Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Родины

Кэнрэймон-ин оперлась на локти фрейлин, которые провожали ее до кареты. Из-за тяжелого, объемистого чрева ее мучила одышка, она не видела ног и едва знала, куда ступает – не по льду ли, только-только сковавшему землю. Ей было страшно.

Кэнрэймон-ин вспоминала, как впервые услышала о смерти золовки, жены Мунэмори. Даже в Хэйан-Кё женщины нередко гибли родами, терпя мучительную боль. Несмотря на заверения слуг и чиновников Ведомства императорского хозяйства, Кэнрэймон-ин часто ловила себя на том, что перебирает четки, бормоча сутры для благополучного разрешения от бремени.

Кэнрэймон-ин поскользнулась и вскрикнула. Ее тотчас подхватило множество рук – еще чуть-чуть, и она неминуемо упала бы. От испуга у нее начали отходить воды, что немало ее смутило. Она готова была расплакаться, но удержалась – неловко перед фрейлинами. Кому, как не императрице, служить образцом для своих подданных?

«Я перетерпела эти последние месяцы, – напомнила себе Кэнрэймон-ин. – Я даже не выгоняла монахов, что приходили творить заклинания – обратить младенца в мальчика на случай, если боги рассудили иначе. Так что последние тяготы вынесу и подавно».

Наконец она добралась до кареты. На улицах было некуда шагу ступить – всюду толпились конники Тайра в полном облачении, желая сопроводить государыню в Рокухару. Ей кланялись из седел. В одном из воинов она признала брата, Сигэ-хиру, который был старше всего на два года. Он улыбнулся из-под пыльного шлема, и эта улыбка придала Кэнрэймон-ин мужества.

Но вот задняя дверца кареты распахнулась. Служанки взяли госпожу под руки и помогли взойти внутрь, минуя крохотные ступеньки и узкий проем.

– Как ты, дочь моя? – послышалось из кареты. Голос был знакомым и исходил от женщины, укутанной в серое кимоно с капюшоном.

– Матушка! – радостно воскликнула Кэнрэймон-ин. Нии-но-Ама часто писала ей письма поддержки, однако виделись они давно. – Ты едешь со мной в Рокухару?

– Да, и пробуду там, пока не родится дитя, а может, и дольше. Кэнрэймон-ин улыбнулась и стала взбираться по лесенке.

Опираясь на руки помощниц, она втиснулась в узкий проем и рухнула на скамью рядом с матерью. Пока расправляла бесчисленные слои кимоно, вслед за ней в карету поднялись еще пять девушек и втиснулись на скамейку напротив. Наконец в дверях показалась последняя из придворных дам с какой-то узким предметом в руках, завернутым в белую шелковую парчу. Кэнрэймон-ин тотчас догадалась, что это.

– Стойте! – вскричала она. – Не вносите его сюда!

– Но, государыня, – возразила озадаченная фрейлина, – это же священный меч!

– Я знаю, что это Кусанаги, и держать его рядом с собой не позволю. Он… наделен могучими чарами, которые могут навредить ребенку. Или навлечь на нас несчастье. Пусть его пошлют с государевой каретой.

– Госпожа, – продолжала дама, – император особо настаивал, чтобы меч отправился с вами – ведь Ведомство инь-ян предрекало вам сына. Государь счел, что знак императорского могущества принесет маленькому принцу удачу.

– Я не тронусь с места, пока его не уберут, – стояла на своем Кэнрэймон-ин.

– Как же, госпожа…

– Ты слышала, что говорит государыня? – осадила ее другая фрейлина, из сидевших в карете. – Или воля госпожи тебе не указ?

Первая дама поклонилась:

– Прошу покорно простить сию недостойную за строптивые речи. Слушаю и повинуюсь. – Она поспешила прочь, забрав сверток, а дверца кареты за ней наглухо захлопнулась.

Кэнрэймон-ин вздохнула и обернулась к матери. Нии-но-Ама смотрела на нее глазами, полными смятения.

– Что такое, матушка? – Тут Кэнрэймон-ин вспомнила легенду о связи Кусанаги с Рюдзином, Владыкой морей и ее дедом. Однако не рассказывать же матери сейчас, при фрейлинах, отчего ей невмоготу находиться рядом с мечом! – Разве я поступаю дурно?

Нии-но-Ама встревоженно оглянулась на дам. Видно, ей тоже было что скрывать. Наконец она взяла дочь за руку и сжала ее в ладони.

– Ты поступаешь так, как находишь лучшим для ребенка. Всякая мать сделала бы то же самое. – Она улыбнулась, но улыбка вышла натянутой и печальной.

Два брата

Мунэмори взглянул поверх чашки на Сигэмори, прорвавшегося сквозь гущу челяди в его покои.

– Невежливо, братец, этак вламываться.

– Невежливо? Не ты ли разве оскорбил нашу сестру и государя – отказался прибыть в Рокухару?

Мунэмори отвел глаза.

– Я направил им письмо с извинениями и объяснением причин.

– Да-да, все скорбишь по усопшей жене и ребенку. Мы тронуты твоим горем, Мунэмори, но нынешнее затворничество не делает чести ни тебе, ни ей. Ты всех нас выставляешь невежами.

– Ты сам как-то сказал мне, что благородному мужу не зазорно проливать слезы.

– Благородный муж выбирает время для проявления чувств. Что на тебя нашло, Мунэмори? Когда-то ты был со всеми любезен, даже льстив – старался всем вокруг угодить. А теперь смотришь волком, уныл, неприветлив. Верно, не в горе тут дело. Будь ты хоть самую малость сердечнее с нами, со своей семьей, мы могли бы облегчить твое бремя.

– Отец находит мою перемену достойной восхищения.

– Отец… – Сигэмори осекся и посмотрел в сторону.

– Ты хотел сказать, он лишился рассудка? Я угадал?

– Нет. Я хотел лишь сказать, что в последнее время он легко утомляется и не всегда говорит то, что думает.

– Сдается мне, только в одном вы с ним схожи. Кое-кто из Тайра обеспокоен – как бы вы оба не оказались чужого роду-племени.

Сигэмори круто развернулся и с прищуром его оглядел.

– Непохоже на речи скорбящего. Почему ты не поехал в Рокухару?

– Я уже говорил.

– Тогда зачем настоял, чтобы родины устроили там, если знал, что не поедешь? Что тебе в этом?

– Лучше уж Рокухара, чем То-Сандзё и опека ина. Сигэмори шумно вздохнул.

– Что бы ты о нем ни думал, Го-Сиракава – человек миролюбивый. Он принял бы нашу сестру и ребенка по совести.

– Они с отцом враги, или ты забыл?

Сигэмори замотал головой, точно конь, отгоняющий мошкару.

– У них нет причин враждовать. Если бы Киёмори доверился ему, проявил уважение…

– Его бы втоптали в грязь вместе с будущим нашего рода. Вот если бы ты хоть раз доверился отцу, то смог бы трезвее взглянуть на происходящее.

– Вижу, спорить с тобой – пустое. Прошу, обдумай все еще раз и вернись в Рокухару. Ради сестры прошу, ни для кого больше. Она тебя любит, и твое появление ее подбодрит.

– Передай императрице мои сожаления. Я уже решил.

– Как пожелаешь. – Сигэмори развернулся на пятках и вышел.

Его брат вздохнул и отправился на веранду. Там, в заснеженном саду, было столь же холодно, голо и мертво, как у него на сердце. Единственная непритворная слеза скатилась по его щеке – слеза по сестре.

Сутра Каннон Тысячерукой

Кэнрэймон-ин очнулась с криком на устах. Ее тотчас подхватили слуги и придворные дамы, принялись приподнимать и усаживать.

– Что с вами, госпожа? Это схватки? Ребенок идет? Кэнрэймон-ин стиснула в горсти чьи-то платье и волосы, не зная чьи. Ее утробу точно жгло огнем.

– Мать… где моя мать? – спохватилась она.

– Я здесь, – отозвалась Нии-но-Ама. Ее лик, точно милосердная луна, показался средь встревоженных лиц приближенных. – Что случилось? Уже пора?

– Матушка, ужасный сон мне привиделся! Какой-то человек… какой-то страшный человек пытался… в меня проникнуть! Он… хочет отнять мое дитя!

Фрейлины всполошились, заохали.

– Какой кошмар! Поистине жуткое наваждение! Впрочем, женщинам в тягости нередко являются дурные сны, нэ? Верно, это ничего не значит.

Нии-но-Ама тем не менее ослабила дочери пояс и принялась растирать ей руки теплой губкой, смоченной в воде с лепестками хризантемы.

– Расскажи мне об этом видении, если можешь. Кэнрэймон-ин с трудом выдавливала по слову, все еще задыхаясь в мучениях и страхе.

– Он ухмылялся – сам мерзкий, как демон, – и говорил что-то, только не помню что. Не знаю… как будто бы хочет убить ребенка или овладеть им! Ой, мама, больно! – Кэнрэймон-ин вдруг отчаянно, безрассудно захотелось вспороть себе живот и вытащить источник боли.

Нии-но-Ама тотчас велела одной фрейлине:

– Приведи заклинателя духов. Живо!

Го-Сиракава сидел в передней вместе с Киёмори, хотя и слишком далеко для непринужденной беседы. «Со стороны взглянуть, – думал он, – собрались два монаха, готовясь в который раз стать дедами, а такое друг к другу имеют недоверие, что едва могут мирно поговорить».

Роды протекали тяжко. Настоятели главных храмов исполняли особые обряды: владыка Нинна-дзи – обряд Павлиньей сутры, глава вероучения Тэндай – Семи будд, отвращающих напасти, священник из Миидэры служил молебен богу Конго-Додзи [63]63
  Конго-Додзи – одно из воплощений Будды Амиды.


[Закрыть]. Всяк старался во что горазд, однако императрица по-прежнему пребывала в душевном смятении. Некая злая сила не желала покидать ее даже после ритуалов Пяти Великих Бод-хисатв и Пяти Царей-Провидцев. Рокухара содрогалась от звона колокольцев и молитвенных напевов. Коридоры застилал дым священного фимиама и возжигаемых подношений. Тем не менее в помощь императрице решено было вызвать отшельни-ка-ямабуси с отроками-ясновидцами. Го-Сиракава слышал, как те бились и бесновались в судорогах за стеной. Казалось бы, отчего теперь государыне терзаться мукой, после стольких усилий для ее исцеления?

Го-Сиракава снова взглянул на Киёмори. Грозный старый Тайра спал с лица и как будто дрожал, то и дело переводя дух и утирая пот со лба. Кое-кто уже пустил молву, что причина страданий Кэнрэймон-ин – в мести духов Минамото, что пали некогда от рук Тайра. «Должно быть, невыносимо ему слышать такое, – размышлял Го-Сиракава. – Будда учил, что сострадание – одно из величайших добродетелей. Верно, в эту пору общей тревоги легко сострадать даже сопернику». Государь-инок поднялся и пересел к Киёмори.

– Нет ничего томительнее ожидания, нэ?

– Знаете, – тихо вымолвил Киёмори, – я даже на поле брани, в худшей из битв гак не трусил, как теперь.

– Да, в этой битве мы лишь знаменосцы. Теперь судьбу вашей дочери надобно вверить святым инокам.

– Разве мы не иноки? – спросил Киёмори с печальной, вымученной улыбкой.

Го-Сиракава не нашел, что на это ответить.

Из покоя роженицы выбрался ямабуси, бледный и дрожащий.

– Что нового? – спросили в один голос Киёмори и Го-Сиракава.

Монах покачал головой:

– Боюсь, владыки, я здесь бессилен. Дух, которого мы пытаемся побороть, очень могуч – сильнее любого, с какими мне доводилось встречаться. Он искушает нас устами ясновидцев и твердит, что убьет государыню, если мы не дадим ему воли. Если бы я только знал его имя – кем был он при жизни, – то нашел бы на него управу. Однако враг наш хитер и всякий раз избегает моих расспросов. Прошу простить меня. Я должен глотнуть воздуха, чтобы со свежими силами продолжить битву. – Сказав так, ямабуси низко поклонился и зашаркал прочь, оставив за собой запах гари.

Запах этот пробудил что-то в памяти Го-Сиракавы, воспоминание о последнем пребывании в Рокухаре. Ему вспомнился сон, в котором некий дух говорил с ним – дух покойного брата Сутоку, Син-ина. Го-Сиракава встал лицом к двери родильной.

– Ну нет, – прошептал он. – Постой, братец, по-твоему не бывать. Может, ты и покинул трон не по своей воле, но так ты его не вернешь. Клянусь обетами, принесенными мною Амиде, я найду, чем тебя одолеть. – Го-Сиракава обернулся и крикнул вослед ямабуси: – Это Син-ин! Это Сутоку! – Но тот, видно, его уже не слышал за воплями одержимых и монашеским речитативом. Тогда Го-Сиракава подошел к Киёмори, схватил его за руку и рывком поднял озадаченного Тайра на ноги. – Вы правы, друг мой! Мы и впрямь священные иноки! Так обратим это во благое дело. – И, хлопнув в ладоши, Го-Сиракава громко затянул сутру Каннон Тысячерукой. Вскоре он начал притопывать в лад словам, кивком пригласив Киёмори повторять за ним, и двинулся в обход усадьбы. Возле кучки монахов из Нинна-дзи он остановился и, ни на миг не прервав пения, одним взглядом приказал делать то же. Монахи не посмели противиться воле отрекшегося императора. Так он обошел всех – последних иноков Энрякудзи, обителей Киёмидзудэры, Миидэры, Идзу и Нары. Вскоре множество голосов, слившись воедино, распевали сутру Каннон Тысячерукой. Монахи вышагивали вереницей под хлопки сотен рук, звон сотен бубенцов. Даже жрецы синто примкнули к молению, вскидывая веточки сакаки в такт словам. Дощатые полы сотрясались под ударами ног, стены гудели от мерного многоголосого гула. На четвертом кругу из зала роженицы донеслись несколько криков, а вслед за тем – звонкий рев новорожденного. Сёдзи отлетела в сторону, и в проеме показался Сигэхира, пятый сын Киёмори и помощник министра императорского хозяйства, зардевшийся от радости.

– Государыня благополучно разрешилась от бремени, – возвестил он. – И притом сыном!

Все, кто доныне молился, исторгли восторженный вопль такой мощи, что загремела черепица. Из глаз властителя Киёмори хлынули слезы, и многие дивились, глядя, как они с Го-Сиракавой улыбаются друг другу и отплясывают, точно давние друзья.

Сигэмори, одевшись в церемониальное платье, выпустил стрелы из чернобыльника на все стороны света, в небо и землю, для расточения злых духов. Потом Го-Сиракава и Киёмори последовали за ним в покой государыни – посмотреть, как он положит девяносто девять золотых монет на изголовье маленького принца. Сигэмори пропел малышу: «Небо да будет тебе отцом, Земля – матерью, а в сердце да снизойдет великая богиня Аматэрасу!»

Много в тот день было спето и выпито, съедено и выплясано по случаю рождения наследника. Для совершения ритуалов очищения явились семеро жрецов инь-ян; правда, одному пришлось нелегко в толпе – ему наступили на ногу, отчего он потерял сандалию, а с головы сбили парадную шапку. Вдобавок глиняную миску для риса, которую при рождении принца было принято пускать по северному скату крыши, по ошибке уронили с юга. Однако же эти крошечные предвестья беды канули в море всеобщего ликования.

Когда государь-инок наконец собрался отбыть, князь Киёмори его задержал.

– Сколько бы разногласий меж нами ни было, – сказал он, – я не в силах излить всю свою благодарность за чудодейственное спасение дочери и внука.

– Не забывайте: мы сделали это вместе, – ответил Го-Сиракава. – Вот бы и впредь нам сплачивать усилия во имя мира, по примеру сегодняшнего дня.

Взгляд Киёмори на миг омрачился, точно солнце под набежавшей тучей.

– Непременно, непременно, – ответил он. – И тем не менее я отослал в ваше поместье тысячу рё золотого песка – скромный дар признательности.

Все кругом ахнули: дар был несообразно велик, и вдобавок во много крат ценнее табуна лошадей, преподнесенного императрице Го-Сиракавой по случаю рождения наследника. Затмевать государя-инока подобным образом было самое малое неразумно. Го-Сиракава предпочел обойти ссору стороной.

– Это… превыше всех щедрот, Киёмори-сан.

– Тщу себя упованием, – произнес Тайра с поклоном, – что вам будет приятней вспоминать о сем дне в иные времена.

«Или спускать тебе с рук будущее самодурство, – сказал себе Го-Сиракава. – Истинно: сколько бы обетов ты ни принес, Киёмори-сан, в душе ты все так же остался старым хитрым воякой».

Весть о рождении принца разнеслась по столице. Позабыв о горестях прошлых лет, народ высыпал на улицы – петь и танцевать, беспечно и счастливо.

Посетитель

У Мунэмори светлая новость не вызвала особенного волнения. По крайней мере он был рад слышать, что сестра в добром здравии – и телом, и духом. «Однако каково ей придется, – вопрошал он себя, – когда в ребенке начнет проявляться демоническое?»

Не в силах уснуть, Мунэмори опять затворился с единственной жаровней для обогрева и чайником зеленого чая для поддержания сил. Он начал задумываться над тем, чтобы покончить с собой.

«Какой во мне сейчас толк? Да, мне было обещано главенство над Тайра, но на что мне оно, если придется служить князю демонов, придется увидеть упадок Хэйан-Кё, упадок собственного рода? Такое зрелище не по мне. Да и Син-ину я, верно, уже не нужен. Как же мне уничтожить себя? У меня недостанет мужества распороть себе живот, как это вошло в обычай у нынешних знатных воинов. Я вовсе не воин, как бы отец ни. мечтал об этом. Мог бы приставить нож к горлу и пустить себе кровь в женской манере, но это сочтут недостойным. Яды ненадежны. Даже уморить себя голодом мне едва ли под…»

Тут в комнате сильно повеяло гарью, и Мунэмори прервал самобичевание. Он поднял голову и увидел парящую перед собой тень Син-ина.

– Что ж, примите мои поздравления, – горько усмехнулся он. – Каково будет первое поручение императора? Укусить мою сестру за грудь?

Син-ин грозно воззрился на него из-под насупленных бровей:

– Попридержи язык! Я потерпел поражение.

– Поражение? – Мунэмори ощутил нежданный прилив счастья. – Возможно ли?

– Императрица отказалась взять с собой Кусанаги. Да еще мой братец-докука… ну да ничего. Они еще познают мое мщение. Все до единого. Мы же пока обдумаем следующий шаг.

«Мы»? У Мунэмори упало сердце.

Нии-но-Ама, в прежнюю бытность Токико, супруга князя Киёмори, лежала на боку, лаская взглядом маленького принца, спящего в материнских объятиях. Она вспоминала, как баюкала своих собственных детей с блаженной улыбкой на лице – точно такой, какой улыбалась сейчас Кэнрэймон-ин, забыв о пережитой муке. Вот оно – + еще одно чудо бренного мира, это таинство рождения. С одной стороны, страх и боль, с другой – любовь и радость.

Однако мысль об этом лишь бередила душу. Как ни старайся, конца не миновать. Сейчас беду удалось предотвратить, но в другой раз на боговдохновленного государя-инока рассчитывать не придется.

«Если бы только Кэнрэймон-ин позволила привезти Кусанаги, – печалилась Нии-но-Ама. – Мы с Сигэмори сумели бы скрыться с мечом, подменили бы его двойником, который, по словам Сигэмори, пребывает в Исэ. Вернули бы меч отцу, Владыке морей, и для людей, возможно, еще было бы не все потеряно. Я пошла бы на это не задумываясь, даже если б эта кража стоила всей жизни. Впрочем, теперь ясно, что царство демонов само посягает на императорский трон. Сумей они овладеть Тремя сокровищами, особенно Кусанаги…» Нии-но-Ама вздрогнула, напугав Кэнрэймон-ин.

– Матушка? Тебе нехорошо?

– Ничего страшного, дочь моя, просто сквозняком потянуло.

В этот миг новорожденный принц пробудился и тоненько, жалобно запищал.

«Поплачь, поплачь, внучек, – сказала себе Нии-но-Ама, – ибо тебе предстоит править в самую горькую пору, какую только знавала наша земля».

Сон Сигэмори

Он долго брел по незнакомому берегу. Рядом темнел зеленый океан, а песок проседал под ногами, точно губка. У кромки прибрежного луга щипали траву олени. Один, совсем белый, на миг поднял голову и посмотрел на него. Сигэмори все шел и шел, сознавая собственную чужеродность в этом мире.

Вскоре он обогнул острый скалистый выступ и узрел огромные тории, вырастающие из воды. Таких высоких ворот Сигэмори в жизни не видел: столбы и перекладины превосходили толщиной самые мощные деревья. «Какому же богу или святилищу они принадлежат?» – недоумевал он.

«Эти тории посвящены ками Касуги», – пророкотал океан.

Сигэмори опять стало чудно, поскольку бог святилища Касуги почитался в числе великих и древних ками. Изначально его называли Ама-но Коянэ – бог-жрец, чьи молитвы помогли выманить Аматэрасу из грота [64]64
  Согласно легенде, богиня Аматэрасу, разгневавшись на бога Суса-ноо, укрылась в Небесном гроте, отчего мир погрузился во мрак. Другие боги сковали из звезд священное зеркало и, придя к пещере, в которой укрылась Аматэрасу, принялись веселиться, распевать песни и устраивать священные пляски. Зеркало повесили перед входом в грот. Аматэрасу, не сдержав любопытства, выглянула наружу, отчего мир наполнился золотым сиянием. Боги заметили это и отвалили камень, закрывавший грот, чтобы Аматэрасу не могла спрятаться снова. Впоследствии священное зеркало было передано первому императору Дзимму Тэнно вместе с мечом и яшмой.


[Закрыть]. «Что же такой могучий ками хочет мне сказать?» – гадал Сигэмори.

Из тумана навстречу вдруг выплыла толпа людей. Сигэмори встретил их без боязни, пока один из незнакомцев не протянул ему отрезанную голову пожилого монаха.

– Чья это голова? – спросил Сигэмори. – Почему вы ее мне показываете?

– Вот голова того, кто зовется Дзёкай, – канцлера Тайра и послушника святой обители. Бог Касуги вершит над ним правый суд за множество тяжких грехов, которые он совершил.

– Отец, – ахнул Сигэмори, вглядевшись в лицо. Дзёкай – такое имя взял себе после пострига Киёмори, хотя никогда им не пользовался. «Однажды бог Касуги сказал через оракула, что ничего не примет от человека с нечистым сердцем. Неужели отец, презрев свои монашеские обеты, прогневал ками настолько, что тот требует суда над ним?»

Сигэмори резко очнулся, задыхаясь. Когда он садился, то будто заметил краем глаза бледную тень сына Минамото Ёситомо, Гэнды. Оглянулся… наваждение исчезло.

Поднималось солнце. Сквозь ставни повеяло ароматом весны. Со дня рождения наследного принца минуло шесть месяцев, и радость от события растаяла как прошлогодний снег. Князь Киёмори снова косо смотрел на Го-Сиракаву. Сигэмори заподозрил, что после родин отец стал завидовать его славе чудотворца. Вышло, что вопреки стараниям Киёмори сделать Тайра героями того дня Го-Сиракава его превзошел, а такое едва ли забывается.

Сигэмори вздохнул, сокрушаясь об отчем упрямстве. Он встал и оделся. Воспоминание о дурном сне не отпускало его, льнуло, точно роса к рукавам после утренней прогулки по высокой траве.

«Стало быть, время пришло, – сказал он себе. – Удача покинула Тайра».

Неожиданный стук в перегородку насторожил его.

– Кто там?

– Господин, прибыл советник вашего отца, Канэясу. Он как будто опечален.

Опасаясь худшего, Сигэмори поправил платье.

– Впусти его.

Старый воевода вошел. На его суровом, обветренном лице читалась тревога. Седые космы Канэясу не были убраны в узел, а платье перекосилось, точно надетое наспех.

– Славный Канэясу… Судя по виду, ты пришел с недобрыми вестями. Они о моем отце?

Воевода поклонился и сел.

– Не совсем, князь Сигэмори. Однако кое-что произошло, и я не знал, к кому обратиться. Вы сын нашего властелина и глава Тайра, вот я и решил, что будет разумнее поведать зам первому. Может, это пустяк, а все дело в промозглом горном тумане…

– Прошу, рассказывай без стеснения. Я всегда готов выслушать то, что касаемо Тайра и Киёмори.

Канэясу вздохнул и понурил взгляд.

– Вы, должно быть, сочтете меня глупцом, господин, но… Очень уж странный сон мне привиделся…

У Сигэмори пробежал по спине холод.

– А в нем не было, случаем, берега с огромными ториями и гласом бога Касуги?

Канэясу поднял к нему побледневшее лицо.

– Именно так, господин.

– Нынче утром мне снилось то же самое.

– Значит, это нечто большее, нежели просто сон, повелитель. Должно быть, боги посылают нам знак.

– Боюсь, ты прав. Отец знает?

– Пока нет. Есть у меня опасение, что разговор с ним будет иным, нежели с вами.

– Понимаю. Я бы и сам сказал ему, только едва ли он выслушает. Отец мне больше не доверяет, хотя причин подозревать меня у него нет.

Канэясу потер щетинистый подбородок.

– Я должен вам еще кое в чем признаться, господин Сигэмори.

– В чем же?

– По моему приказу подвластные мне люди устроили смерть вашего учителя Наритики. Мной же повелевал господин Киёмори.

Сигэмори отвернулся.

– Так я и думал. Отцу не понравилось, что я презрел его волю, вымолив Наритике жизнь. Выходит, я виноват в его гибели не меньше тебя, Канэясу.

– Больше всех, однако, виноват ваш отец, – ответил Канэясу. – Если б даже Наритика участвовал в заговоре, ссылки было бы вполне довольно для наказания. Он не заслуживал такой бесславной кончины.

Сигэмори кивнул:

– Немудрено, что бог Касуги заговорил о возмездии. Столько невинных погибло от рук моего отца.

– Во сне было еще кое-что, повелитель… Вы тоже слышали?

– Что именно? Канэясу глубоко вздохнул.

– Бог Касуги сказал, что Царь-Дракон выполнил свое обещание. Однако, поскольку господин Киёмори нарушил данное им слово и попрал обет, принесенный Амиде, отныне наша земля лишается божественного покровительства и отдается во власть демонам. Вы понимаете, что это означает, господин?

Сигэмори нелегко было кривить душой.

– Нет, я проснулся раньше, чем расслышал конец. Что это значит, не представляю, хотя звучит скверно.

Еще раз вздохнув, Канэясу медленно встал.

– Согласен, господин. Скверные нас ждут времена. Боюсь, мне пора возвращаться, пока Киёмори не хватился меня и не выведал, где я был.

– Да, конечно. Благодарю, что нашел в себе мужество прийти сюда и поговорить. Если я смогу быть тебе чем-то полезен, только дай знать. Твоя преданность моей семье восхищает.

Канэясу задумчиво склонил голову.

– А Наритика?

– Я же сказал, что не виню тебя за это. Ослушаться моего отца значило бы пропасть самому.

– Истинный воин не чурается смерти, когда идет на правое дело. Я себя невиновным не считаю. Доброго дня, князь. – На этом старик воевода откланялся и вышел.

«Что же мне делать? – задумался Сигэмори. В висках тяжело застучало от страха. – Неужели я обрек мир на погибель, побоявшись выкрасть меч вовремя? Едва ли. Быть может, Канэясу истолковал свой сон неверно, и все же он так правдив… Я должен узнать, что пока в моих силах. Отправлюсь к знаменитым провидцам из Кумано – посмотрю, что они скажут».

Сигэмори созвал слуг и велел подготовить все к отъезду. Однако до полудня к нему явился еще один посетитель.

– Господин, прибыл ваш брат Мунэмори. Он сказал, что хочет поведать вам один свой сои. Прикажете принять?

Сигэмори похолодел. «Скольких же еще боги уведомили о низости моего отца?»

– Конечно, я его выслушаю. Немедля впустить.

Мунэмори вошел в гостиный покой – подчеркнуто-невозмутимый, где-то даже грациозный, что выглядело вовсе невероятно. «Как он переменился, – дался диву Сигэмори. – Видно, тяжкая потеря сделала его рассудительнее».

– Твой приход, брат, несказанно меня порадовал, – молвил Сигэмори. – Приятно знать, что ты наконец прервал уединение и вернулся в мир.

– Верно, ныне не время каждому скорбеть о своем, – отозвался Мунэмори, – однако, боюсь, скоро нас постигнет общая, горчайшая из скорбей. Ужасный сон мне привиделся, брат.

– Не было ль в нем берега, торий и голоса бога Касуги? Мунэмори поднял брови, но глаза его не выдали удивления.

– Точно так, а что? Тебе снилось то же самое?

– Мне, да еще одному, кто, я уверен, предпочтет остаться неизвестным. Чем же твой сон закончился?

Мунэмори отвернулся.

– Головой отца и возвещением тяжких времен.

– А-а… – У Сигэмори упало сердце. – Кажется, наш клан пережил свое благоденствие.

– Может, и нет, – поспешил сказать Мунэмори. – Пробудившись средь ночи, я тотчас призвал на совет одного… духовного наставника и спросил, что это может означать, как избежать падения. И получил ответ.

– Ну и?..

Мунэмори склонился ближе:

– Ты уверен, что никто из слуг не подслушивает?

– Этого никогда не знаешь наверняка, брат. Говори тише, тогда со стороны будет не слышно.

– Превосходно. Так вот, я осведомлен о нашей семейной… повинности, связанной с императорским мечом.

– Ты? Как?

– Матушка беспокоилась в последние дни. Что, если с тобой случится неладное? Вот почему посвятить меня было самым разумным решением.

– Да-да, несомненно. – Сигэмори сознавал, что чего-то не улавливает в объяснении брата, но никак не мог понять, чего именно. – Стало быть, этот… твой советчик упоминал меч?

– Верно, – ответил Мунэмори. – Важно, чтобы Кусанаги попал в нужные руки.

– Знаю. Я все ждал подходящего часа.

– Этот час скоро настанет, брат.

– Да-да. – Сигэмори, досадуя, отвернулся. – Это я слышал. Мне, однако, в самом скором времени предстоит отправиться на богомолье к святилищам Кумано – хочу разузнать побольше о нашем сне. Вот вернусь, тогда и…

– Богомолье! – воскликнул Мунэмори. – Как раз то, что нужно!

– Да, мне тоже показалось уместным…

– Ты не понимаешь, брат! Самое лучшее для тебя сейчас – оставить службу, тогда тебя никто не сможет обвинить.

Сигэмори ответил не сразу.

– Ты прав. Я действительно не понимаю. Мунэмори смиренно потупился.

– Я предлагаю избавить тебя от этого бремени.

– Бремени?

Мунэмори всхлипнул и промокнул глаз кончиком рукава.

– Пусть я и вернулся в мир, но не нахожу в том радости. После того, что я пережил, существование утратило для меня всякий смысл.

– Не говори так, брат. Тоска овладевает мной, когда я слышу от тебя подобные речи.

– И все же это правда. Посему я готов принять на себя твою долю, спасти наш клан. Спасти мир. Я выкраду Кусанаги. Если же попадусь – что ж, поделом. Я отправлюсь на казнь с легким сердцем, зная, что скоро воссоединюсь со своей женой и ребенком в Чистой земле.

Сигэмори протянул руку и тронул рыдающего брата за рукав.

– Весьма смелый шаг, однако я не могу принять такой жертвы.

– Ты должен! – выпалил Мунэмори и чуть не до боли стиснул ему руку. – На тебе все чаяния нашего рода. Без твоего предводительства мы обречены. Ты самый уважаемый среди Тайра. Если позор падет на тебя, нам всем несдобровать. Тогда как я… я не в счет. Никто не ждет от меня подвигов. Случись мне осрамиться, люди только пожмут плечами и скажут: «Подумаешь!

Он всегда был ничтожеством».

Сигэмори невольно с ним согласился.

– Вернее не скажешь, Мунэмори-сан, как ни горько мне признавать это. Своими словами ты уже доказал, что заслуживаешь большего уважения, нежели тебе достается.

Мунэмори отмахнулся:

– Мне это безразлично. Отныне я не волнуюсь о том, что обо мне думают. Только… прошу, позволь мне послужить миру еще раз, напоследок. Преуспею ли я, одним богам ведомо, зато душа моя пребудет в мире, зная, что и ее никчемная жизнь на что-то сгодилась.

Сигэмори был тронут мольбой брата. «Бессердечно отказывать ему в последней попытке оправдать себя. К тому же он прав: с Кусанаги нужно разобраться как можно скорее».

– Чем еще я могу помочь? Слезы Мунэмори мигом высохли.

– Только одним. В сущности, ничего важного. Ты министр двора и волен находиться в любой его части. Переложи на меня часть своих обязательств, когда отправишься на богомолье. Дай мне грамоту со своим разрешением и печатью – тогда и у меня будет доступ к… ко всему, в чем бы я ни нуждался.

– Понимаю. Да, звучит вполне разумно. Ты совсем не глуп, Мунэмори. Жаль, что я не разглядел этого раньше.

На губах Мунэмори появилась легкая усмешка.

– Надеюсь, дорогой брат, в скором времени тебе еще не раз придется об этом пожалеть.