Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

Ветер меняется

Стоя на веранде своих покоев, Токико наблюдала, как из-за холмов всходит солнце. Богиня – хозяйка горы Сано уже затевала свое весеннее ткачество. Ивы в поместных садах выпускали желто-зеленые листочки, в воздухе нет-нет да и веяло свежим вишневым цветом. Многие почитают весну как радостную пору, пору юности. Свою юность Токико давно пережила.

Она поежилась в тяжелом кимоно, ошушая ломоту в спине и дряблость некогда упругой кожи – дань природе за десятерых выношенных детей. Ей снова пришел на ум давний разговор с отцом. «Живи жизнью смертных, – наказал тогда Царь-Дракон, – выйди за смертного, подари ему много сыновей и дочерей, и нам, быть может, удастся спасти людской род от погибели». Перед тем Токико лишь изредка бывала в мире людей, а рассказы утопленников – знатных вельмож, простых моряков, угодивших в подводный дворец, разожгли ее любопытство, и она согласилась. Однако кое о чем люди умолчали: о тоске, о боли разлук. Что поделать: среди мореходов не бывает женщин.

Ей подали завтрак: чашку зеленого чая и пиалу лукового бульона с тертым дайконом и несколькими рисовыми зернышками. В лице служанки выразились стеснение и жалость, и Токико поспешила ее отослать. Не хватало только сочувствия челяди.

Бывшая наложница полководца Ёситомо, Токива – эта похожесть имен приводила Токико в ярость, – наконец отдалась Тайра в надежде спасти мать и детей от расправы. Отдалась в полном смысле этого слова. Киёмори отправился допросить пленницу и остался на всю ночь. Слуги шептались между собой о красоте Токивы и о том, как сладко она вымаливала жизнь своим малым сыновьям, один из которых еще сосал молоко. Еще слуги поговаривали, будто Киёмори сжалился и пообещал не губить детей. Как это свойственно мужчинам: победитель распоряжается имуществом побежденного точно своим собственным.

Токико так разъярилась от услышанного, что всю ночь не сомкнула глаз. Пусть она никогда не любила Киёмори той любовью, что воспета смертными поэтами, однако со временем прикипела к нему, непрестанно проявляя участие к его судьбе. И вот теперь она встречала рассвет с тяжелым сердцем и усталыми глазами, то и дело твердя про себя: «Глупец! Несчастный глупец!»

Киёмори, конечно, и раньше изменял ей. Множество раз. Токико уяснила, что стареющим женам приходится с этим мириться. Но эта женщина, Токива – совсем другое дело.

Токико вспомнила, как ее отец, Царь-Дракон, решил разыскать, в стране смертных Японии мужа достаточной силы, сноровки и твердолобое™ для свершения поставленной цели. Каждый морской змей, что сновал меж прибрежных утесов, каждый карп или черепаха в пруду, каждый червь и угорь, копошащийся в иле, был послан на поиски. Л тот, кто был нужен, все это время ходил по морю чуть не над самым дворцом. Киёмори подходил им, как никто другой. А теперь все старания и наука Токико, положенные на то, чтобы произвести главу Тайра в вожди и спасители государства, пошли прахом. И все из-за женщины! Эта мысль язвила Токико, точно холодная сталь.

«Но что еще я могла сделать?» – спрашивала она себя, но даже ветер, шелестевший в ивовых ветвях, казалось, журил ее за легкомыслие.

«Он должен быть беспощадным, – напутствовал ее Рюдзин. – Твоя задача – проследить, чтобы Киёмори не сбился с пути, ибо только так он сумеет обрести Кусанаги и вернуть его нам».

И Токико поучала супруга, за что заслужила средь Тайра немало мрачных прозвищ, хотя многие по-прежнему уважали ее за несгибаемую волю.

Все самураи принимали как данность, что сыновей врага не должно оставлять в живых, как бы малы они ни были. Как говорилось, пощадить сына недруга – значит взрастить тигра.

Однако юного Ёритомо изловили и доставили в дворцовую тюрьму со всеми почестями и любезностью. Его не отправили в Рокухару на милость Тайра, как заметила Токико. Вот уже многие вельможи заступались за него перед Киёмори. За Ёритомо – четырнадцатилетнего, который сражался на стороне отца! Юнец, чей фамильный меч уже испробовал крови, едва ли будет помышлять о чем-то помимо мести. Теперь же Токива-соблазнительница выпрашивала у Киёмори пощады для трех других сыновей. Если ей удастся разжалобить его сердце… Токико бросала кости, гадала по звездам, советовалась с рыбой в лотосовом пруду. Если Киёмори смягчится, беды не миновать.

Всем слугам было велено передать мужу, что она хочет с ним поговорить. Но вот уже солнечный диск повис над Отокоямой, а Киёмори так и не объявился у ее порога. Токико начала думать, что он может уйти насовсем.

Конечно, гибель этого мира ее не коснется. Придет час – и она вновь очутится в подводном царстве, вернется к вечной юности и бессмертию. Осознание этого помогало ей переносить старость своего бренного тела. Вместе с тем она полюбила красоту Хэйан-Кё, прониклась уважением к смертным в их стараниях одолеть роковую судьбу. Их возвышенные мечты, чарующие сады, песни, танцы увлекли Токико, сделали сопричастной себе, заставили задуматься о будущем человеческого рода. Теперь она поняла, почему отец так хотел его спасти. Нет, рано еще покидать этот мир.

Токико поднесла к губам чашку и отхлебнула бульона, но тот уже остыл. Она отставила завтрак и принялась ждать.

Странствующий монах

Ёритомо сидел на полу тюремной каморки, отрешенно чертя на рисовой бумаге набросок памятной ступы [48]48
  Ступа – каменное, деревянное или глиняное сооружение конусообразной формы и разной величины, которое воздвигалось над каким-либо священным захоронением.


[Закрыть]для своего отца. Жить ему, как он считал, оставалось недолго. Ёритомо сделал все возможное, чтобы не попасться. У отшельника его рано или поздно обнаружили бы, поэтому он отправился дальше – от деревни к деревне, пробираясь на восток с надеждой попасть в Канто. В одном из селений его взяли на постой. Вскоре прошел слух, что Тайра вот-вот за ним явятся, и Ёритомо сменил тонкую одежду на крестьянскую куртку и соломенные сандалии. Однако меч Хигэкири он оставить не смог, в чем и просчитался. Убегая от преследователей, Ёритомо зацепился ножнами за куст и Тайра легко его обнаружили.

Он не стал называться чужим именем, посчитав такую уловку унизительной, и позволил препроводить его в Хэйан-Кё, чтобы там ожидать встречи с судьбой. До сих пор Хатиман его хранил. Если такова воля Хатимана, если ему суждено умереть от имперского меча, значит, быть посему. Ёритомо решил встретить смерть храбро и безропотно, дабы не навлечь на свой род позора.

Как ни странно, все самураи и вельможи, которые сопровождали Ёритомо к месту заключения, были добры с ним, даже участливы. Они высоко отзывались о полководце Ёситомо, воздавали хвалу его мужеству, а тяжкую кончину вспоминали с порицанием.

Ёритомо чувствовал в них растущую неприязнь к Тайра – слишком рьяно те боролись с клеветой на их план, слишком часто ввязывались в драку, если повозка простого чиновника преграждала им путь. Скорее всего знать не могла простить худородным воякам Тайра недавних, чересчур высоких, назначений. Кое-кто из царедворцев, возможно, считал, что сам Киёмори устроил предательство и убийство Ёситомо.

«Будь я старше, – подумал Ёритомо, – нашел бы, как этим воспользоваться». Он не знал, скольким братьям удалось уцелеть, но слышал,что Гэнда был схвачен и геройски держался перед казнью. Теперь ему, Ёритомо, надлежало бы возглавить род по достижении совершеннолетия. Правда, в ожидании скорой смерти он почти об этом не думал.

Но вот у тюремной двери показался охранник – начищенный шлем сверкнул в утреннем солнце.

– Приветствую вас, о юный господин. Надеюсь, вам хорошо спалось. Мы принесли чаю и рисовых колобков с кухни самого императора.

Дверь отворилась, и слуга опустил поднос у самого порога. Затем поклонился и, не говоря ни слова, исчез.

– Тут к вам посетитель – желает поговорить, – продолжил охранник.

«Еще один», – вздохнул Ёритомо, крепясь. Многие знатные господа и дамы приходили сюда – проведать его и приободрить, то ли желая через него приобщиться к величию Минамото, то ли просто излить жалость на маленького воина, пока его короткая жизнь не прервалась.

– Кто на этот раз?

– Монах, мой юный господин.

Ёритомо задумался: не тот ли это отшельник, что приютил его в горах?

– От какого храма?

– Ээ… горы Хиэй, кажется.

По запинке стражника Ёритомо понял, что тот лжет. Ни один монах не держал названия своей обители в тайне, как ни один воин не скрывал цветов собственного рода. Впрочем, не все ли равно?

– Хорошо, я поговорю с ним.

Страж отошел, закрыв за собой дверь. Вскоре в зарешеченном окошке возникла соломенная шляпа-корзинка, полностью прятавшая лицо посетителя.

– Минамото Ёритомо?

– Это я, ваша святость.

Дверь отворилась, и монах вошел внутрь. Он по-прежнему не поднимал головы, скрывая черты, и ступал ссутулившись. Однако по тому, как серое облачение облегало его плечи, Ёритомо угадал в нем человека сильного и жилистого. «Не иначе монах-ратник, – подумал он. – Если он пришел выведать у меня воинские приемы, придется его разочаровать».

– Вижу, парень ты славный, – произнес посетитель. Выговор и манеры у него были не столичные, хотя по всему чувствовалось, что монах пытался овладеть придворным этикетом.

– Благодарю, ваша святость. Пришли ли вы помолиться со мной?

– Возможно. Сначала я должен снять мерку для савана. Готов ли ты к ответу и встрече с судьбой?

– Готов, – отозвался Ёритомо, поникнув головой.

– Что это ты рисуешь?

– Памятную ступу в честь моего отца. Когда меня поведут на казнь, я передам это Тайра и попрошу ее выстроить.

– Ступа. Пожелание праведника. А не думал ли ты об отмщении за свой род?

– С какой стати мне о нем думать? – спросил Ёритомо. – Мне всего четырнадцать лет. Я у Тайра в плену. Скоро, уверен, меня казнят. Есть ли лучший способ провести последние часы жизни?

– А вдруг тебя… не казнят? Ёритомо моргнул.

– Воистину, ваша святость, то был бы великий дар Будды и Хатимана, но не думаю, что мне стоит обольщаться. Однако если казнь и впрямь отменят, меня должны будут отправить в изгнание, и там все будет точь-в-точь так же. – Он обвел рукой тюремные стены. – Да и что за месть я смогу затевать, сидя на отдаленном острове? К ссыльным ни писем, ни посетителей не допускают.

– Тогда что бы ты делал, оказавшись в изгнании?

– Стал бы монахом, как вы, ваша святость. Изучал бы сутры, следил за строительством отцовской ступы.

– И ничего не замышлял?

– Это означало бы новую опасность для членов нашей семьи, будь они еще живы. К тому же Тайра служат императору. Пойти против государевой воли – свершить худшую из измен. Мой отец допустил ее лишь из-за клятвы, данной Нобуёри. Я таких клятв не давал.

Монах кивнул:

– Славно сказано, юный Ёритомо. Быть может, я навещу Тайра и упрошу их сберечь твою жизнь – ведь мне доводилось получать доступ к ушам самого князя Киёмори.

– Ваша святость очень добры ко мне, но, боюсь, изменить мою участь под силу лишь великим Будде и Хатиману. Князь Киёмори – грубый деспот, это общеизвестно. Отец говорил, что Киёмори повинен в кровавой расправе Хогэна. Так мыслимо ли ждать милосердия от Тайра?

– Ну, знаешь… – Монах как будто вскипел. – Порой людям свойственно удивлять. Не стоит верить всему, что слышишь. Потерпи, а я тем временем разведаю, что да как. Доброго дня. – С этими словами монах склонил голову и так стремительно скрылся за дверью, что Ёритомо даже не успел с ним попрощаться.

«Чудной какой-то, – подумал юноша, и тут его осенило. – Доносчик Тайра – вот он кто! Вынюхивал, что у меня на уме. А я наговорил дурного о Киёмори. Теперь уж мне точно конец». И он принялся чертить набросок ступы с удвоенным усердием, гадая, хватит ли жизни закончить работу.

Черные одежды

Киёмори в бешенстве вылетел из тюрьмы, срывая на ходу шляпу и дав оплеуху подвернувшемуся под руку слуге.

«Верно, мальчик, я деспот, – угрюмо размышлял он, – но разве не так достигается власть и почет? Что ты за Минамото, коли отец тебя этому не научил?»

Он прошел под Изменничьим деревом, все еще увешанным гниющими головами, и направился к воротам Когамон, где ждала его воловья упряжка.

Еще не прошла усталость от долгой ночи с прекрасной Токивой, за которую пришлось заплатить спасением трех ее сыновей, когда Киёмори счел нужным проведать четвертого отпрыска Ёситомо. О нем Токива не молила, поскольку не была его матерью, зато молили другие – обитатели дворца и даже вассалы Тайра. Судьба главы Минамото, в особенности вероломное его убийство, во многих вызвала сочувствие. Киёмори дивился тому, как скоро они сменили гнев на милость – словно туман застил взор обитателей «Заоблачных высей». Он чувствовав что сейчас, в этот миг, для стяжания власти выгоднее быть великодушным, нежели безжалостным, каким его хотела видеть жена.

У кареты он снял серое монашеское одеяние и, передав его слуге, облачился в черные одежды высокопоставленной особы. Слуга, помогая ему с платьем, произнес:

– Господин, ваша супруга велела сообщить, что как можно скорее ожидает вас к себе для неотложного разговора.

– Знаю, – ответил Киёмори. – Ты десятый, кто мне об этом напоминает.

Подобрав полы одежды, он забрался в карету и с силой захлопнул дверцу. Внутри Киёмори опустился на мягкое сиденье и тяжело вздохнул.

Дать Токиве обещание было несложно. Старшему мальчику едва исполнилось семь, а младший, Усивака, еще недавно пребывал в материнской утробе. Такие малыши, отошли он их в отдаленные земли, вряд ли вспомнят своего отца и уж точно не почувствуют зова мести. Другое дело – Ёритомо.

Впрочем, и он оказался достаточно смирным – пожелал стать монахом, выстроить ступу отцу. Конечно, всегда оставалась опасность, что сочувствие Минамото выльется в вооруженную поддержку. Однако для этого потребуются годы, а за годы Тайра сумеют упрочить свою власть. Зато казни он мальчишку сейчас, возмущение последует незамедлительно, и император, чего доброго, прислушается к мнению совета и перестанет потакать Тайра.

«Жизнь власть имущих подобна блужданию по лесным дебрям, – подумал Киёмори. – Трона не видна, а всякий шаг в сторону чреват опасностью».

Правое плечо его черного платья съехало вниз, и Киёмори досадливо поддернул одеяние. Накидка явно не подходила по размеру. «Найти бы надежного портного, чтобы ушил ее», – подумал он. Перед глазами поплыли строки:

 
Нету покоя.
Не по плечу мне, видно,
Черное платье.
Бьются о черный берег
Волны у Миядзимы.
 

Киёмори счел стихи слабоватыми и на время выбросил их из головы, чтобы закончить позже. Карета подалась вперед, и он мысленно перенесся в ушедшую ночь, когда Токива, наложница Ёситомо, предала ему себя.

С Киёмори такого еще не бывало. Танцовщицы и певички, которых он выбирал себе на ночь, из кожи вон лезли, чтобы потом хвастать друг перед другом, что делили ложе с самим предводителем Тайра. Встречались и недотроги, которых приходилось уламывать, пользуясь властью, и даже запугивать. Впрочем, их слезы и вялое сопротивление были по-своему приятны.

Токива же, напротив, предложила себя открыто, без страха, за одно только спасение сыновей. Она рассказала, что скрывалась от Тайра в храме Каннон и богиня милосердия послала ей видение. Каннон подсказала, как уберечь детей от гибели, пусть даже ценой чести. Для Токивы это соитие было своего рода приношением богам, жертвой, искупительным даром. Безмятежная отстраненность, с какой она отдалась Киёмори, заставила и его чувствовать себя иначе. Никогда прежде не испытывал он ничего подобного.

Лишь перестук колес в воротах Рокухары заставил Киёмори очнуться. Выбираясь из кареты во двор собственной усадьбы, он решил наконец исполнить малоприятный долг – поговорить с женой.

Киёмори прошел в ее покои и расположился на веранде, огибавшей гостиную. Ставни были опущены для защиты от полуденного солнца, поэтому внутрь заглянуть он не мог. Но вот за перегородкой послышался шорох кимоно, и молодой женский голос спросил:

– Простите, кто там?

– Это я, Киёмори. Пришел поговорить с женой.

– А, Киёмори-сама! Прошу, помилуйте сию недостойную за то, что не узнала вас сразу. Мы так редко вас видим… Я тотчас доложу вашей супруге, что вы здесь. Она ждет с нетерпением. Я мигом вернусь, если изволите подождать. – Было слышно, как служанка спешит прочь от перегородки.

Киёмори вздохнул и обвел взглядом сад, который разбила сама Токико. Именно этот вид ей приходилось наблюдать чаще всего. Рукотворный ручей, окружавший Рокухару, петлял здесь сильнее, чем где-либо еще. Плакучие ивы грустно свешивали над ним свои плети, а по воде плыли лепестки отцветающих вишен, пробуждая в душе ощущение аварэ – печального очарования непостоянства сущего. «Той, чей удел – бессмертие, все сущее должно казаться и вовсе мимолетным», – думал Киёмори. На краткий миг он даже пожалел ее за это. Однако воспоминание о бессмертии жены напомнило ему и о ее природе. В последнее время она словно все больше начинала походить на подданных своего отца – Рюдзина. В ее голосе слышалось шипение, в глазах то и дело мерещился огонь… Какой мужчина не начнет искать утех на стороне, будь у него подобная жена? Вот и сейчас до него долетел шорох парчового кимоно, рождая образ скользящей по камням чешуи.

– Солнце припекает, муж мой. К чему стоять на пороге?

– Решил полюбоваться твоим садом, – ответил Киёмори.

– Сейчас он не в лучшем виде. В сезон дождей он свежее, а их ждать еще не скоро.

– Значит, мне остается вообразить, как прекрасен он может быть под дождем. Кто знает – быть может, живительная влага оросит его уже этим вечером, пожелай того дракон, живущий в мире «Заоблачных высей».

За ставнями повисла пауза.

– А если дракон слишком долго не знал тепла, чтобы радоваться дождю?

– Тогда пусть он позволит одинокому лучу солнца согреть себя, пока радость к нему не вернется.

– Брр! Что за чепуха. Ты заговорил как придворный повеса.

– Разве не лучше, когда я приветствую тебя таким образом? – стал оправдываться Киёмори. – Мне даже не пришлось ухаживать за тобой как положено. Почему бы не наверстать упущенное?

– Ах ты, хитрец! Старая жена вроде меня скорее заподозрит подвох после столь удивительной перемены.

– Заподозрит? В чем же меня, по-твоему, можно заподозрить?

Токико помолчала, прежде чем ответить:

– Думаешь, меня так легко провести? Даже в занавесях-китё есть щели для глаз, а ушам они и вовсе не помеха.

– И что же ты слышала?

– Я слышала, будто некий Тайра так возгордился своим черным платьем государева советника, что впал в безрассудство.

– Скажи мне, кто он, и я научу его уму-разуму.

Довольно! – фыркнула жена. – Ты все знаешь не хуже меня. Мне известно, что вы схватили Ёритомо, сына полководца Минамото.

– Верно, он под надежной охраной.

– И еще жив? Киёмори вздохнул:

– Он всего лишь мальчишка.

– Ему четырнадцать! Он уже бился с тобой на стороне отца и при случае мог пролить нашу кровь. Теперь ты сам даешь ему возможность это повторить. Разве я не твердила, что в войне нужно быть беспощадным?

– Война окончена, Токико, и смертей было предостаточно. Меня и так прозывают мясником за убийство Тадамасы в годы Хогэна и за то, что я вынудил Ёситомо казнить собственную родню. Если верить тюремщикам, Ёритомо – мальчик тихого склада, мечтает стать монахом и выстроить ступу в память об отце. Ты ведь женщина! Как может женщина требовать убийства детей?

Из-за ставней раздалось низкое шипение.

– И ты бы потребовал, зная, что спасешь этим сотни других жизней. Надо совершенно ослепнуть, чтобы не замечать очевидного! Или кто-то нарочно затмил тебе разум?

– Чувствовать потребности власти не значит ослепнуть. Настроения при дворе таковы, что мне лучше проявить милосердие.

– Двор прогнил – возвышение Нобуёри тому доказательство. Те, кто служил ему, до сих пор заседают в совете. К чему тебе перенимать их мысли?

– Тебе-то что за дело до того, чьи мысли я перенимаю? – вспылил Киёмори, но тут же спохватился, вспомнив о любопытных ушах, и понизил голос. – Император Тайра еще не взошел на трон. До тех пор я намерен исполнять всякую волю государя Нидзё и министров, которых ты так боишься. Если я отважусь на то, к чему обязал меня твой отец, мне понадобится их полное одобрение. Я не осмелюсь сейчас идти им наперекор.

После долгого молчания Токико проговорила:

– Бедный отец… одного не учел он: людского тщеславия. Император Тайра – о нем ты думаешь больше, чем о грядущем Конце закона. А еще об одной наложнице Ёситомо, с которой провел ночь. Щедро ли она заплатила за жизнь сыновей?

Киёмори поднялся.

– Все, ни слова об этом.

Из-под ставни скользнула рука и схватила его за полу.

– Выслушай меня, муженек, выслушай хорошенько, – прошипела Токико. – Твой грех предо мной – мелочь. Куда страшнее грех перед державой. Старому дракону даже тяжкие времена нипочем, но человеку – даже тому, кто носит высокие гэта, – достанет и малого камешка, чтобы споткнуться. Дети Ёситомо должны умереть.

Киёмори выдернул край платья из ее хватки. Острые ногти распороли дорогую ткань.

– Довольно, женщина! Не желаю больше слышать подобные гнусности, да еще от тебя.

Он зашагал прочь вдоль веранды. Налетел ледяной ветер, раздувая полы черной накидки, норовя вовсе сорвать. Киёмори плотно запахнул ее и, борясь с ветром, побрел в свою сторону.