Текст книги "Война самураев"

Автор книги: Кайрин Дэлки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Комета

– Взгляните, владыка, она стала крупнее и ярче!

– Да, определенно. – Го-Сиракава стоял на веранде восточного крыла То-Сандзё, рассматривая комету в ясном зимнем небе. Он поглубже закутался в серое парчовое одеяние, отгораживаясь от всепроникающей стужи.

Празднества по случаю наступления второго года эпохи Дзисё тянулись совершенно безрадостно – гости являлись в масках любезности, из-под которых проглядывало недоверие и беспокойство. Особенно Тайра.

«Как это в духе Киёмори и его родни, – размышлял государь-инок, – валить на меня вину за все несчастья. Разве Наритика не заплатил за заговор Сиси-но-тани? Как будто я не знаю, что его смерть была подстроена. А теперь Тайра думают, что я подговорил монахов разрушить Энрякудзи».

По правде говоря, Го-Сиракава ничего этого не делал, однако в глубине души ему пришлось признать, что случившееся послужило ему на пользу. Отныне ни один инок не посмеет возмущать городской покой и осаждать государев дворец. Да и другие монахи присмирели, вспоминая, точно живой укор, развалины Хиэйдзана. По этой причине Го-Сиракава всякий раз тянул с ответом на прошения Киёмори о восстановлении Энрякудзи. Зачем же нарушать такую идиллию, какими бы бедами она ни была достигнута?

Итак, отрекшийся император и господин Киёмори сидели бок о бок, слагая друг другу здравицы с чарками новогоднего рисового вина и приклеенными улыбками на лицах – до тех пор пока не прибыл старик прорицатель из Ведомства инь-ян, приглашая Го-Сиракаву взглянуть вместе с ним на комету. Государь-инок был рад поводу отлучиться и с готовностью согласился.

– Как видите, сия комета приняла вид, именуемый «стягом Чи Ю», или «Красным духом», – пояснял сосед Го-Сиракавы, старейший член северной ветви рода Оэ, занимающий пост толкователя небесных знамений в Ведомстве инь-ян. – Обратите внимание, владыка, на отчетливый красноватый оттенок ее хвоста.

– Вижу, – отозвался государь-инок. – Тайра вовсю похваляются, что им дарован еще один добрый знак, раз их знамена красного цвета, а господин Киёмори все твердит о залоге процветания, ниспосланном небом.

Старик предсказатель стесненно наморщил лоб.

– Как ни жаль говорить это, господин Киёмори заблуждается. Кометы – извечные предвестницы несчастий. Вот почему государь Такакура настоял, чтобы я к вам обратился.

Го-Сиракава закрыл глаза.

– Мой сын беспокоится за супругу, государыню Кэнрэймон-ин, и ее недуг. Как я понимаю, ваше ведомство отправляет обряды для ее выздоровления?

– Делаем все возможное, владыка, подобно всякому священнику в округе. Дворец переполнен лекарями.

Го-Сиракава схватился за перила веранды. «Не может быть, чтобы Амида впал в такую немилость, – подумал государь-инок. – Кэнрэймон-ин слишком рано покидать этот мир».

Пусть она была дочерью Киёмори, зла он ей не желал. Напротив, Кэнрэймон-ин еще ребенком так подолгу гостила у Го-Сиракавы, усваивая дворцовые манеры, что стала ему почти дочерью.

Старик Оэ отвел взгляд. Его зрачки так и бегали, точно он хотел что-то сказать и не мог решиться.

– В чем дело? – спросил Го-Сиракава. – Смелее, поведай мне, что тебя гложет.

– Я… я, с позволения сказать, меньше тревожусь за императрицу, чем некоторые, ибо хвори приходят и отступают, а дамы куда мнительнее нас в том, что касается телесных недугов. Явление же кометы беспокоит меня не потому, что оно сулит беды, а потому, что некоторые могут увидеть в нем оправдание злу, сокрытому в их сердцах.

Го-Сиракава нахмурился:

– Не уверен, что тебя понимаю.

– Всякому известно, что у Тайра много недоброжелателей. Кто-то из них может воспользоваться случаем и поднять бунт. К несчастью, вину за подобное преступление могут переложить на вас, владыка. Все мы во дворце знаем, как ужасны подобные слухи, пятнающие честь императорского семейства. Известно нам и о том, что вы неустанно печетесь о поддержании мира в столице.

«Что это – никак старый осел решил меня припугнуть? Или попросту выжил из ума?» – гадал Го-Сиракава.

– Конечно, над этим стоит подумать, – произнес он вслух. – Благодарю за предостережение.

Гадатель низко поклонился:

– Я только сделал, что мне велели. Всяческого вам благополучия в новом году, повелитель.

Минамото Ёсицунэ смотрел на зимнее небо из объятий возлюбленной – дамы поместья Хидэхиры, с которой уединился еще до окончания новогоднего торжества.

– Что ты там увидел? – прошептала девушка. – Кажется, я начинаю ревновать. Неужели луна для тебя краше?

– Совсем нет, – ответил Ёсицунэ: – Куда ей до твоей красоты! Разве может сравниться этот серый ноздреватый лик с твоей нежной кожей, белой, точно перламутр?

– Льстец. А комету там видно?

– Конечно. Просто я не хотел говорить о ней в такой час – дурной знак. По-моему, Тайра недолго осталось властвовать.

– А ты будешь тем, кто ускорит их падение, – пропела девушка, обхватив его жарче. – Все так говорят. Хидэхира потрясен, насколько сноровистей стали его бойцы под твоим руководством. Мы, фрейлины, только и слышим, как он расхваливает тебя на все лады. Ты лучше всех в мире владеешь мечом, а скоро станешь величайшим героем Японии.

Ёсицунэ зарделся, но в душе заключил, что Хидэхира не так уж не прав.

Минамото Ёритомо тоже наблюдал за кометой с галереи своего дома в Идзу, оставив семейное празднество. По прошествии лет монахи из храма прониклись доверием и перестали следить за каждым его шагом, а после женитьбы и вовсе позволили переехать в дом тестя. Ёритомо, однако же, полностью сознавал свою несвободу, хотя теперь это мало его волновало. Жил он скромной, размеренной жизнью, и где-то даже благодарил Амиду за то, что очутился здесь, вдали от упаднических веяний и соблазнов столицы.

– Ёри-тян, – мягко пожурила жена, подошедшая сзади. – Почему не празднуешь с нами? Отец затевает поэтическое состязание.

Ёритомо нахмурился:

– Зачем? Это обычай Хэйкэ, да еще Фудзивара. Мы же в провинции, и нечего тут стыдиться. К чему перенимать привычки тех, кто считает себя небожителями? Я больше не намерен им следовать, как не намерен чернить зубы или белить лицо.

Его жена вздохнула.

– Ты расстроился из-за кометы, да?

– Просто вышел глотнуть свежего воздуха. Лампы сильно чадят.

Хотя она, конечно, была права.

– Отец говорит, кометы предвещают тяжелые времена. Он слышал, императрица заболела.

– Это столичные хлопоты. Не наша забота.

Он почувствовал долгий взгляд в спину. Наконец жена произнесла:

– Возвращайся скорее.

– Хорошо.

Шорох кимоно возвестил об ее уходе.

Ёритомо снова поднял глаза к небу и вгляделся в зловещий огонек. Он и впрямь тревожился – как бы столичные хлопоты не стали его заботами. В последнее время свой человек из Рокухары прямо-таки заваливал его письмами о том, как Киёмори слабеет рассудком, как от Тайра на улицах нет спасения, как с их попустительства разрушили Энрякудзи. «Кто-то должен выручить народ. Кто же, если не Минамото? Кому, если не сыну великого Ёситомо, следует вызвать самодуров Тайра на праведный бой и воздать за убийство отца?»

Комета висела в небе, трепеща, словно алый стяг на ветру, – вражье знамя, зовущее к битве.

Вести о наследниках

Прошло два месяца. Зимние снега и льды растаяли, превратив императорский сад в болото жидкой грязи. Из всех времен года это нравилось Кэнрэймон-ин меньше всего – воздух хотя и потеплел, но деревья стоят голые и ни одно не цветет. Недуг, одолевавший ее всю зиму, наконец отступил, зато навалилась новая напасть, лишив всякого аппетита.

«Быть может, это божья кара за Кусанаги?» – гадала она.

Однако, не дождавшись в срок обыкновенного женского, Кэнрэймон-ин задумалась, вспоминая матушкины наставления. Она послала за министром – начальником Лекарской палаты, а тот, в свою очередь, прислал старую монахиню-врачевательницу.

Старушка принялась ощупывать и тыкать императрицу в самые укромные места, бормоча слова Лотосовой сутры. Кэнрэймон-ин, отвернувшись, разглядывала унылый сад, пытаясь сосредоточиться на ином, чтобы не вскрикнуть или не поморщиться от непривычного прикосновения.

– Давно ли у вашего величества задерживаются истечения?

– Дней десять, кажется.

– А когда вы почувствовали недомогание?

– По-моему, около четырнадцати дней назад.

– Сколько вашему величеству лет?

– Двадцать три.

– Значит, вы родились в год Змеи? – Да.

– А государь, ваш супруг?

– В год Петуха.

– М-м… – Монахиня наконец откинулась на пятках с довольным видом. – Могу я огласить кое-что для придворных, госпожа?

– Огласить?

– Да, что вы понесли.

– А-а… Да, конечно. – Кэнрэймон-ин улыбнулась, хотя и несколько болезненно.

– Не бойтесь, госпожа. Все будет хорошо. – Старушка низко поклонилась и, шустрее, чем можно было ожидать для ее возраста, просеменила за алые занавеси к сёдзи. В проходе она снова опустилась на колени и вывела: – Радуйтесь: государыня в тягости!

Из дверей императрицыной опочивальни весть разнеслась по столице подобно недавнему пожару. Кэнрэймон-ин так и слышала, как за бумагой перегородок о ней шепчутся слуги и царедворцы. Ее неизменно удивляло, почему такие сугубо личные вещи вызывают всеобщее любопытство. Однако она была императрицей, и в ее жизни почти не осталось личного.

Кэнрэймон-ин оглядела живот, в котором еще не скоро уга-дается маленькая жизнь.

– Значит, ты и станешь тем самым императором Тайра, – прошептала она. – А пока, малыш, расти себе в тепле и покое.

Неизвестно, какой мир тебя встретит, когда ты появишься на свет.

Мунэмори тоже был во дворце по своей надобности, когда до него долетела счастливая новость. Он не мешкая велел закладывать упряжку и отбыл в Нисихатидзё, радуясь возможности рассказать обо всем отцу.

Повозка шла неровно, и Мунэмори подбрасывало на ухабах, однако он не жаловался. Вознице было велено гнать во весь опор, что он и делал, покрикивая:

– Посторонись! Дорогу высокому вельможе, благородному Тайра! Расступитесь перед моим хозяином!

Мунэмори тем временем грезил о будущем, которое таило в себе радостное известие. Уж теперь-то судьба повернется к нему лицом: маленький император, верно, оценит заслуги дяди Мунэмори и пожалует ему высокую должность. «Быть может, именно так я сделаюсь главой Тайра, – размышлял Мунэмори. – Быть может, однажды мне даже доверят пост канцлера».

Вскоре во дворец можно будет наведываться еще чаще – через месяц-другой жена Мунэмори сама должна разрешиться от бремени. «Если родится сын, они с наследным принцем смогут играть вместе, а меня в это время будут приглашать на чай к Такакуре. Если родится девочка, когда-нибудь она, возможно, составит партию маленькому императору – ведь они нередко женятся на родственницах, – и тогда у меня самого, вероятно, будет внук-император».

Так в Нисихатидзё Мунэмори приехал хмельным от тщеславных грез и потребовал, чтобы его немедля отвели к отцу.

Киёмори был удивлен и раздосадован его появлением. Мунэмори отметил, как тот осунулся и поседел с их последней встречи. «Стареет, – сказал он себе. – Немудрено, что Тайра перестали ему подчиняться».

– Мунэмори? Что это значит? Или ты разучился себя вести? Забыл, кто в семье главный?

– Радуйся, отец: у меня для тебя хорошее известие. Твоя дочь – моя сестра – в тягости!

Его усилия были тотчас вознаграждены. Киёмори поднял брови и расплылся в улыбке:

– В тягости? Да это же превосходно! Наконец-то!

И вот уже вся усадьба бурлила, переваривая счастливую новость, а Мунэмори, вокруг которого поднялся этот переполох, купался в лучах радости и умиления, точно шарик из чайных листьев. Киёмори оставил его ужинать, и весь вечер они поднимали чарку за чаркой за здравие каждого члена государевой семьи, не обойдя даже Го-Сиракаву. Поучаствовать в празднестве прибыли и другие Тайра, в том числе младшие братья Мунэмори – Сигэхира и Томомори, вместе с матерью, Нии-но-Амой. Мунэмори не без отрады отметил, что старшего из них, блистательного Сигэмори, среди гостей не было.

Глубоко после заката явился слуга из челяди Мунэмори.

– Господин, вам следует немедленно возвращаться.

– Что? Ступай прочь. Приеду, когда все закончу.

– Простите, что докучаю, господин, но дело не терпит.

– Это жена тебя послала, так?

– Она… то есть да, господин, я прибыл из-за нее. Только тут Мунэмори заметил, что глаза у слуги припухли, а сам он – белее мела.

– Что случилось? Ей нездоровится?

– Будет лучше не обсуждать этого при остальных. Прошу, господин, поезжайте домой, и узнаете сами.

Нии-но-Ама услышала разговор, обернулась и сказала:

– Не будь чурбаном, Мунэмори. Ступай повидайся с женой. Итак, Мунэмори снова забрался в карету, на сей раз в самом дурном расположении духа, и затрясся по ухабам, предвкушая расправу. «Если это очередной каприз, пусть пеняет на себя. Света белого невзвидит! А хотя бы и заболела – надо быть осторожнее!» Колеса и воловьи копыта скрипели по грязной мостовой, навевая глубочайшее уныние.

Когда же наконец повозка перевалила через поперечину ворот, Мунэмори выглянул в оконце. В усадьбе было темно, словно фонарей не зажигали, а изнутри доносился плач. Чувствуя, как сердце сковывает ужас, Мунэмори выскочил из кареты и ринулся в дом – тщетно слуги пытались остановить его, хватая за рукава.

Мунэмори вбежал в опочивальню и увидел там лежащее тело, обернутое в белый шелк с кровавыми пятнами по краям. Вокруг сгрудились плачущие служанки и монахи, выводящие сутры. При появлении хозяина все встрепенулись и посмотрели в его сторону.

Он упал на колени.

– Ч-что здесь случилось?

– Дитя… – простонала одна из женщин сквозь слезы. – Оно пошло слишком рано. Мы пытались помочь, но кровь… было так много крови….

У Мунэмори нахлынули слезы. С комом в горле, еле выдавливая слова, он спросил:

– А ребенок? Что с ребенком? Женщина лишь покачала головой.

– Нет! – закричал Мунэмори и бросился к телу, расталкивая сидящих. Он схватил завернутые в саван плечи жены и встряхнул ее. – Как?! Как ты посмела?! Мы же могли родить императора! – Тут Мунэмори упал ей на грудь и зашелся в рыданиях.

Его обступили слуги, принялись мягко оттаскивать за рукава.

– Господин, так нельзя! Оставьте заботы монахам. Вы ничего не могли поделать. Господин, вас никто не винит. – И Мунэмори дал себя увести в темный зал, где потом долго сидел и рыдал, утирая рукавом слезы. Слуги приносили ему чай и горячие освященные полотенца, чтобы очистить руки от скверны после прикосновения к покойнице. Мунэмори потребовал оставить его одного, что и было исполнено.

Собираясь мало-помалу с мыслями, он задумался над тем, что сказали слуги, – будто ему не в чем себя винить.

– Так ли это? – пробормотал он вслух. И в тот же миг уловил в воздухе запах гари. Подняв глаза, Мунэмори увидел бестелесную тень Син-ина, сидящую напротив него.

– Мунэмори-сан, – произнес призрак с царственным кивком. – О чем плачешь?

– Значит, этого ты хотел? – выкрикнул Мунэмори. – Это и есть та самая жертва, которая ничего мне не стоила?

– Когда мы договаривались, – протянул демон-дух, – твоя жена была для тебя пустым местом.

– Я снова к ней привязался!

– Откуда мне было знать, что так выйдет?

– А ребенок… Зачем ты его отнял? Призрак пожал плечами:

– Что в нем особенного? Заведешь другого.

Мунэмори сплюнул, схватил освященное полотенце и запустил им в Син-ина, но призрак уклонился без труда, так что оно жалкой тряпицей шмякнулось в стену.

– Желаешь расторгнуть сделку? – продолжил Син-ин. – Пожалуйста: уверен, отыщутся и другие желающие обеспечить Тайра великую славу. Я заметил, у тебя есть еще братья.

– Ну уж нет! – взревел Мунэмори, сжав кулаки. – Я свое отдал сполна, так что черед за тобой!

– Будь покоен, – отозвался Син-ин. – Свою часть уговора я исполню.

– Только попробуй обмануть, – процедил Мунэмори.

– Ой, чуть не забыл. Когда твоей сестре, императрице, приспеет рожать, ты проследишь за тем, чтобы ее отвезли в Рокухару. Надеюсь, не забыл еще, какое крыло подойдет лучше всего?

– Гостевые покои, – вяло проронил Мунэмори, – где вы обитали.

– Где я все еще обитаю – время от времени, – поправил его Син-ин. – Чтобы ничего не упускать из виду. С тех пор как Киёмори и Токико оттуда уехали, челядь до ужаса халатно относится к подновлению оберегов. А поскольку Энрякудзи все еще лежит в руинах, моей братии стало куда вольготнее находиться в столице. А все благодаря тебе.

– Рад услужить, – выдавил Мунэмори. – Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем ей рожать в Рокухаре?

– А почему бы мне не поприветствовать нового родственника? Все первые люди почитают необходимым посетить императорские родины. Разве я не из их числа?

– В каком же качестве вы будете… их посещать? На мгновение глаза Син-ина сверкнули льдом.

– Неразумно слугам допрашивать господина. Со временем ты все узнаешь. – Затем его черты потеплели. – Однако приободрись, Мунэмори-сан, и береги себя. Скоро у тебя появится племянник – будущий император. – И, многозначительно усмехнувшись, призрак исчез. А Мунэмори со стоном бросился на пол, разрывая свои шелка в клочья.

Приготовления

Князь Киёмори бодро шагал по коридорам Рокухары, проверяя – всели в гостевом крыле готово к принятию императорского младенца. Меньшие Тайра, жившие там, были выдворены, иолы починены и натерты до блеска, а старые ширмы сменились новыми, из шелковой парчи с золотым шитьем. Их дополнили столики эбенового дерева и тика, лаковые сундуки с нефритовыми вставками. Своего череда ждала армия слуг, которую следовало нанять для ухода за монахами, жрецами и знатью, пожелавшими участвовать в родовспоможении. Надо было договориться со сборщиками риса в подвластных Тайра селениях, дабы обеспечить провизией всех новоприбывших. Мореходам Тайра был отдан приказ о доставке драгоценных мандаринов с южных островов и разнообразной рыбы. Затраты были колоссальными, но и у Киёмори достатка хватало. Кроме того, речь шла об императоре Тайра и он не скупился – по такому случаю все должно быть идеально.

Полы одежды липли к ногам от летней жары, но Киёмори не ощущал неудобства – знай указывал, где разместить светильники да вышитые экраны и как перепланировать сад, с тем чтобы ранней зимой он предстал перед императрицей и ее чадом во всей красе. Месяц за месяцем Киёмори ломал голову над приготовлениями, однако ни домашние, ни министры не выказывали беспокойства этой его одержимостью. Более того, все как будто сопереживали ему и всячески подбадривали, отчего у Киёмори то и дело мелькала мысль, что совет попросту рад от него отделаться.

Затея устроить императорские родины в Рокухаре исходила от Мунэмори.

– Если будущий император появится на свет в вотчине Тайра, кто посмеет потом усомниться, что он один из нас? – сказал он. – Кэнрэймон-ин твоя дочь, это неоспоримо. Как и то, что ты можешь ручаться за безопасность ребенка, ибо многие при дворе все еще питают к нам недобрые чувства.

Киёмори не нашел изъяна в сыновних доводах и с готовностью согласился. «В кои веки Мунэмори предложил что-то стоящее, – думал он. – Видно, утрата его так переменила: он образумился, научился трезво рассуждать. Быть может, из него еще выйдет толк».

Сигэмори и Нии-но-Ама, конечно, были против. Сигэмори предложил свой собственный особняк, на худой конец – усадьбу Го-Сиракавы, но Киёмори и слова не желал слышать. Как Токико ни увещевала его, говоря, что Рокухара населена нечистой силой, он оставлял ее послания без ответа – решил, что она хочет удержать дитя при себе на потребу Царю-Дракону.

Как ни странно, Го-Сиракава сохранял молчание, хотя у него были все причины жаловаться – ведь он был отцом императора и дедом будущего ребенка. Вместо этого он предпочел остаться в стороне, заявив, что согласится с любым пожеланием императорской четы.

Конец спорам положила сама Кэнрэймон-ин, которая призналась в письме Сигэмори, что с нетерпением ждет поездки в Рокухару. «В детстве я пережила там столько чудесных мгновений, – писала она. – Думаю, в родных стенах мне будет спокойнее давать жизнь своему ребенку».

Киёмори осмотрел большой зал гостевого крыла и остался доволен. «Еще немного – и любой государь будет гордиться тем, что здесь побывал». Подумав так, он поднял голову и увидел прибитые к стропилам засохшие цветы и вылинявшие шелковые ленточки.

– Что это такое? – закричал он стоящей неподалеку пожилой служанке.

– Это обереги, господин, – отвечала та, низко кланяясь. – Ваша супруга, Нии-но-Ама, велела их прикрепить после… того давнего недоразумения, дабы изгнать отсюда злых духов. Она очень настаивала, чтобы их ни в коем случае не удаляли.

Киёмори нахмурился:

– У нас и без того соберутся монахи из каждого храма и кумирни. Или ты думаешь, они не защитят государыню от духов и демонов? Прочь весь этот хлам! Он давным-давно устарел, а дурновкусие еще никому не приносило удачи!

– Как пожелаете, господин, – отозвалась старушка, глядя испуганно и недоуменно.