Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Глава тридцать седьмая

Ранней весной моя госпожа отправила меня в мою родную деревню Планси; я попросила разрешения рожать под присмотром моей матери Бабетты. Как правило, дамы не обращали внимания на возможное нездоровье своих камеристок; у мадам дю Плесси все было по-другому, и она согласилась. Я была уже не очень молода, но моя беременность протекала без осложнений. Я даже чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было.

Моя мать очень обрадовалась моему приезду, а одним теплым мартовским днем всего после шести часов схваток и без осложнений я родила здорового крепкого сына.

В память о муже Бабетты, которого я всегда считала своим отцом, я назвала малыша Жаком.

Дома за столом теперь сидела целая куча детишек, но мой дядя Эмиль считал так:

– Где четверых кормят, прокормят и пятого; оставляй своего мальчика у нас.

Это была хорошая мысль, потому что Бабетта недавно потеряла новорожденного, тоже мальчика, который родился вскоре после близнецов. У нее было много молока, и она предложила мне:

– Я буду только рада, если мой внук будет у меня. Кроме того, я лучше всего подхожу на роль кормилицы.

При этом она, смеясь, погладила свои упругие полные молока груди.

Моя же грудь даже после родов осталась маленькой, и было не ясно, смогу ли я вообще вскормить своего ребенка.

Моя мать была простой крестьянкой с отменным здоровьем, она стойко сносила удары судьбы и, несмотря на тяжелую работу, чаще всего пребывала в хорошем настроении. Сантименты Бабетта, напротив, терпеть не могла.

– Кто встает до зари и трудится и после захода солнца, у того нет времени распускать сопли. Они только настроение портят да рассудок туманят.

Такой была моя мать.

Большинство замужних женщин в детородном возрасте находились на сносях или только что родили. Ежегодная беременность являлась обычным делом для всех верующих в Бога или для тех, кто не хотел прибегать к «помощи». Некоторые же были просто слишком нерадивы и считали – пусть будет, как будет. Они воспринимали очередную беременность, как грозу или снегопад. Имелись и такие, кто из-за своей ограниченности даже не ломал себе голову над тем, сколько детей они смогут прокормить. У большинства же все три вышеописанных качества сочетались.

Тому, кто смог вырастить до взрослого возраста двоих из пяти детей, считалось, сильно повезло. Повсюду свирепствовали оспа, чахотка, лихорадка, что заметно сокращало шансы сохранить потомство.

Конечно, все родители оплакивали умершего ребенка, но чаще всего мать уже была в интересном положении и думала о новом живом существе.

Из-за плохих гигиенических условий многие женщины умирали при родах. Было не редкостью, когда мужчина за свою жизнь женился три или четыре раза.

– Приезжай к нам, как захочешь, чтобы навестить своего сына, – гудел Эмиль, – тебе тут всегда рады. Кто знает, может, потом маленький Жак приедет в Версаль и станет конюхом короля.

Недавно один благородный господин заставил говорить о себе: пользующийся дурной славой маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад. По материнской линии он был родственником моей госпожи, и она считала его умным и образованным человеком.

Уже в молодые годы маркиз начал вести в высшей степени распутную жизнь, но этим он не отличался от других кавалеров своего времени.

Его отец принудил его к браку, которому тот противился всеми силами. Он любил младшую дочь председателя суда, но сначала полагалось выдать замуж старшую дочь. И женихом для нее выбрали де Сада.

Такое положение дел позже служило соблазнителю отговоркой после его бесчисленных, извращенных распутств. Он много лет провел в Бастилии и в других тюрьмах, последние годы своей жизни маркиз провел в сумасшедшем доме.

Де Сад был красивым мужчиной, очаровательным, чувственным, умным и образованным. Женщин он гипнотизировал лишь взглядом. Утратив из-за неразберихи во время революции свои замки и поместья, он стал зарабатывать себе на жизнь сочинительством.

Самыми известными были его романы «Жюстина» и «Жюльетта»; всего десять томов, которые я все прочитала. Он написал их в тюрьме, и так как в застенке он не мог следовать своим склонностям, то он выдумывал самые абсурдные отвратительные вещи.

За похищение своей невестки и прелюбодеяние маркиз де Сад долго просидел в Бастилии, хотя на самом деле мне было непонятно почему, он ведь совершил то, что в благородном обществе считалось почти нормой.

Но все оказалось просто: маркиз де Сад относил себя к революционерам и не скрывал этого. Он ненавидел короля и церковь и был прирожденным республиканцем.

Позже, во время штурма Бастилии, только случайно он не оказался среди немногочисленных «жертв». За два дня до этого его перевели в другую тюрьму.

Он был единственным аристократом, которого позже радикалы терпели в своих рядах.

– Ах, смотри, Жюльенна, дорогая, что снова написал мой кузен де Сад! – вскричала мадам Франсина, потрясая провокационным листком «Ami du Peuple».[39]39
  «Друг народа» – демократическая газета периода Великой французской революции, издававшаяся с 12 сентября 1789 года. (Прим. пер.)


[Закрыть]

«Французы, соотечественники, сограждане. Если вы хотите и дальше ходить под игом, терпеть тиранию и деспотизм церковников, тогда вы недостойны быть гражданами свободного и социального государства, а должны и дальше всю свою жизнь прислуживать, глупеть и деградировать, пока не превратитесь в животных…».

Так как господин де Сад никогда не стеснялся в выражениях, то позже он сочинил злобное стихотворение о Жозефине Богарне и месье Баррасе. Наполеон Бонапарт признавал в нем опасного политического противника. Он догадывался, что де Сад, зло высмеивая Жозефину, собственно целился в него. Наполеон предоставил благородному упрямцу возможность подумать о том, насколько опасно компрометировать жену императора. Тема стихотворения, кстати, была невыдуманной.

И Наполеон I нашел гениальное решение. Он объявил маркиза душевнобольным и запер в сумасшедший дом в Шарантоне,[40]40
  Шарантон-ле-Пон – местечко недалеко от Парижа.


[Закрыть] где тот и оставался до самой своей смерти, а его романы запретил якобы как опасные для нравственности нации. Это и на самом деле, наверное, было единственной возможностью избавиться от де Сада. Как сумасшедшего его не нужно было больше воспринимать всерьез, а император избавился от очень опасного республиканца.

Глава тридцать восьмая

В начале мая 1787 года я вернулась ко двору, меня бурно приветствовали мадам Франсина, демуазель Элен и слуги. Но особенно радовался Жюльен, который теперь стал отцом. Он обещал в следующий раз поехать со мной в Планси и передать приемным родителям его ребенка приличную сумму денег.

Маленькая Софи, младший ребенок королевской четы, находилась между жизнью и смертью. 19 июня того же года угасла последняя надежда. Глубоко опечаленная королева удалилась со своим супругом и его сестрой в замок Трианон, чтобы скорбеть.

Но и здоровье старшего сына давало повод для беспокойства. Дофин постоянно болел, а искривление позвоночника мешало мальчику играть и баловаться подобно любому нормальному ребенку. Его худенькие ножки с каждым днем все слабели, чаще всего он сидел или лежал на диване, опершись на многочисленные пуховые подушки.

После рождения сына мой аппетит к «любви» возрос и, не желая сделать больно моему любимому Жюльену, я стала приглядываться к другим мужчинам в поисках нового любовника. Об одном юном конюшем его величества рассказывали настоящие чудеса – я имею в виду, что он мог осчастливить любую женщину.

Мне удалось без труда привлечь его внимание. Материнство сделало меня привлекательнее. Молодой человек, его звали Гастон, принципиально совершал совокупление а tergo, так, как это происходит у животных.

Это казалось несколько странно, но в том имелись и свои преимущества. Лицом он был отнюдь не Аполлон, но если не видеть этого и получать неземное удовольствие, можно представить, будто ты предаешься любви со своим любимым.

Мы всегда договаривались о встречах в потаенных местах; мой любимый Жюльен не должен был пострадать ни в коем случае – я ведь только хотела утолить плотское желание.

И это было истинное наслаждение.

– Каждый может видеть, о чем ты сейчас думаешь, – восхищенно хихикала я, когда он хватал меня за руку и прижимал к себе. То, что скрывала грубая ткань его брюк, казалось многообещающим, и я едва могла дождаться, когда почувствую Гастона в себе. Он и в самом деле был сложен как бог и когда он проникал в меня, у меня перехватывало дух.

Любое его прикосновение распаляло во мне желание.

Одна служанка постарше говорила, что после ночи любви с Гастоном ее уже ничем не удивишь.

После каждого свидания с ним я пребывала на седьмом небе от счастья и уже страстно ждала следующей встречи, которая, как правило, не заставляла себя долго ждать. У каждой женщины хоть раз в жизни должен быть такой любовник.

Монархия переживала кризис, и король был не в состоянии противиться этому. Людовик выглядел как кролик перед змеей: онемевший от страха, нерешительный более чем когда-либо. Потом он обратился к своей супруге за советом и помощью.

Но сейчас необходимо было другое. С недавних пор снова хлынул настоящий поток памфлетов. Мадам Аделаида, злобная старая дева, которая тем временем удалилась со своей сестрой Викторией в замок Бельвью, получала особое удовольствие, собирая все оскорбления в адрес Марии-Антуанетты, чтобы потом распространять их при дворе. Аделаида лицемерно утверждала:

– Я считаю своим христианским долгом информировать королеву обо всех слухах. Она имеет право знать.

Брата Людовика, графа де Прованса, это также развлекало. С неимоверной помпой он проделал путешествие через всю Францию и велел подданным своего брата-короля приветствовать его так, будто он был монархом.

Сгоряча моя госпожа швырнула в угол парчовую подушку.

– Эти паразиты теперь вспоминают королеве фривольные праздники, на которых, впрочем, господин де Прованс сам часто присутствовал. Миленькие родственники, ничего не скажешь.

Королева уволила больше половины своих слуг; теперь их осталось около двухсот. Продала еще два замка: замок ла Мюэт и замок Шуази. Уже давно при дворе не устраивали балов и азартных игр.

Несмотря на это, граф Мерси вынужден был докладывать своему императору:

– Их королевские величества уже не знают, как им покрывать даже самые маленькие расходы.

– При всем желании, – жаловалась королева, – я не знаю, от чего еще отказаться. Неужели король должен жить скромнее, чем его подданные?

Глава тридцать девятая

Когда я была дома в Планси, перед родами, я, конечно, спросила об отпрыске Дантона Жорже.

– Его дед, Пьер Дантон, действительно еще раз женился, старый дурак, – рассказал мой отчим Эмиль, насмешливо улыбаясь. – Ему уже за восемьдесят, а его новой жене около сорока. Он уже почти ничего не видит и еле ходит, а во всем остальном, кажется, у него все еще в порядке.

И Бабетта, с недавних пор ставшая благодаря мне бабушкой, хихикая, добавила:

– Дантон все еще чувствует себя как молодой бычок. Так он сам говорит. Замечает ли это его жена, я не знаю, но от старого козла всего можно ждать.

– А что слышно о Жаке-Жорже, его внуке? – полюбопытствовала я.

– Его почти не видно; он теперь такой занятой человек, – возразил Эмиль. – Его дед с гордостью рассказывал, что он получил диплом Licence en Droit[41]41
  Юриспруденция (фр.).


[Закрыть] в Париже. Но этого ему показалось мало. Он посещал университет в Реймсе, а теперь стал настоящим адвокатом, одним из шестисот в Париже.

«Ага. Значит, теологию он бросил».

– У него уже есть своя контора, – вмешалась присутствовавшая при этом разговоре соседка, которая пришла, чтобы поздравить меня с рождением сына, – в узком переулке в старом и мрачном квартале на правом берегу Сены. Но для начинающего адвоката и это хорошо, ведь ему нужно сначала зарекомендовать себя.

– Со своим первым делом он блестяще справился, – добавила моя мать. – Это был спор бедного овчара с землевладельцем его деревни. Молодой Дантон помог бедняге одержать победу над бароном. Но все равно клиенты пока не выстраиваются к нему в очередь. По слухам, живет очень скромно.

Я задумала во время одной из моих ближайших прогулок в Париж проведать «маленького Жоржа».

Всегда находилась возможность съездить с кем-нибудь из Версаля в столицу и вернуться. Непрерывный поток экипажей, берлин, колясок, дилижансов, нарядных карет и грузовых повозок постоянно курсировал туда и обратно. Мне всегда удавалось найти место то рядом с кучером на облучке, то в повозке, перевозившей вино или древесину, то в экипаже, где я помогала какой-нибудь придворной даме убить время, пересказывая ей всякие сплетни.

Большинство из них меня знали, также они знали, что я служу у графини дю Плесси, гувернантки королевских детей и доверенного лица королевы. Все ждали от меня интимных подробностей из жизни Марии-Антуанетты, но я остерегалась рассказывать что-нибудь о семье короля. Во-первых, я не знала ничего, задевающего честь королевы, и говорила об этом вслух. А людям хотелось, конечно, услышать от меня не это. А во-вторых, я не относилась к числу тех, кто кусает руку, которая их кормит.

Я ведь жила благодаря щедрости Марии-Антуанетты по отношению к моей госпоже.

Я предпочитала развлекать всех пикантными историйками о благородных дамах и господах. Тут я не чувствовала угрызений совести и несла, что попало.

– Расскажите, моя дорогая, что там нового? – просила меня мадам де Тамбур и в ожидании откидывалась на подушки своей элегантной коляски. Она ехала в Париж к своему парикмахеру и охотно взяла меня с собой. Не успела коляска тронуться, как я принялась рассказывать.

– У маркизы де Вольдю любовная связь с ее сводным братом шевалье де Принтемпом. Мы все об этом знаем, за исключением ее супруга, который хотя и считает ее способной на все что угодно, но только не на инцест. Но эта дама и перед своими гостями не стесняется обмениваться с молодым человеком отнюдь не родственными нежностями – я сама была тому свидетелем в прошлый вторник. Рука мадам де Вольдю под скатертью блуждала по штанине ее возлюбленного.

Весь последующий вечер в салоне маркиза обычно проводит, сидя на коленях у шевалье, ласкается к нему и томно произносит то «милый брат, то милый братец». А ее супруг смотрит на это с добродушной улыбкой.

Недавно она взяла своего любимого в длительное путешествие. Слуга потом сообщил своему господину, что госпожа маркиза на постоялых дворах по дороге всегда требовала только одну комнату с одной кроватью. Ее муж вынужден был призвать жену к ответу. Кажется, его это все-таки немного рассердило.

Но мадам де Вольдю, прекрасно знающая своего мужа-осла, вопрошала: «Но, месье, за что вы корите меня? Я хорошая хозяйка и только хотела сэкономить на пансионе и постельном белье. Вам нужно было бы меня похвалить за то, что я терпела неудобства, ночуя в одной постели с таким беспокойным человеком, как мой брат».

И хотите верьте, хотите нет, – прибавила я, – маркиз де Вольдю поверил бессовестной лгунье. И с тех пор он превозносит ее, считая образцом добродетели.

Но я рассказывала не только веселые истории.

– Некая графиня де Туссен в двадцать лет вышла замуж за человека на десять лет старше ее. Он ее не любил, но взял в жены из-за хорошего приданого.

Вскоре, после свадьбы молодая жена исчезла, а ее супруг объяснил, будто его супруга отправилась к своим родственникам в Америку. Ее верная служанка и бывшая нянька, достойная доверия пожилая женщина, сопровождает ее, и на следующий год молодая графиня вернется домой целая и невредимая. Никто не усомнился в правдивости его слов.

Через полгода граф вдруг появился в глубоком трауре. Когда знакомые спросили о причине, муж, всхлипывая, сообщил, что из-за океана прибыл корабль и один из пассажиров привез ему весть, мол, родственники его супруги глубоко сожалеют, – обе дамы стали жертвами индейцев.

Безутешный супруг мог быть уверен в сочувствии всех друзей и родственников. По истечении года траура он женился на женщине с юга, у которой денег не было, но которой он был предан душой и телом.

Через пять лет она умерла, к его безграничному горю, от оспы, и вдовец стал утешаться с проститутками, пока во время охоты его не хватил удар.

Так как прямых наследников у него не было, то власти решили осмотреть его замок на предмет пригодности для тюрьмы или заведения для душевно больных людей из дворян. И тут-то сделали ужасное открытие: на самом верхнем этаже башни замка в закрытой на замок комнате с крошечным окошком, больше похожем на форточку, на одной кровати лежали мумии двух женщин.

Это были его первая жена и ее нянька. Обе дамы никогда не покидали замка, чтобы отплыть в Америку, где у молодой женщины к тому же никаких родственников-то и не было.

Царапины от ногтей на внутренней стороне толстой дубовой двери свидетельствовали о напрасных попытках несчастных выбраться из своей тюрьмы. До крошечного окошка почти под самым потолком они добраться не могли. Но на стене за кроватью они оставили послание. На беленой стене они написали кровью проклятие:

«Туссен, убийца! Бог тебя покарает».

Как зловещее предзнаменование эти слова не выцвели и через три десятилетия.

Башня была очень высокая, и эта сторона замка была отвесной и заканчивалась рвом, поэтому их криков о помощи никто не слышал. Обессилев, бедные женщины легли вместе на ложе. Нянька, защищая, обняла молодую женщину, и так они обе умерли от голода, жажды и холода.

Тем временем мы уже достигли цели нашей поездки, и я поблагодарила мадам де Тамбур за то, что она взяла меня с собой. Она же была в восторге от моих рассказов и от того, что я помогла ей скоротать время.

Я снова решила посетить Латинский квартал. Он очень мне нравился. Один из самых знаменитых ресторанов Парижа Tour d'Argent,[42]42
  Серебряная Башня (фр.).


[Закрыть] существовал там еще с конца XVI века.

Говорили, будто в этой серебряной или денежной башне короля Генриха IV, который любил там поесть и выпить, флорентийские купцы научили его пользоваться вилкой, до тех пор неизвестной при французском дворе. Другие утверждали, что вилку в Париж привезла с собой уже его мачеха Екатерина Медичи. Но история о Генрихе звучит лучше, и поэтому парижане считают ее правдивой.

Богато одетые господа из Флоренции не узнали короля, находившегося там инкогнито, и обращались с ним хотя и дружелюбно, но несколько покровительственно. Прежде чем хозяин успел открыть рот, Генрих отвел его в сторонку:

– Заткнись, – шепнул владельцу «Серебряной башни» известный своей скупостью монарх, – а то парни еще захотят получить от меня королевский подарок. А так они довольствуются и моей благодарностью.

Эту восхитительную легенду теперешний хозяин рассказывал каждому новому гостю.

Глава сороковая

После длительного перерыва в Версале снова начали давать балы. Придворные очень радовались. Те, кто жил при дворе давно, рассказывали, что в начале нашего века, в так называемый век барокко, не было настоящих танцев. Тогда строгий церемониймейстер определял пару, которой разрешалось танцевать. Эти избранные торжественно вышагивали под исполняемые мелодии, а остальные наблюдали за ними, скучая. На балах Марии-Антуанетты каждой паре разрешалось двигаться в танце.

И в моде тоже кое-что изменилось. Тяжелые жесткие ткани ушли в прошлое, в так называемое рококо, все выглядело гораздо более грациозно.

Уже при маркизе де Помпадур мода предлагала глубокое декольте с игривыми рюшами или бархатной ленточкой с цветком вокруг шеи, талию украшали многочисленные ленты. Рукава были обтягивающие, заканчивающиеся у локтя пышными кружевными оборками.

«Госпожа Помпадур и наша королева Мария-Антуанетта самые модные дамы нашего времени», – таково было единодушное мнение всех дам, кое-что понимающих в моде.

Дамы наносили на лицо белую рисовую пудру, поэтому важную роль играли румяна. В моде были и «мушки» – черные маленькие кружочки, которые наклеивали на лицо для красоты. Господа тоже красились, во всяком случае, большинство из них.

Пышность юбок поддерживали пять железных обручей, которые соединялись один под другим с помощью клеенки. Позже тяжелое железо заменили обручами из тростника или рыбьей кости. При необыкновенном спросе – теперь уже требовались восемь обручей на одну юбку – стала процветать охота на китов.

Плетеную конструкцию из тростника или лозы назвали panier, что означает «корзина для кур», и она поддерживала все платье. Впереди оно оставалось открытым, чтобы можно было видеть воздушные рюши и нежные кружева нижнего белья.

Зашнурованный корсаж был настоящей пыткой. Многие дамы, которые хотели вечером показаться в обществе, начинали уже с утра зашнуровывать его, каждые четверть часа все туже.

– Неудивительно, что юная Мария-Антуанетта сначала не хотела принимать это, – вспоминала мадам Франсина времена, когда маленькая дофина только появилась при дворе. – Лишь после упреков своей матери она подчинилась требованиям этой ужасной моды.

«Дама без корсета – не дама», – поучала свою строптивую дочь императрица. Странно, но нижнее белье шили обычно из бархата. Панталоны и рубашку меняли только раз в месяц; зато нательное белье расточительно украшали кружевом. О ванных комнатах во Франции еще не знали, факт, который постоянно с насмешкой подчеркивали английские аристократы. Для мытья довольствовались небольшими мисками, зато щедро расходовали духи. Тот, у кого была ванна и он ею пользовался, слыл очень экстравагантным.

Когда я юной девушкой приехала в Версаль, я узнала, что такое grattoirs, и сначала понятия не имела, что с этим делать. Искусственные накладки из волос должны были держаться целый месяц: потому-то дамы и пользовались этими длинными скребками для головы с изящными рукоятками из слоновой кости. Чесаться позволялось и в обществе, потому что кожа головы ужасно зудела.

Право носить юбки на огромных обручах имели только дворяне и придворные. Но в Париже люди были терпимее; если какая-нибудь служаночка могла себе это позволить, то ее за это не осуждали.

Из тканей применяли шелк, дамаст и парчу нежных пастельных тонов. Стали модными легкие, воздушные английские ткани, такие как муслин, батист и линон. В 1776 году впервые появились журналы Couriers des Modes.

Они точно рассказывали о действующей моде, и не только дамы, но и господа ждали этих журналов. Придворные должны были непременно узнать, что сейчас в моде полосатые жакеты, штаны до коленей, шелковые чулки, облегающие ногу, как перчатка руку, а последнюю пуговицу жакета следовало не застегивать. Высота каблуков могла помочь продвинуться по службе.