Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Глава сотая

Этот абсурд продолжался на протяжении нескольких часов. Придворным дама приходилось чуть не силой удерживать королеву в покоях дофина. В то время как мадам Елизавета, как и Людовик, соблюдали хладнокровие, Мария-Антуанетта почти сходила с ума от страха.

– Разве я знаю, может, эта свора давно уже растерзала моего супруга? – причитала она.

Мадам дю Плесси привела королеву в чувство, откровенно заявив:

– Мадам, вы самый неподходящий человек, который мог бы прийти на помощь его величеству. Увидев вас, они точно обезумеют, и тогда королю действительно не поздоровится. Будьте, пожалуйста, благоразумны, мадам, и лучше успокойте дофина.

Тут Мария-Антуанетта наконец затихла и, горько плача, обняла своего сына.

Хитрой мадам Елизавете через некоторое время удалось послать к королеве слугу. Так Мария-Антуанетта узнала, что ее супруг жив и ему даже удалось найти общий язык с бушующей толпой.

– Ваше присутствие, мадам, определенно ухудшило бы положение, – сообщил ей верный слуга.

Через несколько часов во дворец явилась делегация Национального собрания, чтобы «лично убедиться в серьезности положения».

– После того как господа так долго ждали, я не могу избавиться от мысли, что они не имели бы ничего против, если бы с королем уже «разобрались», – саркастично заметила мадам Франсина. Люди между тем обступили короля, как ученики учителя, и по очереди высказывались. Царила почти образцовая дисциплина. Никаких криков, как было вначале.

– Ну, – наконец дипломатично сказал Людовик, – сейчас неподходящее время и место, чтобы обещать исполнить все ваши требования, но я дам вам совет: обратитесь в магистрат города Парижа. Он – официальный глас закона и сможет вам ответить на все вопросы.

А между тем уже битых три часа продолжались дебаты. Люди чувствовали себя польщенными, так как их восприняли серьезно и первый человек в государстве нашел для них время.

Увидев мэра, месье Петиона, в захваченном плебеями Тюильри, я подумала: «Теперь, конечно, он сразу прикажет солдатам очистить дворец от черни и оставить в покое королевскую семью».

Но ничего подобного не произошло. Никаких солдат он с собой не привел, только пару телохранителей для себя. Все это он объяснил так:

– У меня, как у мэра Парижа, все под контролем. С королем ведь ничего плохого не случилось. Напротив, его персоне оказали самое большое уважение.

С этими словами месье Петион откланялся, покинул разрушенный дворец и предоставил Людовика и его семью санкюлотам.

Слуга дофина внезапно ринулся в спальню короля, чтобы сообщить Марии-Антуанетте, которая сбежала туда, что тысячи впавших в неистовство человек идут вслед за ним. Королева с испуганным сыном на руках схватила за руку дочь и приказала мадам дю Плесси следовать за ней.

Я вцепилась в подол юбки моей госпожи, которую ни на минуту не собиралась оставлять одну. И если бы действительно дошло до кровопролития, то я бы хотела быть в этот момент вместе с мадам Франсиной.

Мария-Антуанетта побежала в приемную мужа, где король несколько часов терпеливо держал ответ перед плебеями и только силой врожденного авторитета удерживал бестий от бесчинств.

Едва люди увидели королеву, как раздался свист и со всех сторон послышались оскорбления. Мария-Антуанетта сделала вид, будто ничего не слышит, и храбро села к столу, сын и дочь устроились рядом с ней, а немногие, еще не сбежавшие гренадеры встали вокруг нее стеной. Моя госпожа села по другую сторону рядом с дофином, чтобы оградить его и отвлечь. Я сделала то же, но по отношению к мадам Ройяль, и успокаивающе взяла ее ледяную руку, которую принцесса мне охотно дала. Пара депутатов Национального собрания из сопровождения Петиона, оставшихся для наблюдения за происходящим, встали за стулом короля.

И тут наступил великий момент для Сантерра. Этот пивовар из предместья Сент-Антуан, который принимал участие в штурме Бастилии в самых первых рядах, а теперь был одним из главных инициаторов нападения на Тюильри, грубо потребовал от солдат пропустить его:

– Мне нужно поговорить с королевой.

Защитники слегка отодвинулись назад.

Неотесанный парень подошел к Марии-Антуанетте:

– Вам нечего бояться, – начал он, – люди любят вас и короля больше, чем вы думаете.

– Я не ошибаюсь, – холодно ответила ему Мария-Антуанетта. И, забыв про дипломатическое чутье, она продолжила: – Мне нечего бояться, потому что меня окружает Национальная гвардия.

Этим она настроила парня против себя, и тот заставил ее сидеть два часа у всех на виду, пока он вводил в помещение маленькие группы незваных гостей, чтобы у каждого была возможность «засвидетельствовать свое почтение королеве», то есть – оскорбить ее.

Я видела, как ученик мясника нагло размахивал перед лицом королевы окровавленной телячьей головой, насаженной на копье. Женщины также замахивались на нее своими сечками и обрушили на нее поток грубых ругательств. Хотя я и считала, что хорошо знаю парижский жаргон, меня поразил их лексикон.

Австриячка, ненавидимая всеми до глубины души, все это время просидела в своем кресле прямая, как свечка, и равнодушная, держа за руки детей. Даже присутствие детей не смущало баб. Я с трудом держала себя в руках, но была уже близка к тому, чтобы высказаться вслух, когда мадам Франсина, кажется, догадалась о моем настроении. Она бросила мне предостерегающий взгляд, который заставил меня опомниться. Было бы глупо еще больше раздражать возбужденных женщин.

Король, все еще плотно окруженный людьми в другом конце комнаты, не прекращал беседы. Казалось, будто он не замечал присутствия королевы и детей. Но я видела: когда вошла Мария-Антуанетта, он внезапно побледнел, что было непривычно при его обычно розовом цвете лица.

Затем три женщины встали прямо перед королевой. Как по команде, они повернулись к ней спиной, наклонились вперед, задрали свои длинные юбки и продемонстрировали голые зады Марии-Антуанетте, ее детям, солдатам гвардии и депутатам Национального собрания.

– Вот что мы думаем о тебе и твоих шалопаях! – крикнули они при этом.

Сантерр хотя и засмеялся, но как-то принужденно. Он сильно покраснел и поспешно прогнал эту троицу из комнаты.

Наконец людям все надоело, и они убрались восвояси.

В ранние утренние часы королева, мадам Кампан, мадам Турнель и мадам дю Плесси совершили обход дворца, чтобы оценить нанесенный ущерб. В следующие недели мы все рассчитывали на новое вторжение во дворец.

Национальное собрание, к удивлению многих, не отозвало деморализованную революционную армию, а, наоборот, усилило ее новыми батальонами добровольцев и приказало ассигнатами оплатить жалованье солдатам и закупить вооружение.

«Наше положение становится все более критическим, – писала Мария-Антуанетта в первые дни июля своему старому доверенному графу Мерси в Брюссель. – Потому что мы не можем рассчитывать на лояльность ни Национальной гвардии, ни армии. Охрана в последнее время стала более небрежной, и побег, если его подготовить умно, мог бы удастся».

В своем зашифрованном ответном письме Мерси советовал королеве уехать со всей семьей в Компьен. А потом попытаться пробиться в Амьен или Аббевиль.

«Там верные королю люди, которые защитят своего суверена и, в случае необходимости, пожертвуют ради него жизнями», – писал надежный спутник ее юных дней.

Ландграф[68]68
  Ландграф, здесь: титул князей, положение которых было сходно с положением герцогов. На них лежала обязанность не только в своем графстве, но и в более обширной области поддерживать мир, а в случае войны давать, кому нужно, вооруженное прикрытие.


[Закрыть] Гессен-Дармштадтский предложил тайно вывезти королеву из Парижа. Он считал, что в опасности только Мария-Антуанетта; а королю, его сестре и детям революционеры ничего не сделают.

– Если они забудутся настолько, то это преступление станет их концом, – считал ландграф.

Но Мария-Антуанетта отказалась уезжать:

– Я не могу и не хочу оставлять в беде своего супруга и детей.

Снова вернулись к старому плану Людовика позволить «похитить» себя. Но вдруг его величество воспротивился:

– Я останусь в Париже, ведь я дал королевское слово. Я буду ждать, пока придут австрийские и прусские войска.

Глава сто первая

Наряду с клубом якобинцев в центре города действовал клуб радикальных кордельеров, названный по монастырю францисканцев, «братьев – вязальщиков узлов». Они приобретали все большее влияние. Некоторые из кордельеров клялись уничтожить каждого, кто попытается предпринять что-нибудь против «новых свобод». Они точно знали, что король – злейший противник равенства и свободы.

Во время одного из моих частых посещений папаши Сигонье появились двое молодых людей. Это были веселые парни, полные энергии и, разумеется, бандиты. Они зарабатывали на жизнь, грабя богатых купцов, причем обычно не церемонились, если их жертва вдруг не желала расставаться со своим кошельком. Тут уж могло случиться, что человека, которого вежливо попросили отдать деньги, находили мертвым, с ножом, торчащим между ребрами. Старик скупал у них краденое, как я думаю. Эти молодые висельники и их подельник, как я слышала, разговаривали о «защитной одежде», о том, что она может спасти человека не только от ножа, но даже от пули. А потом они заговорили о том, как ее можно сделать.

Я внимательно слушала, все запомнила, а потом рассказала своей госпоже. Защитные рубахи изготавливали из двенадцати слоев тафты, и носить их нужно было прямо на голом теле. Снаружи их видно не было.

Мадам дю Плесси отправилась к королеве с этими рубахами, которые они с мадам Турнель изготовили для всех членов королевской семьи. Мария-Антуанетта пришла в восторг и тут же примерила рубашку. От моей госпожи она потребовала:

– Уколите меня как можно сильнее, мадам.

Мадам Франсина взяла острый нож и ткнула, насколько хватило силы. Материал и в самом деле выдержал.

Мария-Антуанетта поспешила с этим облачением к королю, опыт немедленно повторили, причем защитную рубашку надел на себя слуга, а король изо всех сил ткнул его ножом. К всеобщему удовлетворению, репетиция прошла успешно, и тогда королевская чета решила при малейшем намеке на опасность надевать эти панцири.

– Прости мне, Господи, – покачала головой мадам Франсина, когда мы снова оказались в ее комнатах, – но иногда они оба кажутся мне большими детьми. Они, по-моему, до сих пор не поняли, что им грозит опасность каждую секунду. Им бы нужно носить эти рубахи постоянно, иначе они их не спасут.

То немногое свободное время, которое Мария-Антуанетта предоставляла ей, мадам Франсина охотнее всего проводила с ее пылким почитателем маркизом де Токвилем. Влюбленный маркиз уже часто просил ее брать на себя роль хозяйки дома в его городском дворце во время вечерних приемов, балов и ужинов. Моя госпожа охотно выполняла его просьбу.

Маркиз недавно просил ее руки, и мадам Франсина была не против вступить во второй брак с очаровательным и состоятельным, да еще и красивым аристократом, но в этом случае он потребовал бы от нее оставить свою работу, а этого она не хотела.

Маркизу пришлось, хотя и неохотно, смириться с отказом.

– Я могу вас понять, мадам, – ответил он и галантно поцеловал ей руку, – данное слово не нарушают.

Они договорились, если «что-нибудь принципиально» изменится, снова подумать о браке.

Имение маркиза было роскошным. Каждый раз, приходя туда, я с восторгом рассматривала дворец. От него веяло роскошью и надежностью, насколько это было вообще возможно в те ужасные годы.

Построен он был в итальянском стиле в подражание великому архитектору Палладио,[69]69
  Палладио, Андреа (1508–1580) – выдающийся итальянский архитектор позднего Возрождения. На примере своих простых и изящных построек он продемонстрировал, как достижения античности и высокого Возрождения (преимущественно в римском варианте) могут быть творчески переработаны и использованы. Его опыт оказался особенно ценным для зодчих XVII–XVIII веков.


[Закрыть] как мне рассказали. Как колоссальное крыльцо, так и фасад частично поросли лиловыми и белыми глициниями. Это выглядело очень романтично, и для мадам Франсины дворец стал бы отличным любовным гнездышком. Особенно когда я думала о Красном салоне. Такой роскошный покой. Более красивых и у короля не было.

Венецианское зеркало в позолоченной раме гигантских размеров увеличивало и без того внушительный салон, а напротив, над большим черно-белым мраморным камином, висела огромная картина маслом в золотой резной раме. На ней была изображена лежащая на диване дивной красоты обнаженная дама в полный рост, ее тело едва прикрывала красная шелковая шаль. Каждый гость Красного салона приходил в восторг от картины.

Маркиз обладал изысканным вкусом и средствами, чтобы исполнять свои дорогостоящие желания. На публике, однако, он держался скромно. Его платье было от лучшего портного, но намеренно скромное, кареты чрезвычайно удобны, но также неприметны, и ливреи его слуг, лакеев и кучеров тоже ничем не выделялись. А вот для бедных он регулярно жертвовал довольно большие суммы и мудро заботился о том, чтобы об этом знали нужные люди. Кроме того, он содержал столовую для бездомных, которые там бесплатно получали миску густого овощного супа и краюху хлеба, как принято только в монастырях.

Маркиз де Токвиль был одним из очень немногих аристократов, которые почти без потерь пережили революцию. Бедняки почитали его как своего благодетеля, а интеллектуальные революционеры о нем, казалось, забыли.

Я еще не смирилась со смертью моего маленького мальчика. Только с мадам Франсиной я могла поговорить о моем сыне, которого она никогда не видела, и о его ужасной судьбе. При каждом ударе, который наносит нам судьба, мы склонны искать причины и прежде всего виновного. Может, люди в замке дю Плесси утратили бдительность? Или виновата я, потому что не оставила мальчика у себя? Или Людовик XV, который интересовался только удовлетворением своих потребностей? Или фанатичные сторонники герцога Орлеанского?

Эти казались моей госпоже самыми вероятными подстрекателями к убийству ребенка. А что же тогда должна была означать эта буква «Б», которую вырезали на груди мальчика? Это не могло значить «Бурбон»; Филипп Орлеанский сам происходил из этого рода, но меня это не убедило.

– Мой сын никак не мог стать серьезным конкурентом герцогу. Малыш даже не относился к самому мелкому дворянству, – возразила я.

Мадам Франсина высмеяла меня:

– Прошу тебя, Жюльенна, если в кругах государей из проститутки могут чудесным образом сделать графиню, как это удалось Людовику Пятнадцатому с мадам Дюбарри, то и из герцога можно сделать крестьянского мальчика.

Она взяла меня за плечи и подвела к дивану.

– Давай присядем, дорогая, выслушай меня. Представь, совершенно неожиданно в одном монастыре всплывает «древняя» рукопись, которая повествует о трагической истории похищения ребенка из влиятельного дворянского рода. Ребенка, девочку, вырастили бедные, но законопослушные крестьяне в Планси, и смотри-ка: твоя мать превращается в аристократку, как следует из этой рукописи. Потом создают еще одну короткую, но страстную и прежде всего тайную любовную историю твоей матери с Людовиком Пятнадцатым, и вот ты уже принцесса из лучшего королевского рода. Потом тебе приписывают связь с каким-нибудь высокородным аристократом, лучше всего с уже умершим, из другой ветви Бурбонов. И вот уже никто не может презрительно морщить нос при виде твоего сына. Он был бы на самом деле претендентом на французский трон, к которому следовало бы относиться очень серьезно.

Должно быть, я смотрела очень недоверчиво, потому что мадам дю Плесси поспешила добавить:

– Я хочу сказать, так могли бы развиваться события, а поскольку эту возможность нельзя исключить с полной уверенностью, то определенные круги предпочли убрать с дороги этого нежеланного отпрыска Бурбонов, а именно твоего маленького Жака.

Это было убедительно, и я ничего не смогла на это возразить.

Глава сто вторая

Как ни странно это звучит, но наш образ жизни не изменился ни в чем. Утром вставали поздно, отлично питались, принимали гостей, мило болтали, читали газеты и памфлеты, встряхивали весело или с отвращением хорошо причесанной головой, произносили умные речи, выдвигали предположения, говорили о бегстве и одевались по моде. Самая большая путаница вкусов в дамской моде, слава богу, миновала. Но осталось одно: тесный корсаж.

– Только осиная талия считается женственной, – говорила мадам Франсина и страдала.

Корсаж состоял из чрезвычайно плотного полотна, укрепленного палочками из китового уса. Сзади у этой штуки были петли, а спереди планшет, толстая железная пластинка, которая безжалостно сжимала живот. Жертве приходилось держаться за что-нибудь, когда ее шнуровали, за столбик кровати или за ручку окна. Камеристка вставала за спиной дамы, брала шнурки в обе руки, потом она упиралась бедняжке коленом в крестец и тянула до тех пор, пока дальше было уже просто некуда, затем она завязывала шнуры.

Таким образом, у моей госпожи талия становилась сорок восемь сантиметров. В ее сорок три года это было удивительно. У мадам Франсины были также узкие бедра и все еще по-юношески упругие небольшие груди.

– Это из-за того, что у меня нет детей, – говорила она. – Но лучше бы у меня была пара маленьких крикунов, ради этого я смирилась бы с несколькими подушечками жира.

Большинство дам, даже несмотря на корсет, выглядели весьма пухлыми: лишние жировые отложения выпирали сверху и снизу корсажа, а талия оставалась все равно слишком широкой.

– Вашу осиную талию, мадам, и сейчас еще каждый мужчина может обхватить двумя ладонями, – похвалила я фигуру моей госпожи.

– Не смущай меня, дитя мое, – засмеялась графиня и слегка покраснела. Из-за этой шнуровки я чувствую себя как перевязанный пакет, я не могу даже наклониться. Чтобы раздеться и одеться, нужна помощь, а поднять что-нибудь с пола вообще невозможно, – жаловалась она.

– На это у мадам есть камеристка, – строго поучала я ее, – никто и не ждет от дамы, что она будет наклоняться, чтобы завязать себе ленточки на туфельках или поднять носовой платок. Для этого существуют кавалеры, – шутила я. – И быстро бегать вам тоже не нужно.

– Все это замечательно, но ты забываешь, что становится дурно, особенно когда поднимаюсь по лестнице, в любой момент я могу упасть в обморок, и тебе нужно постоянно носить с собой дурацкие флакончики с нюхательной солью. А это вредно для здоровья, – сердито прибавила графиня.

Про себя я считала, что она права. Я была ужасно рада, что никакой этикет не требует от меня этой ежедневной пытки. В ранней юности я еще считала, что должна подражать благородным дамам, и просила демуазель Элену шнуровать меня, пока не перехватывало дыхание. Но свобода движения – это то, что я ценила превыше всего, и поэтому я вскоре отказалась от корсажа.

– Когда провозгласили права человека, забыли освободить женщин от этой муки, – смеялась я.

– Ты совершенно права, Жюльенна, – соглашалась мадам Франсина.

В конце июля 1792 года герцог Брауншвейгский как Верховный главнокомандующий союзных армий Австрии и Пруссии подписал чрезвычайно четко сформулированный манифест.

В нем были ясно определены военные цели союзников:

– Военное предприятие имеет целью покончить со свирепствующей во Франции анархией. Монархию и церковь следует защищать, а также освободить Его величество короля Людовика Шестнадцатого и снова передать ему все его права. Если на дворец Тюильри нападут или даже штурмуют его, или если хоть чем-то оскорбят их величества, в Париже будут введены законы военного времени.

– Ввиду того, какие оскорбления и ограничения своей личной свободы уже претерпели король и его супруга, это звучит довольно абсурдно, – заметили придворные дамы мадам Кампан и мадам дю Плесси.

Вражеские войска выступили в поход и теперь стояли южнее Лилля. Так как Национальное собрание послало все войска на фронт, в Париже остались только швейцарские гвардейцы. Они разбили свой лагерь во дворе дворца Тюильри.

Правительство поспешило поставить под ружье пятьдесят тысяч добровольцев. Приток был огромный. Из Марселя прибыла группа из шестисот санкюлотов. Они принесли с собой новую песню из своего родного города и назвали ее Марсельеза. Вскоре этот жестокий и зажигательный гимн сменила a Ira:

 
К оружию, граждане, смыкайте ряды.
Вперед маршируем мы.
Пусть нечистая кровь пропитает борозды наших пашен.
 

В Париже уже шага нельзя было ступить, не услышав эту песню. Все граждане схватились за оружие, напялили красные шапки революционеров и прицепили себе трехцветные кокарды.

Жюльен вернулся тайным служебным ходом в Тюильри.

– Манифест герцога Брауншвейгского не испугал ни одного революционера. Наоборот, все возмущены незаконным притязанием на угрозу санкциями свободолюбивым гражданам. Какое дело этим дуракам до интересов французов? Им приготовили бы дружеский прием. Ха, ха, поджав хвосты и повесив головы, убрались бы они, эти немногие, которых оставили бы в живых, чтобы они у себя дома могли рассказать, как французы справляются со всяким сбродом.

– С обеих сторон теперь процветает хвастовство, брякают саблями, – заключил папаша Сигонье, – очевидно, каждому отчаянно необходимо поднять свой дух.

3 августа 1792 года округа Парижа единогласно объявили о свержении короля.

Законодательному собранию отвели срок в восемь дней, в течение которого оно должно было вынудить Людовика отречься.

– В противном случае грозит серьезное восстание граждан.

Королева была близка к отчаянию, и моя госпожа никак не могла ее успокоить.

Через шесть дней, 9 августа, Законодательное собрание отказалось объявить о свержении короля и избрать Национальный конвент.[70]70
  Конвент или Национальный конвент – законодательный орган (фактически наделенный неограниченными полномочиями) во время Великой французской революции (1792–1795). Возник как учредительное собрание, созванное для решения вопроса о новой форме правления для Франции, после объявления «отечества в опасности» и приостановки действия исполнительной власти (то есть власти короля), провозглашенной 10 августа 1792 года.


[Закрыть]

Это послужило сигналом для якобинцев и других радикалов, чтобы взять закон в собственные руки.

Представители практически всех парижских округов собрались в отеле де Виль, чтобы назначить новое правительство.

Зазвонили все церковные колокола, создавалась гражданская оборона.

Сантера, предводителя парижских предместий и левого берега Сены, поддержали шестьсот марсельцев и другие революционеры из Бреста.[71]71
  Брест, здесь: город на западе Франции.


[Закрыть]

– К оружию, граждане! – гремело в душных жарких улочках. Якобинцы приказали ярко осветить весь Париж, и каждая улица, каждая площадь сияла в свете факелов и фонарей.

В Париже вспыхнула новая революция. Прежний городской совет объявили распущенным. Верховного главнокомандующего Национальной гвардией маркиза де Мандата мэр Парижа Петион назначил защищать Тюильри. После того как месье Петиона освободили от его поста и арестовали, маркиза убили, потому что он оказал сопротивление.

Еще до рассвета 10 августа 1792 года – это был день мученика Лаврентия – тысячи вооруженных людей штурмовали центр города.

Мы в Тюильри в ту ночь не сомкнули глаз. Король перед этим проинформировал правительство, что предстоит новая революция, но дворец в любом случае будет защищаться: во дворе дворца расположились девятьсот хорошо вооруженных солдат швейцарской гвардии. Для поддержки и прибыли Рыцари кинжала.

– К сожалению, они уже не та военная сила, на которую можно положиться, – озабоченно говорила моя госпожа, – и только одному Господу Богу известно, смогут ли девятьсот солдат швейцарской гвардии оказать достойное сопротивление толпе в несколько тысяч человек.

Мадам Кампан и мадам Франсина в ту судьбоносную ночь находились у королевы.

Вечером все во дворце легли отдыхать, не снимая одежды. О настоящем сне нечего было и думать. Один только непрерывный колокольный звон не позволял.

Король отказался надевать защитную рубашку. Он, конечно, видел грозящую опасность, но сказал:

– Это трусость, защищаться таким образом, тогда как солдаты не могут спасти свою жизнь. – Затем он обратился к королеве: – Ни слова больше, мадам, я вас очень прошу.

И она замолчала.

Незадолго до восхода солнца мы узнали, что место убитого коменданта Мандата занял теперь жестокий Сантер. Когда рассвело, колокольный звон наконец стих, и факелы, и фонари погасили.

Тогда Людовик решил вдохновить свою национальную гвардию.

Мадам дю Плесси видела, что король не очень хорошо себя чувствует, но, несмотря на просьбы жены, он был не готов отказаться от этого. Он выбрал дорогой костюм из фиолетового бархата, но так как он прибавил в весе, то одежда была ему узка, а парик, который он надел, был плохо причесан.

– Честно говоря, король выглядел несколько смешно, – доверилась мадам Франсина своему дневнику, – когда обходил ряды солдат, стоявших по стойке смирно.

Вначале все шло нормально. Послышалась даже пара возгласов «Да здравствует король!», но когда графиня подошла к окну, чтобы рассмотреть все получше, она увидела, что несколько канониров без разрешения покинули свои посты и побежали к королю.

– Жюльенна, что бы это значило? – спросила она меня в панике. Я стояла за ней и с любопытством выглядывала через плечо мадам.

– Ах, мадам, – в ужасе воскликнула я, – они размахивают кулаками перед лицом его величества. Они выражают ему свое недовольство и оскорбляют его.

И в самом деле: через двор замка можно было слышать: «Жирный кабан! Зажравшаяся свинья!»

Король смертельно побледнел, когда один из солдат повернулся спиной к Людовику, спустил штаны и показал ему голый зад. Но наконец вмешались другие солдаты и оттеснили бесстыжего.

После этой фатальной инспекции войска Мария-Антуанетта поведала моей госпоже:

– Теперь его престиж окончательно подорван. Король натворил еще больше беды.