Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Глава восемьдесят третья

– В этом году король и Мария-Антуанетта снова хотят праздновать Пасху в Сен-Клу, – с облегчением сказала мадам Франсина. – Хотя никому из них не до праздника, но оба хотят уехать из этого ужасного Парижа.

Большую часть слуг послали вперед, чтобы подготовить замок для проживания. Снова в дорожные сундуки упаковывали неимоверное количество платьев, посуды и бокалов. И я тоже целыми днями занималась тем, что собирала вещи графини.

В день перед отъездом король посетил дворцовую капеллу в Тюильри и велел, чтобы его причастил священник, который еще не приносил клятву на новой конституции.

Дворцовые шпионы немедленно сообщили Национальному собранию об этом «неслыханном нарушении слова» королем; мгновенно эта весть разнеслась по всем политическим клубам и рабочим кварталам на окраине Парижа. Кипя от гнева, толпы устремились на улицы.

На следующий день, в Вербное воскресенье, повсюду в городе висели плакаты, на которых верховного слугу общества обвиняли в вероломном нарушении закона.

– Вооруженная чернь скопилась на площади Карусели напротив Тюильри. Что нам теперь делать, сир? – испуганно спросила королева своего супруга.

Ее обычно столь не любящий принимать решения супруг решил быстро и без раздумий:

– Мы игнорируем чернь и едем, как запланировано, в Сен-Клу, мадам.

Во дворе Тюильри король, королева, дофин и мадам Рояль сели в свою карету. Они чувствовали себя под охраной генерала Лафайета, он с отрядом конницы собирался сопровождать королевскую семью по пути во дворец Сен-Клу. Кавалеристы встали по бокам, защищая королевскую карету, и процессия приготовилась двинуться в путь. Тут толпа громко закричала и стала бросать в лицо пассажирам кареты непристойные прозвища. Мадам дю Плесси зажала руками уши своему маленькому питомцу, чтобы ребенок не слышал похабные слова. Позже она сказала:

– Я и не предполагала, что в нашем прекрасном французском языке есть такие гнусности.

Король побелел как стена, королева была близка к обмороку. Перед каретой бушевал народ, но нельзя было допустить, чтобы по вине короля пролилась хоть капля крови. И конечно, выказывать страх перед сорвавшейся с привязи сворой.

– Огромная свинья, глупый аристократ, собака, ты не годишься в короли, долой, мы хотим Орлеанского. Орлеанский должен стать королем, да здравствует герцог Орлеанский, – можно было расслышать в криках толпы.

Вместо того чтобы двинуться на толпу и освободить дорогу для кареты, кавалеристы генерала Лафайета позволили себе заразиться истерией черни. Некоторые солдаты даже отважились сунуть головы в окно кареты и закричали на короля:

– Ты больше не король! Ты – всего лишь общественный чиновник.

– Да к тому же тебе еще чертовски переплачивают! – заорал еще один.

Но потом началось кое-что похуже: некоторые вытащили сабли и схватили обоих кучеров, другие накинулись на дворцовых слуг, которые из любопытства праздно стояли во дворе, и стали обзывать их бесполезным сбродом.

Король все еще храбро боролся с тошнотой, но старался сохранить достоинство, или то, что от него осталось, и энергичным голосом требовал, чтобы национальные гвардейцы наконец открыли ворота и дали ему возможность продолжить путь.

В ответ раздался презрительный издевательский хохот солдат.

– Ты нам вообще ничего не можешь больше приказывать, ты, жирный тюфяк, – завопил один и угрожающе замахнулся саблей.

Генерал Лафайет также утратил всякий авторитет. Когда он прерывающимся голосом выкрикнул приказ, они насмеялись и над ним, героем американской войны за свободу.

Из-за беспомощности генерал совершил ошибку, попросив солдат послушаться его, но они обнаглели еще больше. Когда Лафайет пригрозил, что уйдет в отставку, ему в ответ раздались циничные аплодисменты. Толпа за воротами от души радовалась унижению королевской семьи и генерала.

Как по сигналу, один национальный гвардеец вдруг поскакал галопом на карету и, размахивая обнаженной саблей перед окном, за которым сидел Людовик, завопил:

– Ты, жалкий нарушитель закона, ты скрываешь попов, которые не дали клятву.

– Недостойный парень, – спокойно ответил на это Людовик XVI, который между тем снова пришел в себя, – кто ты такой, что осмеливаешься тут судить о моей совести?

Тот, к кому он обратился, был так ошеломлен, что не смог на это ничего ответить и удалился.

Больше двух часов продолжался этот недостойный спектакль, и было настоящим чудом, что король и Мария-Антуанетта сдерживались. Солдаты Лафайета отказывались подчиняться как генералу, так и другим верным королю гвардейским офицерам.

Гвардейцев, казалось, опьянило их собственное мужество и вульгарные крики возбужденной толпы перед воротами замка. Счастливый случай, что они не пустили вход кулаки против до смерти испуганных пассажиров в карете.

Позже, когда этот кошмар закончился, мадам Франсина призналась мне, что чувствовала даже не страх, а скорее гнев по отношению к этим людям.

Еще опаснее было бы, по моему мнению, если бы солдаты отворили ворота. Тогда король и его семья оказались бы беспомощны перед гневом обезумевших парижан.

Мне кажется, я помню, что видела некоторых национальных гвардейцев, проливающих слезы из-за такого позорного происшествия. Но их было слишком мало, чтобы они могли что-нибудь изменить.

«Более чем через два часа уже нельзя было ожидать от дофина, что он усидит в карете, окруженной взбунтовавшимися солдатами, которые издевались и угрожали ему, родителям, его тете и его сестре. В любой момент у маленького мальчика, который ничего не понимал в происходящем, мог случиться нервный срыв, да и королева была недалека от истерического приступа», – писала позже моя госпожа своим родственникам на юге страны.

Король понял, что на помощь ему никто не придет: ни городская администрация, и пальцем не пошевелившая против бунта в центре Парижа, ни Национальное собрание, которое лучше притворится глухим, ни верные королю солдаты. Глубоко униженный монарх дал приказ кучерам развернуться. В Сен-Клу он решил не ехать.

«Сопровождаемая Национальной гвардией до дворца карета подъехала к парадному входу, – продолжала моя госпожа в своем отчете брату. – Едва пассажиры – члены королевской семьи, гувернантка детей (моя скромная особа), ее камеристка, демуазель Берто, и один слуга вышли из кареты, как их окружили гвардейцы и грубо потеснили.

Один из подлых парней положил мне на талию свою левую лапу и попытался меня поцеловать. Я мгновенно ткнула ему в ребра локтем, потом слегка повернулась и влепила ему меткую оглушительную оплеуху.

– Лапы прочь, ты, дерьмо, – прошипела я, – или я двину тебе по твоим гнилым яйцам.

Другие солдаты расхохотались, и я поспешила ретироваться. Только я успела проскользнуть в здание вслед за слугой, как дверь захлопнулась. Я еще только услышала, как мне вслед ошеломленный национальный гвардеец крикнул:

– Дрянь паршивая. Пусть тебя жирный кабан поимеет.

Он, конечно, имел в виду короля.

Эта Страстная неделя навсегда останется у меня в памяти. Теперь и самому неисправимому оптимисту должно было быть ясно, как опасно для жизни стало пребывание в Тюильри.

Защита Лафайета не стоила ни су: самые низшие чины могли пошатнуть его авторитет, и поддержка Мирабо не считалась».

– Теперь господствует только чернь. – Франсина дю Плесси была убита, когда я снова распаковывала ее сундуки с одеждой. К этому же добавилось еще одно событие, о котором писали все газеты.

В одной из самых своеобразных, но и самых красивых церквей Парижа хранились мощи святой Женевьевы, покровительницы города, которые верующие веками почитали как реликвию. Церковь Сент-Этьенн-дю Мон была местом паломничества и поклонения тысяч людей, которые просили святую о помощи.

Церковь была полна пожертвований. И я после счастливого рождения моего сына пожертвовала святой Женевьеве толстую свечу.

И именно покой этой любимой святой города нарушили довольно некрасивым образом. Осквернители могил проникли в храм, опустошили каменный саркофаг святой и выбросили мощи в Сену. Я никогда не была слишком набожной, но восприняла это как осквернение.

Только один указательный палец святой злодеи не заметили; он остался лежать возле разрушенного саркофага. Тот сустав служил будущим пилигримам, которые быстро появились снова после окончания революции, целью паломничества, и хранится он сейчас в роскошно украшенном реликварии.

Нас всех волновал теперь один вопрос: когда парижская чернь начнет штурм Тюильри? В Версале это сброду тоже удалось. Каждый день мог стать для Людовика XVI и Марии-Антуанетты последним.

Когда в свое время отменили личную охрану короля и заменили ее Национальной гвардией, моего любимого Жюльена взяла к себе моя госпожа.

С недавнего времени он снова состоял на службе у короля, будто бы как слуга, в действительности же как «чрезвычайный телохранитель».

На расспросы Жюльен признался, что его «дядя», месье Пьер Лагранж, пустил в ход свои связи с известными депутатами Национального собрания, и специально для него создали такое место. Папаша Сигонье был человеком удивительным. Однажды я беседовала со стариком, который как всегда был в своей енотовой шапке на голове, как будто в ней родился, о епископе Отенском, Шарле Морисе, герцоге Талейран-Перигорском, князе Беневентском. Священнику было теперь тридцать семь лет, он происходил из влиятельной и состоятельной семьи и совершал мессу год назад на Марсовом поле в память о штурме Бастилии.

– Я довольно хорошо знаю этого господина, – поведал мне папаша Сигонье, – он красивый мужчина, имеет успех у дам. Он очарователен, очень умен и хорошо образован. Но я не знаю ни одного священнослужителя, верующего меньше, чем он. Насколько мне известно, он даже отрицает существование Бога и, как я выяснил, вскоре закончит карьеру церковнослужителя и будет заниматься только политикой, причем на стороне революционеров.

– Я потрясена вашими знаниями, дядюшка, – ответила я. – Если вас послушать, то можно подумать, будто собор Парижской Богоматери – ваша личная часовня, а все относящиеся к ней каноники – домашние капелланы. Откуда только у вас такие связи?

– Приобрел за долгую жизнь, моя дорогая. Я знаком с высокими священниками, аристократами, художниками, офицерами, богатыми горожанами, с целой кучей бандитов, но также и с революционерами.

Последнее не было для меня новостью, я знала о его знакомстве с Жоржем Дантоном.

Глава восемьдесят четвертая

Генерал снова стал хозяином положения. Но надолго ли? Никто не чувствовал себя в безопасности, хотя стражу на первом этаже удвоили.

Вскоре после Пасхи я спросила мою госпожу, отчего король так долго не решается предпринять соответствующие меры. Неужели он не боится? Франсина дю Плесси испытующе поглядела на меня и доверительно положила мне руку на плечо.

– Милая Жюльенна, по мне, так можете называть это храбростью. Некоторые назовут это безответственностью по отношению к семье, а другие скажут, что это бесконечная глупость. Но лояльным подданным пристало приписывать королю мужество. – И мадам подмигнула мне.

Никто из национальных гвардейцев ничего и не подумал, когда 20 июня 1791 года в восемь часов вечера женщина с двумя девочками за руку – старшая, вероятно, лет двенадцати, а младшая примерно лет пяти, вышла из двери покоев герцога де Вилеквера во двор замка. Герцог одним из первых бежал за границу. С тех пор его комнаты во дворце пустовали. Так зачем их охранять?

Кто заподозрил бы в этой женщине мадам Франсину дю Плесси? И кому бы пришла в голову мысль, что маленькая девочка в действительности переодетый наследник престола? Вблизи стояло несколько наемных экипажей, дожидавшихся клиентов. Женщина уверенным шагом прошла через открытые ворота дворца, мимо равнодушных стражей.

Держа детей за руки, она не спеша подошла к каретам, весело разговаривая при этом со старшей девочкой, и направилась к несколько обветшавшей повозке, на козлах которой сидел высокий кучер, рассказывавший анекдоты своим товарищам; мужчины шумно смеялись. Он небрежно поигрывал кнутом, пока женщина с дочерьми садилась в экипаж.

Упряжка медленно тронулась, и кучер, который был не кто иной, как граф фон Ферзен, неторопливо направил повозку в сторону Сены и поехал вдоль набережной. Через полчаса он остановился с другой стороны дворца на улице Сен-Оноре, чтобы принять еще пассажиров.

Незадолго до двенадцати другая женщина, закутанная в темную накидку и в белом чепце горничной, покинула дворец. И она тоже подошла к карете. Если ее и увидел какой-нибудь солдат, то не обратил на нее внимания. Никто не предполагал, что под нарядом служанки скрывается сестра короля.

Герцог Коиньи, высокий толстый господин, служил придворным у короля, и его служба заканчивалась обычно после полуночи. Поэтому ни один гвардеец не обернулся, когда полный мужчина в парике, какой носил Коиньи, покинул здание, во дворе неуклюже наклонился, чтобы застегнуть пряжку башмака, потом, кряхтя, снова выпрямился, вышел на улицу и также взобрался в ожидавшую карету. Никто не понял, что этот господин король. Теперь все пятеро сидели в карете и радовались, что план фон Ферзена пока удавался.

Карета остановилась. Один солдат, который внимательно наблюдал за улицей, конечно, обратил внимание на странное поведение кучера. Он, по крайней мере оглянулся. Было все-таки странно, что все эти люди ждали в одной карете.

Но никто не давал охране приказа наблюдать и за прилегающей улицей, а солдат принципиально делает лишь то, что ему приказывают.

Наконец появился последний пассажир. На женщине было простое темное платье и легкий черный плащ, черная шляпа, широкие поля которой скрывали ее лицо, известное каждому французу. Это было очень кстати, потому что карета стояла под самым фонарем.

Наемный кучер дал знак лошадям трогаться, и карета медленно двинулась. На улицах Парижа в это время прохожих почти не было, однако граф Ферзен избегал широких бульваров и ехал по узким улочкам.

В два часа утра беглецы достигли Бонди, что для Марии-Антуанетты означало прощание с ее возлюбленным. Огромная тяжело нагруженная берлина стояла для эмигрантов наготове. Трое телохранителей в желтых ливреях также ждали тут. Один из них был Жюльен, двух других осмотрительный швед «позаимствовал» у своего друга.

И были две камеристки для королевских детей, одной из них была я, но мы должны были ехать в отдельном экипаже, так как в большой карете при всем желании места больше не осталось.

Путь монарха, как предполагалось, лежал через Мо, Шантри и Шалон до Понт-Сом-Весля. По плану фон Ферзена короля здесь должен был ждать отряд гусар Булье под командой герцога де Шуазёля. Эти всадники провели бы Людовика через Орбеваль, Сен-Менеуль, Клермон, Варенн, Вердун, Музэ, Стэнэ до конечного пункта Монмеди. В каждом из этих мест другие кавалеристы присоединялись бы к гусарам.

«Так его величество будет защищен на все случаи», – думал швед, полный уверенности, когда разрабатывал план.

Альфа и омега плана было точное расписание. Только с маленькими событиями, не предусмотренными в плане, можно было бы справиться. Перед началом предприятия – слова «бегство» избегали – королева успокоила всех участников:

– Месье де Ферзен учел точное время успешного бегства графини фон Корф. Он велел солдатам Булье предоставить точный отчет о состоянии дорог и, кроме того, узнал, как получить сменных лошадей.

После обеда, вскоре после смены лошадей, гусары должны были встретиться с королем в Понт-Сом-Весль. Если бы этого не произошло, это означало бы, что случилось что-то, тогда они ждали бы новых приказов.

Путешественники пребывали в замечательном настроении; все наслаждались великолепной поездкой на рассвете.

– Кажется, будто вдыхаешь сладкий дух свободы, – обратилась я к своей юной соседке, некой демуазель Анжелике. Сельская идиллия после серых камней Парижа казалась нам раем. Но главное была свобода, ожидавшая нас.

– А заметили уже наше бегство? – спросила меня демуазель.

– Не думаю, пройдет по крайней мере еще час, пока они заметят, что птички покинули гнездо.

И мы обе засмеялись.

Глава восемьдесят пятая

Мы сделали короткую остановку, чтобы сменить лошадей.

– Минуем Шалон, и тогда нам можно больше не бояться. – Король облегченно рассмеялся.

– Ах, как прекрасно, мадемуазель, – радовалась маленькая горничная. – Его величество снова весел.

Королева, напротив, лишь выдавила из себя вымученную улыбку.

Тяжелая и совершенно перегруженная берлина тряслась по ухабистым дорогам. Как только мы подъезжали к возвышенности, все путники покидали свои кареты, чтобы лошадям было легче их тащить.

А нам с демуазель Анжеликой было удобнее; я чувствовала себя счастливой на козлах, горничная мадам Елизаветы сидела рядом со мной. В последний раз я правила лошадью в Планси; и, к счастью, еще не разучилась.

Мы обе выглядели как крестьянки, едущие на базар. В наших корзинах и мешках были дрова, свекла и яйца, на тот случай, если бы мы наткнулись на проверку. Я только волновалась, как бы по моим рукам не увидели, что я давно уже не занималась крестьянским трудом. При каждой остановке я зарывала пальцы в землю и надеялась, что корка грязи выглядит естественно.

– Хотел бы я увидеть лицо Лафайета, когда он узнает, что мы улизнули. И я думаю о нашем брате, – заметил король и напомнил, таким образом, о графе Прованском, который бежал прошлой ночью.

– Ах, что такое? – услышала я голос демуазель Анжелики. Она сменила меня на козлах, и я как раз немного задремала, потому что дорога была относительно ровная.

Наш легкий одноконный экипаж вдруг резко остановился, и моя юная спутница спрыгнула с повозки. Я быстро последовала за ней. Карета короля врезалась в каменную стену моста. Одно колесо сломалось, упряжь порвалась, и две лошади рухнули на землю.

– Надеюсь, животные не переломали ноги. – Я была очень озабочена. – Здесь нигде поблизости нет почтовой станции, где мы могли бы взять новых лошадей.

К счастью, лошади не пострадали, но ремонт берлины продолжался больше часа, что означало существенную задержку по расписанию Ферзена. Пассажиры, кроме того, привлекали ненужное внимание.

– Деревенские рады, что наконец в их скучной жизни что-то происходит, – успокоила я госпожу, которая нервно расхаживала рядом.

– Теперь у короля, Марии-Антуанетты и Елизаветы впервые появилась возможность сыграть на публике свои роли камергера, гувернантки и камеристки, – шепнула мне мадам Франсина, – а я сейчас буду изображать русскую графиню.

Все получилось просто отлично. Тем не менее все вздохнули с облегчением, когда после полудня поездка продолжилась.

С большим опозданием мы прибыли бы на свидание с гусарами в городе Понт-Сом-Весль.

Но эта остановка была началом конца. Герцог Шуазёль уже нетерпеливо ждал короля, и глупый случай распорядился так, что крестьяне местечка думали, будто солдаты здесь по приказу их землевладельца, чтобы собрать долги за землю. Вооружившись разными сельскохозяйственными орудиями, они пошли на гусар.

– Убирайтесь к черту, проклятые монархисты! – кричали они, и герцог попытался прогнать возмущенную толпу. Но безуспешно.

Герцог предположил, что планы бегства изменились, и решил отойти и ждать новых приказов. Он послал курьеров в Орбеваль, Сен-Менеуль, а также в Клермон, чтобы сообщить всем отрядам гусар, что король сегодня не появится и им не нужно больше ждать.

Берлина Людовика и наш одноконный экипаж около пяти часов пополудни заехали в Шалон, поскольку предстояла смена лошадей. Станционного почтмейстера заинтересовала берлина, и он заглянул внутрь прежде, чем ему смогли помешать. От страха у меня чуть не остановилось сердце, когда мужчина обернулся и я взглянула в его глаза.

Совершенно определенно почтмейстер узнал короля. Но он не стал поднимать панику и не задал никаких вопросов, а велел своим конюшим запрячь свежих лошадей, пожелал господам доброго пути и помахал вслед.

В следующие часы настроение у всех было подавленное. Что будет, если почтмейстер все-таки узнал Людовика?

– Так везти просто не может, – испуганно сказала демуазель Анжелина, – спорим, что этот человек натравит на нас Национальную гвардию.

– Боже мой, прекратите, дорогая! – вскрикнула я, – столько планировали, столько готовились, столько трудов. И все напрасно?

К счастью, Анжелика ошиблась. Никакого преследования видно не было.

Через полтора часа мы достигли Понт-Сом-Весль, и король выглянул из окна кареты. Гусар видно не было, но зато присутствовали вооруженные до зубов крестьянские олухи, недоверчиво пялившиеся на обе повозки.

– Что-то тут, очевидно, не так. Где, черт его побери, торчит этот герцог де Шуазёль со своими кавалеристами? – бормотал Людовик.

– Нам ждать герцога, сир? – недоуменно спросила королева своего растерявшегося супруга. Но Людовик не отважился принять решение.

– После смены лошадей мы должны были бы тотчас ехать дальше. Я думаю, в следующем месте мы найдем эскорт, – высказалась мадам Франсина, и король согласился с ней.

Я бы сначала спросила этих крестьян, что тут произошло, почему они так вооружились. Но королева приказала:

– Никто не должен разговаривать с ними. Они вооружены. Может, они хотят нас ограбить.

Я предпочла промолчать.