Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Глава девятнадцатая

Идея «просвещения» принесла свои плоды. Даже низшие слои общества между тем стали чувствительно реагировать на то, что дворяне и клир[18]18
  Клир (досл. жребий) – в христианстве духовенство как особое сословие церкви, отличное от мирян.


[Закрыть] относятся к ним как к низшим существам. Высокие господа в целом пренебрегали своими слугами, в присутствии которых они совсем не стеснялись. Они обнажались перед ними, портили воздух, справляли нужду, даже совокуплялись.

Сопротивление против такого пренебрежительного отношения пробуждалось очень робко. Но гнев населения против неспособности власти Франции контролировать расходы постепенно рос.

При дворе, напротив, не обращали внимания на настроения в народе. Намного важнее было следовать новым тенденциям в моде. Король снова занялся своей любимой охотой и слесарным делом – к правлению у него не было настроения – а королева предалась глупым развлечениям в окружении льстецов и прихлебателей.

Мария-Антуанетта смеялась над письмом из Вены:

– Дамы, императрица сообщила мне, что она сомневается в моем разуме; в моей голове будто бы слишком много ненужного мусора.

Придворные дамы притворно возражали.

Людовик наконец набрался мужества и согласился на давно необходимую операцию. Памфлеты об огромном количестве любовников его супруги, ходившие при дворе, нельзя уже было не замечать.

Фаворитом все еще считался ее шурин граф Карл Артуа, настоящий ловелас, который охотно ей подыгрывал. Тут был еще и граф Валентин Эстерхази, венгерский офицер из состоятельной семьи, с гордостью утверждавшей, что среди их предков был и король гуннов Аттила.

Королева была неравнодушна к красивым мужчинам – тем более ее муж относился к другому сорту. Она оплачивала гигантские карточные долги Эстерхази и помогла красавцу купить себе чин.

Следующим любовником королевы называли герцога де Лозена. Он был хитрой лисой, к тому же довольно надменным, у него имелся неисчерпаемый запас пикантных историй. Герцог совершенно беззастенчиво ухаживал за королевой, но Мария-Антуанетта открыто отклонила его ухаживания.

– Месье, вы бесстыдный, наглый и самонадеянный тип, – слышали дамы, как она отчитывала его, но в другой раз она не могла устоять против его очарования и смеялась над его скользкими анекдотами. Он умел развлекать общество на протяжении всего вечера своими занимательными рассказами, иначе жизнь при дворе была бы невыразимо пустой.

Швейцарский барон Виктор Безенваль, хотя ему и было уже пятьдесят три года, был мужчина очень видный. Он являлся подполковником швейцарской гвардии, подлизывался к королеве, делая ей смелые комплименты. Но мадам дю Плесси была твердо уверена в том, что Мария-Антуанетта отказала и ему.

Следующим почитателем стал довольно образованный граф Адемар. Хотя он и играл с королевой на арфе, до более интимных игр дело не доходило.

Был еще и князь де Линьи, веселый и светский австриец лет около сорока. Королева находила его очень приятным, потому что он напоминал ей о ее счастливом детстве.

– Князь очень приятный почитатель, потому что никогда не пытается соблазнить Марию-Антуанетту, – сказала как-то мадам де Кампан моей госпоже. А уж первая камеристка королевы должна была это знать. – Напротив, он все время восхваляет ее добродетель.

При дворе ждали скандала. Должна же неудовлетворенная женщина когда-нибудь сойти с пути истинного. Но королева ничего подобного не делала, что не мешало, однако, желавшим скомпрометировать ее приписывать ей супружеские измены.

Все сходились во мнении, что это должен был быть граф д'Артуа. Он ведь был самым молодым среди ее почитателей и единственным красивым внуком покойного короля.

– У всех дам при Версальском дворе сердце готово выпрыгнуть из груди в его присутствии, – нагло утверждала Элен.

У молодого человека было несколько любовниц, кроме того, он посещал самых дорогих куртизанок. И словно этого было недостаточно, он соблазнял еще и всех придворных дам. И мадам Франсина некоторое время пользовалась его благосклонностью, он ухаживал за ней, когда его жена была беременна. Но она ему не поддалась. Иногда «месье», как гласил его официальный титул, ударялся в беспробудные пьяные оргии или дни напролет проводил за азартными играми.

Благожелательные люди при дворе не поверили, правда, в оргию, которая будто бы случилась в 1774 году в Марли, но эта сказка отлично подходила для злых сплетен.

Одним прекрасным теплым летним вечером королева вместе со своими придворными дамами решила не спать, чтобы встретить восход солнца на холме Марли, что считалось особенным явлением природы. Герцог де Лозен рассказывал ей о том, какое это чудо, когда пурпурный солнечный шар поднимается в небо над возвышенностью. С несколькими дамами, среди которых были мадам Франсина, а также герцогом де Лозеном и еще парой мужчин, она наблюдала этот знаменательный восход солнца. Что там произошло на самом деле, об этом все участники события упорно молчали, и это только еще больше подогревало слухи.

Глава двадцатая

А вот маскарады, которые так любила королева и которые всегда проходили под каким-нибудь девизом, обычно бывали буйными.

Я вспоминаю один такой, который назывался «Все лесные звери», где все дамы и господа должны были быть в облегающем голое тело бархатном одеянии, а их лица при этом скрывать маски зверей.

Господа по большей части выбрали себе маски оленей или диких кабанов, а дамы предпочли костюмы косуль или зайцев. Были там и изящные лисички и несколько притворно пугливых самок оленей. Необычным был фасон костюмов, тесно облегающих тело от горла до ног и с открытым разрезом, чтобы «не мешать естественным функциям тела». Никто не знал, кто скрывается под маскарадным костюмом, и можно было, не смущаясь, обмениваться партнерами.

В парке замка Малый Трианон было очень весело, за каждым кустом вскоре слышались понятные стоны и вздохи. Мужчины – «лесные звери» совершенно естественно справляли малую нужду, выставляя на обозрение свои эрегированные члены, и звери-женщины, не смущаясь, делали свой выбор. Против всех законов природы кабан-секач спаривался с косулей, олень вспрыгивал на лисицу, а жеребец или медведь осчастливливал зайчиху.

Чтобы случайно не стать целью мужских атак, королева сняла маску в виде головы самки белого оленя. Когда веселье показалось ей чересчур бурным, Мария-Антуанетта устранилась от греховного действа и удалилась в свои покои.

Король с самого начала отказался участвовать в маскараде. Монарх не любил празднеств такого рода: ему было неприятно, даже когда ему приходилось принимать государственных гостей.

Я вспоминаю, что тогда подумала: мадам Онорина заработает кучу денег, когда ей придется устранять последствия этого маскарада. Надеюсь, у нее достаточный запас мешочков со специальными травами.

Во время другого бала-маскарада мужчины-участники были наряжены как бабочки, стрекозы и жуки в тесно облегающих пестрых трико и с нежными крылышками из тончайшего газа, обтягивающего легкие, как перышки, проволочные конструкции.

«Все, что живет на лугу» – гласил девиз, и поскольку лица при этом они не скрывали, а только расписывали, как подсказывала фантазия, то все было гораздо скромнее. Дамы были наряжены в костюмы цветов и носили при этом пышные юбки, раздельные полы которых были выполнены в форме лепестков, а их прически украшали фантастические украшения из цветов. Каждый цветок в ходе вечера искал себе одну или несколько бабочек или жучков; когда они позволяли себя «опылять» и позволяли ли вообще, это зависело от их настроения. Во всяком случае, этот праздник не превратился в такую бесстыдную оргию, как «Лесные звери».

В начале 1775 года королева увлеклась перьями павлинов и страусов и ввела в моду экзотические головные украшения из гигантских пучков.

– Почему бы королеве Франции не позволить себе то, что является само собой разумеющимся для каждого вождя дикарей. – Она имела в виду индейцев Северной Америки.

Все произошло в точности как и с ее страстью к бриллиантам. За несколько месяцев королева истратила миллион ливров.

Конечно, требовались подходящие поводы, чтобы демонстрировать эту роскошь. Зимний сезон с 1774 на 1775 год запомнился самыми роскошными придворными балами, какие когда-либо переживала Франция. Никогда я не подумала бы, что такое возможно.

Но сегодня я понимаю: получай королева удовольствия в постели, некоторые из сомнительных развлечений не состоялись бы.

Министр финансов Людовика месье Тюрго был разумным человеком и жил очень экономно, поэтому поведение королевы приводило его в отчаяние.

Многие французы, прежде всего торговцы и ремесленники, были огорчены «дорогой бесполезностью монархии и ее любимцев». Как там писали в одном памфлете того времени?

«Версаль не представляет собой ничего более чем сверхдорогую фривольность, где заласканные бездельники обогащаются за счет усердных торговцев и рабочих». В одной газете на стене Пале-Рояля я тогда прочитала: «Версаль – это лишь вершина айсберга, который ради благосостояния нескольких бесполезных эксплуатирует большинство».

Я и сегодня еще чувствую мурашки, которые побежали у меня тогда по спине.

Месье Тюрго, не самый радикальный защитник этой точки зрения, но один из самых честных, выразился так:

– Традиции, относящиеся к варварским временам, нужно отменить.

Людовик XVI не очень любил надоедливого Тюрго, но ему он был нужен так же, как его деду месье де Шуазель. Тюрго принялся за неблагодарное дело – ограничить расходы двора, устранить средневековые цеховые ограничения и способствовать свободе ремесел. Кроме того, он ликвидировал устаревшее corvee, право дворян использовать бесплатный труд крестьян в их вотчинах. Он запретил дорожные пошлины в пределах страны, которые мешали перевозке зерна и других товаров по Франции и тем самым делали их намного дороже.

«Впервые у французов появился свободный зерновой рынок», – ликовали газеты.

Урожай 1774 года выдался чрезвычайно скудный. Тюрго был уверен, что свободная перевозка зерна и падающие благодаря этому цены на хлеб смогут предотвратить грозящий массовый голод. Но получилось как раз наоборот. Бессовестные спекулянты скупили зерно и так взвинтили цены на хлеб, что бедняки вообще не могли покупать хлеб.

Начали искать виновного и нашли: конечно, им стал министр финансов Тюрго. На него и вылился гнев голодающего народа и уволенных таможенников, которых он лишил работы и денег.

Придворные также ненавидели его, потому что он урезал их расходы; как и остальные дворяне и члены средневековых гильдий. Нехватка зерна привела к волнениям в стране, ее все сильнее обворовывали и грабили.

К началу мая 1775 года разразилось восстание в Париже. Волнения дошли даже до Версаля.

Перед дворцом собралась рассвирепевшая толпа, которая кричала:

– У нас нет хлеба. Мы пришли, чтобы взять себе здесь хлеба!

Высшие слои общества начали понимать, на что способен разгневанный голодный люд.

В столице месье Тюрго бросил против восставших армию, так как жандармерия бессильна. Король призывал к сдержанности, но министр предполагал, что эти выступления не просто спонтанные действия голодающих людей, а заранее подготовленный и спланированный политический заговор.

Солдаты стреляли по толпе, Тюрго велел даже подвезти пушки, а главарей бунтовщиков повесили на фонарных столбах. Восстание быстро подавили.

Мария-Антуанетта тогда очень испугалась. Несмотря на ядовитые памфлеты, она считала, что народ почитает и любит ее и Людовика, и, не обращая внимания на распространяемые похабные карикатуры, мнения своего не меняла.

Люди и любили короля, но они ненавидели монархию.

Глава двадцать один

– Супруга графа д'Артуа произвела на свет сына, – взволнованно доложила мадам Кампан моей госпоже, с которой они в последнее время сдружились. – Вы знаете, что это значит?

– Да, мадам, – ответила мадам Франсина, – племянник короля, очевидно, наш первый дофин. Но пока еще есть надежда. Я слышала, что король наконец осчастливил свою супругу.

– Я бы знала об этом. Но дай бог, чтобы это случилось как можно скорее! – воскликнула Кампан. – Я очень люблю королеву, но с некоторых пор ее капризы и вспыльчивость просто невыносимы. Это почувствовал даже его величество король.

Моя госпожа могла это только подтвердить:

– На прошлой неделе я была свидетельницей тому, как Мария-Антуанетта кричала на своего супруга. Король был так поражен, что даже расплакался.

«Короли ведь такие же люди», – подумала я. И это как-то даже утешало, потому что они ссорились, будто простые люди.

В 1777 году, через семь лет после замужества, королеву словно подменили. Слухи о ее свершившемся браке, казалось, были правдой.

– Теперь я наконец королева Франции, – сказала она мадам Кампан однажды утром, несколько смущенная, но все-таки счастливая. Теперь они с мужем надеялись на скорую беременность.

Граф Мерси тотчас доложил в Вену об этом знаменательном событии.

Мария-Терезия облегченно вздохнула и немедленно дала своей дочери добрые советы о том, как забеременеть, выносить и родить ребенка.

В марте 1778 года месячные у Марии-Антуанетты не пришли. Тотчас же стали искать лучшего акушера во всей Франции и полагали, что нашли его в лице брата аббата Вермона.

Но изменилось и еще кое-что. Министр Тюрго был уволен. Теперь у короля возникли сложности с министрами Морепа и Вернье. Тут вмешалась королева. Месье Морепа был подхалимом, перед Марией-Антуанеттой он заискивал, а за ее спиной плел интриги.

Враги Марии-Антуанетты начали называть ее l'Autrichienne – австриячка. В этом слове крылось особое коварство: ведь chienne означает сука. Королева была чрезвычайно поражена такой откровенной ненавистью. К тому же ей нелегко давалась беременность.

Мадам Франсине она призналась:

– Я полностью изменю свою жизнь. Я была поверхностной и стремилась к удовольствиям. В свое оправдание я могу лишь сказать, что у меня тогда не было ничего, что действительно доставляло бы мне радость. Но, став матерью, я стану заботиться только о моем ребенке и о его воспитании.

Но прежде всего она хотела по совету своего брата Иосифа расстаться со своими многочисленными бесхарактерными друзьями.

Людовик очень заботился о своей жене и каждый день просил ее беречь себя.

– Его величество трогательно относится к королеве, – сказала принцесса де Ламбаль, лучшая подруга Марии-Антуанетты, – но он не в состоянии оградить ее от памфлетов, карикатур и злобных стихов.

В соборах страны затягивали благодарственные гимны за давно ожидаемую беременность, и всюду верующие молились, чтобы роды прошли без осложнений и ребенок родился здоровым.

А тем временем у меня дома снова появилось пополнение. В тридцать семь лет Бабетта произвела на свет двух чудесных девочек. У моего дяди Эмиля теперь было пятеро детей.

Мама писала мне:

«Если бы все зависело от желания Эмиля, то малышки стали бы далеко не последними нашими детьми. Он не может дождаться, когда я покину постель роженицы и он снова сможет делить со мной ложе».

– Не ему же рожать, – сухо заметила на это мадам Франсина.

Ранним утром 18 декабря 1778 года у королевы начались схватки. Рожать при дворе в то время было в высшей степени варварским занятием, потому что происходило на глазах у многих.

Ложе роженицы только слегка отгораживали ширмой, и помещение, в котором происходило «радостное событие», было битком набито людьми. Всем, кто имел титул и имя, дозволялось присутствовать при разрешении королевы от бремени и таким образом свидетельствовать, что ребенка не подменили.

Мадам дю Плесси тоже удостоилась такой чести.

– Я сама еще никогда не была матерью и не присутствовала при родах, разве что у кобыл и коров, – смущенно сказала она, – надеюсь, я не упаду в обморок.

Меня она взяла с собой в качестве «хранительницы флакончика с нюхательными солями», и эта вещь оказалась как нельзя кстати. Из-за большого количества народа и запаха от роженицы дышалось с трудом, к тому же по старинному обычаю окна оставались закрытыми.

– Что за средневековая глупость, – недовольно поморщилась мадам Франсина, веля мне держать флакончик с оживляющей эссенцией под ее носом. – Повезет тому, кто тут не задохнется.

Королева, должно, быть очень мучилась; тем больше было ее разочарование, когда ребенок оказался девочкой, которая, согласно действующему праву, не могла взойти на трон. Из-за усилий при потугах, а также из-за спертого воздуха в родильных покоях Антуанетта потеряла сознание, и придворные врачи долго не могли привести ее в чувство.

Когда роды закончились, позвали короля. Ему единственному пришло в голову впустить в комнату свежий воздух. Он распахнул закрытые ставни и после двадцати часов в душное от разного рода испарений и перегретое от горящего камина помещения наконец-то ворвался свежий воздух.

– Ваше величество, вас за это нужно было бы расцеловать! – воскликнула мадам дю Плесси. – Видите, сир, королева уже открывает глаза.

Врачи, собравшиеся было протестовать против вмешательства короля, смущенно замолчали.

Людовика совершенно не смутило, что родилась девочка.

– Мадам, это же чудесно иметь такую красивую дочку. А нашим вторым ребенком обязательно станет сын.

Было видно, что Мария-Антуанетта при этих словах испытала облегчение.

Когда я передала эти слова Людовика Элен, она добродушно засмеялась:

– Да, конечно. Теперь ведь он знает, как это делается.

Малышку должны были окрестить Марией Терезой Шарлоттой и присвоить ей титул Madame Royale.[19]19
  Досл. Королевская госпожа (фр.).


[Закрыть] Оба первых имени выбрали из уважения к австрийской бабушке.

Как только малышка перестала нуждаться в няне, Мария-Антуанетта нашла ей гувернантку, избрав на эту роль свою компаньонку Франсину дю Плесси.

– Вам я доверяю мою малышку, – сказала королева. – Я буду ежедневно осведомляться о ваших успехах.

При дворе прошло много празднеств, и уже через неделю молодая королева окончательно пришла в себя после родов.

– Мой супруг и я молоды и можем родить много наследников, – повторила Мария-Антуанетта слова Людовика.

Через шесть недель после родов король и его супруга торжественно въехали в столицу, чтобы принять традиционные поздравления парижан.

Прием был довольно прохладный, хотя со стороны мэра Парижа, архиепископа и прочих сановников все формальности были соблюдены.

Но где же ликующие народные массы, которые обычно стоят по сторонам дорог при подобных радостных поводах? Таких людей оказалось очень мало.

– Очевидно, люди еще не забыли про голод, мадам, – предположила я, моя госпожа не стала мне возражать.

Глава двадцать вторая

1780 год принес нам жаркое лето. Только к концу сентября стало приятнее. Дворяне покинули загородные имения и снова вернулись в свои дворцы в Париже. Все готовились к грядущему осенне-зимнему сезону. Особенно важные вопросы, касающиеся моды и аксессуаров, стоили некоторым бессонных ночей. И в этом году предполагались сказочные балы, фантастические театральные представления, интересные поэтические чтения и изысканные музыкальные вечера.

Музыкант из австрийского Зальцбурга прибыл в Париж и дал во дворце семейства Полиньяк фортепианный концерт, вызвавший всеобщий восторг. Артиста, еще молодого человека, звали месье Вольфганг Амадей Моцарт. Еще ребенком он с отцом и сестрами объездил с концертами пол-Европы, как узнала моя госпожа от своего супруга.

Тогда мальчика повсюду считали вундеркиндом. Сегодня, уже галантный мужчина, он умел завоевывать сердца своих слушателей, разумеется, преимущественно женские. Месье Моцарт обладал чувством юмора и шармом, абсолютным слухом, был образован, любил двусмысленные историйки, и, как говорят, в Париже у него было много побед.

– Ну и что, – сказала мадам Полиньяк мадам Кампан и моей госпоже во время прогулки по деревне Марии-Антуантетты в Малом Трианоне. – Месье Амадей молод, здоров, почему бы ему не иметь себе любовные связи? Он ведь не женат?

– Возможно, и брак не помешал бы ему в этом, – заметила мадам дю Плесси, и три дамы рассмеялись, ведь только сегодня утром маркиз де Туквевиль рассказывал им, что этот месье Моцарт будто бы спрашивал у него после музыкального вечера «совершенно секретно» адрес заведения, где обитают известные дамы.

– Пусть будет подороже, мне это нужно срочно, – будто бы совершенно открыто заявил маэстро. – Играть целый вечер перед такими очаровательными дамами со светящимися глазами и глубокими декольте, из которых их грудки норовят вот-вот вырваться наружу, – это слишком. После этого мне нужно немного любви.

Без сомнения, музыкант из Австрии не был дитя печали.

Месье де Туквевиль добавил и еще кое-что:

– Всякий раз, как во время концерта маэстро поднимался, чтобы поклониться, каждая из присутствующих дам относила такую благосклонность исключительно на свой счет. Господину к тому же аплодировали чрезвычайно много, так что кланяться ему приходилось очень часто, – улыбнулся маркиз.

– Позвольте вас спросить, маркиз, какой храм порока вы рекомендовали нашему музыканту? – поинтересовался слушавший этот разговор месье де Бланшетт, и все навострили уши.

– Ну, – ответил маркиз, – это было несложно. Недалеко от улицы Сен-Дени в маленьких запутанных переулках находится старый квартал парижских проституток. Все веселые девушки обитают здесь. Там есть благородный бордель старушки мадам Журден, он все еще один из лучших в столице.

– Слушайте, слушайте, – возразила моя госпожа и шутливо хлопнула его по руке веером. Маркиз, однако, успокаивая ее, воздел руки к небу:

– Бог мне свидетель, я знаю об этом только по слухам.

– Пожалуйста, маркиз, рассказывайте дальше, – настаивал месье де Бланшетт, и окружающие засмеялись.

– Ну, – сказал маркиз, – как нам всем известно, обитательница этого заведения может сделать хорошую карьеру. Вы, конечно, все еще помните демуазель Жанну-Мари Беку, – дворянин вопросительно оглядел окружающих, лишь некий месье де Шамон начал ухмыляться, и был встречен недоуменными взглядами и пожатием плеч.

– Ах, не тяните, – попросила мадам Франсина.

Маркиз, как бы между прочим, заметил:

– Упомянутая дама известна вам всем как графиня Дюбарри.

Это вызвало гомерический хохот: мадам дю Плесси чуть не поперхнулась, и месье де Туквевиль сухо сказал:

– Впрочем, как говорят, и господин маркиз де Сад там частый и желанный гость.

– Когда мой родственник не сидит в тюрьме, – улыбаясь, сказала моя госпожа.

Когда родилась Мария-Тереза, австрийская императрица еще была жива. Скончалась она 9 ноября 1780 года. Королеву глубоко опечалила смерть матери. Как ни угнетали ее постоянные поучения родительницы, все же это говорило о ее заботе. Письма матери к тому же Мария-Антуанетта воспринимала как частичку родины.

Маленькая Мария-Тереза Шарлотта росла трудным ребенком – моя госпожа многое могла бы об этом рассказать. Малышка была довольно самоуверенная и своенравная. Мне ребенок не показался чем-либо примечательным. У нас дома постоянно бывало много детей родственников, друзей и соседей, и характер мадам Рояль ничем не выделялся, таких детей были тысячи.

В начале 1781 года мы узнали о новой беременности королевы. На этот раз она чувствовала себя гораздо лучше, только ее часто тянуло на странные блюда.

22 октября 1781 года королева родила так страстно ожидаемого дофина. Роды прошли гладко. Придворные врачи и доктор Вермон, акушер, уже многому научились. Они допустили всего двенадцать человек присутствовать в покоях роженицы.

Людовик XVI даже прослезился от радости. Он обеспечил наследника Бурбонов по прямой линии. Теперь не нужно было опасаться, что один из его племянников станет следующим королем. Таким образом, честолюбию герцога Орлеанского[20]20
  Луи Филипп-Жозеф, герцог Орлеанский (1747–1793) – происходил из рода, представители которого относились к младшей боковой ветви Бурбонов. Принадлежал к партии, враждебной к Марии-Антуанетте, постоянно демонстрировал отвращение к придворному стилю жизни.


[Закрыть] был нанесен чувствительный удар. Он уже видел себя следующим королем.

Между тем Версаль превратился в проходной двор. День за днем во дворец прибывали депутации[21]21
  Депутация, здесь: группа депутатов, выборных или назначенных лиц для выполнения какого-либо поручения, задания.


[Закрыть] из Парижа и делегации из провинций.

Не успел мальчик достичь трехмесячного возраста, его семья уехала в Париж на официальные торжества. Обращало на себя внимание, что на этот раз настроение народа существенно улучшилось, в отличие от того времени, когда родилась Мария-Тереза. Тысячи людей стояли по сторонам дороги и радостными криками приветствовали королевскую карету. Народ махал руками и снова и снова кричал: Vive le Roi! Vive la Reine! Vive le Dauphin![22]22
  Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дофин! (фр.)


[Закрыть]

– Вот и пойми этот народ, – удивлялась мадам дю Плесси. – Можно было поверить, будто в Париже никаких волнений и не происходило вовсе.

Моя госпожа, как старшая гувернантка, держала на коленях маленькую мадам Рояль. Мы сидели во второй карете, вместе с мадам Елизаветой, сестрой короля и несколькими придворными дамами. За прошедшие годы все при дворе привыкли к моему постоянному присутствию рядом с мадам Франсиной; я была словно тенью госпожи. Графиня утверждала, что постоянно нуждается во мне; между тем все уже перестали обращать внимание на мое сходство с мадам Елизаветой.

– Просто не верится, как меняется настроение черни, – сказала и мадам Полиньяк, – можно было бы испугаться их непредсказуемости.

– Если ее хорошо кормить, она, возможно, сохранит спокойствие, – шепнула я на ухо мадам Франсине.