Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Глава шестьдесят четвертая

Дворы Версаля заполнили демонстранты, выкрикивающие угрозы в адрес короля и королевы и во всю глотку требующие отмены дворянства.

Мы казались себе заключенными, так как провозглашенные права человека, по всей видимости, касались всех граждан, но только не жителей Версаля.

Частная жизнь была невозможна, даже письма перехватывали, вскрывали и нагло читали, прежде чем они попадали к своему адресату, если вообще попадали.

Мария-Антуанетта к этому времени была удручена, но не совсем утратила присутствие духа.

– Верьте, – говорила она немногим оставшимся при ней придворным дамам, – несчастье не лишило меня сил. Мы должны надеяться на то, что в один прекрасный день во Франции снова наступит мир.

30 августа был праздник святого Людовика, и по старинному обычаю из столицы прибыла большая делегация, чтобы передать пожелания счастья монарху и его супруге.

Месье Сильвен Байи, мэр Парижа, шагал во главе, за ним следовал генерал Лафайет со своим штабом. Группа рыночных торговок хотела передать Людовику XVI огромный букет цветов.

Мария-Антуанетта стояла в роскошном платье вся увешанная драгоценностями, у нее была великолепная прическа.

Такая расфуфыренная она ждала парижскую делегацию, но, учитывая напряженное политическое положение, это было не очень умно.

– Королева выглядит как олицетворение всех карикатур, которые про нее ходят, – шепнула мне мадам Франсина. Король поступил более дипломатично. Костюм на нем был подчеркнуто скромный, а на лацкан он прицепил трехцветную кокарду революции. Он выглядел бодрым и спокойным, тогда как его жена стояла с мрачным лицом.

Звучным голосом привратник несколько театрально выкрикнул:

– Город Париж!

Королева ожидала, что месье Байи почтительно преклонит колено, как это было принято. Но на этот раз ритуал изменился. Мэр Парижа только низко поклонился королю и его супруге.

Соответственно и благодарности от Марии-Антуанетты не последовало. Она будто окаменела.

Месье Байи произнес короткое безукоризненное обращение. Он говорил о верности и любви к королю, упомянул он также и о страхах и нуждах народа. По Марии-Антуанетте было заметно, что она разгневанно ждет, когда мэр закончит свою речь.

Едва Байи замолчал, вперед выступил генерал Лафайет, чтобы представить королеве штабных офицеров Национальной гвардии. Тут она уже не смогла сдержать своего гнева. Вся покраснев, она прервала генерала:

– Благодарю вас, не утруждайте себя лишними словами.

– Она его просто вышибла, эта размалеванная девка, – услышала я, как пробормотала одна из торговок. Теперь королева стала врагом всех офицеров Национальной гвардии, причем навеки. Лихие кавалеры когда-то с радостью бросились бы в огонь за свою красивую королеву, но не теперь.

– Париж теперь подобен бочке с порохом, – сказал Жюльен и попытался убедить меня прекратить прогулки по городу. – Достаточно маленькой искры – и все взлетит на воздух. Одной-единственной подстрекательской статьи или даже простой сплетни достаточно, чтобы разразилась катастрофа.

Но этого я ему обещать не хотела. То, что происходило в эти месяцы и годы, было настолько необычно и возбуждающе, что я не могла торчать в свое свободное время в Версале, играть в карты или беседовать о потустороннем мире с демуазель Элен, которая стал настоящей ханжой.

– Милый мой Жюльен, – сказала я своему любимому, – я не нахожу, что в Версале намного безопаснее.

Ближайшее будущее доказало, к сожалению, мою правоту. В сентябре на Версаль обрушились банды преступников. Как бы странно это ни звучало, в коридорах и на лестницах дворца уже нельзя было не опасаться за свою жизнь.

Когда однажды моя госпожа, ее камердинер Франсуа, державший в руках подсвечник с горящими свечами, и я после ужина спешили к королеве, чтобы обсудить положение королевских детей, на нас напали трое бандитов.

– Давай, гони кошелек, ты, аристократическая свинья. И драгоценности тоже! – закричал жирный парень с черной бородой и нагло преградил нам путь. Не успел он сцепиться с мадам Франсиной и не успели двое других висельников перейти в нападение, как я треснула разбойнику по морде своей дубинкой, которую опять начала носить с собой. Я ударила так сильно, что он взвыл, закрыл лицо руками и рухнул на спину. При этом он выронил свой нож, который хотел направить против мадам Франсины. Я увидела, как сквозь пальцы у него заструилась кровь.

На такое тройка грабителей не рассчитывала. Никогда бы им и в голову не пришло, что изнеженные придворные могут ответить на нападение энергичным сопротивлением.

Второй бандит также катался по земле и вопил, будто его поджаривали. И неудивительно, ведь Франсуа ткнул ему горящими свечами прямо в лицо. Волосы парня мгновенно вспыхнули. Он отчаянно пытался руками сбить пламя; но, казалось, своими беспорядочными движениями он только раздувал огонь.

То, что он уронил кусок проволоки с деревянными ручками на каждом конце, то есть удавку, заставило меня задуматься. Мы имели дело с настоящими хладнокровными убийцами. Тем временем третий из банды грабителей набрался мужества и был готов накинуться с ножом на мадам Франсину, которая, очевидно, показалась ему самой слабой из нас троих. Но мадам дю Плесси, сообразив, что речь идет о жизни и смерти, тоже схватилась за кинжал, который она уже несколько месяцев носила на поясе и лишь в покоях королевской четы прятала в кошель.

Краем глаза я заметила, как Франсуа ударил грабителя тяжелым серебряным подсвечником в правый висок. Нож выпал из рук мужчины, он беззвучно рухнул на левый бок и, падая, перевернулся.

Позже я не могла точно сказать, как это произошло. Но факт тот, что мой собственный кинжал уже торчал у него между ребрами, а я лежала на упавшем. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что парень мертв. Это можно было разглядеть даже в плохо освещенном коридоре. Меня поднял Франсуа. Франсуа и я повернулись к двум другим.

Тот, с горящими волосами, стеная, катался по полу:

– Мои глаза. Мои глаза.

Тогда как другой, тот, которого я ударила своей дубинкой в лицо, пронзительно вопил: «У меня сломан нос». Он кое-как поднялся на ноги – по лицу его текла кровь – и быстро исчез.

– Этому на сегодня хватит, – буркнул Франсуа. Второму бандиту наконец удалось погасить пламя. Но какой ценой. Кожа на ладонях у него лопнула, оттуда текла кровь, как и на обожженной коже головы, с которой теперь свисали обугленные клочья волос и кожи.

Мадам Франсина приставила ему свой кинжал к горлу:

– Вставай, только медленно, бродяга, – приказала она ему и, дрожа от страха, он сделал, как ему велели.

– Проваливай, ты, сволочь! – крикнул Франсуа и на прощание сильно пнул его ногой в зад. И этот бандит быстро сбежал.

Теперь нам нужно было убрать труп. Мы решили эту проблему с таким хладнокровием, какого еще год назад даже не смогли бы предположить.

После того как Франсуа зажег свечи, оттащил труп в нишу, чтобы никто об него не споткнулся, и вытер лужу крови клочком ткани, который я кинжалом отрезала от своей нижней юбки, мы, как будто ничего и не случилось, снова пошли к королеве.

Мы не хотели, чтобы Мария-Антуанетта что-нибудь заметила – ей хватало страха за своих детей. Уже несколько месяцев назад все стали подумывать о бегстве из Версаля. Королева приказала моей госпоже, как старшей гувернантке дофина, подготовить все для отъезда. Это звучало хорошо, но никто не знал, куда ехать.

В большинстве провинциальных городов царила полная анархия, и даже в деревнях страдали от ужасающего насилия. Многие солдаты, носившие королевскую форму, уже дезертировали. Другие бродяжничали с мародерами по Франции. Но было непонятно, где может укрыться семья короля.

Людовик, который позже появился в покоях Марии-Антуанетты, заговорил о своем «верном родине сердце», которое не позволяет ему покинуть своих подданных. Но это выглядело не слишком оригинально.

– Я – отец большой семьи, которая полагается на то, что я позабочусь о ней. Хотя сейчас меня ненавидят, но это потому, что умы затуманены, – заявил король с пафосом своей супруге, которая настоятельно просила его дать свое согласие на отъезд.

Мария-Антуанетта все снова и снова указывала ему на то, что у него есть обязательства по отношению к своим собственным детям, но король настаивал: пусть только туман рассеется, и тогда все станет как прежде.

– Задача монарха – ждать, как терпеливому отцу, и тогда все вернется в нужное русло.

Королева ничего не добилась, и мы с моей госпожой отправились в обратный путь в ее апартаменты. Во дворце теперь было уже совершенно темно. Перед комнатами Марии-Антуанетты нас ожидал Франсуа с тяжелым подсвечником: я схватила свою дубинку, стоявшую в углу за занавесом, и мы зашагали.

Франсуа не тратил времени зря и со своим другом спрятал труп убийцы. Ни мадам дю Плесси, ни я не поинтересовались где.

Подчеркнуто наивно я спросила свою госпожу:

– Вы знаете, мадам, что свиньи охотно жрут человечину?

При виде широкой ухмылки на лице Франсуа я поняла, что попала в яблочко.

– Ну да, моя дорогая, – ответила мадам Франсина, – мой отец однажды приговорил к повешению брата и сестру, убийц, потому что они отравили своего деда как лишнего едока, а потом, разрезав на порции, бросили свиньям на корм.

Значит, графиня тоже все поняла.

Перед дверью в наши покои моя госпожа попрощалась с Франсуа, особенно сердечно поблагодарив его, и сунула ему в руку кое-что из своего кошелька. Он низко поклонился и пожелал нам обеим доброй ночи. Он со своим другом конюхом решил остаться в коридоре, чтобы нас охранять.

Когда я расчесывала волосы графине и прятала их на ночь под чепец, она заметила как бы между прочим:

– Что вы думаете, моя милая? Я нахожу, что в ближайшее время нам, возможно, стоит больше придерживаться рыбы и птицы.

– Совершенно верно, мадам, – ответила я серьезно, – телятина тоже полезна, как я читала, только свинину употреблять сейчас не рекомендуется. Кто может сказать, чем теперь кормят предназначенных для дворцовой кухни хрюшек?

Глава шестьдесят пятая

У месье Неккера был план продать государственные акции, чтобы получить наличные в разграбленную казну. Но он не нашел никого, кто их у него взял бы. Дополнительные трудности возникли и из-за того, что никто больше не платил налогов.

А Национальное собрание? Оно усердно работало над созданием конституции. Какая роль отводилась там королю, оставалось тайной.

Париж наконец перехватил инициативу: 18 сентября в столице создали центральную власть, названную «коммуна», причем каждый избирательный округ города – их было, я думаю, шестьдесят – наделялся собственной исполнительной властью, а также должен был сам снабжать себя продовольствием, а не отсылать все в столицу.

Париж стал государством, где у власти был народ.

Рабочие, слуги, солдаты и женщины в этой коммуне хотя и не имели права голоса, но могли быть советниками и произносить речи.

Вскоре после этого случилось новое волнение. Газеты сообщили, что император Иосиф Австрийский будто бы заключил мир с османами. Предполагали, что Габсбургу мир на его южной границе нужен для того, чтобы все свои военные силы направить против Франции.

«Революция уткнулась в тупик. Ей срочно нужен новый импульс», – возвестил Жан-Поль Марат в своем «Друге народа».

Другая газета требовала:

«Король должен немедленно переселиться в Париж со всем двором. Там он будет под нашим контролем».

Приверженцы герцога Орлеанского тайно вели переговоры с подстрекателями внутри Национального собрания. Герцог рассчитывал занять место своего кузена. Ради этого он даже связался со смертельными врагами монархии.

– Мне кажется, будто кардинал захотел стать папой и поэтому заключает пакт с дьяволом, – сказала я папаше Сигонье.

На это он сухо ответил:

– Милое дитя, как ты думаешь, как часто это уже бывало? – И после небольшой паузы продолжил: – Герцог Орлеанский недооценивает людей вроде Жан-Поля Марата, Жоржа Дантона или Максимильена Робеспьера.

– Возможно, он хочет клин клином вышибить, – хихикнула я, с чем дядя Жюльена согласился.

Но добавил:

– Тогда он скоро заметит, что для этих людей он мелковат.

На рассвете 5 октября 1789 года это и произошло. Несколько сотен рыночных торговок – среди них было много переодетых мужчин – собрались у отеля де Виль и начали свой поход на Версаль. Сотни людей присоединялись к ним, чтобы потребовать от короля хлеба.

Зачинщики хорошо вооружились. С ножами, топорами и вертелами они топали к замку.

– Боже мой, мадам, – прошептала я испуганно, увидев беспорядочную толпу. – Они выглядят так, будто подготовились к шабашу.

Уже издалека были слышны их угрозы:

– Мы свернем шею австриячке! Мы поджарим ее печенку! А из ее кишок будем плести шнуры.

Дождь лил как из ведра и все усиливался, по мере того как они приближались ко дворцу. Немощеная дорога превращалась в болото, а непокорная толпа буквально по щиколотку увязала в грязи. Промокшие и злые как черти они продолжали идти. Но на их настроение погода не повлияла. С каждой милей угрозы становились все злобнее и оскорбления такими вульгарными, что дальше некуда.

Демуазель Элен решила искать прибежища в молитве.

Наш дорогой Франсуа поскакал верхом в Малый Трианон, чтобы сообщить королеве о приближении парижских рыночных торговок. Мария-Антуанетта послала за Людовиком, который находился на охоте в Медоне. А где же еще ему было быть?

Сама она быстро вернулась в Версаль к своим детям. Там царила паника. Прошло много часов, пока Людовик вернулся во дворец.

Вечером процессия рыночных торговок достигла дворца. Лишь несколько сотен солдат противостояли многотысячной толпе, которая топталась на Плас Де Арме, прямо перед широко открытыми воротами дворца. Не приказали даже закрыть тяжелые кованые ворота.

Некоторые устремились в зал заседаний расположенного поблизости Национального собрания. Голодные и усталые от долгого марша люди еще и вымокли до нитки. Они развалились на скамьях, размахивая ножами.

Такая слишком тесная близость к «народу» совсем не понравилась делегатам. Они не приглашали эту чернь, и представитель делегатов попытался заставить женщин покинуть зал.

Разбушевавшиеся рыночные торговки издевались над делегатами и их неспособностью создать разумное правительство и конституцию. Они криками выражали недовольство их представителю и отпускали непристойные замечания.

– Мадам, вы только представьте себе эту картину, – сказал маркиз де Донатьен мадам дю Плесси, когда рассказывая ей о событиях. – По одну сторону уселись перепачканные грязью женщины, которые горланили и переговаривались самым вульгарным образом, а по другую сидели совершенно ошеломленные делегаты, которые пребывали в ужасе от этого «выступления народа» и пытались продолжить свое совещание, как ни в чем не бывало.

На улице перед зданием немногие солдаты делали попытки завоевать некоторое уважение у разошедшейся банды. Я честно признаю, меня пугало, что чернь ворвется во дворец и зарежет его обитателей. Моя госпожа уже целый день чувствовала себя нехорошо.

Я уложила ее в постель. Она лежала, испуганная, на своих шелковых подушках и только Мяу-Мяу хоть немного развлекала ее.

К вечеру наконец явился король. Хотя измотанный и усталый, он принял делегацию женщин.

Королю удалось благодаря своей искренности смягчить взрывоопасную ситуацию. Он смог повесить вину за нехватку зерна на Национальное собрание.

В то время как король уговаривал женщин, со двора он мог слышать грубые оскорбления в свой адрес и особенно в адрес королевы.

Но король был прекрасным актером. К счастью, у него хватило присутствия духа, когда он прибыл во дворец, приказать закрыть наружные железные ворота. Но это затянулось до поздней ночи – воротами не пользовались со времен «короля-солнца». Железные шарниры давно заржавели.

Когда я доложила об этом моей госпоже, она, покачав головой, заметила:

– Так и есть. Всюду запустение, лень и разгильдяйство.

В зал постоянно врывались возбужденные министры и офицеры.

– Сир, я умоляю вас, разрешите, бога ради, все-таки вкатить пару орудий во двор. Мы должны как-то привести в чувство разбушевавшихся каналий. Нам не нужно ведь по-настоящему стрелять из пушек, только продемонстрировать нашу решимость.

Людовик отказался, аргументируя это так:

– Солдаты все равно отказались бы стрелять в граждан.

– Так вот до чего уже дошло, наш король не может приказывать своим собственным войскам, – жаловалась мадам дю Плесси.

– Самое плохое, что его величество это, очевидно, знает, и, конечно, не с сегодняшнего дня. И, несмотря на это, он ничего не делает, чтобы оградить свою семью от этой опасности, – не смогла удержаться я. Мадам Франсина пожала плечами, и мадам Турнель, которая находилась в наших апартаментах, смущенно опустила глаза.

Генерал Лафайет со своей Национальной гвардией еще не прибыл во дворец, а версальская охрана между тем браталась с рыночными торговками помоложе и посимпатичнее. Они напивались, пели революционные песни, танцевали, шумели и совокуплялись за кустами. Пара сотен членов королевской личной охраны, конечно, не могли начать стычку с толпой из нескольких тысяч человек.

Внезапно раздался мощный крик.

– Этот негодяй хочет смыться! Держи лживого предателя! Хватай эту свинью!

Король, которого, несмотря на показную беззаботность, охватил ужас, действительно приказал подвести шесть карет для себя, своей семьи и некоторых доверенных людей. Наконец-то он решил отправиться со своими близкими в безопасное место.

Но рассвирепевшая толпа углядела повозки и разнесла их в пух и прах; забитые чуть не до смерти кучера валялись во дворе. Слуга Марии-Антуанетты передал и моей госпоже приказ к бегству; но, узнав о разгроме, она испуганно сказала:

– Представь себе, Жюльенна, мы могли бы сидеть в этих каретах. Эти чертовки сделали бы из нас котлету.

Наконец появилась Национальная гвардия во главе с генералом Лафайетом. Он быстро навел порядок и, несмотря на поздний час, явился к королю.

Генерал взял на себя ответственность за жизнь короля и его семьи. Дошло даже до потасовок между национальными гвардейцами и личной охраной короля, с одной стороны, и вооруженными «делегатами парижского народа» – с другой, причем не нужно забывать, что среди них половина были мужчины, переодетые женщинами. Некоторых членов личной охраны короля при этом зарезали. Это была ночь ужасов, но самое страшное было еще впереди.

В два часа утра королева, совершенно обессиленная физически и морально, отправилась в постель. Перед ее покоями встала личная охрана, а некоторые придворные дамы – среди них и мадам Франсина дю Плесси, которая снова была на ногах – уселись в спальне Марии-Антуанетты.

Около пяти часов утра дамы вскочили, напуганные. Они услышали крики и выстрелы. Охрана королевы по ошибке застрелила двоих демонстрантов.

Разбушевавшаяся толпа стала штурмовать дворец. Мадам Франсина разбудила совершенно обессиленную королеву, а другая придворная дама осторожно открыла двери покоев. От того, что она там увидела, она едва не упала в обморок. Лейб-гвардеец прикладом ружья отбивался от нескольких бандитов, которые хотели заколоть его кинжалами. Голова у него была в крови; услышав, как отворилась дверь, он обернулся и крикнул:

– Спасайте королеву, мадам. Они хотят меня убить.

Придворная дама поспешно захлопнула дверь и кинулась в спальню королевы.

– Вставайте, мадам! – закричала она как безумная, – бегите к королю.

Мария-Антуанетта в одной ночной рубашке побежала к двери с «глазком», что вела к покоям короля. Но дверь была заперта, королева и ее дамы колотили в нее, пока их не услышал слуга. Вскоре появился Людовик, а потом и мадам Франсина, которая обходными путями привела королевских детей.

Все, в том числе и граф Аксель фон Ферзен, стояли в покоях Людовика, прижавшись друг к другу, как бы ища утешения.

– Мадам, теперь вандалы собираются разбить большое хрустальное зеркало на лестнице, – сказал граф Ферзен бледной как смерть сестре короля.

Месье де Прованс, брат короля, попытался успокоить свою супругу. Дамы Аделаида и Виктория стояли, застыв как статуи. И несколько министров, на свое несчастье, находившихся в это время у короля, казалось, от страха остолбенели и, как и все остальные, ждали, что скажет король.

Из коридора раздавались злобные угрозы, вопли боли и предсмертные крики. Слышался звон клинков и ружейные выстрелы.

Глава шестьдесят шестая

Толпа пробилась во дворец, и лейб-гвардейцы с солдатами Национальной гвардии вынуждены были защищать жизнь короля и его семьи. Многие лейб-гвардейцы при этом лишились жизни. Мой любимый Жюльен вышел живым из схватки, а вот национальные гвардейцы, можно сказать, вступали в борьбу не слишком охотно. Было видно, что Мария-Антуанетта их симпатией не пользовалась.

Лишь ближе к полудню появился генерал Лафайет. Он провел ночь в гостинице недалеко от дворца.

– Просто непонятно, – насмешливо заметила мадам дю Плесси, – мы тут чуть не умираем, а для господина генерала его ночной покой – святое. Можно было бы ожидать, что в такую ночь он истребит безумие и позаботится о порядке, как его обязывает долг, черт возьми.

Присутствие Лафайета существенно подняло боевой дух, и вскоре его солдатам удалось протиснуться между дверью с глазком и нападавшими, которые только что намеревались выломать дверь.

Вдруг послышался крик:

– Королеву на балкон.

Людовик XVI собрался с духом и вышел, ведя за руку дофина, на большой балкон и показался толпе, кричавшей:

– Королеву! Королеву! Мы хотим видеть королеву!

Людовик с сыном вернулись во дворец.

Мадам дю Плесси накинула на Марию-Антуанетту, пеньюар в бело-желтую полоску. В таком виде королева и вышла на балкон и стояла там одна перед готовой на все бандой убийц. Я очень восхищалась ею в этот момент.

– А, вот и ты, проклятая шлюха. Мы хотим твоей головы, ты, австрийская свинья, – доносились до Марии-Антуанетты пронзительные крики, иногда перемежавшиеся выкриками:

– Да здравствует герцог Орлеанский!

Всем на удивление, Мария-Антуанетта не дрогнула перед грязными оскорблениями. С неподражаемым достоинством она приветствовала толпу глубоким реверансом. Потом она стояла совершенно спокойно, сохраняя королевскую осанку.

– Это действительно похоже на чудо, – говорила потом моя госпожа, – что подлые преступники не стали стрелять в королеву и даже не бросили ей в голову ни одного камня.

Казалось, будто Мария-Антуанетта силой своего духа обуздала толпу убийц.

Никто не знает, сколько бы еще продлилось это чудо, пока не полетел бы первый кирпич; но неожиданно рядом с королевой показался маркиз де Лафайет и поцеловал ей руку.

И тут многие хулиганы и рыночные торговки действительно вдруг закричали «Да здравствует королева!». Этим воспользовался Лафайет, чтобы быстро увести Марию-Антуанетту во дворец.

Вскоре после этого толпа закричала: «В Париж, в Париж. Король должен ехать в Париж». Требовательные крики становились все громче и после короткого совещания с несколькими министрами, случайно оказавшимися рядом, и с генералом Лафайетом, Людовик XVI вышел снова на балкон дворца и крикнул:

– Я согласен. Если вы хотите, дети мои, чтобы я последовал за вами в Париж, то я вам подчиняюсь. Но при одном условии: я ни на миг не расстанусь с женой и детьми.

Орда шумно выразила свое согласие.

– Боже мой, – недоуменно сказала мадам Франсина, – это ведь означает безусловную капитуляцию перед плебеями. Теперь он уже будет не король, а заложник парижской черни.

Король и его семья должны были поселиться во дворце Тюильри. Это примерно в одиннадцати милях от Версаля и в центре столицы.

Впереди шагала Национальная гвардия, затем ехали пятьдесят повозок, груженных зерном: все запасы муки и зерна из Версаля. В заключение следовали кареты королевской семьи, подвергавшиеся оскорблениям своего «эскорта», состоявшего из рыночных торговок, шлюх и прочего сброда. Теперь все уже были пьяны почти до беспамятства.

По обеим сторонам дороги, идущей под уклон в сторону Парижа, простирались леса, листва уже пожелтела. Стоял прекрасный осенний день: небо походило на натянутый купол из голубого шелка, ветра почти не было. Дикие вопли пьяной толпы и тишина природы составляли резкий контраст. Все напоминало карикатуру «Король едет в путешествие», смешанную с шабашом ведьм и церковной процессией.

Я сидела в той карете, где мадам дю Плесси одной рукой обнимала перепуганную насмерть мадам Рояль, а другой – дофина, который вообще не понимал, что вокруг него, собственно, происходит.

Многочисленные деревенские жители стояли по сторонам дороги и пялились на эту абсурдную процессию. За каретами с королевской семьей следовали несчастные телохранители короля и фландрский полк. Следующими в процессии были кареты с сотнями делегатов Национального собрания, также переезжавшими в Париж, и в самом конце громыхали повозки с придворными. Последние испуганно прижимали к себе свои пожитки: мешки, в которых они поспешно засунули парики, обувь и одежду, а также шкатулки с косметикой и украшениями.

Возле Севра мы пересекли Сену. Когда мы наконец добрались до границы Парижа, уже опустились сумерки. Более семи часов прошло с того времени, как мы поспешно покинули Версаль. Все страдали от голода и прежде всего от жажды, особенно маленький дофин.

Зеваки на обочине дороги воспринимали все как развлечение и подзадоривали солдат, чтобы те стреляли в воздух. Нередко выстрелы попадали не вверх, а в бок и в карету короля.

На лице королевы отчетливо можно было прочитать гнев.

«Разве этим унизительным спектаклем она не обязана своему супругу, который отказался в свое время расстрелять зачинщиков и, с другой стороны, по глупости не покинул страну, когда еще было время?» – так я писала своей матери и отчиму в Планси два дня спустя.

Как же наивен, если не сказать более резко, был Людовик, чтобы доверить себя и своих близких этим бестиям?