Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Глава сто седьмая

В конце сентября солдаты Национальной гвардии разлучили Людовика с его супругой и отвели его в большую башню Тампля. Его комната была обставлена по-спартански: большая кровать, секретер, четыре стула, кресло, стол и зеркало, висевшее над камином.

Король обрадовался камину, хотя тот и коптил. Была осень, и ночи в средневековых стенах были ужасно холодные. Мы узнали об этом от месье Жан-Клода, личного слуги Людовика, когда мы встретились с ним во дворе.

– Большое огорчение его величеству доставляют лозунги, которые встречаются на каждом шагу, – сказал нам слуга. – В его приемной кто-то очень крупно написал на стене текст Декларации прав человека и гражданина, так что ее и близорукий может прочитать. К тому же она в рамке цветов триколора.

Людовик XVI всегда любил хорошо поесть; и в Тампле это не изменилось. Однако он за короткое время сильно похудел. Его толстощекое лицо с тройным подбородком заострилось, и вокруг усталых глаз появились черные круга. На лбу и в углах рта прорезались глубокие морщины. Ему еще не было и сорока, а выглядел Людовик как старик; несмотря на свой представительный рост, ходил он теперь сгорбившись.

Мы Людовика больше не видели; только его верный личный слуга Жан-Клод, служивший ему много лет, держал нас в курсе, сообщая новости.

– В Конвенте множатся голоса, требующие смерти короля. В «Друге народа» и в других публикациях одинокого человека в Тампле насмешливо называли «Людовик Последний». Прозвище, которое не обещало ничего хорошего и для будущего дофина.

Мадам Франсина была совершенно подавлена.

18 ноября король получил еще один удар: один из немногих еще остававшихся верными ему людей предал его. Это был слесарь месье Гамен, с которым Людовик дружил более двадцати лет. Это Гамен обучил тогда совсем юного короля слесарному ремеслу. Они проработали рядом два десятилетия, и мастер знал, наверное, своего господина, как никто другой. Гамен донес властям следующее:

– Я хотел бы сообщить Конвенту, что гражданин Людовик Капет приказал мне год назад выковать из железа ящик. Он хотел хранить там секретные бумаги, которые ни в коем случае не должны попасть в руки революционного правительства. – И предатель лицемерно прибавил: – Я говорю это, так как чувствую себя обязанным революции и давно уже отрекся от упомянутого ранее гражданина Капета.

Высказывание Гамена в «Друге народа» оценили как особенно патриотический поступок.

– Этот Иуда точно знает, что тем самым помогает забивать гвозди в гроб короля. Теперь у Людовика больше нет шансов пережить революцию. Кто еще отважится выступить за его помилование? – спросила мадам Франсина.

В развалинах Тюильри стали искать тот железный ящик и нашли его. Большая часть документов не имела особого значения.

– Радикалы разозлились и разочаровались, мадам. Они ожидали большего, – узнала королева от одного из слуг.

Наконец они все-таки обнаружили некоторые документы, которые оказались достаточно важными, так что можно было соорудить кое-какое шаткое обвинение в предательстве.

11 декабря 1792 года еще до рассвета нас разбудила громкая барабанная дробь. Я, любопытствуя, подбежала к маленькому оконцу, но ничего особенного не происходило. Я только увидела, что кавалерийский эскадрон въехал в Тампль. Укрепили охрану крепости. Всадники привезли с собой пушки, которые теперь стояли, никому не нужные во дворе.

– Много шуму из ничего. Типичный театральный гром дилетантов, – заметила королева. – Они просто хотят сломить нас этой преувеличенной суетой.

И она стала, как обычно, завтракать со своими детьми и мадам Елизаветой.

Около полудня к королю явились два чиновника и заявили, будто у них есть приказ отвести мальчика в маленькую башню к матери. Малыш как раз собирался переводить римского историка Тацита на французский.

– Мой сын – единственный родственник, с которым я еще могу общаться. Почему же меня хотят теперь этого лишить? – растерянно спросил Людовик. Но господа холодно ответили, что всего лишь выполняют свой долг.

И тут король понял. Он наклонился и на прощание поцеловал ребенка. Как будто зная, что видит отца в последний раз, мальчик вцепился в его сюртук и не хотел отпускать. Охрипшим голосом Людовик приказал:

– Ну, иди уже с этими господами к матери, сын мой. Она ждет тебя.

Ребенок послушался.

Вскоре после этого надзиратель сообщил ему:

– Мэр хочет с вами поговорить, гражданин.

Но прошло еще несколько часов, пока мэр Парижа явился в Тампль. Его сопровождали прокурор, его секретарь, Сантерр в качестве командующего Национальной гвардии и еще несколько других чиновников. Чванливо мэр встал перед огромной фигурой короля и неприятным резким голосом произнес:

– Гражданину Капету надлежит предстать перед судом Конвента.

Людовик дружелюбно возразил ему:

– Меня зовут не Капет, месье. Капет – имя одного из моих давно почивших предков. Я был бы рад, если бы в те часы, когда я ждал вас, со мной по крайней мере оставили моего сына.

На это никто не смог ничего ответить, и король совершенно спокойно приказал своему слуге:

– Принесите мне, пожалуйста, плащ и шляпу, Жан-Клод.

Потом он быстро вышел с мэром и его сопровождающими из скромно обставленной комнаты и спустился по лестнице.

На улице наготове стояла карета, в которую он без колебаний сел.

Когда Людовика увезли, королева сообщила мадам дю Плесси:

– В этой жизни мы уже больше не увидимся. Чего я не могу сказать с уверенностью, так это кого из нас они убьют первым. Я свою жизнь прожила, но когда я думаю о детях, у меня просто сердце разрывается.

Глава сто восьмая

Днем казни короля назначили 21 января 1793 года. Это был холодный неприветливый день. Моросящий дождь проникал даже сквозь толстые накидки, и мы промерзали до костей. И все-таки на площади Революции собралась огромная толпа людей.

Результат голосования оказался коротким, но приведен в исполнение только после многочасовых дебатов.

Над улицами повисла тишина. Народ, всегда готовый шуметь, застыл в молчании.

Натянув на лицо капюшоны в длинных черных плащах, стояли и мадам Франсина, мадам Кампан и я. Мы находились прямо напротив гильотины, чтобы не оставить нашего короля в одиночестве в его последние мгновения. Жан-Клод также был с нами.

Возможно, эта тишина была самым последним знаком почитания бывшего короля. Как все короли Франции, Людовик тоже считался отцом нации. Он был благословлен на это Богом.

Сначала появилась Национальная гвардия, потом последовала повозка с королем, за ней маршировала артиллерия, а также армейские солдаты. В повозке разместились жандармы. Боялись, что могут попытаться совершить покушение на короля.

Мы увидели, как Людовик XVI в длинной коричневой накидке и в черной треуголке, которую украшала кокарда, сошел с повозки и улыбнулся. Его ждали мистер Генри Эджворт, ирландский священник, который никогда не приносил присяги и был духовником мадам Елизаветы до того, как его выслали из страны. Когда этот честный священник узнал о приговоре Людовику, он вернулся во Францию, хотя сильно рисковал.

Тюремные надзиратели проявили человечность и позволили, чтобы гражданина Людовика Капета этот священник «провожал» в мир иной. Король обернулся к жандармам и попросил их:

– Месье, рекомендую вам этого доброго человека. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы после моей смерти ему не сделали ничего дурного.

Эшафот, воздвигнутый уже прошлой ночью, был окружен кольцом из пушек; за этой стеной поставили несколько тысяч национальных гвардейцев, и надо всем лежала тишина, неимоверно напряженная тишина.

Три, преисполненные усердия национальных гвардейца подошли к Людовику XVI, чтобы снять с него плащ, но властным жестом он прогнал их и сам сбросил коричневую накидку. Он тщательно сложил ее и уложил на чурбан; потом король снял белый шарф и бросил его на накидку, затем расстегнул воротник, чтобы обнажить шею.

Снова гвардеец хотел взять монарха за руки, но тот протянул ему только свою треуголку и спросил громовым голосом:

– Что вы хотите?

– Связать вам руки.

– Связать руки? – возмутился король. – Нет, этого я не допущу. Делайте, что вам приказано, но связать себя я не дам.

Вместе с ирландским священником Людовик взошел по деревянным ступеням, ведущим к платформе, на которой возвышалась гильотина. Рядом с ней ждал исполнитель приговора.

– Это месье Шарль-Генрих Сансон, верховный палач Парижа, – пробормотала мадам Кампан. О да, этого человека мы знали. Уже несколько лет он вершил свое кровавое ремесло.

Потом послышалась глухая барабанная дробь, потом протрубили в трубы. Король колебался всего мгновение. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он поблагодарил мистера Эджворта. И твердым шагом взошел на платформу.

Месье Сансон приблизился к Людовику с ножом парикмахера, чтобы срезать волосы на затылке. Король отказался:

– Это не нужно.

Но палач не обратил внимания на его возражение, быстро схватился за волосы монарха и отрезал их. И не успел король опомниться, как опытный палач связал ему руки за спиной.

Барабанщики, которые в это время замолчали, снова начали глухо и угрожающе бить в барабаны, когда Людовик крикнул им:

– Прекратить.

Барабанщики остановились, и в воцарившейся тишине можно было отчетливо услышать последние слова короля Франции:

– Я умираю, но не признаю себя в тех преступлениях, в которых меня обвинили. Я прощаю вам свою смерть и прошу, чтобы кровь, которая сейчас прольется, никогда не запятнала Францию.

Чтобы помешать королю говорить, несколько стражников по знаку палача схватили его и поспешно подсунули под нож гильотины, который, быстро освобожденный месье Сансоном, как молния скользнул вниз.

Все на площади услышали крик, а потом наступила жуткая тишина.

Людовик XVI был казнен.

Часовой, парнишка лет восемнадцати, сразу опустил руку в корзину и вытащил отрубленную голову короля. Он поднял ее за волосы надо лбом, чтобы все зрители могли видеть. Он бегал по четырехугольнику платформы, корча при этом глупые рожи.

Напряжение и торжественная тишина длились, наверное, уже слишком долго, и вдруг разразилось ликование. Рядом со мной стоял жирдяй с мышиной мордочкой, который начал орать «Да здравствует нация!», а стоявшие рядом подхватили крик. Так над просторной площадью Революции гремело «Да здравствует нация!». Люди вокруг нас бросали в воздух свои шляпы или якобинские колпаки и с воодушевлением затянули Марсельезу.

Когда отзвучали последние такты революционной песни, все помчались наперегонки к эшафоту. Кавалерию и Национальную гвардию уже давно оттеснили. Толпа спешила поймать кровь, которая текла из обезглавленного туловища.

– Эта кровь чудотворная! – крикнула женщина с просветленным взглядом и оттолкнула меня. Люди танцевали, как одержимые, вокруг места казни.

Теперь месье Сансен занялся своими делами. Он уже начал по старому доброму обычаю палачей продавать одежду своей жертвы тому, кто больше даст.

– Как когда-то на Голгофе, – пробормотала мадам Турнель.

Треуголка короля, похоже, принесла палачу больше всего барышей. Ленточка от волос да локоны казненного продавались также хорошо. Коричневую накидку Сансон разрезал на мелкие кусочки и раздал людям.

К ирландскому священнику, к счастью, никто не приставал.

Он прошел мимо меня, губы у него тихо шевелились; он молился, наверное, за душу короля. Мы подождали, пока жандармы положили труп Людовика и его голову в большую корзину из ивовых прутьев, подняли ее на стоявшую наготове повозку и уехали.

Как рассказывал позже его верный слуга месье Клери, в свои последние часы перед казнью король был очень спокоен и собран:

– Он отказался прощаться со своей семьей. Он хотел избавить ее от этой боли. – Верный слуга боролся со слезами. – Потом его величество отдал мне свое обручальное кольцо и попросил передать его королеве как его последний прощальный поцелуй.

Мадам дю Плесси держала руку Клери, когда тот, всхлипывая, добавил:

– В заключение его величество приказал мне еще сказать всем последнее «прости».

Тут выдержка покинула всех нас, и мы дали волю слезам.

На следующий день в «Друге народа» писали:

«Покойника отвезли на кладбище Святой Мадлен, где уже до исполнения приговора вырыли глубокую яму, чтобы в ней исчез „Людовик Укороченный“».

«Это прозвище, как и „Людовик Безголовый“, пользуется большой популярностью в революционных кругах», – писал английский посол своему королю.

Голову и тело гражданина Людовика Капета положили в простой сосновый гроб, в каких хоронят умерших в приюте для бедных. Его погребли без всякой похоронной церемонии и без молитвы. Могильщики бросили негашеную известь на гроб, чтобы останки короля разложились быстрее.

Газеты писали – и это нужно было принимать буквально – «Людовика Капета стерли с лица земли». Могилу в заключение закопали и сравняли с землей. До сих пор ни доска, ни крест, ни надгробный камень не напоминают о Людовике XVI.

Глава сто девятая

Грустные и подавленные, мы вернулись в Тампль. Мария-Антуанетта с каждым днем становилась все худее. Ее платья мне приходилось несколько раз ушивать. Стражи наконец заволновались, как бы заключенная не умерла раньше времени. Поэтому они по собственному почину велели подавать ей в обед бульон из говядины.

Королева больше ничем не интересовалась; она пребывала в скорби и до самой смерти носила только черное платье. Она почти все время рыдала. Неделями Мария-Антуанетта не покидала свою комнату и не переносила ни одной живой души рядом с собой. Когда мадам Франсина пыталась привести к ней дофина или Марию-Терезу, она была недовольна.

Администрация города по ее просьбе предоставила ей лохань для купания. Теперь, после смерти ее мужа, ей поставили еще и клавикорд.[75]75
  Клавикорд – небольшой старинный клавишный струнный ударно-зажимной музыкальный инструмент, один из предшественников фортепиано.


[Закрыть]

– Уж не мучает ли их совесть? – горько рассмеялась мадам Франсина, и сама же ответила на свой вопрос. – Нет, конечно нет, Жюльенна. У этих людей совести нет. Просто они не хотят, чтобы она до своего процесса увяла, как цветок, который поставили в вазу без воды.

Но в один день королева вдруг преобразилась. Она велела мадам Франсине причесать ее и накрасить, выбрала платье, которое несколько скрывало ее худобу пышными рюшами на юбке и корсаже, а также волнами кружев у выреза платья. Глаза у нее сияли. Причину этого мадам дю Плесси узнала от самой королевы.

– Ее величество снова обрела надежду. Она думает о побеге.

Я удивленно покачала головой; у меня были очень большие сомнения в исполнимости такой идеи. Охрана в Тампле была очень строгая.

Дамы дю Плесси, Турнель и Кампан, а также ваша покорная слуга, хотя и могли выходить из Тампля в любое время – нас ведь народный суд оправдал, – и официально мы считались камеристками и воспитательницами королевских детей. Всякий раз нас самым тщательным образом обыскивали, не проносим ли мы запрещенные предметы. Но один из надзирателей, Тулан, убежденный приверженец революции и враг монархии, изменил свое мнение после того, как долгое время пробыл в непосредственной близости от королевы.

Он разглядел в Марии-Антуанетте отважную женщину, она всегда была дружелюбна к своим стражам; к тому же его тронула ее глубокая скорбь о смерти ее супруга.

Так месье Тулан начал строить планы.

– Я ручаюсь за успех, – уверял он, – и мадам Елизавета с детьми смогут целыми и невредимыми покинуть Тампль.

Сначала королева отнеслась к этому в высшей степени скептически.

– Этот человек республиканец и революционер до мозга костей. Разве может Савл превратиться в Павла? Думаю, меня хотят загнать в западню. – А Тулану она сказала: – Оставьте меня в покое, месье. Крайне жестоко обещать свободу заключенной.

Мадам Франсина решила прощупать охранника.

– Я докажу королеве, что Тампль не настолько уж отгорожен от внешнего мира, – заверил он, и через несколько дней тайно провел в средневековое строение верного королю генерала де Жаржеля. Этот офицер часто служил Марие-Антуанетте в качестве курьера, передавая ее тайную корреспонденцию. Хитрый генерал переоделся фонарщиком и действительно беспрепятственно проник в крепость.

Когда Мария-Антуанетта узнала его, то сразу поверила, что месье Тулан не обманывает ее, и она обрела новую надежду. План Тулана предусматривал, что в ночь побега на страже будут стоять он сам и некий месье Лепитр. Этот человек, бывший учитель, являлся директором паспортного ведомства и был готов за значительную сумму обеспечить фальшивыми документами всех членов семьи Людовика. Королева с этими документами бежала бы в Нормандию, а оттуда на лодке в Англию.

Однако некоторую проблему представляли слуги Марии-Антуанетты, супружеская пара. Месье Тулан пообещал лично усыпить их.

– Они будут спать как младенцы, – уверял верный почитатель королевы, и оба весело захихикали, представив себе эту картину.

Как и в 1791 году, беглецы должны были переодеться, чтобы их не узнали, когда они будут покидать здание. Мадам Франсина предложила:

– Ваше величество, вы и мадам Елизавета такие стройные, что будет лучше всего, если вы наденете формы городских чиновников. Тогда можно быть уверенными, что ни один стражник не осмелится вас остановить. Вы сможете спокойно выйти из Тампля, где вас будет ожидать одноконный экипаж.

Королева, казалось, преобразилась. Она даже захлопала в ладоши. Месье Тулан пообещал немедленно позаботиться обо всем. Теперь стали думать, как вывести из Тампля Людовика-Карла и Марию-Терезу.

– Как вы отнесетесь к тому, месье, если мы нарядим Терезу ученицей фонарщика? – вмешалась Мария-Антуанетта. – Мы наденем на нее темные тряпки и испачкаем лицо сажей; волосы она может спрятать под грязным платком.

– Очень хорошо, – согласился Тулан. – Никто на нее и не посмотрит.

Для дофина кое-что придумала моя госпожа.

– Месье Людовик-Карл спрячется в корзине с грязным бельем; доверенный слуга вынесет корзину на улицу. Одноконный экипаж мы оставим в боковой улочке, и дети ее величества смогут незаметно сесть в него.

Было удивительно, в какой степени разработка планов побега подняла дух королевы. Ее глаза буквально сияли, а вялая кожа обрела прежнюю свежесть и порозовела. Она теперь уже не бродила сгорбившись, как старуха. Месье Лепитр тем временем все больше увеличивал свои требования.

– Он принадлежит к тому сорту жадных до золота людей, которым всегда все мало, – презрительно сказала мадам дю Плесси. – Ясно, что он намерен получить выгоду всей своей жизни.

Документы для беглецов просто не были готовы.

Так проходили драгоценные недели.

Война между Францией и союзниками продолжалась. Удача оказывалась то на одной, то на другой стороне; в настоящее время положение было не в пользу французов. Теперь нам объявили войну Голландия, Испания и Англия.

– Это расплата за убийство короля, – решила мадам Кампан. – Принц Кобургский начинает новое наступление.

В это же время в Вандее, провинции на западе Франции, вспыхнуло контрреволюционное восстание. Крестьяне, которые почти каждый день умирали с голоду, возмутились Конвентом, обязавшим их поставить триста тысяч человек для армии.

– Почему мы должны жертвовать нашими сыновьями ради правительства, которое даже не защищает наши интересы? – возмущались они. Правительство искало спасения в чрезвычайных постановлениях, из которых одно гласило: «Комитет по паспортам немедленно прекращает оформление новых дорожных документов».

Слишком затянул дело жадный до денег Лепитр. Теперь стало невозможно получить фальшивые документы. Напрасно утекло столько денег на взятки, и мадам Франсина огорченно шипела:

– Лепитр, эта свинья, сам обогатился, а у королевы теперь нет ни малейшего шанса попасть в Нормандию.

План бегства провалился.

Одна Мария-Антуанетта смогла бы пробиться, но она решительно отклонила такое предложение. Своих детей она никогда бы не оставила в беде.

– Даже свобода не смогла бы, мой генерал, успокоить плохую совесть, которая стала бы мучить меня.

Теперь она настаивала, чтобы генерал отправился в изгнание, пока еще есть такая возможность. Она передала ему печать и обручальное кольцо своего казненного мужа и просила передать эти предметы герцогу Прованскому, ее шурину в Кобленце.

Я уже жила вместе с мадам Франсиной и несколькими слугами в ее городском дворце, но мы ежедневно навещали королеву в Тампле. Странным образом стража пропускала нас.

Возможно, из-за многочисленных подарков, которые моя госпожа совала мужчинам, или потому что она официально все еще была воспитательницей наследника трона. А может быть, они просто считали нас безобидными – мы ведь в прошлом кровавом сентябре были оправданы народным судом.

– Может быть, они считают нас просто совсем глупыми, потому что мы каждый день добровольно ходим в тюрьму, – сказала я. – Что стали бы мы делать, если бы нас однажды вечером не выпустили?

Кто воображал себе, будто после казни короля беспорядки в стране улягутся, был разочарован. Как и прежде, царили произвол и насилие. Королева между тем боялась, что стража ее убьет.

– Если революционеры заметят, что приближаются австрийцы и пруссаки, чтобы освободить меня, то из ненависти они убьют меня раньше.