Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Глава сорок четвертая

С некоторого времени у меня появилось чувство, будто меня преследуют. Поскольку мне это показалось безумным, то я прогнала эту мысль. Кто будет охотиться за какой-то камеристкой и зачем? Робкий поклонник? Таких в Версале не было.

Какой-нибудь вины за собой я тоже не знала, так почему же кто-то должен мне досаждать? Но ощущение, будто что-то не так, возникало все снова и снова.

Я уже давно перестала бегать по коридорам, вооружившись палкой. Я уже не была невинной девушкой, которой нужно защищать свою добродетель. Если кто-нибудь наглел, то мне хватало сил и ловкости парой приемов положить парня на обе лопатки: Жюльен научил меня некоторым трюкам, да еще ударам коленом в известные части мужского тела.

Но это преследование было другим – какое-то более угрожающее, таинственное, потому что необъяснимое.

Когда я шла по темным коридорам Версаля, нередко случалось, что двери, не закрывавшиеся десятилетиями, вдруг, будто таинственной рукой, с шумом захлопывались. Большие куски лепнины падали на пол там, где секунду назад еще стояла я. Тяжелые драпировки срывались как бы сами по себе, и я едва не была погребена под кучей ткани, а увесистые латунные штанга, на которых висели занавеси, чуть не падали мне на голову.

Тот, кто достаточно долго прослужил в Версале, знал все боковые покои, тайные ходы и лестницы, которые помогали сократить неимоверно длинные пути. Если это все было лишь случайностью, так почему же происходило только со мной? Ступеньки внезапно ломались, или их вообще не оказывалось, или перила были трухлявыми настолько, что при самом легком прикосновении прогибались и разваливались.

Один такой кусок дерева я однажды взяла с собой и показала Жюльену.

– Тут однозначно есть следы пилы, – озабоченно сказал он и взял с меня обещание в будущем брать с собой пажа, когда я отправляюсь по делам.

– Если никого не найдется, обещай мне, что тогда ты возьмешь в провожатые какого-нибудь часового из швейцарской гвардии. Этих парней тут достаточно.

Я пообещала. Но, как это бывает, в следующий раз я забыла об обещании и побежала одна, чтобы забрать мою госпожу от мадам Кампан. Было уже довольно поздно, так что я воспользовалась привычным коротким путем по так называемым тайным ходам.

Как все произошло в точности, я не знаю. Это случилось очень быстро, и напали сзади. Неожиданно я получила такой удар по затылку, что потемнело в глазах и я рухнула на пол. Возможно, парень убил бы меня, но ему помешал лакей герцога де Лозена.

Молодой человек посадил меня и прислонил спиной к стене, потому что иначе я снова упала бы. Чтобы привести меня в чувство, он звал меня по имени и хлопал по щекам. Я медленно пришла в себя.

Это нападение привлекло некоторое внимание, а Жюльен чуть с ума не сошел от волнения.

Мадам Франсина буквально допросила меня, но про нападавшего я могла только сказать, что непосредственно перед ударом слышала, как незнакомый мужской голос прошипел:

– Шлюха бурбонская.

Но лакей кроме меня в темном коридоре никого не видел.

– Молчи об этом, моя дорогая, – взволнованно сказала моя госпожа. – Очевидно, кто-то покушается на твою жизнь из-за твоего происхождения. В свое время ты не хотела верить, но такие вещи в Версале не утаить. Слишком многие знают об этом.

– Но ради всего святого, мадам! – воскликнула я. – У старого короля было столько бастардов, и никого из них, насколько мне известно, не убили. Почему же именно я должна была стать мишенью, когда я единственная, кто не придает никакого значения тому, чтобы меня признали отпрыском Людовика Шестнадцатого?

– Но этот факт очевиден из-за твоего удивительного сходства с Елизаветой. Все даты совпадают, а ты могла бы в любое время изменить свое решение. Кроме того, теперь у тебя есть сын, он внук покойного государя. Такой же, как дети нашего теперешнего короля и его братьев. С одним-единственным отличием, что те были зачаты в супружеской постели. Речь идет о порядке наследования дома Бурбонов, моя дорогая. Дофин – болезненный калека, и никто не знает, сколько еще проживет этот несчастный ребенок. О его брате, герцоге Нормандском, поговаривают, будто он не француз, а наполовину швед.

– Если Людовик Шестнадцатый умрет, после графов Прованского и д'Артуа на третьем месте по порядку наследования твой сын, потому что дочери не считаются. Другие незаконнорожденные дети Людовика Пятнадцатого мужского пола или умерли, или эмигрировали в Америку, или от них откупились тепленькими местечками либо большими деньгами.

– Я так еще никогда об этом не думала, мадам, – растерянно пробормотала я.

– Игуменья матушка Тереза предупреждала тебя и предлагала убежище в своем монастыре.

– Но, мадам, – возразила я, – я не могу себе представить, что братья его величества покушаются на мою жизнь.

– Но мы все знаем, как жаждет герцог Филипп Орлеанский стать королем Франции. При определенных обстоятельствах твой сын встал бы у него на пути.

– Боже мой, – испуганно вырвалось у меня. – Мой маленький Жак в опасности.

– Нет, пока ты молчишь. Тогда он останется внуком Жака Берто, крестьянина из Планси в Шампани. В опасности ты, потому что твои противники не знают, будешь ли ты всегда отрицать свое происхождение. Только мертвая Жюльенна замолчала бы навсегда. Нас, женщин, считают капризными. Кто может быть уверен, что ты не изменишь свое мнение и не представишь вдруг претендента на трон?

– Человек крестьянского происхождения на французском троне – как романтично, – попыталась пошутить я, но мадам Франсина перебила меня.

– Если бы удалось поднять его на такие высоты, например сделать священником высокого ранга, то король был бы у него в руках и он мог бы по своему разумению править страной. Это было бы не впервые, Бог свидетель, когда кардинал правит Францией.

– Что же мне делать, мадам? Пожалуйста, посоветуйте мне, – умоляла я свою госпожу.

– Я позабочусь о том, чтобы твоего маленького сына доставили в замок Плесси. Мою падчерицу нам совсем не нужно посвящать в это дело – чем меньше народу об этом знает, тем лучше. Мы объявим его внебрачным сыном какой-нибудь служанки. В замке столько маленьких детей, что на него никто и внимания не обратит. Напиши своей матери, что она должна отдать туда своего внука, иначе у нас появится еще одна проблема. Нам нужно избежать любого внимания к твоему ребенку. Я даже за то, чтобы мы инсценировали «несчастный случай» и устроили для вида похороны в Планси. Я свяжусь с нашим священником в замке, аббатом Флораном. Он уже довольно стар, но голова у него еще светлая.

Мадам Франсина, раздумывая, ходила по будуару.

– Теперь давайте подумаем, что нам делать с вами, моя дорогая, – неожиданно она снова обратилась ко мне на «вы». – Самое надежное, если вы покинете Версаль. Но, насколько я вас знаю, вы этого не сделаете.

– Нет, мадам, ни в коем случае. В любом другом месте я умру от скуки. Камеристкой какой-нибудь другой дамы я быть не хочу, а крестьянкой уже не смогу. – При этом я посмотрела на свои нежные ухоженные руки с наманикюренными ногтями.

– Я могу только настойчиво рекомендовать вам быть осторожной. Если кто-нибудь заметит ваше сходство с мадам Елизаветой, притворитесь глупой и скажите, что это случайность. Никто не будет измерять вам голову или внимательно изучать строение вашего тела так, как это делал врач короля. Но он будет молчать. Подчеркивайте как можно чаще свою дочернюю любовь к Жаку Берто. Упоминайте, как тяжело вы перенесли его преждевременную смерть и как вам его сейчас не хватает. Можете немного и преувеличить. Я почти уверена, это послание дойдет туда, куда нужно.

Но пока это произойдет, я приказываю вам, мадемуазель, чтобы вас постоянно сопровождали мужчины. Будь это здесь, во дворце, или в Малом Трианоне, или в Париже, когда вы отправляетесь на прогулку по городу. Там вообще легче всего заставить вас исчезнуть навсегда. Я не запрещаю вам гулять, так как знаю, насколько вы это любите, но, пожалуйста, только с мужчиной – защитником. Кроме того, – она вытащила из ящика стола кинжал, – носите с собой вот это.

Оружие было длинное и острое, в коричневых кожаных ножнах, которые я могла носить на поясе.

Я пообещала госпоже, что Жюльен научит меня обращаться с кинжалом.

Жюльен, наблюдая за тем, как я усердно учусь владеть кинжалом – я как раз метала его с расстояния пять метров в доску, которую мой любимый приделал на стену комнаты, – одобрительно кивнул и сказал:

– Не сомневаюсь, что твой клинок попадет в цель. Ты действительно уже хорошо владеешь им.

– Я упражняюсь каждый день и не посоветовала бы ни одному бандиту связываться со мной.

– Ну-ну, малышка, – засмеялся Жюльен, – не зазнавайся. Ты еще слишком медленно вытаскиваешь кинжал. Пока он попадет к тебе в руку, твой противник уже одолеет тебя. Нужно это делать намного быстрее.

Жюльен не знал, от каких могущественных врагов я должна защищаться сама и защищать нашего сына. Он думал о простых противниках, которые беспрепятственно ходили по дворцу, таких как любопытные, нищие и мошенники. Было уже и так странно, что маленькой камеристке нужно вооружаться кинжалом против палачей из высшего сословия, чтобы спасти свою жизнь.

Глава сорок пятая

Незадолго до сбора урожая над всей страной прошла ужасная гроза с градом и уничтожила половину урожая зерновых. Страну ждал массовый голод.

Король рвал на себе волосы, а королева беспокоилась, что ее муж соберет Генеральные штаты, потому что не знал, что делать. По ее мнению, к этому нужно было прибегать только в мирное время, если вообще нужно.

– Что понимают эти люди в принятии трудных решений? – спрашивала она. – Зачем вдруг их сейчас собирать?

Попытки снова сократить ее бюджет нервировали Марию-Антуанетту:

– Может, я должна жить как какая-нибудь мелкопоместная дворянка? Ведь репутация Франции зависит в конце концов от того, как я выгляжу. Что будут думать о нас за пределами страны? Насколько я знаю, при дворах Англии, Дании, России и Испании царит роскошь. А Франция должна составлять исключение и выглядеть так, будто мы самый бедный двор Европы? – огорченно спрашивала Антуанетта своих дам во время прогулки по садам Трианона.

Никто не отважился ответить ей: «Мадам, мы и есть беднейший двор Европы».

– Меня хотят теперь лишить радости, которую доставляет мне мой театр. Поступают так, будто речь идет о неслыханных расходах, и это в то время, когда, например, в Германии и Италии у каждой мелкой графини есть своя сцена, – жаловалась королева.

К денежным затруднениям присоединились и личные заботы. Дофин таял на глазах. Слабый от рождения, он теперь почти все время проводил в постели. Его с полным правом можно было бы назвать инвалидом. К тому же ребенка постоянно мучила лихорадка, ослаблявшая его и лишавшая последних сил.

– Иногда мне кажется, что королева от душевных страданий ума лишилась. – Мадам Франсина произнесла это с сочувствием. – Она пытается против всех доводов разума преуменьшить серьезность состояния здоровья своего сына. Это похоже на то, как испуганный ребенок в лесу подбадривает себя песенкой. Сердце разрывается, когда слушаешь королеву. Самое ужасное, что трусливые придворные врачи поддерживают мать в ее безрассудном мнении. – Мадам Франсина возмущалась совершенно справедливо.

Каждому при дворе было ясно, что бедняжке никогда не стать королем Франции.

Между тем наступило лето, и, как каждый год, жизнь столичных жителей перемещалась на улицы. Парижане охотно покидали свои мрачные квартиры и наслаждались светом и солнцем.

– Скоро это неспособное правительство начнет взимать налоги со свежего воздуха, – слышала я в Париже насмешливые замечания людей, – чтобы Мадам Дефицит смогла купить себе новое бриллиантовое колье.

Теплыми душными вечерами улочки заполнялись праздношатающимися людьми. Теперь к ним, однако, прибавились новые люди: интересующиеся политикой, высматривающие единомышленников, чтобы подстрекать друг друга к восстанию.

Я была поражена, увидев, как на перекрестках на деревянных ящиках стоят люди и совершенно открыто произносят революционные речи – обычай, перенятый у лондонцев. Каждого из этих «проповедников» окружала толпа любопытных прохожих и усердно им аплодировала. По большей части они клеймили расточительность двора, прежде всего королевы, и проистекающее из этого, становящееся все более невыносимым налоговое бремя на каждого отдельного горожанина.

Четыре года назад вокруг Парижа воздвигли стену, тогда как в остальной Европе во многих местах средневековые стены по крайней мере частично, рушили. Народ воспринял это как заточение.

– Власти приказали скроить стену, чтобы облегчить для таможенников сбор налогов на городских границах, – объяснил мне Жюльен. – Теперь уже никому не удастся ускользнуть от этого.

Сборщики налогов у всех были бельмом на глазу.

«Они выжимают из нас деньги, чтобы пополнить казну. А для чего? Не для того же, чтобы облегчить жизнь бедняков, а для того, чтобы удовлетворить потребность королевы в роскоши», – можно было прочитать во многих статьях.

Я принесла одну такую газету в Версаль и показала ее Жюльену. Он не удивился, только злобный тон потряс его.

И постоянное давление улицы оказало свое действие.

8 августа 1788 года его величество велел огласить, что он решил созвать 4 мая 1759 года Генеральные штаты. Это известие хотели выдать народу за «милостивую любезность» короля. На самом деле Людовику не осталось другого выбора. Государственная казна была пуста, и заимодавцы, прежде всегда готовые предоставить кредиты, не хотели выделять крупные суммы.

Эта печальная весть оказалась, к сожалению, не единственной. Несколько дней спустя последовала еще одна: Государственная казна не будет больше оплачивать свои долги наличными. Вместо этого она выпустит облигации под пять процентов.

– Долговые обязательства при пустом кошельке ничего не стоят, – коротко сказала мадам Франсина. – Теперь наше государство – банкрот. Все постараются быстро получить деньги по своим долговым обязательствам и собрать как можно больше наличных, пока наша прогнившая экономика не рухнула совсем.

Народ снова вышел на улицы и давал выход своему гневу по поводу бесхозяйственности.

– Тон протеста стал острее, и люди швыряют почти ничего не стоящие облигации в Сену и во весь голос требуют, чтобы король отправил в отставку кардинала де Бриенна из-за неспособности справиться с ситуацией, – сообщала я своей госпоже из Парижа.

Сам министр, ослабевший от туберкулеза легких, никаких иллюзий не питал:

– Я знаю, что люди во всем винят меня и я им окончательно надоел.

И как реагировал на это король? Как всегда, он впал в летаргию и для начала проспал целый день. Он ни с кем не разговаривал, а на следующее утро отправился на охоту, а через день спрятался в своей любимой слесарной мастерской.

– Здесь, в лесу, я забываю обо всех заботах, которые возлагаются на мои плечи из-за тяжелой ответственности за благосостояние государства, – признавался Людовик.

– Как хорошо для его величества, – сказала мне мадам дю Плесси, – но я сильно сомневаюсь, на пользу ли это общему благу, и, между нами, говорить о «благе государства» кажется мне сильным преувеличением, когда не хватает денег.

Королева постоянно пребывала в отчаянии от неспособности своего супруга править страной. Она призвала к себе того человека, который на протяжении десятилетий хранил ей верность: графа де Мерси.

Ему было уже почти шестьдесят лет, и двадцать из них он провел во Франции. Он обладал способностью заглядывать и за фасад. Граф и Мария-Антуанетта договорились немедленно отправить в отставку месье де Бриенна. Едины они были в том, что есть один-единственный человек, который может «вытащить повозку из грязи».

И таким человеком должен был стать Жак Неккер. Еще шесть лет назад швейцарского банкира изгнали из французского правительства, но в народе он был по-прежнему чрезвычайно популярен.

– И потенциальные заимодавцы будут ему доверять, – считал граф. – Его мы должны вернуть непременно.

Опытный австриец ошибался редко, но на этот раз он просчитался.

Глава сорок шестая

Переговоры со швейцарцем затягивались. Восемь дней он заставлял себя упрашивать.

– Это ведь я оказываю услугу Франции, а не наоборот.

Волнения в Париже продолжались. Возбужденные толпы забрасывали камнями кареты аристократов и их лошадей, отчего испуганные животные несли, и это приводило к несчастным случаям.

И кучеру мадам Франсины Гийому пришлось две недели проходить с повязкой на голове, потому что камень попал ему в лоб.

Жюльен предостерегал меня:

– Не садись больше ни в одну карету, если захочешь отправиться в Париж. На грузовых повозках и в крестьянских телегах, может, и не так удобно, но зато надежнее.

Я все поняла и дала ему обещание.

Немного по-другому было, когда я отправлялась в столицу с мадам Франсиной. Из-за важной должности при дворе ее упряжку для защиты всегда сопровождали прикомандированные швейцарские гвардейцы, и так мы могли не опасаться нападения черни.

Для многих дворян настали тяжелые времена. Народ оскорблял каждую женщину, хоть как-то походившую на даму. Тогда аристократкам стали советовать вульгарно ругаться и не стесняться в грубых выражениях на арго. Таких люди по крайней мере оставляли в покое, особенно если слова сопровождались непристойными жестами. Тогда они даже смеялись.

Если кто-нибудь становился слишком наглым, я дерзко кричала:

– Сукин ты сын, будь ты проклят, вали к своей старухе и оставь мою задницу в покое.

Это всегда помогало.

Позже жертвами гнева народных масс стали и слуги состоятельных людей.

Месье Неккер получил все полномочия, которые требовал, и мог править единовластно.

Длилось это недолго, пока не стало ясно, что Жак Неккер не сделал даже попытки излечить больную финансовую систему страны. Он знал, что до собрания Генеральных штатов пройдет еще восемь месяцев, и в этот промежуток времени «финансовый гений» из Швейцарии не предпринял ничего.

– Я не хотел преждевременно принимать решение, – с наигранной скромностью говорил он. Чем он активно занялся, так это получением кредитов, естественно, под ужасные проценты, чтобы пополнить разоренную государственную казну.

На этой смене в министерском кресле настояла королева. Но когда Жак Неккер снова вступил в должность, Мария-Антуанетта уже не была так рада своему вмешательству в высокую политику. Ее терзали сомнения, таким ли уж хорошим советчиком оказался на сей раз граф де Мерси.

Сразу после вступления Неккера в должность министра финансов недолгое время казалось, будто вот-вот произойдут изменения к лучшему. Государственные акции выросли в цене, и это позволяло надеяться на определенное оздоровление государственного бюджета. Люди снова вышли на улицы, но на сей раз, чтобы праздновать.

Громко и восторженно они приветствовали короля. Снова раздавалось «Да здравствует король». Народ благодарил Людовика за то, что он вернул женевского банкира.

В последние дни августа 1788 года не у всех было праздничное настроение. Папаша Сигонье реагировал на возвращение Неккера одним словом – дерьмо и от «финансового гения» ждал только одного – гадостей.

Моя госпожа в начале сентября решила посетить известную тогда в Париже предсказательницу. Почти все придворные время от времени ходили к мадам Отеро, чтобы она предсказала им будущее. Считалось, что ее пророчества сбываются сейчас чаще, чем когда бы то ни было.

Мадам Отеро, уроженка Корсики, соотечественница нашего теперешнего императора, предсказала мадам Франсине новый брак.

Для молодой хорошенькой и состоятельной вдовы, занимающей такое важное положение, предсказать это было не слишком рискованно. Но ясновидящая предрекла ей также и довольно раннюю смерть.

– Наслаждайтесь жизнью, мадам, – посоветовала она моей госпоже, – для вас это все продлится не очень долго.

На более подробные вопросы она сказала только, что проживет графиня не больше сорока пяти лет. Меня восхитило, как спокойно восприняла мадам дю Плесси дурную весть.

В поведении предсказательницы не было никакой театральности, и от этого ее предсказания вызывали доверие. Говорила она тихо, держалась легко, как будто просто беседует, когда заверила мадам Франсину, что та умрет без страданий, просто упадет и все.

– Ну, – насмешливо возразила мадам дю Плесси, – это прекрасное утешение.

Мадам Отеро очень серьезно посмотрела на нее и сказала:

– Поверьте мне, мадам, в ужасные времена, которые надвигаются на Францию и прежде всего на аристократию, это великая милость.

Когда мы покинули мудрую женщину, чтобы поехать во дворец дю Плесси, на улицах было столпотворение. Переполох был большой, и мы обе все еще дрожали, даже когда оказались в безопасности.

Положение было щекотливое, и только благодаря отважному вмешательству офицера кавалерии с нами не случилось ничего ужасного. Лишь разбили окно кареты.

Вечером мадам Франсина устраивала ужин для друзей, и мистер Джон Вильерс, впоследствии граф Кларендон, рассказал собравшимся о своих впечатлениях от сегодняшнего дня:

– В полдень я шел через площадь Дофина. Она была полна людей, готовых к схватке. Я видел, как королевские гвардейцы вступили в драку с горожанами, отбивавшими их удары дубинами и забрасывавшими их камнями.

У Джона Вильерса и многих других иностранных гостей сложилось впечатление, будто парижане больше не испытывают уважения к своему монарху.

– Горожане чувствуют себя сильнее, чем представители власти, не говоря уже об их моральном превосходстве. Простой люд действительно уверен, что он лучше, чем высокородный аристократ. Может, в этом и есть правда, – заметила моя госпожа.

– Все силы парижской жандармерии насчитывают тысячу пятьсот человек. И те плохо подготовлены и недостаточно вооружены. Как смогут они противостоять шестистам тысячам жителей столицы? – спросил меня Жюльен, которому я в ужасе рассказала о происшествии.

«Право» и «порядок» превратились в смехотворные понятия. Ненависть поселилась в сердцах простых людей – ненависть к привилегиям аристократии.

«Эти паразиты ведут роскошную жизнь за счет простого народа, кровь которого они безжалостно сосут, как пиявки», – можно было прочитать в листовках, которые ходили даже по Версалю.

Автором был врач и издатель газеты Жан-Поль Марат.