Текст книги "Камеристка"

Автор книги: Карла Вайганд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Глава шестьдесят седьмая

Депутаты Национального собрания послали гонца, чтобы сообщить управляющему Тюильри о прибытии короля. Но тот, застигнутый врасплох, смог только принять к сведению эту новость, но больше почти ничего сделать не мог. Старый дворец являл собой жалкую картину. Пришедший в запустение и загаженный, грязные коридоры и внутренние дворы, покрытые сажей покои, пришедшие в негодность камины, дырявая крыша, прогнившие половицы, пустые комнаты и совсем голые стены. Вонь, сквозняки и жуткий холод.

Больше семидесяти лет там не жил ни один монарх. К счастью, у королевы была маленькая квартирка в Тюильри, где она могла переночевать после посещения театра.

Когда кареты въехали во дворец, была уже ночь. Постепенно дворы заполнялись повозками. Теперь в Тюильри находилось около шестисот человек.

На протяжении нескольких лет дворец делили перегородками на маленькие клетушки – так получались прибежища для непригодных больше придворных, отслуживших свое чиновников или некогда занятых при дворе художников. Управляющий Тюильри в течение нескольких часов выкинул этих бедных людей из их жалких каморок.

Теперь это стало жилищем Людовика XVI. Не хватало всего.

Моей матери, Эмилю и существенно выросшей за это время куче их детей было лучше. Они жили хотя и в старой крестьянской хибаре, но крыша не протекала, им было тепло, еды достаточно, а постели мягкие. Мародеры их пока не трогали. Признаюсь, что тогда я подумывала, не сбежать ли мне в Планси, оставив этот обезумевший Париж. Но на самом деле мне никогда не хватило бы духу бросить в беде свою госпожу.

Первые дни в Тюильри были сплошным кошмаром. Камины дымили, едкий дым наполнял комнаты.

– От удушья спасает нас только то, что окон или совсем нет или они не закрываются, так что ветер проникает беспрепятственно. – Мадам дю Плесси переносила трудности с мрачным юмором.

Дофин страдал от удушья. Он кашлял, у него началась лихорадка. Мария-Антуанетта с ума сходила от мысли, что может потерять и этого ребенка.

Придворные искали себе места для ночлега: на скамьях, на столах, на куче одежды или прямо на прогнившем полу.

Едва наступил день, мы, как вспугнутые куры, побежали по ледяному влажному зданию с мрачными прихожими и продуваемыми сквозняками коридорами, пытаясь избегать тех комнат, где в выбитые окна дул холодный октябрьский ветер. Для защиты от осенних морозов мы натянули на себя все, что могли.

Уже 8 октября состоялся прием министров иностранных дел остальных европейских стран и Америки. Король явно нервничал – редкость при его обычном спокойствии. Его величество говорил лишь по необходимости, чтобы не показаться невежливым. Было отмечено, что при разговоре королева несколько раз боролась со слезами.

Британский посол правильно оценил обстановку:

– Все обитатели дворца живут в постоянном страхе смерти. Эта мысль терзает их, лишившиеся человеческого облика орды могли бы снова, как в Версале, проникнуть во дворец.

Генерал Лафайет снова лично поручился за безопасность короля и его придворных и отдал приказ гвардейцам охранять все ворота и подходы ко дворцу, но, несмотря на это, никто в Тюильри не чувствовал себя хоть в какой-то мере защищенным.

Я открыто признаюсь, что на улицах Парижа или в доме папаши Сигонье я ощущала себя в тысячу раз спокойнее, чем во дворце.

И установленные во дворах орудия ничего не меняли; уже было известно, что от разбушевавшейся толпы, решившейся на убийство, защиты нет.

– Обитатели Тюильри словно заключенные, – проницательно заметил посол, – ведь они зависят от настроения народа.

Повозки из Версаля прибывали несколько недель подряд. Они привозили мебель, постельное белье, посуду, кухонную утварь, светильники, дрова, одеяла, ковры, гобелены, картины, зеркала, вазы и одежду короля и его придворных.

Вскоре ремесленники начали спешно приводить в порядок здание. Им нужно было ремонтировать наружные стены, перегородки, потолки, полы, перила и ступени; старую краску сдирали и наносили новую.

Восстанавливали лепнину и позолоту, во дворце пахло краской и лаком, и все только мешали рабочим – особенно король, потому что он хотел получить от каждого ремесленника подробные объяснения.

– На каждом шагу спотыкаешься о ведро с краской, – жаловались придворные дамы, которые, приподняв свои пышные юбки, пытались скользить по паркету на «версальский манер».

В конце октября «забрезжил свет». Первыми отремонтировали представительские помещения и роскошно украсили их картинами, гобеленами и гардинами из вытканных золотом тканей. Старые гобелены, пылившиеся до сих пор в ящиках, были вычищены, как полагается, и в свете бесчисленных свечей в хрустальных люстрах выглядели сказочно прекрасными.

Король больше всего радовался своей слесарной мастерской, которую полностью оборудовали в Тюильри.

Покои королевы к началу ремонта выглядели как настоящие руины. Но по окончании всех работ стало видно, что они отделаны с большим вкусом.

– Ремесленники за короткое время совершили чудо, – ликовала моя госпожа, которая также была очень довольна своими апартаментами рядом с помещениями Марии-Антуанетты.

Граф фон Ферзен, впервые попав в Тюильри, был под большим впечатлением.

– Чтобы справиться с задачей, которую он сам себе избрал, месье фон Ферзен отказался от всех своих постов при шведском дворе и все силы отдал, чтобы исполнить желания французской королевской четы, – заявил «двор». На этот раз графа поселили не в покоях Марии-Антуанетты. От отеля до Тюильри он добирался в кратчайшее время.

Король смотрел на Акселя фон Ферзена как на «милого брата и доброжелательного друга, которого рады видеть в любое время». Людовик и позже никогда не показывал, что ему известно об отношениях своей супруги с очаровательным шведом. Ничто не нарушало мир между королевской четой, и ленивому и вялому королю не приходилось думать об удовлетворении своей супруги.

Влюбленным теперь трудно было встречаться, но все при дворе знали, что им это удается. Оставалось только пожелать обоим счастья. «Недолго этому суждено продлиться», – думала я.

У фон Ферзена было множество завистников среди господ при дворе. Один пренебрежительно сказал:

– Его ценность только в том, что он любовник королевы.

Этому придворному позволили вскоре удалиться в его поместья.

– Нет уже никаких правил приличия, – жаловалась мадам дю Плесси, – не существует никакого морального кодекса, никакого уважения к чужой собственности, даже к его жизни.

Граф фон Ферзен ломал себе голову, как бы ему защитить королеву.

Непристойные памфлеты и карикатуры появились снова, в них показывались ее отношения с юными девочками, почти еще детьми. С другой стороны, газеты утверждали, что королева Франции ненасытный монстр, который использует мужчин. И нет никого, кто мог бы прекратить это распутство.

На это я должна сказать, что в те времена мы, конечно, не были ханжами, ни в разговорах на интимные темы, ни в любовных делах. И в этом отношении мы были просвещенными. Целомудрие и супружеская верность мало что значили; сегодня люди уже не так фривольны и либеральны в своих взглядах и в том, что касается супружеских измен. Но непристойные обвинения против королевы превзошли все допустимые пределы.

Глава шестьдесят восьмая

Никто в Тюильри не мог знать, переживет ли он следующий день. Мы слышали о кровавых стычках, насилиях и узнавали об убийствах из мести. 21 октября перед булочной в центре города образовалась толпа. Люди кричали, что пекарь виноват в нехватке хлеба. Естественно, это была чушь. Мужчина провел всю ночь в своей пекарне, но теперь у него кончился запас муки.

Никакие оправдания ему не помогли. Черни нужна была жертва. Пекаря поволокли к Гревской площади, где кровожадная толпа повесила его и потом еще и отрубила голову, насадила на пику и с воплями прошла так по городу.

Это был жуткий ритуал, который совершался много раз в день в разных частях города. У полиции и Национальной гвардии не было никаких шансов против вооруженных парижан, однако они пытались сначала захватывать самых отъявленных нарушителей закона. Но вскоре это оказалось опасным, потому что чернь силой защищала преступников.

– Королева очень сочувствует вдове жертвы и посылает женщине шесть тысяч ливров из своих личных денег, – сообщила мадам Кампан.

Мария-Антуанетта ради детей старалась не подавать виду, что боится. Но тот, кто внимательно наблюдал за ней, замечал, как у королевы стал пропадать голос. И тогда на глазах у нее появлялись слезы.

– Мои враги не должны знать, что им почти удалось меня раздавить, но внутренне я истекаю кровью, потому что ранена в самое сердце, – доверилась королева моей госпоже. – Мне хотя и оставили драгоценности и роскошные туалеты, но я – всего лишь заключенная. Им нужно силой предотвратить бегство короля и его семьи.

Несмотря ни на что, королева искала возможность покинуть страну. Немногие друзья королевской семьи непрерывно строили планы бегства; по крайней мере дофину и его матери нужно было обеспечить безопасность.

– Мария-Антуанетта должна попасть за границу, – сказала я, злясь на нерешительного короля, из-за которого они оказались в этом ужасном положении. – Ни одна женщина не должна переносить то, что терпит сейчас наша королева потому, что неспособные мужчины хотят настоять на своем. Каждый зверь, попавший в ловушку, пытается освободиться. Мой отчим рассказывал мне, что прошлой зимой он поставил западню на волка и зверь действительно туда угодил. Чтобы его не убили люди, чудовище перекусило себе переднюю лапу и, прыгая на трех лапах, обрело свободу. Эмиль нашел в западне только отгрызенную волчью лапу. Если уж дикий зверь способен на такое, то человек должен быть в состоянии отважиться на все ради своей свободы.

Мадам Франсина на это поведала мне то, что при дворе знали лишь немногие посвященные:

– Людовик уже связался с другими европейскими государями. Король заявил мне и некоторым другим придворным: «Мое согласие лишить дворянство и высшее духовенство их привилегий – это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы выиграть время, вызвать с моей стороны к жизни революцию».

Это, надо признаться, совершенно ошеломило меня. Такого я от нерешительного короля никак не ожидала. Откуда в нем вдруг такое мужество? Можно было только надеяться, что он будет действовать осторожно, иначе дни его и Марии-Антуанетты скоро будут сочтены.

– Людовик наконец преодолел свою гордость и обратился к Карлу IV Испанскому с просьбой о финансовой поддержке, – продолжала моя госпожа. – С тем же и к императору Иосифу Австрийскому. Он пытается объяснить обоим, что ему срочно нужны деньги.

Я не стала ничего говорить о своих сомнениях – что понимает маленькая камеристка в большой политике, – да и перспективы на помощь были очень туманные. Но и этот призрачный шанс побудил некоторых друзей монарха дать ему фатальный совет все-таки не бежать из Франции, даже при опасности, которая будет грозить в первые дни контрреволюции его жизни и жизни его семьи.

Чрезвычайно рискованный совет, можно даже сказать глупый.

При дворе каждому нужно было вести себя так, будто все в полном порядке. В первую очередь это относилось к придворному церемониалу. Да, даже оживили старые обычаи со времен «короля-солнца». И было не важно, что парижская чернь устраивает под окнами дворца громогласные демонстрации.

Традиционный обряд вставания и отхода ко сну короля соблюдался, как и столетия назад, а королева, как и в начале их брака, председательствовала при вечерних карточных играх. Даже приглашали гостей. Старый обычай, когда король и его супруга ели на глазах у всех, пережил свой ренессанс, причем их обслуживали лакеи в роскошных ливреях.

Они сидели как две куклы в жестких церемониальных одеждах, и все могли на них глазеть. Так как Людовику больше не разрешалось, к его великому сожалению, ходить на охоту, он часто скучал. И от этого чувства пустоты он налегал на еду еще больше, становясь все круглее. У Марии-Антуанетты, напротив, почти полностью пропал аппетит, и она постепенно худела. И в то время, как король ценил хорошее вино, его супруга довольствовалась только водой.

После ремонта Тюильри стал центром общественной жизни Парижа. Тут праздно шатающимся было чему удивиться, когда аристократы, князья церкви, командиры Национальной гвардии и важные граждане выходили из своих блестящих карет и в форме или в вечернем туалете со своими разнаряженными дамами входили во дворец.

«Марии-Антуанетте действительно удалось среди ада создать островок мира и мнимой гармонии», – писал царице Екатерине один русский дипломат, который часто бывал в гостях у мадам дю Плесси.

Конечно, как и прежде, бывали возмущенные протесты, буйные демонстрации, прямо на улицах совершалось насилие, но это просто игнорировали. Король, его семья и придворные походили на группу дрессированных пуделей, которые встают на задние лапки, ведут себя примерно, но совершенно никому не нужны.

– Революционная пресса, провокационные лозунги в газетах, листовки, злобные карикатуры – их все видят, но делают вид, будто они никого не касаются, – удивлялся и граф Аксель фон Ферзен.

– Теперь город патрулируют добровольные соглядатаи, и если встречают кого-нибудь без триколора, то у него должна быть очень убедительная отговорка, иначе ему придется плохо, – предостерег меня папаша Сигонье.

К сожалению, многие дамы, направляясь на приемы к королеве, излишне провоцировали народ: они прикрепляли к платьям белые кокарды вместо революционных сине-бело-красных. И их прически украшали букеты белых лилий и белые банты. Это необдуманное поведение эмоций свидетельствовало о недостатке ума.

Мадам согласилась со мной:

– Королева тоже смотрит на это скептически, но его величество считает, что нельзя обижать аристократов, которые еще не отправились в изгнание. Нужно доставлять им удовольствие.

Тюильри, как и Версальский дворец, после полудня был открыт для всех посетителей. Чтобы попасть туда, требовалось только купить входной билет, а мужчины должны были быть обязательно в шляпах. Коридоры и лестницы были переполнены. Если сначала к монарху еще относились с некоторым почтением, то со временем все изменилось.

Я очень близко подружилась с одним гвардейцем из лейб-гвардии короля. Молодой человек был на десять лет моложе меня и оказался пылким любовником. Тогда я была просто одержима неимоверной жаждой жизни, жаждой физической любви. Возможно, это было вызвано жизненными обстоятельствами, при которых никто не знал, переживет ли он эту ночь или его убьют.

Мы использовали любой случай для любовных игр, но это было совсем непросто. Но мы сделали из нужды добродетель и возмещали краткость нашей страстной близости ее частотой.

Бывало так, что мы стояли в углу, я задрав юбки, а Фабрис – так звали моего усердного любовника – между моих бедер, в то время как какой-нибудь слуга или посетитель проходил мимо нас или моя госпожа отправляла кого-нибудь на мои поиски. Тогда мы ненадолго прерывались.

Фабрис, хотя и неохотно, отстранялся, а я опускала юбки. Как только помеха исчезала, мы сразу продолжали. Стойкость Фабриса была необыкновенной.

С трудом мне удавалось скрывать эти отношения от Жюльена. Он был и оставался мужчиной моего сердца, отцом моего сына, и я ни в коем случае не хотела сделать ему больно.

Глава шестьдесят девятая

Однажды утром женщины устроили скандал прямо под окнами будуара королевы. Они громко и вульгарно вызывали Марию-Антуанетту. Королева не была трусливой – это она доказала еще в Версале – и вышла на балкон, чтобы показаться толпе.

Женщины были ошеломлены; и Марии-Антуанетте даже удалось вступить с ними в разговор. Их удивило, что королева не пожалела для них слов. Одна эльзаска обратилась к ней по-немецки, но королева, не теряя присутствия духа, ответила по-французски:

– Сожалею, мадам, я вас не понимаю.

На это все ответили аплодисментами. Мария-Антуанетта всегда утверждала, что забыла немецкий. Я, с позволения сказать, этому не верила. Родной язык никогда не забудешь, может, отдельные выражения, но не язык вообще. Встреча с женщинами закончилась тем, что на прощание они кричали:

– Да здравствует Мария-Антуанетта! Пусть вечно живет наша добрая королева!

Когда я рассказала об этом мадам Франсине, она посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

Но это было единственное исключение. То, что оскорбления против ненавистной австрийки становились все грубее, было связано с новым законом Национального собрания: он гарантировал полную свободу прессы.

Мадам Франсина возмущалась:

– Всякий писака будет утверждать, что ему захочется, и никто не сможет проверить правдивость его слов. За клевету на человека больше не будут наказывать. Это дискредитация.

Теперь королева появлялась на карикатурах в виде отвратительной гарпии с раздвоенным хвостом и длинными острыми когтями, увешанными бриллиантами. Ее представляли врагом, который попросил императора Австрии начать войну против Франции. После его победоносного вступления Мария-Антуанетта хотела сравнять Париж с землей – так утверждал один человек в Пале-Рояле, и все ему верили.

– Если вбивать народу в голову определенные вещи, то он в конце концов в них поверит. В этом состоит привлекательность печатного слова: что написано в газете, то правда. И со временем люди верят в самую абсурдную чепуху, – объяснил мне папаша Сигонье, который все меньше походил на аиста, скорее на состарившегося растрепанного ворона.

К концу 1789 года государственный долг достиг более пяти миллиардов франков. Жаку Неккеру уже было трудно набирать денег даже для оплаты текущих процентов. О погашении долгов и думать не приходилось. Первым делом он сократил содержание королевской семьи. Так он сэкономил пару миллионов, ну и что?

Национальное собрание переехало в Париж осенью вместе с королем. После краткого пребывания у архиепископа Парижского устроились на длительное время в школе верховой езды в Тюильри.

Число членов между тем сократилось, некоторые делегаты снова уехали в свои родные провинции, но большинство осталось и старалось создать разумное правительство.

– Это похоже на сизифов труд, – жаловался один из немногих верных королю делегатов. – Работа долгая, едва выполнимая и требует большой выносливости. Но, верные своей клятве, мы выдержим.

Трижды в неделю проводились дебаты, причем один кричал на другого, никто никого не слушал, каждый излагал лишь свои аргументы. Тот, у кого голос был самый громкий, считал, что право и правда принадлежат ему.

– Может, славная революция должна просто утонуть в хаосе? – спрашивал Жорж Дантон зычным голосом и заслужил аплодисменты. Нет, не так изначально планировали. Конечно, нужно отметить, что Национальному собранию приходилось нелегко. Вечно ворчащие парижане всегда были недовольны. Как и прежде, не хватало продовольствия, в основном зерна. Мяса столичные жители не видели уже месяцами. Давно прошли те золотые времена, когда Генрих IV гарантировал каждому гражданину курицу в горшке по воскресеньям. Зима снова стояла у ворот, а запаса дров не было.

Возникали проблемы и с некоторыми провинциями во Франции, прежде всего с Бретанью, которые вообще о революции знать ничего не желали и решительно не признавали Национальное собрание. Да, они категорически отказывали ему в праве издавать законы и постановления.

– Это не только жалко, – рычал Дантон, но и прямо-таки противозаконно и позорно одновременно.

Он ратовал за наказание строптивых бретонцев.

Месье Неккер начал переговоры с английскими провинциями в Канаде из-за необходимости в поставках зерна. Еще один катастрофический голод допустить было нельзя. Далее он постарался убедить голландских заимодавцев. Они должны были, как уже не раз, огромными кредитами помочь Франции выйти из затруднительного положения.

Но голландцы считать умели и настойчиво спрашивали, как он думает вообще когда-нибудь вернуть кредиты? Какие гарантии он может предложить?

Неккер пришел к мысли предложить как обеспечение огромные долги, которые Америка имела перед Францией за ее поддержку в борьбе за независимость. Без сомнения, умный шахматный ход, но удастся ли он?

Швейцарец знал, что он ходит по очень тонкому льду. Теперь уже было много таких, кто не считал его «финансовым волшебником», скорее, наоборот, утверждали, что свой нимб он приобрел путем нечестных манипуляций. Что, между прочим, было правдой.

– В действительности месье Неккер некомпетентный надутый дурак, как и многие в Национальном собрании, – пренебрежительно высказалась о банкире мадам дю Плесси. Было очевидно, что Жак Неккер тщеславен. Он не только превозносил свои способности, но и свою некрасивую, но умную дочь мадам де Сталь, а также свою супругу.

Конечно, он считал, что его таланты недостаточно оценены. Однажды он даже позволил себе непростительный промах, назвав французов «смехотворной нацией». Его слуги подслушали это высказывание и распространили по городу. Это чрезвычайно повредило его былой популярности.

Новейший слух утверждал, что вскоре предстоит резня королевской семьи и всех аристократов в стране. Тогда в изгнание хлынула новая волна, потому что многие слуху поверили. Каждый день слышали о новых очагах беспорядков в провинциях, и это подогревало страх перед распадом страны.

«Гражданская война» – эти ужасные слова крутились не только в моей голове.

Граф Прованский, следующий по возрасту брат короля, и другие монархисты хотели свергнуть Людовика XVI с престола.

– Тогда был бы свободен путь, чтобы с приверженцами монархии двинуться на Париж, занять город и раз и навсегда очистить эти авгиевы конюшни.

Так изложил моей госпоже планы партии монархистов маркиз де Ламбад. И вот еще что обсуждалось: Людовика, неспособного и нерешительного, нужно вынудить к отречению. Затем вместо него королем был бы назначен его кузен, снедаемый честолюбием Филипп Орлеанский. К сожалению, многие верили, будто он все сделает на пользу и на благо разоренной страны.

Козни его родственника-интригана не остались тайной для короля. Поэтому он отправил его в Англию.

– Каждый крестьянин может идти, куда хочет, – огорчалась королева, – только король Франции – пленник черни.

Но тут Мария-Антуанетта заблуждалась, и ее супруг указал ей на это:

– Наши крестьяне не крепостные, как в России, мадам. Им не только разрешается обрабатывать землю, они ею владеют и могут передавать в наследство сыновьям. Но если они покидают землю на длительное время, их землевладелец, которому они обязаны выплачивать оброк, имеет право отобрать у них эту землю и распорядиться ею по-своему.

Вскоре Национальное собрание изменило бы это.

– Франция не только стоит у края глубокой пропасти, – сказала однажды мадам дю Плесси королеве, – я думаю, она уже сделала шаг дальше и находится теперь в свободном падении в бездонную пропасть.