Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Грубая повозка

Отрекшийся государь Го-Сиракава пробудился от криков и топота ног. Еще не отойдя ото сна, он сел на своем ложе, ожидая уловить в воздухе запах пожара.

В этот миг сёдзи с громким стуком распахнулась, и к нему вбежала прислуга.

– Владыка! Вы не спите?

– Нет. Который час?

– Час Обезьяны, господин, уже почти рассвело. Усадьбу Ходзидзё окружили воины! Они требуют вас!

«Ходзидзё, – напомнил себе Го-Сиракава, – но не То-Сандзё. Прошлое не повторяется». Однако, заворачиваясь в охотничье платье, он невольно представил, будто какой-то демонической силой перенесся назад во времени, к самому жуткому повороту своей судьбы. Выйдя в коридор, Го-Сиракава увидел, как женщины – служанки и знатные дамы – бегут, даже не прикрывая лиц, в страхе, что их вот-вот поглотит огонь. Со всей поспешностью, какую позволяли его старые члены, государь-инок выбежал за главные ворота на улицу.

Он был уже почти готов встретить там призраков Нобуёри и военачальника Ёситомо, взирающих на него сверху вниз со своих коней-драконов, а увидел всего-то Тайра Мунэмори – оробевшего, едва владеющего скакуном.

– Мунэмори-сан! Что это значит?

В ответ Тайра, отводя взгляд, указал на грубую воловью повозку, которая подкатила к воротам:

– Владыка, я должен просить вас скорей сесть в карету.

– За какие грехи должен я вновь переживать свои худшие минуты? – воскликнул Го-Сиракава. «Неужели нас подслушали, когда Дзёкэн давал мне совет? Однако я не подписывал никаких воззваний к Минамото. Тайра нечем доказать, что я замышлял против них!»

Впрочем, безмозглый Нобуёри был далеко не так суров на расправу. В этот раз ему, Го-Сиракаве, не отделаться одним заключением в библиотеке, а прогулка в карете может обернуться дорогой на плаху.

– Что затеял твой отец, Мунэмори? За какую провинность он так меня притесняет? Если я и направлял своего сына в делах государства, то лишь потому, что он еще молод. Однако, буде это неугодно князю Киёмори, я перестану давать ему советы.

– Я не знаю, владыка, – отвечал Мунэмори. – Отец лишь велел передать, что в городе может разразиться смута и он желает препроводить вас в усадьбу Тоба – ради вашей же безопасности.

Усадьба эта некогда принадлежала отцу Го-Сиракавы, прежнему государю-иноку Тобе, и, давно запущенная, стояла на самой окраине города.

– Значит, меня ожидает изгнание?

– Не знаю, господин.

– Дозвольте хотя бы взять с собой стражу и челядь!

– Не могу, владыка. Прошу, поторопитесь.

– Мунэмори-сан, как же я поеду без охраны? Вы ведь не допустите, чтобы бывшего государя подвергли такой опасности? Поезжайте же со мной и будьте моей стражей. Вы, Тайра, всегда с честью служили мне и всему нашему дому, так что зазорного в том ничего нет.

Мунэмори смятенно оглянулся.

– Я… я… Не могу, повелитель. Мне нужно знать волю отца. Прошу вас пожаловать в карету. Второго То-Сандзё нам не надо.

Го-Сиракава сник, поняв, что Мунэмори не обладает крепостью духа своего брата Сигэмори. «Теперь Киёмори не остановить. Может статься, жить мне осталось лишь несколько часов». Повесив голову, он забрался в нутро кареты. Только его престарелой кормилице, ныне монахине, дозволили сопроводить его в путь. Вся свита, которую ему отрядили, состояла из нескольких простолюдинов, числившихся в дворцовой страже, уроженцев севера. Ни один вельможа Тайра не вызвался охранять отрекшегося императора. Его утешало лишь то, что усадьба Ходзидзё не была предана огню и вдогонку ему не летят вопли гибнущих слуг и гостей.

Когда солнце взошло, заливая светом мостовую Судзяку, горожане вышли проводить выезд Го-Сиракавы. Многие, не таясь, плакали, ибо весть о произошедшем уже донеслась до них, и теперь все, как и сам узник кареты, опасались худшего.

«Вот, значит, до чего дошло, – твердил в уме Го-Сиракава, закрыв лицо рукавами. – Вот до чего дошло».

Перед алой занавесью

Мунэмори опустился на шелковую подушку перед алой полупрозрачной занавесью – только она разделяла сейчас его и государя Такакуру. Больше ему не приходилось просиживать на веранде снаружи, дожидаясь, пока министр донесет ему августейшую волю. Всего месяц минул с тех пор, как Киёмори наводнил город своей ратью. Однако скорый роспуск министров был встречен такой паникой, что воинам даже не пришлось проливать кровь. Если кто и погиб – то единственно вельможи, наложившие на себя руки.

Ни у кого не вызвало сомнений, что Тайра представляют теперь высшую власть в столице и вольны поступать, как им заблагорассудится. А поскольку великое множество министров отправились в ссылку, во дворце не осталось никого, кто бы мог вести переговоры от имени государя. Вот так привилегии силы и ранга вкупе с малолюдием дали Мунэмори возможность находиться в одной комнате с потомком великой Аматэрасу, как приближенному царедворцу. Ему в этом виделось что-то неприличное.

Положение усугублялось тем, что Мунэмори, по сути, захватил отца императора и заключил в отдаленном поместье с двумя лишь слугами.

– Владыка, – начал Мунэмори. – Моя сестра, императрица, говорит, что вы отказываетесь от пищи и все свое время проводите в молитвах.

– Она права, – ответил Такакура. Мунэмори не раз напоминали, как молод их государь, однако лицо его – совсем еще юношеское, затененное занавесью – было вдумчиво и печально.

– Государыня сказала мне, – продолжат Мунэмори, – что вы помышляете оставить трон и удалиться в схиму.

– Так и есть, – ответил Такакура.

– Господин Киёмори прислал меня передать, что не желает вам такой судьбы. В действительности вашего батюшку… поселили под защитой лишь затем, чтобы он не стал орудием в руках смутьянов. Мой отец желает, чтобы вы, будучи на пороге совершеннолетия, правили страной и назначали совет самолично, по своему усмотрению. Он столь уверен в вас, что отбыл в Фукухару, всецело вверив столицу вашему умелому руководству.

– Едва ли я могу править, – ответил Такакура, – пока мой отец, государь-инок, не передаст мне своих полномочий. Не напиши он мне писем с мольбами сохранить трон ради его спасения, я отрекся бы в ту же минуту, когда вы отправили его под надзор.

– Вовсе незачем так поступать, владыка, и к тому же огорчительно для подданных.

– Тогда малыш Антоку стал бы императором, – вымолвил Такакура. – Разве не этого жаждет князь Киёмори?

У Мунэмори вырвался сконфуженный смешок.

– Антоку пробыл в этом мире лишь год, владыка. Немало пройдет времени, прежде чем он сможет наследовать Драгоценный трон.

– Право, я не понимаю, зачем вы вызвали меня на разговор, Мунэмори-сан. Пока что, по отношению к Тайра, я сущее ничтожество.

Мунэмори низко склонился, чтобы скрыть стыдливый румянец на щеках.

– Это совсем не так, государь.

– Вы ведь были пожалованы званием министра двора?

– Да, я удостоился такой чести.

– Значит, вам здесь и распоряжаться. Дела государственные предлагаю обсуждать с моим регентом, в котором, по разумению господина Киёмори, я все еще нуждаюсь. А теперь, если позволите, я хотел бы вернуться к молитве.

Мунэмори сперва собрался возразить, но вдруг понял, что его ненавязчиво просят вон и что остаться было бы верхом неприличия. Поэтому он поднялся и, кланяясь, попятился прочь из государевых покоев.

Вернувшись домой, Мунэмори дождался ночи, зажег особое курение на жаровне и сел ждать. Вскоре появился Син-ин.

– Зачем ты призвал меня?

– Я в отчаянии. Что мне делать?

Призрак втянул воздух сквозь зубы, отчего его щеки впали еще больше.

– Ты – министр двора. Ты – глава клана Тайра…

– Мой отец – настоящий глава. Я числюсь им лишь на бумаге. А всей ратью Тайра повелевает Киёмори.

– Так вот о чем твоя жалоба? Тебе недостает власти?

– Нет, совсем не об этом. Если бы только… знать, каковы ваши намерения.

– Кто ты такой, чтобы спрашивать меня о намерениях?

– Прошлые несколько лет я был вам верным слугой.

– Хм-м…

– Я был бы вам более полезен, владыка, если бы знал, что у вас на уме. Пока же очень многое мне непонятно. Например, Такакура раздавлен тем, как мой отец обошелся с его отцом, и желает оставить трон. Дворец почти опустел, охранительные обряды едва исполняются. Если вы истинно желаете властвовать в Хэйан-Кё, не лучше ли, пользуясь возможностью, овладеть самим императором?

– Истинно то, что ты многого еще не знаешь. Такакуру хранит великая Аматэрасу, а я отнюдь не так могуч, как древние боги. Я мог вселиться в дитя императрицы до того мига, когда Сигэмори произнес слова посвящения, вверяющие дух Антоку Аматэрасу. Если бы не мой назойливый братец… Нет, будь все так просто, Мунэмори-сан, я давным-давно исполнил бы свои намерения.

– Так каковы они – ваши намерения?

– Я хочу оседлать Маппо, словно дикого жеребца. Раз мне все еще отказано во власти, я буду уничтожать то, чего был лишен. Пока мне это давалось неплохо – огнем, ураганом и землетрясениями. Однако этого недостаточно. Я сделаю так, что сам Хэйан-Кё станет пустым местом.

– Полагаю, в сем начинании вам потребуется и моя помощь.

– Может быть. Позже. Сейчас мой лучший помощник – Киёмори-сан.

– Я заметил, – отозвался Мунэмори.

Снег на Фудзи

Минамото Ёритомо сидел в самом высоком из монастырских садов Хиругасимы, любуясь белеющей вдалеке заснеженной вершиной Фудзи. Всего неделя оставалась до наступления Нового года, четвертого по счету эпохи Дзисё, и воздух, хотя и холодный, был пронизан солнцем. Рядом с Ёритомо находился монах по имени Монгаку, незадолго до этого сосланный сюда из столицы.

– Какое совершенство! – пробормотал Ёритомо, кивая на коническую гору.

– Да, – согласился Монгаку. – Точно она не принадлежит этому миру.

– Разве не поэтому вы ушли в монахи? – спросил Ёритомо. – Удалиться от всего мирского?

– Не совсем, должен признать, – сказал Монгаку. – Вышло немного иначе. Рассказывал ли я вам о годах, когда…

– …вас выдворяли из усадьбы Го-Сиракавы за то, что вы требовали у него подаяния на храм? Да, об этом вы упоминали.

– А говорил ли я, как провел двадцать один день в молениях к грозному богу Фудо, стоя по шею в потоке у водопадов Кумано?

– Да, и его небесные посланцы спасли вас. А в другую пору вы лежали на солнце три дня кряду, позволяя мухам и комарам жалить себя во испытание воли. Да-да, Монгаку, о ваших деяниях ходят легенды.

Ёритомо пробыл в изгнании без малого восемнадцать лет. Его смирный нрав покорил сердца стражников, и все же посетителей к нему допускали нечасто. Одним из них был Монгаку – сухощавый подвижный монах, с которым Ёритомо был рад побеседовать об истории и философии.

– Стало быть, мне нужно поберечь свои рассказы, дабы не утомлять ваш слух повторами.

– Мне это ничуть не утомительно, Монгаку.

– Что ж, и то легче. Однако близится Новый год. У вас с супругой что-нибудь предусмотрено на эти праздничные дни?

– Думаю, ограничимся тихим вечером в кругу семьи. К чему затевать торжество, когда почти некого пригласить?

– Верно, – вздохнул Монгаку. – К чему затевать торжество, когда для него нет поводов? Что-то станет с нашим бедным государством…

– Говорят, настают Последние дни закона, – пробормотал Ёритомо. – Хотя нам едва ли стоит уповать на чудеса. – Он огляделся и заметил, что следящие за ним монахи разбрелись. Во время посещений Монгаку это нередко случалось. Видно, его рассказы успели здесь порядком приесться.

Монгаку, видимо, тоже заметил отсутствие наблюдателей – с прищуром поглядел на Ёритомо и заговорил вполголоса:

– Не ждать чудес – одно дело, а проглядеть беду – совсем другое.

– Проглядеть беду? О чем вы?

– Разве вы не слыхали новостей из столицы?

– Полагаю, стража постаралась оградить меня от них.

– Значит, вы не слышали ни о пожаре, ни о смерче с землетрясением?

– Ах вот о чем… О них-то я слышал. Верные знаки Манпо.

– Верные знаки недовольства богов, нэ?

– Так говорят, – осторожно ответил Ёритомо, с опаской думая, к чему клонит Монгаку.

Монах наклонился к нему и громко зашептал:

– А известно вам о смерти Тайра Сигэмори?

– Да, до меня доходили обрывки подобных слухов, но что с того?

– Все, быть может! Мудрейший из граждан столицы почил, и теперь на его отца нет управы. Разве не слышали вы, что Киёмори заточил государя-инока в усадьбе Тоба и не говорит, когда выпустит?

Ёритомо ошарашенно моргнул.

– Нет, не слышал.

– Запер отрекшегося императора – точь-в-точь как чванливый болван Нобуёри. Ходят слухи, Киёмори может даже посягнуть на жизнь Го-Сиракавы.

– Он не посмеет!

– Чтобы он чего-нибудь не посмел? Киёмори сейчас превыше всех. Поговаривают, скоро он вынудит Такакуру отречься от трона и водворит туда собственного младенца внука. Киёмори, без сомнения, назначит себя регентом, и страна окончательно попадет во власть Тайра. Никакой прочий род не получит пост в министерстве. Никто не осмелится сказать им слова поперек или отказать в требовании. Их тирания станет полной.

Ёритомо стиснул зубы.

– Что ж, это будет… прискорбно.

– «Прискорбно»? И только-то? От вас ли я это слышу – Минамото, чей род был почти истреблен Тайра? Я понимаю, что нельзя проникнуться чувством другого, но мне удивительно, что ваша кровь не вскипает от ярости!

Ёритомо опять огляделся – не слышит ли кто – и ответил:

– Учитывая мое положение, добрый Монгаку, спасти род я могу единственно не привлекая внимания.

– Так ли много вы потеряете? Если Тайра Киёмори добьется полноты власти, что помешает его людям разыскать остатки вашего клана и добить его окончательно? Ваше время, быть может, уже истекает. По крайней мере, ударь Минамото сейчас, вы покроете себя славой и почетом. Случись же вам впредь бездействовать – и все знания, все достижения вашей семьи сгинут, точно драгоценные свитки в огне.

Ёритомо заметил какое-то движение в лесу и поспешил ответить, боясь, что его тюремщики возвращаются:

– Я тот, кто почитает закон, Монгаку. Сделаться отступником значило бы запятнать свою честь и честь рода вечным позором.

Монгаку тихо произнес:

– Я получил весть от Дзёкэна, Печати дхармы – одного из немногих, кому было дозволено разделить заключение государя-инока. Дзёкэн говорит, будто перед захватом Го-Сиракава размышлял над тем, чтобы выслать вам высочайший указ. Это ли не повод передумать?

Ёритомо застыл.

– Имей я государев приказ – разве мог бы ослушаться? Однако пока такой грамоты не пришло, я буду вынужден блюсти предписания своей ссылки.

Заметив, как монахи-стражники вышли из-за деревьев и движутся навстречу, Ёритомо встал со словами:

– Благодарствую, добрый Монгаку, за сегодняшний урок истории. У вас весьма любопытный взгляд на события прошлого. Теперь я должен отойти для молитвы. Как всегда, обещаю подумать над вашими словами.

– Непременно подумайте, – отозвался Монгаку. – Многие возблагодарят и восславят вас за это. Мы еще встретимся. – Монгаку поднялся и, поклонившись, пошел прочь.

Ёритомо бросил прощальный взгляд на Фудзи. В этот миг солнце заслонило облако, бросив легкую тень на гору-совершенство. Поднялся холодный ветер, вынудив Ёритомо запахнуть одежды плотнее. Он приветственно кивнул своей страже и побрел обратно к монастырскому подворью, спрятав руки в рукава для тепла. Неожиданно пальцы его левой ладони нащупали сложенный лист бумаги. Ёритомо не стал его вытаскивать, и без того зная, что в нем. Каждую ночь перечитывал он послание от незнакомца, назвавшегося его братом:

 
Едва оперившись,
Белый летит голубок
За бабочкой вслед…
 

Новый император

– Вот как. Значит, он таки добился своего, – произнес государь-инок Го-Сиракава, склонившись над миской с горстью остывшего риса.

– Боюсь, так, – печально отозвался Дзёкэн. – Ваш сын будет вынужден уступить трон годовалому младенцу в алой парче.

– Годовалый Тайра, – процедил Го-Сиракава. – И все – ради него. – Издалека долетал стук крестьянских цепов и гул колокола близлежащего храма. Тропинки в зимнем саду так и лежали, занесенные снегом, и даже птицы не оживляли их следами. – Обо мне уже никто не помнит.

– Это не так, владыка. Иначе вас здесь не держали бы.

– Не держали б живым, ты хочешь сказать. Пока мой сын занимал трон, у меня еще был какой-то залог безопасности, а ныне – увы… Боюсь, дни мои сочтены.

– Не тревожьтесь, повелитель. Пожелай Киёмори вашей гибели, он устроил бы ее сразу после пленения.

– Это лишь отсрочка. Вспомни Наритику. Киёмори захотел его смерти – и он умер, прождав долгие месяцы перед казнью. Как думаешь: и мне суждено кончить жизнь, напоровшись на колья?

– Никак нет, владыка. Ваш ранг во много крат выше, нежели у Наритики. Киёмори, может, и презрел людские законы, но законы богов, верно, нарушить не посмеет!

– Ты не знаешь его так, как я. Своеволие Киёмори безмерно. Даже сын считал его безумцем. Ходит молва, будто бы Киёмори нанял колдуна-заклинателя, чтобы сгубить Сигэмори.

Дзёкэн потрясенно обмяк.

– Не могу поверить!

– А я – напротив. Почти верю. Помолчав, Дзёкэн произнес:

– Я слышал, Киёмори добился пожалования себе и своей жене привилегии Трех императриц.

– Ха! Вот уж немудрено. Это значит лишь то, что им отныне дозволено являться во дворец когда угодно и помыкать любым слугой и царедворцем, как челядью Тайра. С равным успехом Киёмори мог бы назначить себя императором. – Го-Сиракава в сердцах смахнул на пол пиалу с рисом и закрыл лицо ладонями.

– Прошу, владыка, не кручиньтесь так. Утешьтесь, ибо я принес и другие вести.

– Чем они нам помогут?

– А вот чем. Есть у меня человек, которому довелось говорить с Минамото Ёритомо в краю Идзу. Асон Минамото сказал ему, что подчинился бы государеву указу, буде таковой издан.

Го-Сиракава усмехнулся:

– Жаль, я не издал его, пока мог.

– Владыка, дух ваш еще крепок, и есть еще те, кто послужат вам с безоглядной верностью. Долго ли, мало ли вам отпущено – ведает лишь Амида и босацу, однако не след предаваться унынию. Разве не почетнее провести остаток дней, сражаясь во спасение отчизны? Но поспешите: миг, когда еще можно изменить ход вещей, скоро истечет.

Го-Сиракава задумчиво потер подбородок.

– Стало быть, ты считаешь, возможность еще есть?

– Есть, владыка. Простой люд судачит, что негоже Киёмори, давшему монашеский обет, роскошествовать в своих палатах – Рокухаре и Нисихатидзё, опустошая государеву казну.

Народу опротивели его каратели-кабуро, которыми Тайра травят всякого, кто дурно отзовется о Киёмори. Знатные семьи, лишившись высоких постов, ропщут, боясь угодить в нищету. Опора для смуты создана, владыка, – осталось ей только воспользоваться.

Го-Сиракава выпрямился. Из сада налетел холодный ветер, завьюжив рукава и полы его одежд, но ин не почувствовал холода: в нем вспыхнуло пламя решимости, какого он не знал уже долгие годы.

Три богини

Новоотрекшийся государь Такакура стоял на помосте святилища Ицукусимы, глядя на Внутреннее море. Садилось солнце в обрамлении возвышавшихся над водой колонн торий. Ветерок ранней весны доносил из-за моря, из Аки, запахи пробуждения природы, но Такакура – семнадцатилетний Такакура – не внимал ее весеннему зову. Его тяготило уныние человека, мучимого неизвестностью и предчувствием конца.

Он явился в Ицукусиму – детище Киёмори – по совету Кэнрэймон-ин и ее матери Нии-но-Амы. Когда по дворцу пополз слух, что государя принудят покинуть трон, Такакура воспринял его со спокойствием. Он знал: когда-то это должно будет случиться. Кэнрэймон-ин, однако, не находила себе места от тревоги. Она уговорила Такакуру отправиться на богомолье в Ицукусиму – испросить покровительства Царя-Дракона, Владыки морей.

Так, Такакура дал знать, что намерен свершить паломничество в родовое святилище Тайра и тем самым доказать чистоту своих помышлений о них. Восемь дней заняло путешествие – сначала по реке, затем по морю – к священному острову, где он был встречен с великими почестями и церемониями. Такакура отдал дань восхищения пагоде, богатому шитью занавесей, бронзовой и золотой утвари. По случаю празднества государем были преподнесены свитки сутр, а служительницы богинь исполнили священные танцы в честь государева дома и Бэндзайтэн с ее сестрами.

Наконец Такакура сумел убедить жрецов в том, что нуждается в уединенной молитве к божествам моря. Во исполнение его пожелания западное крыло святилища, где настил выдавался над водой, было освобождено от свиты, служек, знати и жрецов.

Такакура взял из ларя с приношениями несколько рисовых лепешек и раскрошил над водой.

– Владыка Рюдзин-о, Великий дух, Царь-Дракон, Повелитель морей – услышь меня. Я, произошедший от Аматэрасу, молю тебя: внемли моей просьбе. Я явился сюда… – Тут он осекся от удивления, ибо из моря показались три женщины. Они поднимались все выше и выше, пока их ступни не повисли над самой водой. Длинные черные волосы ниспадали у них по спине, едва не касаясь моря, а шелковые кимоно были цвета седых волн – серые, точно траурные одежды.

– Привет тебе, бывший государь Японии, – промолвила левая незнакомка.

– Привет тебе, новоотрекшийся владыка, – подхватила правая.

– Привет тебе, – произнесла средняя. Такакура поклонился им:

– Привет и вам, богини моря. Верно ли я рассудил, что ты, – кивнул он средней даме, – не кто иная, как Бэндзайтэн?

– Да, это я, – отозвалась богиня. – Мы польщены тем, что прежний владыка проделал столь долгий путь ради моления нам. Говори же, чего желаешь, и мы ответим на твои просьбы.

– Я явился сюда но воле вашей сестры, Нии-но-Амы. Дамы рассмеялись.

– Да, мы слышали, она стала монахиней. Нелепость поистине. Да к тому же только второго ранга.

– Прошу, выслушайте! – взмолился Такакура. Он встал коленями на сырые доски пристани и взялся руками за опоры перил, как за прутья клетки.

– Ты прибыл просить о заступничестве Царя-Дракона, – ответила Бэндзайтэн. – Даже для прежнего императора это большая дерзость.

Такакура извлек из рукава маленький нож и резко, преодолевая сомнения, полоснул по левой ладони. Потом он опустил руку вниз, позволяя крови свободно сочиться, смешиваясь с морской водой.

– Кровью императорского рода заклинаю: услышьте меня! Если понадобится, я пролью ее всю!

Бэндзайтэн протянула руку и закрыла Такакуре ладонь.

– В этом нет нужды, государь. Мы будем рады внять твоей мольбе.

– Мы лишь хотели проверить, как крепка твоя воля, – пояснила одна из сестер.

Такакура ощутил, словно к его руке приложили лед. Он взглянул на ладонь, когда Бэндзайтэн ее отпустила. Порез совершенно зажил.

– Тогда я изложу свою просьбу, досточтимая Бэндзайтэн. Да, я прошу покровительства, но не для себя. Я прошу за своего отца, Го-Сиракаву. У него достанет и мудрости и храбрости, чтобы хорошо править нашей страной. Я это знаю. Однако Киёмори всегда плетет против него козни. Ваша сестра, Нии-но-Ама, говорила, что Царь-Дракон лишил Киёмори своего покровительства. Теперь я молю о нем для моего отца, чтобы он смог превзойти Киёмори. Ради себя я просить ничего не хочу. Мне будет довольно сознавать, что мой отец спасется.

– Подобная сыновняя преданность весьма похвальна, – ответила Бэндзайтэн. – Я передала твои слова Царю Рюдзи-ну – он выслушал их моими ⁴ушами и сказал, что удовлетворит твою просьбу. Го-Сиракава останется жить и получит защиту морских ками.

– Благодарю! – выдохнул Такакура. – Благодарю за вашу щедрость! Если я могу еще чем-нибудь подкрепить сей уговор – только скажите.

– Увы, – отозвалась Бэндзайтэн. – Спасение страны отныне не в твоей власти. Прибудь ты сюда, обладая Драгоценным троном и священными сокровищами – тогда был бы еще способ все вернуть. Теперь же… от тебя нельзя этого требовать. Только твой сын, быть может, сумеет исполнить наш наказ.

– Тогда я буду уповать на то, что Антоку окажется достаточно храбр для этой задачи.

Бэндзайтэн хотела еще что-то сказать, когда глаза ее расширились и она вместе с сестрами растворилась в морском тумане. Такакура услышал за спиной шаги и обернулся.

К нему подошел старый воин – один из самураев Киёмори. На его обветренном лице читалась тревога.

– Владыка, вам нехорошо?

– По-моему, я ясно наказал жрецам никого сюда не пускать.

– Верно, владыка. Однако даже в уединении должен быть кто-то, кто будет приглядывать издалека. Мне показалось, вы поранились, вот я и прибыл проверить – все ли в порядке.

– Я цел, уверяю вас. – Такакура поднялся.

– У вас слезы, владыка.

– Кто бы не лил слез на моем месте?

– Хм… И что же, боги призрели вас?

– Призрели, будьте покойны, – отозвался Такакура.

– Понятно, – протянул старый воин. – И ваши молитвы были услышаны?

Такакура спросил себя, много ли удалось услышать старому приспешнику Тайра. «Хотя теперь это уже не важно», – решил он и дерзко ответил:

– Да, услышаны.

– Так не изволите ли вернуться в главный зал, чтобы ваши бывшие подданные могли возрадоваться вместе с вами? Говорят, море коварно и может обрушить свои волны, когда менее всего этого ждешь.

Такакура слабо улыбнулся.

– Море может сколь угодно мочить мои рукава, пока несет другую ладью к тихой гавани. – Сказав так, он повернулся и побрел к главному залу святилища, ощущая спиной взгляд старого вояки.