Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Глава пятидесятая

Наконец снежные холмы и лед начали таять. На улицах было по колено воды, подвалы домов затопило, потому что промерзшая земля не впитывала воду. Льдины на Сене громко трещали, некоторые мосты обрушились.

Мадам Онорина, которую я посетила весной 1768 года из-за незначительной болячки, которая бывает только у нас, женщин, очень взволнованно сообщила, что не может спать ночами из-за воя голодных волков, отваживающихся даже среди бела дня подбираться к городским стенам. Не только в Париже рассказывали жуткие истории об Изегриме,[51]51
  Имя волка в басне (Прим. пер.).


[Закрыть] но и в деревнях ходили жуткие слухи. Говорили, будто бы в Планси стая волков напала на девочку и старуху, собиравших дрова в лесу. Мой отчим Эмиль даже застрелил одну кровожадную бестию во дворе, когда она собиралась пощипать его овчарню.

«Это был большей зверь с красивой густой шкурой, из котором Эмиль сделал для меня прикроватный коврик у кровати», – писала мне Бабетта.

Уже несколько дней подряд поток представителей разных сословий тянулся в Париж и Версаль для участия в собрании Генеральных штатов. Любая нора сдавалась внаем, и у папаши Сигонье тоже. Слава богу, опять можно было немного заработать.

Прибывшие из провинций толпы валили в Версаль.

– Они хотят все очень подробно рассмотреть, – возмущалась мадам Кампан, – по крайней мере хоть мельком увидеть короля и его семью.

Большинство хотело посетить дворец Малый Трианон, ведь об этом капризе королевы рассказывали настоящие чудеса.

Сначала осмотрели миниатюрную деревню Антуанетты. Они вытоптали ухоженные газоны с милыми крестьянскими домиками, громко стуча каблуками, заходили в коровники, пугая начищенных коров и вымытых и причесанных овечек, сердили вспугнутых кур и приводили в отчаяние уток с розовыми ленточками на шеях. Только один большой гусак выразил господам свое неудовольствие. Шипя, широко разинув клюв и раскинув крылья, он отважно бросился на компанию.

– Ну, – громко заметил один из делегатов, – это все очень мило, но никакой сенсации.

– А где же сказочные, украшенные бриллиантами, изумрудами и рубинами покои королевы? – обратились они к стражнику Малого Трианона.

Солдаты недоуменно пожали плечами.

Мадам Кампан позже писала:

«Чрезвычайная простота увеселительного дворца не соответствовала представлениям господ».

Так как Сена стала снова судоходной, наконец доставили зерно в Париж, и пекари снова могли печь хлеб. Каждый вечер кабачки были полны народу, который, оживленно беседуя, промачивал горло вином и пивом.

Когда теплый апрельский дождь пролился на поля и теплый весенний ветерок пробежался по городу, улетучилось и воспоминание об ужасной зиме и появилась надежда на хороший урожай.

Граф фон Ферзен писал своему государю, королю Густаву III:

«Ни о чем столько не говорят, как о конституции и так называемом прогрессе. В приемных слуги убивают время, читая бесконечные листовки, которые появляются каждый день».

Усердный памфлетист и издатель «Друга народа» был уже упомянутый врач Жан-Поль Марат, человек мрачный, ярый враг аристократии и монархии, без чувства юмора. Что он собой представлял в действительности, все узнали после трагического происшествия, случившегося сразу после свадьбы тогдашнего дофина.

В центре Парижа должен был быть мощный фейерверк. Но вечером в день бракосочетания разразилась сильная гроза, и фейерверк отменили. Его перенесли на другой вечер.

В столице в то время было несколько строек с котлованами, которые хотя и закрыли, но недостаточно прочно. Поэтому мест для зрителей было мало, а людей толпилось много; к ним присоединились еще и многочисленные кареты аристократов. Фейерверки пользовались огромной популярностью и у верхов, и у низов.

Мужчины, которым доверили поджечь ракеты, были опытными, и на всякий случай наготове стояли наполненные песком ведра. Но произошел несчастный случай, имевший тяжелые последствия. По несчастному стечению обстоятельств все триста ракет для фейерверка были зажжены одновременно и полетели в воздух с оглушающим треском. Щелканье, шипение и взрывы привели в панику лошадей. С диким ржанием животные вставали на дыбы, испуганно вращали глазами и брыкались. Стоявших рядом они сбивали с ног, и те погибали под колесами повозок. Вопли и предсмертные крики пешеходов, которые вслепую стремились вперед, доносились до границ города и дальше. Огромные снопы пламени попадали в людей, экипажи и лошадей. Вспыхивали кареты, парики, одежда, лошадиные гривы и хвосты. Временные перекрытия строительных котлованов не выдержали; люди, животные и повозки падали в эти ямы. Сотни людей погибли.

Трупы бросили в Сену, окрасившуюся в красный цвет. А сколько повсюду валялось рук и ног, никто даже не пытался сосчитать. Как много людей лишилось зрения?

В эту ночь ужаса на счету был каждый врач. Среди зрительниц были и беременные, у которых начались преждевременные роды.

Врачи срочно ампутировали раздавленные и обожженные конечности. Редко когда оказывалось достаточно простой шины или повязки. Каждый медик выбрал себе уличный перекресток, и помощники подносили ему тяжело раненных, которых с трудом извлекали из котлованов. Многие этого не перенесли, так как раны оказались слишком опасные.

Помощники откладывали покойников в сторону, чтобы потом бросить их в реку. Если хоронить всех по-христиански, потребовались бы недели, а это могло вызвать эпидемию. Дохлых лошадей тоже сталкивали в реку.

Один из врачей привлек к себе внимание. Он все время молчал, но те немногие слова, которые он произнес, были, похоже, хорошо продуманы. Он действовал профессионально и решительно. Он работал быстро и ловко и полностью отдаваясь своему жуткому, но необходимому делу.

Парни, которые подносили ему людей, чуть не уронили с испугу тяжело раненную жертву, когда врач вдруг крикнул: «Прочь с этим жалким подонком-аристократом!»

Марат выпрямился. Стоя в свете смоляных факелов с топором и окровавленной пилой, с глазами, сверкающими гневом, спутанными волосами, падающими на лицо, он выглядел отнюдь не как ангел-спаситель.

– Я лечу только людей, – прорычал он в сторону испуганных и одновременно ошеломленных людей.

– Но, месье… – заикаясь, произнес молодой человек, державший на руках аристократа с тяжелыми повреждениями головы.

Марат грубо перебил его:

– Запомни, парень, ради аристократического сброда я и пальцем не пошевелю, что до меня, так пусть он сдохнет.

Так же быстро, как взорвался, он успокоился. И совершенно нормальным голосом сказал молодым людям:

– Отнесите раненого на следующий перекресток. Им там займется другой врач. А мне приносите только простых людей. – И когда они повернулись и пошли, он крикнул им вслед: – И попов мне тоже не носите.

Это мне рассказал в свое время молодой человек, бывший писцом у месье Жан-Жака Руссо. Он в ту судьбоносную ночь пошел на фейерверк, но поскольку опоздал, то оказался далеко от места ужасного происшествия. Потом всякий раз, слыша имя Жан-Поля Марата, я вспоминала об этом случае.

Глава пятьдесят первая

Америка была землей обетованной для всех газетчиков. Здесь свободные люди, сторонники прогресса, свободные от эгоистичных мыслей, озабоченные лишь благосостоянием народа, создали идеальное государство. Так они по крайней мере утверждали.

Но все-таки они сбросили иго английской королевской династии и после тяжелой борьбы подарили стране независимое правительство. Ничего не говорящие титулы и абсурдные привилегии, принятые во Франции, были отменены.

«В Америке у каждого гражданина есть шанс силой своего ума, готовности к труду и жертвенности достичь даже самых высоких государственных постов. Судьба ни одного человека больше не определяется одной лишь случайностью его рождения», – читал мне вслух Жюльен из «Друга народа», – а теперь, Жюльенна, слушай дальше: «А как же во Франции? Каждый только что окрещенный новорожденный, у которого есть титул, уже выиграл. А именно богатство, освобождение от налогов и уважение, и это уже только благодаря своей родословной».

К сожалению, так и было. Пока в Версале наслаждались роскошной жизнью, в Париже от отчаяния на улицы выходило все больше неимущих.

Как я сама могла увидеть, эти случайные сборища становились все опаснее. Все чаще власти призывали эскадроны солдат к особенно привлекающим к себе внимание группам, и офицеры жестоко разгоняли демонстрантов в отрепьях.

Каждый делегат Генеральных штатов восхищался гражданами Америки, Особое одобрение вызывало свободно избранное правительство. Многие юные французские аристократы помогали колонистам в их войне с английскими угнетателями и теперь надеялись, что и во Франции пробьются идеи свободы и равноправия для всех людей. Большинство было готово терпеть короля во главе страны, но у него должны быть лишь ограниченные полномочия.

Один член Генеральных штатов писал мадам дю Плесси:

«Каждый из нас хотел бы свободы, но каждый понимает под этим свое. Сельская аристократия не хочет больше подчиняться высшей аристократии, низшее духовенство требует, чтобы оно принимало участие в их благополучной жизни, и высшая аристократия даже заявляет, что король спокойно может размахивать скипетром надо всеми, они сами, само собой разумеется, составят исключение».

Генеральные штаты состояли из трех групп: так называемого первого сословия, или клира, второго сословия, или аристократии, и делегатов от буржуазии, которая образовывала третье сословие. О поденщиках и крестьянах никто не говорил.

Точное число членов каждой группы нигде не было зафиксировано. Сошлись на триста пяти делегатах соответственно против шестисот десяти делегатов третьего сословия.

Людовик поддержал аргументы Неккера:

– Первое и второе сословия будут всегда голосовать против реформ, хотя бы для того, чтобы ослабить позицию королевской власти. Это мы уже переживали с членами парижского парламента, а также на собрании нотаблей. Я могу положиться только на мужчин из третьего сословия и должен позаботиться, чтобы было большинство, дабы два других сословия не всегда одерживали верх при голосовании.

Глава пятьдесят вторая

Я сопровождала мою госпожу к ее перчаточнику в Париж на улицу Иль Сен-Луи. Чтобы не вызвать недовольства масс, мадам Франсина отказалась от своей большой графской кареты с конным отрядом швейцарских гвардейцев в качестве защиты. Вместо этого мы взяли маленький экипаж только с двумя лакеями. Мужчины были не в пышных ливреях – ничто не указывало, что едет важная придворная дама. Так мы думали.

Когда мы отправились в обратный путь, солнце уже спускалось за крыши домов. С запада надвигались темные тучи. Вдруг, у моста Понт Нёф, мы вынуждены были резко остановиться. Не успели мы оглянуться, как два мрачных парня оказались с нами в экипаже, третий, по всей видимости, вскочил на облучок, потому что мы услышали грубый голос, который приказывал:

– Поезжай, шлюхин сын.

Обоих лакеев было не видно и не слышно. Лошади тронулись, и мы продолжили путь.

– Вы хотите денег, месье? – спросила мадам дю Плесси разбойников, и опустившиеся личности быстро завладели ее кошельком, после чего сразу потребовали драгоценности. К счастью, в тот день на моей госпоже было немного украшений. Молча она рассталась с тонкой золотой цепочкой, на которой висели хорошенькие эмалевые часики, а также с парой колец.

– Это ведь ты и есть та шлюха, что взращивает щенков австрийской суки? – спросил тот, который угрожал мадам Франсине кинжалом, и грубо ткнул ее в бок.

– Эй, Жан, оставь, – рассердился другой, – женщин не бьют.

– Ну тебе повезло, девка, что тут Франсуа, наш кавалер. Я бы охотно отполировал тебе рожу, проклятая аристократическая сволочь, – гремел Жан.

У меня не было времени, чтобы испугаться, но и, к сожалению, чтобы достать кинжал. Еще рывок, и мы снова встали. Парень на облучке заставил нашего кучера Альберта ехать на окраину города, где было полно мрачных переулков, в которые еще не ступала моя нога.

Экипаж прогрохотал через низкие ворота и остановился на маленьком заднем дворике, в котором воняло углем, дымом и фекалиями, и около дюжины ухмыляющихся бандитов окружили нашу упряжку.

Наши непрошеные сопровождающие выпрыгнули из экипажа, а я высунулась и крикнула мошенникам:

– Черт бы вас побрал, сволочи. Я перетру это с папашей Сигонье. Он натравит хорьков на ваши немытые рожи. Тогда и попотеете в тисках, пока не сдохнете. Или люди папаши Сигонье поженят вас без суда с дочерью канатного мастера.

Один из стоявших во дворе босяков держал в кулаке горящий смоляной факел, которым он ткнул в меня. Я быстро нагнулась, и пламя меня не коснулось, но задело мадам дю Плесси.

Она дико закричала от боли и закрыла руками свое изуродованное лицо.

– Исчезни, – услышала я повелительный голос высокого парня, который грубо оттащил нападавшего с факелом и свирепо отшвырнул его в сторону.

– Откуда ты знаешь папашу Сигонье, малышка? – спросил он.

– Он мой дядя, – нагло соврала я, – и он закипит от злости, если я расскажу ему о вас.

– Нам очень жаль, – сказал мужчина, очевидно, главарь банды. – Откуда мы могли знать, что ты связалась с аристократическим сбродом. Но чтобы показать нашу добрую волю, вы получите назад свои деньги, – обратился он к моей госпоже, все еще державшуюся за обожженную щеку.

Он поманил бандита, ограбившего мадам дю Плесси. Главарь требовательно протянул свою большую лапу мошеннику, и тот положил в нее, ворча и заметно злясь, украденный кошелек, а предводитель бандитов бросил его в подол графини.

– И украшения, которые он украл, я тоже хочу получить назад, – нахально потребовала я, и кольца и цепочка с маленькими часами снова поменяли владельца.

– А теперь, уезжайте! – крикнул предводитель разбойничьей банды, – и привет от меня папаше Сигонье.

Он дал знак нашему напуганному Альберту, чтобы он гнал своих кляч, и тот не заставил себя упрашивать. С трудом развернувшись, мы покинули через низкие узкие ворота запущенный задний двор.

Только теперь мадам Франсина дала волю своим чувствам, она испытывала сильную боль, потому что факел обжег почти всю кожу на щеке.

– Счастье, мадам, что глаза не задеты, с остальным я справлюсь, – попыталась я успокоить ее. Моя госпожа опасалась, как бы на лице не остался безобразный шрам.

Пока мы были в пути, я ничего не могла для нее сделать, только крикнуть месье Альберту ехать как можно быстрее домой. Но он и так мчался, будто за нами гнались черти.

Дома я промыла рану кипяченой водой и сделала графине примочку из полотна, пропитанного лавандовым маслом.

– Против ожогов нет ничего лучше, мадам. Увидите, через пару недель рана заживет, не останется и следа.

Так оно и было. Чтобы рана быстрее затягивалась, я несколько раз в день дополнительно накладывала повязку с мазью из календулы и гусиного жира.

Королева была вне себя, узнав о нападении на гувернантку ее детей. Она даже заплакала, когда увидела ожог.

Мадам была вне себя от счастья, что, несмотря ни на что, так благополучно пережила происшествие в Париже. Без хорошей охраны она больше выезжать не отваживалась.

Глава пятьдесят третья

5 мая 1789 года депутаты Генеральных штатов должны были провести свое первое заседание. За несколько дней до этого все принимали участие в процессии, которая торжественно проследовала от собора Парижской Богоматери до собора Святого Людовика.

Герольды на роскошных белых лошадях предводительствовали в этом великолепном шествии; за ними шагали депутаты так называемого третьего сословия мимо толпы, которая во всю глотку радостно приветствовала их.

Господа оделись в скромные черные костюмы без всяких украшений и в черные накидки, ниспадавшие до бедер; на головах у них были черные треуголки без украшения из перьев. Представителям третьего сословия запрещалось носить их.

– Они выглядят как мрачные вороны, – пробормотала демуазель Элен, также наблюдавшая за шествием участников Генеральных штатов. – Представители второго сословия и то больше радуют глаз.

На их черных шелковых плащах красовались пышные вышивки из золота, накидки и жилеты украшало серебро, на них были кюлоты из черного шелка, шелковые чулки, кружевные жабо и манжеты, а на шляпах развевались великолепные белые перья.

Мадам дю Плесси разрешила и мне присутствовать на этом спектакле. Я стояла рядом с демуазель Элен недалеко от собора Парижской Богоматери и восторженно хлопала в ладоши. И вот приблизилось первое сословие.

Простые священники, как и представители третьего сословия, были в скромных простых черных одеяниях. Только высшее духовенство предстало во всей красе. Епископы кутались в ярко-красные, архиепископы в фиолетовые и кардиналы в пурпурные мантии.

Внезапно послышались крики «Да здравствует король», и тут мимо нас проехал сам Людовик XVI так близко, что можно было его коснуться. По такому случаю на его величестве было сверкающее золотом одеяние, а на его огромной шляпе сверкал необыкновенно большой бриллиант.

– Если камень чистый, то на него наш король мог бы больницу построить, – громко произнес мужчина рядом со мной. Судя по внешности, это был состоятельный купец. Он разговаривал со своими сопровождающими, хорошо одетыми буржуа.

– Видели? – насмешливо спросил другой. – Выражение лица его величества совсем не подходит к его помпезному наряду. Обычно у него для народа есть любезная улыбка, а сегодня он выглядит прямо-таки угрюмо.

– Ничего удивительного, друг мой, – засмеялся другой, – прислушайтесь-ка, месье.

Я тоже навострила уши и очень отчетливо услышала:

– Да здравствует герцог Орлеанский!

Многие консервативные придворные предупреждали короля, что может случиться нечто подобное, еще перед созывом Генеральных штатов, как и его брат д'Артуа и принцы Конти и Конде. За год до этого эти господа просили короля в совместно составленной петиции наконец уволить Жака Неккера.

– Или этот господин глуп как пробка или жутко ленив, – гадал принц Конде. Кроме того, они требовали, чтобы король проявил жесткость и бросил всех антимонархически настроенных провокаторов в Бастилию.

– Этим тварям еще удастся добиться того, что веками существовавшая королевская власть во Франции безвозвратно исчезнет. Господство народа опасно. Оно ведет к извращениям и насилию. Так было во все времена и у самых разных народов.

Мария-Антуанетта поддерживала их:

– Народу, каким бы умным он себя ни считал, недостает необходимой мудрости, чтобы делать нужные выводы. Им должны руководить лица, которым такое понимание даровано Богом.

Но Людовик доверял швейцарцу и предоставлял ему принимать все решения. Кроме того, он говорил:

– Народ любит меня, своего Богом дарованного им короля.

Слева от Людовика сидела королева. Теперь при ярком солнце, на воздухе, Мария-Антуанетта, хотя и хорошо выглядевшая, показалась мне очень постаревшей.

Ее некогда такие пышные волосы заметно поредели, и на висках виднелись седые пряди. И ее кожа утратила юношескую упругость.

В этот миг, увидев ее отмеченное заботами лицо, я впервые осознала, что ей тридцать четыре года, и она всего на два года старше меня. В моих глазах она до сих пор оставалась молодой королевой, танцевавшей ночи напролет, которая устраивала праздники, придумывала шутки с переодеваниями, развлекалась в театре, сама пела на сцене и в своей миниатюрной деревне играла со своими хорошенькими овечками.

В последние годы часть задач по управлению, которые, собственно, должен был бы взять на себя ее супруг, повисла на ней.

– Королева, работает много и ничего не добивается, – решила моя госпожа. Даже самое разумное предложение, которое сделала Мария-Антуанетта, Людовик отверг. Она была за то, чтобы собрание сословий состоялось не в Париже или его окрестностях, а километрах в тридцати от столицы. Бунтующие столичные жители оказались бы, таким образом, вдали от делегатов и не смогли бы повлиять на них. Король опрометчиво отверг это. Собрание состоялось в Версале, недалеко от дворца.

Для парижан это означало всего несколько часов прогулки пешком; можно было ожидать, что возбужденная толпа одним своим хныканьем будет давить на собрание и выжимать из него согласие.

Высокие господа между тем сели в свои кареты, чтобы проехать мимо собора Святого Людовика. Когда королева проезжала мимо кучки торговок рыбой, как известно, самых горластых в Париже, внезапно раздался вызывающий крик: «Да здравствует герцог Орлеанский!»

Поскольку перед этим было очень тихо, то этот возглас прозвучал особенно громко. Мария-Антуанетта побледнела и схватилась за сердце. Она страдала от удушья, и моя госпожа, сидевшая рядом с ней, немедленно подала ей флакончик с нюхательной солью. Приступ сразу прошел.

Вместе с другими членами королевской фамилии Людовик и его супруга заняли свои места в позолоченных и обтянутых бархатом креслах, под красно-фиолетовым балдахином. Издали королева в своем синем шелковом платье с серебряными нитями и с волосами, в которые ее личный парикмахер вплел цветы и жемчуг, выглядела сказочно прекрасной.