Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Глава восьмидесятая

Королева даже боялась брата короля. Во время одной прогулки по великолепным садам Сен-Клу она доверилась моей госпоже:

– Если эмигранты добьются успеха, то они будут пользоваться тут большим авторитетом. Я совсем не доверяю своему шурину Артуа.

Но король хотел только одного – покоя.

Национальное собрание выделило тридцать миллионов ливров королевскому дому на содержание двора – сумма, которой никак не хватало. Королева с некоторых пор поддалась своей давней привычке пригоршнями тратить деньги.

Сегодня я думаю, что этот порыв шел изнутри и говорил, что недолго ей осталось наслаждаться жизнью.

У графа Мирабо появилась новая идея.

– Ваше величество, вы должны основать собственную партию и стать политиком. Если бы вы собрали вокруг себя достаточно сторонников, сир, вы могли бы покинуть Париж и руководить из другого места, которое вам по душе.

– Разве это не привело бы к гражданской войне? – спросил графа Людовик. Тот не мог совсем исключить такую возможность. Таким образом, для Людовика с этим планом было сразу покончено.

Мария-Антуанетта отправила письмо графу Мерси:

«Только бегство еще могло бы спасти жизнь королю и его семье».

Мадам дю Плесси она признавалась:

– Теперь я даже готова вступить в переговоры с графом д'Артуа.

У нее, собственно, уже имелся план бегства, и она обсуждала его со своими придворными дамами мадам Турнель, мадам Кампан и мадам дю Плесси.

– Я считаю побег из Сен-Клу самым лучшим. Здесь гораздо меньше солдат, чем в Париже, где мы практически живем у всех на виду.

План был простой, а поэтому выполнимый. Людовик должен был покинуть замок, конечно, в сопровождении адъютанта генерала Лафайета, а также двух шталмейстеров и двух пажей. Королева и дети покинули бы Сен-Клу с мадам дю Плесси под защитой двух офицеров. Принцесса Елизавета отправилась бы совсем одна. Она была ловкая и смелая.

Даже уже назначили день побега. Он должен был состояться в четыре часа пополудни. Это то время, когда король обычно совершает прогулку в парке Сен-Клу.

– Великолепно, – ликовала мадам Турнель. – Вас хватятся лишь с наступлением темноты. Только после поисков стража забьет тревогу. Но вы все уже будете далеко.

– Да, к тому времени мы должны будем проехать уже семь километров, – согласилась радостно возбужденная Мария-Антуанетта, – до маленького леска, где будет спрятана большая дорожная карета.

И что должно произойти с офицерами Лафайета, тоже уже знали: их подкупят, а в случае необходимости заставят замолчать.

– Это все совершенно правильно, – заметила мадам Кампан, – наша конституция ведь считает свободу каждого отдельного индивидуума данной от природы, разве не должно это распространяться на коронованных особ?

– В спальне короля оставят письмо, адресованное Национальному собранию, – продолжала королева заговорщицким тоном, – в котором мой супруг изложит причины нашего отъезда. Слово «бегство» король никогда бы не стал употреблять.

– Этот план несравнимо более умный, – сказала моя госпожа, – его ведь и разработал умный человек, а именно граф Аксель фон Ферзен.

Мария-Антуанетта витала в облаках. Она быстро отправилась к Людовику – и пережила ужасное разочарование. Ее супруг решительно отклонил план.

– Есть вероятность, что придется пожертвовать парой офицеров Национальной гвардии, и это останавливает его величество, – сообщила Мария-Антуанетта, совершенно раздавленная, своей первой придворной даме мадам Кампан. Но королева еще не хотела сдаваться. Слишком ее манила свобода. Она лично обратилась к генералу Лафайету, который уже часто давал понять о своей готовности закрыть глаза на возможное бегство короля.

Генерал велел сообщить о своем прибытии королю и хотел поговорить с ним о плане. Но тот буквально вышвырнул его, да еще и крикнул вслед:

– Позаботьтесь лучше о своем собственном дерьме.

Мария-Антуанетта была глубоко оскорблена тем, что король просто не обратил внимания на ее желания. И все-таки она твердо придерживалась своего решения бежать.

Она на всякий случай готовилась к отъезду.

– Я, как мать, обязана сделать это ради своих детей, – сказала она старшей гувернантке. Она знала, что графиня Франсина дю Плесси полностью на ее стороне.

Для моей госпожи недавно прибыл пакет из родового замка Плесси в Арси-сюр-Обе, в котором было также толстое письмо священника из замка, в нем мадам Франсине сообщалось обо всем, что достойно ее внимания. Старый господин писал о нескольких неприятных случаях с непокорными крестьянами, об одном анонимном письме с угрозой отравить колодец в замке; но он сообщал и о приятных случаях, например, о демонстрации солидарности крестьян и рабочих из Арси-сюр-Оба, Планси и других деревень, относящихся к графству. Еще одно послание было от аббата Флорана.

Мадам Франсина протянула мне письмо, в котором изящным почерком старый священник сообщал о моем сыне следующее:

«И я хотел бы всеподданнейше сообщить моей милостивой госпоже, графине дю Плесси, что известный мальчик растет и процветает нам всем на радость. Он в добром здравии и при хорошем аппетите, обладает живым темпераментом и большой жаждой знаний, и, кажется, он мягкого душевного склада».

При чтении этих строк от умиления и радости от слов аббата о моем маленьком Жаке слезы выступили у меня на глазах. Я часто сомневалась, хорошо ли и правильно ли для него было забрать его от бабушки Бабетты и отдать чужим людям в совершенно новое окружение. Но ребенок был еще маленький, и после недолгих переживаний из-за разлуки с родней мой сын хорошо прижился в замке и рос веселым и здоровым мальчиком среди всех детей, которые там были повсюду.

Что еще я, как мать, могла ему пожелать?

Королева употребила все свое честолюбие, чтобы организовать возможное бегство как можно более приятно.

– Удобство для Марии-Антуанетты, к сожалению, на первом месте, – критиковала моя госпожа. – Она совсем не сознает опасности.

Год назад королева приобрела большой дорожный кофр. В этот монстр она отправила теперь все, что хотела: предметы туалета, парики, веера, перчатки, посуду и столовые приборы.

– Представь себе, Жюльенна, дорогая, Мария-Антуанетта велела положить туда даже бильярдные кии. И от позолоченных ночных горшков, как ей кажется, она не может отказаться, – необычно резко высказалась графиня.

Этот кофр отправили в условленное место назначения. Там он должен был ждать, пока король не возьмет его с собой дальше, за границу. С одеждой намеревались поступить так же.

– Мне становится страшно при одной мысли об этом втором чудовище, которое Мария-Антуанетта так же набьет ненужным хламом, как и первый, – бормотала графиня. – Если бы мне нужно было спешно бежать, я, конечно, не стала бы обременять себя всем этим ненужным барахлом.

Королева захотела непременно снабдить себя и своих детей новой одеждой.

– В конце концов, мы же не хотим предстать за границей как нищие, – защищалась она.

Уже снова вернулись в Тюильри, а там было много шпионов Национального собрания, и новая одежда могла вызвать подозрение.

– Ко всем несчастьям, здесь есть еще и камеристка королевы, демуазель Рошеретта, которая была известна как фанатичная сторонница революции, – сказала мадам Кампан.

Об этом свидетельствовало и то, что королева не могла уволить эту женщину, хотя и знала о ее шпионской деятельности.

Мария-Антуанетта поручила мадам Кампан приобрести новый гардероб. Та, переодевшись, покинула дворец и посетила разных портных в городе. Каждой из них она давала всего по несколько заказов, чтобы не вызвать подозрений. Огромный кофр с платьем она отправила потом в Аррас к одной родственнице. Та дама должна была, когда потребуется, уехать с ним в Брюссель и ждать там дальнейших указаний.

Мне оставалось только качать головой при виде такого общего безрассудства. Когда я думала о том, сколько людей уже теперь знают о запланированном побеге, мне становилось плохо. Кроме того, это стоило времени – а его становилось все меньше.

Будь я на месте Марии-Антуанетты, я бы постаралась обеспечить всех неприметной одеждой: лучше всего – как у рабочих или крестьян. Этот слой населения был вне подозрения, и их оставили бы в покое. Потом я повесила бы каждому узелок через плечо, взяла бы своих детей за руки и на повозке, запряженной ослом, обходными путями исчезла бы из Франции и предоставила бы ее славной революции. Но я же была не королева, а всего лишь простая камеристка.

– Я много раз пыталась обратить внимание королевы на неразумность ее действий, и, кстати, вместе с графом фон Ферзеном, – сказала моя госпожа.

Граф Аксель говорил:

– Мадам, подумайте, пожалуйста, вы ведь отправляетесь не в развлекательное путешествие, а в эмиграцию.

Тут она ему немилостиво ответила:

– Я знаю, месье. Но я совершенно не понимаю, почему королева Франции должна трястись, как деревенская девка, на телеге.

Самым важным для путешествия теперь был выбор соответствующего экипажа. Но Мария-Антуанетта решила взять не только самую быструю, но и самую просторную карету.

В такой она более двадцати лет назад прибыла из Австрии во Францию, и у нее были об этом очень приятные воспоминания.

Любовник королевы оставил дальнейшие ненужные протесты.

– Я доволен уже тем, что Мария-Антуанетта вообще хочет покинуть эту сумасшедшую страну.

Глава восемьдесят первая

Так как не хотели возбуждать подозрений, все изображали веселье и беззаботность.

Приготовления к побегу продолжались. Теперь королева пожелала иметь в карете кладовую, и настояла на своем. В ней была плитка, чтобы разогревать еду, и стол, который с помощью чуда механики поднимался из пола кареты. Необходимые скамьи для сидения можно было убирать, и под ними скрывалось еще одно хранилище.

– Единственное, чего еще не хватает, – кровати, – сказала, покачав головой, мадам Франсина, – удивительно, что их еще с собой не должны тащить.

– Мне интересно, как они собираются передвигать этого громыхающего монстра, – смеясь, спросила я, – если встретится возвышенность, всем, наверное, придется выходить и помогать ее толкать. Славная картина – и так все незаметно.

Понадобилось бы не меньше шести тягловых лошадей, так велик был груз.

Граф фон Ферзен настаивал на том, чтобы через каждые двадцать пять километров планировали смену лошадей.

– Иначе лошади просто падут от усталости, – сообщил он Марии-Антуанетте. В этом он видел сложность, потому что лошадей по всей стране стало мало, большинство уже попали в котелок.

Аксель фон Ферзен узнал кое-что интересное от одной русской аристократки, некоей графини Корф. Ей удалась проехать от Парижа до границы, и ее ни разу не остановили и не проверили. Сопровождали ее сестра, их дочери и несколько слуг.

– Это похоже на чудо, – удивлялся граф Аксель, – потому что сегодня, когда так много аристократов покидает страну, проверки на дорогах особенно строгие. Обычно очень внимательно изучают каждый документ.

Он обратился к моей госпоже:

– Мне тут пришла в голову одна идея, мадам. Король и его семья могли бы использовать подделанные бумаги этой графини Корф.

Так как их не проверили и не записали, то их никто не знает. Они не должны, конечно, бросаться в глаза. Но это при условии, что мы получим хорошие подделки. Остальные люди, которые хотели бы отправиться с нами в изгнание, могли бы выдать себя за сопровождающих этой благородной дамы.

Графиня согласилась со шведским графом:

– Ну конечно, месье. Я бы сыграла роль графини Корф, король стал бы моим обергофмейстером, а королеву можно было бы нарядить гувернанткой ее собственных детей. Причем было бы разумно переодеть дофина маленькой девочкой. Так бы мы выдали обоих детей как дочерей русской графини. И, наконец, мадам Елизавета стала бы сестрой графини Корф.

Фон Ферзену все больше нравилось его собственное предложение, и он обратился к русскому послу. Тот сразу согласился прийти на помощь:

– Эта комедия доставляет мне чрезвычайное удовольствие, – смеялся аристократ с Невы.

Он связался с французским министром иностранных дел Монмораном и подал заявку на необходимые выездные документы.

– И он их получит, – предсказывал Филипп де Токвиль. – Я знаю обоих господ, к тому же министр иностранных дел обязан послу.

Только король высказал очередное опасение:

– Как только мы приблизимся к границе нашей страны, я должен положиться на армию. Но как я могу это сделать при постоянных бунтах?

– Сир, – успокоила его Мария-Антуанетта, – я думаю, мы можем спокойно довериться защите маркиза де Буийе. Он честный монархист и недавно подавил бунт в Нанси. Я ему сейчас же напишу.

Она направила просьбу упомянутому маркизу, в которой просила его держать свои войска для нее.

Его реакция очень разочаровала королеву. Генерал писал королеве шифром, что он не уверен в лояльности своих людей:

«Они все заражены чумой революции, и я не думаю, что мы сможем положиться на солдат».

Это был суровый удар, и все предприятие показалось очень сомнительным. Но что еще оставалось монарху? Было недопустимо дольше оставаться во Франции.

– День ото дня растет опасность того, что какой-нибудь крестьянский олух в форме застрелит короля, его супругу и дофина. Во время каждой трапезы над королевской семьей нависает дамоклов меч, потому что их могут отравить. – Этого опасалась не только моя госпожа.

Испанский посол был шокирован внешним видом королевы.

– Королева действительно выглядит болезненной, – сказал он графу фон Ферзену. Он и многие при дворе были ошеломлены такой переменой в ней.

Наконец договорились о дате бегства. В марте 1791 года это должно было свершиться. Уже наступила весна, и, возможно, будет хорошая погода.

Однако в феврале уехали тетки короля мадам Аделаида и мадам Виктория. Мадам Софи некоторое время назад умерла. Глупым образом об их побеге стало всем известно. Национальная гвардия преследовала принцесс, им удалось схватить их в Бургундии, хотя у них имелись паспорта, лично подписанные министром иностранных дел. Одиннадцать дней дам держали в заключении.

Потом наконец Национальное собрание под давлением графа Мирабо позволило сестрам покинуть Францию.

Между тем король и Мария-Антуанетта с болью осознали, что во всей Европе у них нет ни одного союзника, готового принять их.

– С одной стороны, монархи других стран безмерно озабочены преобладанием республиканцев в Национальном собрании, но с другой стороны, ослабление Франции им на руку. Поэтому они не спешат помогать Бурбонам вернуться в насиженное гнездышко.

Так видел современное положение дел папаша Сигонье.

– Почему австрийские родственники королевы ничего не делают, чтобы спасти по крайней мере Марию-Антуанетту и детей? – недоуменно спросила я свою госпожу. – Самый могущественный из них, ее брат Леопольд, теперь ведь новый император в Вене. Почему он не вмешается, чтобы помочь семье в трудных обстоятельствах?

– Император Леопольд далек от королевы, – сказала мадам Франсина. – Он никогда не сделает ничего, что противоречит его политическим планам, для этого он слишком холодный и расчетливый. Однако он уже пытался вызволить сестру и зятя, но не потому, что он так любит обоих, а потому, что не может выносить, чтобы чернь усомнилась в Богом данной власти. К сожалению, все его намерения до сих пор терпели крах.

Глава восемьдесят вторая

В парижском пригороде Сен-Антуан снова начались массовые демонстрации. Причиной стал слух, будто король намеревается последовать в изгнание за своими тетками и «похитить» дофина из Франции.

Вблизи находился замок Венсенн, и кто-то высказал безумную мысль, будто Людовик велел прорыть из Тюильри подземный ход в Венсенн, чтобы таким путем сбежать. При этом речь шла о расстоянии в добрых три километра. Все это было просто смехотворно. Национальное собрание решило, что замок Венсенн в дальнейшем будет служить тюрьмой. Рассвирепевшая чернь, по большей части безработные рабочие из парижских предместий, верила, что Венсенн должен стать второй Бастилией; с криками протеста они отправились туда и полностью разнесли здание.

Когда прибыл генерал Лафайет с Национальной гвардией, они уже не оставили камня на камне. Он обнаружил дымящиеся развалины и опьяненных успехом «победителей», которые очень немилостиво восприняли появление Лафайета и с неохотой позволили прогнать себя, злобно протестуя и выкрикивая громкие проклятия.

В последние месяцы образовались контрреволюционные клубы, которые защищали короля. Одна организация особенно запомнилась мне. Она состояла из придворных, которые дали себе имя «Рыцари кинжала».

Рыцари кинжала услышали о событиях в Сен-Антуане, и все ее члены, около четырехсот, отправились спасать своего монарха в Тюильри.

К своему изумлению, они натолкнулись на жестокое сопротивление. Как отважные герои, какими они и были, они начали размахивать клинками. Так как в задачи генерала Лафайета входила и забота о тишине, то ему сообщили о нападении. Он через некоторое время появился и попытался прежде всего уговорить короля, успокоить своих «освободителей» и полностью потерявших голову придворных. Никто не сообщил Людовику о похвальных намерениях Рыцарей кинжала. Национальная гвардия, не тратя времени даром, перешла к действиям, и господа придворные побросали клинки. «Акция по освобождению» закончилась, не успев начаться.

– Жадно, как губка, недовольная толпа впитывает все, каким бы глупым это ни казалось. Но у кого еще есть время и желание на размышление, большинство слишком глупы для этого, – жаловался Жюльен, и я, видит Бог, не могла ему противоречить.

Новая ужасная сплетня гласила, что император Леопольд будто бы велел ввести в Бельгию огромную армию, чтобы наконец нанести французам смертельный удар. А еще Мария-Антуанетта будто бы вступила в любовную связь с генералом Лафайетом. Наивного парня она хотела только использовать для своих собственных злобных целей.

Я своими глазами видела и с полным правом могу утверждать: Мария-Антуанетта к этому времени уже настолько утратила всю привлекательность, что мужчине нужно было бы быть слепым, чтобы влюбиться в нее. Измученная, тощая, седая, подавленная, вся в морщинах от многочисленных забот, она была недалека от нервного срыва.

Еще один слух сообщал, что эмигранты повсюду в мире скупают лучшее оружие, собирают свои армии и вербуют самых жестоких наемников, чтобы таким образом покончить с революционерами.

– Хотел бы Господь, так и было бы, – вздохнула моя госпожа.

– А что делает почтенное Национальное собрание, чтобы облегчить жребий порабощенного народа? – насмешливо спросила я и сама ответила на свой вопрос: – Оно принимает решения.

Одно из них заключалось в том, что монарх должен называться не королем, а верховным слугой общества, дофин был теперь не наследник престола, а первый заместитель верховного слуги общества, и королева называлась теперь матерью первого заместителя верховного слуги общества.

– Ну, это уже большой прогресс для страдающей от нищеты нации, – подтрунивала я. Моя госпожа схватилась от смеха за живот и, отдышавшись, выдохнула:

– Признайся, дорогая, ты просто завидуешь, что тебе не позволено выносить ночной горшок первой камеристки матери первого заместителя верховного слуги общества и супруги верховного слуги общества.

Было так хорошо снова посмеяться от души.

Насколько новшества Национального собрания помогли четвертому сословию, я судить не могла. Однако собрания озлобленных толп никак не прекращались.

Несколько недель все чаще можно было слышать гневный голос на заседаниях Национального собрания. В очень изысканной форме он называл верховного слугу общества тираном. Говорил о деспотизме, непотизе (кумовстве), эгоизме, предательстве и разбазаривании народного достояния, и он принадлежал хорошо выглядевшему адвокату из города Арраса по имени Максимильен Робеспьер. Этот господин был избран президентом радикального «Якобинского клуба». Вместе с Дантоном и Маратом он принадлежал к благотворительному комитету.

Месье Робеспьер устраивал также словесные нападки на католическую церковь, прежде всего на тех священников, которые отказались дать клятву теперешней конституции.

Его друг и единомышленник Марат говорил о примерно двадцати тысячах «вредителей на теле французского народа».

– Робеспьер не боится давить на этих священников. Например, их имена оглашали на улицах. Если кто-то хочет отслужить мессу, его сталкивают с «кипящей народной душой». Его осыпают руганью, бьют, грозят смертью и изгоняют из его собственной церкви, – испуганно рассказывала я мадам дю Плесси после одной из своих прогулок по городу, где я была свидетельницей этих жутких событий. Не нужно было быть усердной прихожанкой, чтобы возмущаться такими выходками.

Папа Пий XI в марте 1791 года объявил гражданскую конституцию недействительной для духовенства. Все священники, принесшие ей клятву, были сняты со своих постов.