же, с вашей помощью и советом, мы непременно восстановим мир на нашей многострадальной земле.

Го-Сиракава спросил себя, уж не слеза ли сверкнула в глазу Тайра.

– Будьте покойны, Мунэмори-сан, потрудиться на благо единения нашей державы, чтобы все мы жили в мире, – мое самое заветное желание.

Мунэмори снова поклонился:

– Истинно, владыка, вы достойны престола, который некогда занимали. Жаль, что жестокая судьба отняла у нас такого правителя. Отныне, уверяю, я буду искать вашего содействия во всех значимых делах. Теперь позвольте же мне удалиться и подыскать вам подобающее сопровождение, дабы вы смогли переехать в Ходзидзё.

Го-Сиракава кивнул ему:

– Благодарю, Мунэмори-сан. Рад слышать, что вы думаете иначе, нежели ваш отец. С нетерпением жду наших будущих встреч. Вас первого я приглашу на новоселье в Ходзидзё, когда он будет закончен, и моя душа воспрянет для увеселений.

Как только Мунэмори отъехал, Го-Сиракава вскочил на ноги и пустился приплясывать от радости, взмахивая рукавами, забыв про ломоту в костях. Потом он выбежал на веранду и, невзирая на холодный ветер ранней весны, отвесил поклон в сторону юга, где расстилалось Внутреннее море.

– Благодарствую, о великий ками! Спасибо, Рюдзин-сама! Сладко твое воздаяние. Ты позволил мне на старости лет затеять еще одну большую игру. Для такого, как я, это лучший подарок.,

Задние мысли

Мунэмори крепко запахнул полы черного платья, забираясь в карету, смахнул слезы, фальшивые лишь отчасти, и, тяжко вздохнув, упал на сиденье.

– Как все прошло, дядя? – спросил юный Корэмори, сидевший напротив.

– Старый хорь, – проворчал Мунэмори. – Уверен, он и слова не сказал начистоту.

Повозка рывком тронулась с места, и его бросило на плетеную бамбуковую стену.

– Ками вас покарают, дядя. Разве можно отзываться так о бывшем императоре? Отец часто говорил, что особы императорской крови заслуживают крайнего почтения во все времена.

– Почтения – разумеется, – отозвался Мунэмори, – но доверия – едва ли. Только не Го-Сиракава. Он жаждал вернуться на трон с тех пор, как покинул его. Надеюсь, он хотя бы поверил тому, что мы, Тайра, намерены возвести его на царство.

Корэмори округлил глаза:

– Отрекшемуся императору править во второй раз? Слыхано ли такое?

Мунэмори замахал рукой:

– В последние годы мы только и делали, что творили неслыханное.

– Вы впрямь готовы это устроить?

– Пустить интригана Го-Сиракаву обратно на престол? Ни за что. Иначе Тайра не жить. Я только хочу, чтобы он уверовал в такую возможность и не кинулся за поддержкой к Минамото. Будущему императору нужно войско, а у Тайра пока еще мощнейшая рать в государстве. Я надеюсь, он этого не забудет, и только.

– А он принял предложение вернуться в Ходзидзё?

– Принял. И, я надеюсь, постройка дворца поглотит его ровно настолько, чтобы не вмешиваться в наши дела. Хотя, возможно, здесь я обманываюсь.

Корэмори вздохнул и уставился на руки.

– Вся эта грязь, пренебрежение… отвращают. Боюсь, вы становитесь похожи на деда.

– Если мне предстоит быть первым среди Тайра, – ответил Мунэмори с неподдельной грустью, – иного скорее всего не остается.