Текст книги "Суд идет"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

IX

Дело Анурова и его компании Бардюков принял к своему производству, помощником назначил Шадрина.

За месяц работы Дмитрия в прокуратуре старший следователь пристально присматривался к молодому следователю и, видя, что практические навыки подшефного растут от одного дела к другому, Бардюков с затаенной гордостью про себя замечал: «Хватка моя. Волчья. Уж если вцепится в глотку – амба!»

Хвалить Шадрина в глаза Бардюков не хотел – боялся, что тот зазнается, но прокурору говорил не раз, что новичок попался деловой, с твердой рукой.

Очередной допрос директора универмага Анурова Бардюков поручил Шадрину. К этому допросу Дмитрий готовился тщательно. Как пущенный с горы ком липкого снега, дело росло день ото дня. Теперь оно уже не вмещалось в одном томе.

Анурова Шадрин еще пока не видел, первый раз его допрашивал Бардюков, но, судя по показаниям Анурова и по материалам дела, в директоре универмага он предполагал увидеть волевого и неглупого человека, с которым нужно вести себя очень осторожно и твердо.

И вот он сидит в следственной комнате Таганской тюрьмы и ждет Анурова, которого должны привести с минуты на минуту.

Комната была неприятна Шадрину. Несколько дней назад он допрашивал в ней сумасшедшего Баранова, который теперь находится в психиатрической больнице. Шадрину четко представлялось безумное выражение лица Баранова, его идиотический смех и карикатурные ужимки.

Вчера Шадрин звонил в больницу, разговаривал с главным врачом, тот сказал, что состояние больного тяжелое, врачи предполагают, что у него шизофрения.

Шадрин вспомнил соседей Баранова. Все они подчеркивали странность в его поведении. Последний месяц Баранов особенно чудил: клал на тротуар рубль или десятку и отходил в сторону. Как только пешеход поднимал деньги, он тут же фотографировал его и от радости подпрыгивал. Деньги ни у кого не отбирал. Ночью печатал карточки и расклеивал их в коридоре и на кухне. Причем, каждую фотографию от тщательно описывал. Этих чудачеств раньше за ним никто не замечал. Соседи знали, что он пишет какой-то научный труд, а какой – никому не говорил. Написанное тщательно хранил даже от родственников, все запирал в секретере и опечатывал пломбой. Последние полмесяца, во время отпуска, он часто ходил в библиотеку. Об этом сказала сестра. Соседи знали, что он уходил с утра и возвращался поздно вечером.

«Интересно, что он делал в библиотеке? В какой библиотеке?» – подумал Шадрин.

В дверь резко постучали. От неожиданности он вздрогнул.

– Войдите! – Шадрин привстал из-за стола.

В комнату вошел Ануров. Точно таким и представлял его себе Шадрин. Директор крупнейшего универсального магазина, богач, накопивший добра чуть ли не на полмиллиона. Даже фамилия у него не какая-то там – Зайчиков или Пташкин, а Ануров – весомая, солидная.

Ануров был острижен наголо. «Его и нулевая машинка не обезобразила, – отметил про себя Дмитрий, остановив взгляд на округлом ровном черепе Анурова. – А это бывает редко».

– Садитесь. – Шадрин показал на табуретку, стоявшую перед столиком.

Ануров сел. Сел неторопливо, с достоинством. К его гладко выбритому, красивому лицу никак не шел грубый мятый костюм.

Изучая друг друга взглядами, следователь и подследственный некоторое время молчали. Наконец Шадрин заговорил:

– Гражданин Ануров, расскажите подробно, как начинала свою жизнь ваша знаменитая компания, как взаимодействовали многие годы, как делили добычу?

Ануров кротко улыбнулся.

– Гражданин следователь, вы так много спросили сразу, что я затрудняюсь сделать выбор между этими вопросами. Не знаю, с чего начать. – Лицо Анурова выглядело спокойным, даже уверенным.

– Начните хотя бы с рассказа, как совершили вы первое хищение государственного имущества, когда это было, с кем оно совершено, при каких обстоятельствах.

– То, что могу я вам рассказать, уже детально известно органам следствия. Я об этом говорил не раз на допросах. История с этими злосчастными коврами – мое первое грехопадение. И, надеюсь, последнее.

– Сколько выпало на вашу долю от этого первого грехопадения?

– Пятнадцать тысяч.

– И все?

– Все.

– А дача? Машина, гараж, ковры, хрусталь, картины, бронза?.. Это все на те же пятнадцать тысяч?

Ануров пожал плечами.

– У меня приличный оклад, я часто получал премиальные. Если жить экономно, то можно вполне накопить и на машину и на дачу.

Шадрин понимающе ухмыльнулся.

– Да, конечно, если жить экономно, то, пожалуй, можно и накопить. – Прочищая засорившееся перо авторучки, он на минуту задумался. – Скажите, пожалуйста, гражданин Ануров, история с габардином каким по счету была вашим грехопадением?

Ануров порывисто вскинул голову, остановив обиженно-удивленный взгляд на авторучке Шадрина.

– О каком габардине вы спрашиваете?

– Пока я спрашиваю о тех двух тысячах метров габардина, который прошел мимо магазина в руки спекулянтов.

– Я впервые слышу об этом габардине.

– А Шарапов показал, что душой и исполнителем операции «Мягкое золото» были вы.

При упоминании Шадриным «Мягкого золота» густые черные брови Анурова медленно выгнулись дугами, потом поползли на глазницы и нависли над ними, как густые корни подмытого дуба нависают над обрывистым берегом реки.

И снова вопрос:

– Кто эту операцию назвал «Мягким золотом» – вы или Баранов?

Ануров молчал.

– Я спрашиваю, вы или Баранов, потому что уверен: у Шарапова и Фридмана до этого недоработает фантазия.

Упоминание Фридмана, который, по расчетам Анурова, пока еще должен находиться на свободе и быть вне подозрения (на всех предыдущих допросах о нем не было сказано ни слова), окончательно выбило Анурова из колеи.

– Я, – понуро ответил подследственный.

– Сколько вы выжали настоящего твердого золота из своего «мягкого золота»?

– Сто тысяч.

– Это на общий котел?

– Да.

– Ваша доля?

– Пустяковая, третья часть половины.

– Почему же половины? Куда же шла другая половина?

– Ее забирал Баранов.

– На сколько человек делили свою половину?

– На троих.

– Кто были остальные двое?

Ануров видел, что запираться, когда следствию все известно, было глупо, это могло лишь раздражать Шадрина. Спокойным голосом он ответил:

– Шарапов и Фридман.

– Шарапову и Фридману какая доля шла?

– Тоже по трети из половины.

– Значит, львиная доля приходилась Баранову?

– Как видите.

– Это по какому же такому принципу вы так неравномерно делили доходы?

Ануров положил свои большие руки на колени. Долго и пристально он смотрел в глаза Шадрину. Потом тяжело вздохнул и, расправив плечи, поднял голову. Во всем его облике Шадрин уловил поднимающийся гордый вызов.

– Гражданин следователь, вы записываете в протокол все, что говорит подследственный?

– Не всегда. А в чем дело?

– Тогда у меня к вам просьба.

– Я вас слушаю.

– Только я хочу, чтобы то, о чем я сейчас скажу вам, не было занесено в протокол. Это мое условие.

Шадрин положил авторучку на стол и закурил.

– Я вас слушаю.

– Сто тысяч вам хватит?

– За что? – Веко правого глаза Шадрина задергалось в нервном тике.

Шадрину хотелось встать и прямо наотмашь, что есть силы ударить Анурова в лицо. Все он мог допустить до встречи с ним: его нежелание говорить правду, грубость, ложь… Но только не это! «Взятку предлагает, подлец… Даже голос не дрогнул. Даже не смутился, наглец. Как все это у него спокойно получилось!.. Что я должен делать в этом случае? Встать и возмутиться? Дать хороший отпор, унизить?.. Нет, это, пожалуй, самое легкое. Нужно посоветоваться с Бардюковым, доложить об этом прокурору… Постараться эти деньги, уплывшие от государства, вернуть государству?»

И Шадрин решил не придавать особого значения словам Анурова. Более того: он сделал вид, что это предложение его заинтересовало.

– За что вы хотите подарить мне такую сумму?

– За то, что мои действия будут квалифицироваться не по Указу от четвертого июня, а как спекулятивные сделки. Вы же видите по делу, – во всем виноват Баранов. Лично я, а также Фридман и Шарапов были орудием в его руках. Долгое время мы даже не знали, что попали в его сети.

– Как же это могло случиться, что душевнобольной человек, ярко выраженный шизофреник мог вас, как кроликов, держать в руках?

– Как шизофреник? – Ануров настороженно вскинул голову. – Баранов… душевнобольной? Что-то не вмещается в моей голове… – Но тут же, что-то сообразив, сказал: – А впрочем, впрочем…

– Баранов сейчас лежит в психиатрической больнице.

– В больнице?! – Ануров о чем-то думал. – А впрочем… Среди шизофреников было немало гениальных и талантливых людей. Говорят, даже Форд, этот король миллиардеров, страдает душевной болезнью. – И, словно что-то припоминая, Ануров проговорил: – Да-а… были у Баранова странности. Это, пожалуй, от болезни…

– Какие вы замечали за ним странности?

– На деньги он смотрел, как на мусор. Они от него уходили так же, как и приходили. Это меня всегда удивляло. Особенно последние полгода. Он стал даже каким-то замкнутым…

Шадрин поднял руку и дал знать, что о Баранове хватит.

– Что вам даст, если ваши действия будут квалифицироваться не по Указу, а как соучастие в спекулятивных сделках?

– Это даст мне два-три года лишения свободы вместо десяти или двенадцати, которые повисли надо мной.

– И за это вы обещаете мне сто тысяч? Где же вы возьмете такие деньги, гражданин Ануров?

– О деньгах заботиться не вам. Я беру это на себя. Вам их вручат через третье лицо в таком месте, которое будет заранее обусловлено.

Точно взвешивая и прощупывая ход мыслей своего подследственного, Шадрин долго молча смотрел на Анурова.

– Вы говорите, сто?

– Да, сто. Но если вам удастся прикрыть дело по «Мягкому золоту» и вы сумеете оставить всех нас на одном только драпе, то получите еще пятьдесят.

– А куда же деть тогда партию с трико «Люкс», десять рулонов тюля, люберецкие ковры и китайскую драпировочную ткань?

Спутанные корни бровей Анурова взлетели вверх.

– Вам и это известно?

– Не только это, но и другие ваши дела. – Шадрин затянулся папиросой. – Значит, вы предлагаете сто пятьдесят?

– Да.

– Это другой разговор. – Шадрин говорил тихо, время от времени опасливо посматривая на дверь. – А кому вы доверяете такие деньги?

– Это вас пусть не тревожит. Ваше дело назначить место и время.

– Все сразу?

– Нет, двумя частями. Вначале – сто. Пятьдесят – после суда, когда дело будет выиграно.

– Я не верю вам, Ануров. Сто пятьдесят вы не найдете. Все ваше имущество описано, захвачены и ваши сберкнижки. На всем арест.

Ануров желчно ухмыльнулся.

– Вы торгуетесь, как женщина, гражданин следователь. Это не деловой язык. Свои условия я сказал. – Ануров гордо повернул голову к решетчатому окну.

На кирпичном проеме окна лежала нежная белая подушка снега. Дмитрий видел, с какой тоской и болью взгляд Анурова упал на первый снег.

– Если вы рассчитываете на серебряную кадушку, то напрасно, гражданин Ануров. Этот ваш маленький банк в березовой роще лопнул.

Ануров встрепенулся всем своим большим телом.

– Что?!

– Смотрите. – Дмитрий подал Анурову три фотографии. На одной из них был запечатлен момент, когда Ануров с сыном шли по лесу. В руках отца был небольшой чемоданчик. Снимок сделан сзади, шагах в ста. На другой фотографии был заснят серебряный бочонок, стоявший на столе. Резной орнамент на стенках бочонка рельефно и четко выделялся на гладкой поверхности. На третьем снимке в глаза Анурова бросилось все, что было его последней надеждой на облегчение участи: пачка аккредитивов, сложенная веером, и рядом рассыпанные на скатерти драгоценности. Снимок был сделан сверху, с таким расчетом, чтобы был виден каждый аккредитив, каждый перстенек, каждая драгоценная безделушка.

Ануров хотел что-то сказать, но слова срывались с его вздрагивающих губ нечленораздельным мычанием испуганного человека, которого оглушили поленом по затылку.

– Позвольте… Это… это незаконно… Это мои сбережения… Это мои последние.

Шадрин не дал договорить подследственному.

– А вы подумайте, гражданин Ануров, может быть, вспомните и другой какой-нибудь потайничок?

– Это все, что было… Теперь я нищий, а у меня сын, дочь, жена…

– Пока вы не нищий, а содержащийся под стражей. Вас кормят, обувают, одевают. Ваши дети уже взрослые люди, не бойтесь, на хлеб себе заработают. Вы лучше расскажите чистосердечно о себе. Повторю свой первый вопрос, на который я до сих пор так и не получил ответа. Расскажите по порядку, с чего вы начали и чем кончили. Начните сразу с того, как вы в загородном ресторане «Чайка» вели свой первый деловой разговор с Барановым, как потом он познакомил вас с Шараповым, как вы втянули в свои дела Фридмана. Одним словом, все по порядку и не торопясь.

Опустив длинные тяжелые руки между коленями, Ануров начал медленно рассказывать. Иногда его натужный рассказ прерывался вопросом следователя, когда он что-нибудь забывал. В такие минуты подследственный отрывал свой тяжелый взгляд от пола и, свинцово роняя его на хрупкий стол, за которым сидел Шадрин, на минуту умолкал, потом снова продолжал свивать нить, которая все плотней и надежней завивалась вокруг его собственной шеи. Так длилось около часа. Авторучка в руках Шадрина судорожно бегала по чистым листам бланка протокола. Закончив допрос о последней операции с коврами, следователь привстал, размял затекшие плечи и подошел к окну.

– Ранний снег! – рассеянно воскликнул Шадрин. Эти слова он произнес бездумно, бесцельно, они вырвались совсем непроизвольно, рожденные секундным восторгом при виде белоснежной пелены, застелившей тюремный двор.

– Да, этот первый снег, гражданин следователь, я встречаю в тюрьме. А мне уже пятьдесят. Вряд ли больше придется посмотреть на воле, как будет идти первый снег.

Шадрин вслух прочитал показания Анурова и спросил:

– Со всем согласны?

– Что же тут не соглашаться…

– Дополнения будут?

– Для протокола – нет.

– А не для протокола?

– Вы так и не ответили на мое предложение.

Шадрин снова закурил.

– А чем вы будете платить? Серебряная кадушка лопнула.

– Сто пятьдесят не обещаю, но сто с горем пополам наскребется.

– Гражданин Ануров, сразу ответить на такое серьезное предложение я не могу. Заманчиво, но не могу. Подумаю денька два и на следующем допросе скажу. А сейчас пока на этом нашу беседу закончим. Подпишите ваши показания.

Ануров подписал протокол и тяжело сел на свое место.

Шадрин нажал кнопку звонка. На вызов вошел надзиратель.

– Уведите.

Ануров медленно привстал с табуретки, в последний раз посмотрел на Шадрина и уже в самых дверях произнес:

– Не обязательно по частям. Можно все сразу.

Шадрин ничего не ответил подследственному. Сделав вид, что не расслышал его слов, он аккуратно вложил исписанные листы протокола в папку и вышел в коридор следом за конвоиром.

Шадрин вышел из тюрьмы. На каменной мостовой выпавший снег был изжеван грязными шинами автомобильных колес и превращен в серое мокрое крошево. Зато на маленьком бульварчике, где снег еще не успело обдать бензинной гарью и копотью из фабричных труб, он лежал белым бархатом.

Перед глазами снова всплыло идиотическое лицо Баранова, его безумный смех. «Почему они все трое, словно сговорились, так усиленно валят все на Баранова? Тут что-то не то… Пожалуй, им уже давно стало известно, что Баранов находится в психиатрической больнице… А Баранов? Зачем он последние две недели своего отпуска просиживал в библиотеке? Писал свой научный труд, о котором он говорил на допросе?» И Шадрин вспомнил заголовок его работы: «Деньги как источник всех эмоций в человеческой природе». «Нелепое название. Неужели он и в самом деле помешался на этом научном труде? А потом эти чудачества с подброшенными на тротуар деньгами… фотографии… Да, болезнь Баранова многое снимает с плеч Анурова и его друзей».

Шадрин решил: во что бы то ни стало познакомиться с «научным» трудом Баранова и узнать, зачем он просиживал последние две недели в библиотеке. «Уж больно тут все логично. А это бывает редко. Тут нужно кое-что проверить…»

X

Рабочий день заканчивался, когда Шадрин возвратился в прокуратуру. Первое, что он должен был сделать, это немедленно доложить Богданову о допросе Анурова и о предложенной взятке. Но секретарша сказала, что Богданова вызвали на совещание в городскую прокуратуру. Шадрин направился к старшему следователю. Оказалось, что и Бардюков тоже выехал с утра на осмотр местности. Где-то в Черкизове прошлой ночью были убиты зубной врач-частник и его жена. Ничто из вещей в квартире не взято, не обнаружены только серьги жены. Как выяснилось позже, эти серьги были бриллиантовые и, по оценке ювелира, который знал об этих серьгах, стоили не менее пятидесяти тысяч рублей.

Шадрин закрыл в сейф дело Анурова и вышел на улицу. Почти в самых дверях подъезда его окликнули:

– Дмитрий Георгиевич!

Шадрин остановился. Перед ним стояла красивая, средних лет женщина в котиковом манто с ярко накрашенными губами и искусно подведенными ресницами. Он видел эту женщину: не так давно она без стука вошла в кабинет прокурора. Позже Дмитрий узнал, что это была жена Богданова.

– Я вас слушаю, – вежливо сказал Шадрин.

– Я провожу вас… – смущенно и растерянно ответила незнакомая женщина. – Вам далеко?

– Мне, собственно, до метро.

– Мне тоже до метро.

«Что ей от меня нужно?» – мелькнуло в голове Шадрина. Он стал мысленно припоминать облик той женщины, которая входила в кабинет прокурора.

Женщина начала нерешительно:

– Я прошу вас, выслушайте меня. Войдите в мое положение… Я жена вашего подследственного Анурова. Мне необходимо кое-что передать вам… Понимаете, некоторые дополнительные сведения, которые прольют новый свет на все дело. Я так волнуюсь, так волнуюсь… Но вот здесь все написано, вы все поймете. – С этими словами женщина остановилась, проворно достала из сумочки толстый конверт и сунула его в руки растерявшегося Шадрина.

«А что, если взятка?» – мелькнуло в голове Дмитрия. Решали доли секунды. Если он даст уйти гражданке, взяв у нее пакет, то формально будет считаться, что… «Нет, нет! Так документы не передают…»

Не дожидаясь, пока женщина отойдет от него, Шадрин быстро разорвал конверт и замер на месте. Толстая пачка новеньких сотенных бумажек хрустнула и резанула глаза своей холодной голубизной.

– Что вы делаете?! – бледнея в лице, почти вскрикнул Шадрин. – Да вы знаете, что пойдете за это туда, где находится ваш муж?! Возьмите немедленно!

Дмитрий всунул в руки растерявшейся Ануровой конверт с деньгами. Та испуганно положила их в сумочку и не знала, что ей делать: быстро уходить или настаивать на своей просьбе.

В эту минуту к Шадрину подошла Ольга. Только что вернувшись из подмосковного дома отдыха, где она провела две недели, Ольга заметно посвежела. В здоровом румянце ее щек точно вкраплены были бодрящие соки глубокой осени. Она еще не была на работе.

Необычный вид Шадрина и его бледные щеки насторожили Ольгу. Ей показалось, что он не рад встрече. А ведь они не виделись целых две недели.

– Что с тобой? – удивленно спросила она, только теперь заметив, что рядом с Дмитрием стояла женщина, в которой она узнала жену своего директора. В какие-то секунды они скрестили взгляды и, узнав друг друга, неловко поздоровались. Растерялась и Ольга. Она никак не могла понять, что могло свести Дмитрия с этой женщиной.

– Простите меня, но я… Я вас очень прошу принять во внимание, что, кроме меня, на иждивении моего мужа – дочь и сын. Я вас очень прошу… – Вытирая с глаз слезы, Анурова еще раз смерила с ног до головы Ольгу и быстро направилась к стоянке такси.

Ольга заметила, что Дмитрия лихорадит. Проводив взглядом Анурову, которая села в первое попавшееся такси, он только теперь почувствовал, в каком глупейшем положении очутился.

– Что с тобой? – допытывалась Ольга. – Откуда ты знаешь эту женщину? На тебе лица нет.

– Это жена Анурова, директора твоего универмага.

– Откуда ты ее знаешь?

– На Анурова возбуждено уголовное дело.

– Какое дело?

– Ануров арестован.

– Как – арестован?! За что?

– За крупные хищения государственного имущества и спекуляцию.

Ольга хотела о чем-то спросить, но, растерявшись, тупо смотрела на Шадрина. Она не могла произнести ни слова. В сознании ее никак не укладывалось два этих понятия: директор Ануров и уголовный преступник.

– А что было нужно от тебя его жене?

– Она предлагала взятку, а я сглупил. Нужно было тут же задержать ее и вместе с деньгами доставить в прокуратуру или ближайшее отделение милиции. Все равно деньги краденые, теперь они уплыли. – Мысленно Дмитрий проклинал себя: «Дурак! Непроходимый дурак!»

Поняв его волнение, Ольга участливо спросила:

– Почему же ты так сделал?

– Вначале я просто опешил. Подумал, что это жена прокурора. Удивительное сходство!

– Постой, постой… – Словно что-то припоминая, Ольга отшатнулась от Дмитрия. – Я слышала, что у жены Анурова есть сестра-близнец.

– Что?!

– Да, да, совершенно точно! Теперь я вспомнила, их две сестры, они близнецы, об этом у нас в магазине как-то был разговор. Я однажды видела, как они обе заходили весной в кабинет к директору.

Дмитрий о чем-то задумался.

Ольгу волновало теперь другое – не жена Анурова и не сестра его жены, а сам Ануров. То, что произошло в универмаге за время, пока она была в доме отдыха, ее пугало. Что именно тревожило Ольгу в этой недоброй новости – она еще ясно не осознавала, но какое-то внутреннее опасение и страх уже поселились в ее душе. Она никак не могла представить Анурова, того самого Анурова, который ей казался честным человеком, на скамье подсудимых.

– Может быть, вышло какое-нибудь недоразумение? Может быть, все выяснится и его отпустят? Ведь он чудесный человек! Его у нас ценят как справедливого работника.

– Да, это хороший актер и к тому же далеко не глупый.

Скверик, в котором они стояли, был почти безлюдным. Только редкие прохожие, зябко поеживаясь, спешили кто к метро, кто к троллейбусной остановке.

– Куда мы теперь? – спросил Дмитрий.

– Пойдем ко мне, у нас тепло, – ответила Ольга.

– А мать?

– Что мать?

– Ведь она больна. Будем только беспокоить ее. Пойдем лучше ко мне.

Они молча направились к трамвайной остановке.

Ольга рассказывала, как она отдыхала в Поленове, какой у них был смешной и веселый массовик, как они купались почти в ледяной Оке…

– Ты давно знаешь Анурова? – кутаясь в воротник, спросил Дмитрий, когда они подошли к трамвайной остановке.

– Больше двух лет. Он принимал меня на работу, – ответила Ольга и ловко прыгнула на подножку подошедшего трамвая.

Следом за ней вскочил в трамвай и Дмитрий. Ему было досадно, что начатый им разговор был так нелепо оборван. Он хотел узнать от Ольги хоть крупицу новых сведений об Анурове, но она перевела разговор на другое.

Трамвай был заполнен до отказа. Каждый занят своим: кто смотрел в окно, кто, уткнувшись в книгу или газету, коротал дорожное время. Вагон стучал на стыках, покачивался на поворотах. Чугунная музыка окраины большого города для привычного слуха становилась такой же незаметной, как тиканье стенных ходиков, как тягучая в своем печальном однообразии перепелиная песня приволжских степей.

«Интересно, что он делал в библиотеке? Что за труд настрочил?» – думал Шадрин, и перед ним четко вырисовывались идиотическая улыбка Баранова и его вытаращенные бесцветные глаза.

Он попытался прогнать от себя назойливые мысли, но они снова и снова преследовали его. И Шадрин твердо решил: завтра вечером, после работы, он должен изъять «труды» Баранова. Может быть, и в самом деле: деньги для Баранова были не источником преступного обогащения, а экспериментом в его «научных» поисках?

Молча ехали, молча подходили к дому, где жил Шадрин.

Маленькая, полуподвальная комнатка, которую снимал Дмитрий, была сырая и темная. От влажных стен серо-голубыми ошметками отставала эмалевая краска. На холодном дощатом полу перед старым, расшатанным диваном, на котором спал Дмитрий, лежала выбитая, затоптанная дорожка. Рядом с диваном сиротливо прижимался к стенке небольшой дешевенький канцелярский столик, на котором стояла настольная лампа с зеленым колпаком и в беспорядке лежали книги. Рядом со столом стоял колченогий стул, обитый клеенкой, которая уже давно вытерлась и лохматилась.

Заслышав, что пришел жилец, в комнату постучалась хозяйка, женщина, которая вряд ли когда-нибудь снимала с себя засаленный халат. Как это заметил Дмитрий, она вечно прислушивалась, вечно приглядывалась к друзьям, которые изредка навещали его.

Хозяйка подозрительно осмотрела Ольгу и жалобно простонала:

– А за свет вы думаете платить в этом месяце, Дмитрий Георгиевич? Нажгли на целых одиннадцать рубликов.

Чтобы скорее отвязаться от хозяйки, Шадрин раздраженно спросил:

– Сколько с меня полагается?

– А кто у нас свет-то жжет, я, что ли? По ночам я тоже не читаю книги…

Шадрин оборвал ее:

– Сколько с меня? – Дмитрий рылся в кармане.

– Вы прямо как маленький, Дмитрий Георгиевич. Как будто не знаете, что я светом почти совсем не пользуюсь…

Не дав договорить хозяйке, Дмитрий протянул ей одиннадцать рублей.

– Возьмите.

Хозяйка почесала плечо, выжидательно откашлялась и не уходила.

– И за уборку, Дмитрий Георгиевич, с вас за этот месяц причитается.

– За какую уборку? – Шадрин не мог скрыть своей неприязни к алчной хозяйке.

– Как за какую?! Нешто вы, как ангел, на крылышках летаете? Поди, и пол мыть за вами приходится в местах общего пользования, и на кухне убираю…

– Я же вам платил за уборку три дня назад, вместе с платой за квартиру.

– Ох, Дмитрий Георгиевич, прости ты меня, душу грешную… Я совсем запамятовала! Вот старая карга, второй раз за уборку хотела спросить!

Обдав Ольгу мутноватым взглядом, хозяйка вышла из комнаты, а Дмитрий, закрыв за ней дверь, выругался.

– Вот так каждый месяц! И чем дальше, тем наглее. Скоро за дневной свет с улицы накинет рублей пятнадцать. А когда договаривались, ни словом не обмолвилась о свете и об уборке. И вот ведь что противно – всегда начинает этот разговор, когда у меня ты или кто-нибудь из друзей.

– Ладно, Митя, оставь ее…

Только сейчас Шадрин вспомнил, что сегодня с самого утра ничего не ел. И, словно угадав его мысль, Ольга спросила:

– Ты сегодня обедал?

– Да… не очень плотно.

Ольга метнулась к тумбочке, достала из нее банку консервированной солянки и вышла в кухню.

На душе у Дмитрия стало сразу теплее, как-то по-домашнему уютнее. Четырнадцать дней, которые он не видел Ольгу, тянулись длинной непроглядной хмарью. Кутаясь в старое байковое одеяло, он засыпал тяжело, с невеселыми мыслями. Но стоило только появиться Ольге в его низенькой сырой комнате, как он переставал ощущать сырые темные углы, не бросалась в глаза лупившаяся на стенах эмаль, даже пол и тот, казалось, стал теплее.

В комнату вошла Ольга. В руках она держала сковороду с разогретой солянкой, которая вкусно пахла. На еду Дмитрий набросился с жадностью. После трех добротных захватов вилкой он вздохнул.

– А Маркс все-таки был гений.

– Ты почему вдруг о нем? – обжигаясь солянкой, спросила Ольга.

– Он первый сформулировал закон о том, что, прежде чем заниматься искусством, наукой и религией, нужно набить желудок, нужно иметь кров над головой и одежду. Ты что, не согласна?

Когда дно сковороды глянцевито заблестело, Дмитрий встал, прошелся по комнате и лег на диван, скрестив под головой руки.

– Почему мне с тобой никогда не бывает скучно? – спросил Дмитрий.

– Потому, что я с тобой начинаю умирать со скуки.

Дмитрий сверкнул глазами. Затаив дыхание, он наблюдал за выражением лица Ольги, которая убирала со стола.

Достав из тумбочки чай, она горестно вздохнула.

– Даже чай у тебя и тот непутевый! Третий сорт. Таким в Грузии мышей травят и комаров окуривают. А ты угощаешь невесту. Пропаду я за тобой, Шадрин!

Дмитрий неподвижно лежал на диване, уставившись в потолок. Притаившись, он молчал. Но как только Ольга неосторожно повернулась так, что он незаметно для нее достал кончик ее платья, она вдруг почувствовала, как куда-то стремительно летит от стола. Через секунду она очутилась в сильных объятиях Дмитрия.

…Чай пить не стали. Когда в соседней комнате, за тонкой перегородкой стенные часы пробили двенадцать раз, Ольга, счастливая и обессиленная, поднялась с дивана, поправила на себе помятое платье и села рядом с Дмитрием.

– О чем ты думаешь? – спросил ее Шадрин, положив теплую душистую руку Ольги себе на лицо.

Ольга молчала.

– Ну скажи?

– Я думала о том, что постепенно начинаю сходить с ума.

Дмитрий пошутил:

– А ты не бойся, в Ганушкиной больнице всегда есть места.

На шутку Дмитрия Ольга не обратила внимания. О чем-то сосредоточенно думая, она тихо спросила:

– Неужели ты меня любишь так, как я тебя?

Шадрин ничего не ответил. Лицо его сразу посуровело, брови сошлись.

Ольга обвила голову Дмитрия руками и тоже молчала.

– Когда ты будешь женой?

– Скоро…

Домой в эту ночь Ольга возвращалась в первом часу. На крыльце своего домика она наспех ткнулась лицом в щеку Дмитрия и, шепнув «До завтра!», бесшумно закрыла за собой дверь.

В морозном воздухе трамвайные звонки слышались далеко. Под ногами крахмально поскрипывал только что выпавший снежок. «Жена… Муж… Даже страшно становится от мысли», – думал Шадрин.

И тут же в сознании пронеслась мысль: «Взятка! А что, если бы она успела уйти? Тогда доказывай, что ты не дурак». И перед глазами неожиданно всплыло красивое, мужественное лицо Анурова, густые нависшие брови. «Что скажет завтра прокурор? А вдруг придумает какой-нибудь вариант, чтобы заарканить и обещанные деньги, и сообщников? А впрочем, посмотрим завтра». С этой успокоительной мыслью Шадрин прыгнул на подножку подошедшего трамвая. «Что он все-таки делал в библиотеке? Как его пропускали туда, такого идиота? Ведь с первого же взгляда видно, что он глубоко психопатическая личность… А Ануров и Шарапов… Почему они с первого же допроса все взвалили на плечи Баранова? Есть тут какой-то уязвимый пункт. Нужно немедленно познакомиться с «научным» трудом Баранова. Завтра же, не откладывая…»

На следующий день, рано утром, Шадрин доложил Бардюкову и Богданову о поведении Анурова во время допроса. После непродолжительной беседы было решено: хотя следствие по делу не закончено, однако в порядке исключения разрешить Анурову свидание с женой, которое он настоятельно просит.

Постукивая мундштуком о пепельницу, Богданов сказал:

– Никаких инсценирований взятки! Хотя бы миллионной! Это недопустимо! Прокуратура – не клуб художественной самодеятельности.

– А деньги? Ведь они уплывут? – горячился Бардюков.

– Их нужно взять другим путем.

– Каким? Не пытать же его раскаленным железом?

– О местонахождении денег и новых ценностей знает только Ануров. Вот он и хочет с глазу на глаз сообщить об этом жене.

– Так, по-вашему…

– Да, по-моему, нужно дать Анурову свидание с женой, а там хорошенько последить за ней.