Текст книги "О, юность моя!"

Автор книги: Илья Сельвинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

12

Куда ж теперь? Это как игра в шашки: туда нельзя, сюда нельзя, а бить некого. Но почему он вдруг испугался Денисова? Ну, была небольшая ссора, но ведь Иван Абрамыч все-таки член правления профсоюза и наверняка коммунист. Не мог же он быть провокатором!

Елисей решил идти на фабрику.

За окошком в проходной сидела Гельцер.

– Здравствуйте. Можно вызвать Нюсю Лермонтову?

Гельцер странно поглядела на Елисея:

– А вы... вы разве... не арестованы?

– А за что я должен быть арестован?

– А за что арестовали Нюсю?

– Она арестована?

– А как же! Из-за вас. Вот что вы сделали с девушкой. Она вас, понятно, не выдала, но ведь все знали, что вы с ней водились.

– Как это произошло?

– Явились из контрразведки, пошли в контору, посмотрели копирки на свет и в зеркало, переписывали на чистую бумагу. Что вы там такое понаписали, бог вас знает. Писатель!

– А дальше, дальше!

– А потом всех нас вызывали поодиночке и допрашивали: не знает ли кто, где вы проживаете?

– Так. А Денисов сейчас на фабрике?

– А где ж ему быть?

– Я пойду к нему.

– Идите.

Елисей прошел во двор. В темноте его не узнали. Он спокойным шагом приблизился к домику и заглянул в окно: сквозь горшки с геранью и фикусом он увидел Фросю Трубецкую: она собирала на стол. Елисей вошел в сени.

– Кто там?

– Иван Абрамыч здесь?

– Он на фабрике. А кто это?

Елисей шагнул в комнату. Фрося уставилась на него испуганными глазами.

– Бредихин?

– А что? Это вас не устраивает?

– Зачем пришли? Вас ищут.

– Знаю.

– А что вам у нас нужно?

– Ивана Абрамыча, – ответил Елисей, задернув занавески.

– Он... Он совсем ни при чем... Ей-богу! Все думают, что он, а он, ей-богу...

– Бросьте, Трубецкая. Вы прекрасно знаете, что он...

Фрося молчала.

– Вы хорошая женщина и не умеете врать. Скажите: зачем он выдал меня и Нюсю? Ведь нас расстреляют.

– Зачем расстреляют? Нет, это вы зря. Я сама ему говорила: ну, обидел тебя Леська, эка важность! Ведь он еще сам мальчишка.

– Так и сказали?

– Ага.

– А он что же?

– Не твое, говорит, дело. Он подрывал мой авторитет или как еще там...

– Но ведь нас расстреляют!

Хлопнула наружная дверь. Вытерев ноги в сенцах, вошел Денисов. Увидев Елисея, он оторопел.

– Тебя ищут, Бредихин.

– Мне ночевать негде. Я как затравленный волк. Явился к вам. Приютите на одну ночь...

– Если ты только за этим, что ж, ночуй.

– Ну вот видите, как хорошо все устроилось, – тревожно залепетала Фрося.

– Да лучше быть не может.

– Кровать у нас, извините, одна, но можно будет вас уложить на табуретках. Тюфяк найдется, – продолжала суетиться Фрося.

– Садись чаевать, – сурово сказал Денисов, не глядя на Елисея.

Хозяйка поставила сороковку, рубленую селедку с маслинами и яйца, сваренные вкрутую.

– Выпьем?

– Могу.

Денисов налил себе стопку.

– А тебе как?

– А мне в стакан, если не жалко.

– Как знаешь, – сказал Денисов.

Мужчины сидели, женщина стояла.

– Садитесь, Фрося.

Фрося робко взглянула на мужа.

– Садись, раз гость приглашает. В ногах правды нет.

Фрося деликатно присела на краешек стула, всем своим видом показывая, что она не виновата.

– Ну, как дела на фронте? – спросил Елисей.

– Хороши. Наши нажимают – спасу нет.

– Вскоре появятся?

– Да уж недолго.

– Фрунзе обещал Ленину взять Крым к декабрю.

– Раньше возьмут, – уверенно сказал Денисов и налил себе стопку, а Елисею снова полный стакан. Леська пил и не пьянел, потому что был очень возбужден, но притворился пьяным.

Вскоре сороковка опустела.

– Фрося, достань другую.

Фрося вышла в сенцы.

– Погоди! – спокойно произнес Денисов. Даже слишком спокойно. – Ты не найдешь.

Он встал со стула и ушел в сенцы. Скрипнула наружная дверь. Елисей выглянул в окошко: Денисов бежал к проходной. Вскоре вернулась Фрося.

– А где Абрамыч? – спросил Елисей.

– Побег в контору: сороковку-то, оказывается, он оставил там.

– Ну, и я выйду на минутку. Извините.

Фрося понимающе кивнула, глядя на него детскими глазами.

– Нужничок у нас, знаете, свой. Как раз за домом. Мы его из курятника сделали.

Елисей вышел, пошатываясь, а потом бесшумно гнался за Денисовым, как тигр за подбитым стервятником. Он прятался в тени складских помещений, и хоть стервятник раза два оглянулся, но никого за собой не приметил.

Наконец он зашел в контору. В окне зажегся свет. Елисей ворвался в комнату и увидел Денисова у телефона.

– Тебе чего? – сурово спросил Денисов, положив трубку обратно на рычажок.

– Где твоя сороковка? В телефоне?

Он подошел в стене и выключил электричество. Денисов замер и вдруг кинулся к двери, но Бредихин подставил ему ногу, и мастер растянулся на полу. В комнате полумрак. Леська различал распростертое тело и ждал. Ждал чего-то и Денисов.

«Наверно, так всегда бывает перед убийством», – подумал Леська. Он держался на ногах прочно и даже чувствовал необычайную легкость во всем, что делал. Увидев, что Леська ничего не предпринимает, Денисов начал приподыматься. Тогда Елисей ударил его носищем своего «танка» в голову, как в мяч. Денисов снова повалился на пол.

Когда Елисей выходил с фабрики, Гельцер спросила:

– Нашел Ивана Абрамыча?

– Нашел. Старик хотел меня подпоить, а сам пьяный в дым валяется в конторе, как труп.

– Да, выпить он мастер.

– Ну, прощай, дорогая.

– До свиданьица. Дай вам бог!

Елисей решил пойти в деревню Ханышкой к старикам Синани. В Евпатории мигом разыщут, а Синани всегда его примут, властей над ними нет никаких. Как не было германцев, так нет и белогвардейцев: в самом деле; что делать войску офицеров в такой дыре?

Выйдя на Бахчисарайскую дорогу, Елисей почувствовал такую слабость, что должен был спуститься в овражек и здесь отдохнуть. Осень в этом году стояла ранняя. Овражек был полон листвы. Влажные листья отдавали рыбой, а сухие пахли, как пахнут усталые женщины: теплым и таким домашним запахом.

Слегка поворочавшись в этом ворохе, Леська уснул. Во сне неотвязно мучил его вопрос: неужели он так-таки и убил Денисова? Но угрызений совести не было.

Проснулся он на заре. Все вокруг было так же безлюдно. Стряхнув с себя листья, Елисей побрел в глубь Крыма, далеко обходя железную дорогу.

* * *

В Ханышкое все осталось таким, каким он его знал. Вот огромный холм раскуривающейся золы. За ним – кофейня, а там и сад Синани.

Старушка сидела у входа в домик и мыла в тазу рыбу. Леське показалось, что он все тот же гимназист, что не было за ним ни тюрьмы, ни сумы, ни убийства Денисова.

Старушка мыла рыбу и возбужденно говорила, обращаясь к крыльцу:

– Вир балабан паровоз американской системы... Солдатлар, офицерлар-ибсн, забарабар!

По-видимому, Эстер-ханым совсем недавно побывала на какой-нибудь станции и была полна впечатлений.

– Бабушка, – позвал он негромко.

Старушка не слышала.

– Госпожа Синани!

– А? Что? Ты кто это?

– Привет вам от Елисея. Помните его?

Эстер-ханым вгляделась в Леську и вдруг всплеснула руками:

– Ой! Это же сам Леся...

Она бежала навстречу, крича по дороге истошным голосом:

– Исачка! Исачка!

Пока старушка обнимала Леську, из домика во двор приковылял Исхак-ага.

– Боже мой! Енисей! Старуха, ставь самовар!

– Нет, нет! Я поставлю сам, – заявил Леська. – Только где ваш Тюк-пай?

– Умер Тюк-пай... – грустно сказал старик. – Сколько человек может жить? Он был уже очень старый. Старше тебя.

Леська вбежал в домик, точно к себе домой, вынес пузатый самоварчик все того же ослепительного блеска и пошел к ручью.

– Какое счастье! Леся приехал. А?

– Да, да, счастье, счастье.

– А зачем приехал? – засипела старушка оглушительным шепотом.

– А тебе какое дело? – заворчал старик. – В наше время такие вопросы не задают. Приехал, ну и приехал. И слава богу!

Леська прошел мимо пустой собачьей будки, и ему стало грустно.

Осенний сад совсем не был похож на тот, каким его видел Елисей прошлой весной. Полуголые тополя, обнаженные яблони. Сугробы железных листьев скрежетали, когда в них копошились ежики или шастали гадюки. Полны плодов были только деревья айвы, поспевшей в этом году особенно поздно. А вот ручей совершенно такой же...

Леська присел на бережок и закрыл глаза. Он ясно увидел белый силуэт Гульнары и алую феску среди зеленой травы, услышал гордый ее голос и вспомнил ощущение полураскрытых губ.

Издали прошлое кажется красивей и податливей. Леська вспомнил былинку, которая привела к поцелую. Он уже забыл или сделал вид, будто забыл о том, что этот поцелуй закончился слезами. Ему казалось, что первый поцелуй Гульнары – такая же для нее драгоценность, какой он должен быть для любой девушки. Но вскоре жестокая память подбросила ему фразу: «Я прикажу запороть тебя на конюшне» – и напомнила о прощании с Гульнарой в Севастополе. Какое холодное прощание... Елисей только сейчас понял, что это было прощанием с детством.

Чай пили в комнате: старикам на дворе зябко.

– Как ты жил, Енисей? – спросил дед.

– Не Елисей, а Енисей, – поправила старушка.

– Я и сказал Енисей.

– Нет, ты сказал – Елисей.

– А как надо?

– А надо Енисей.

– Жил нормально, – ответил Леська. – Как жилось, так и жил. А что Умер-бей?

– Ничего. Живет себе, – сказала старуха.

– Какая это жизнь? Умирает со страху, да? – сказал старик.

– Кого же он боится?

– Зеленых.

– Разве они здесь бывают?

– Здесь пока не были, но рядом село Альма-Тархан. Так вот туда заходили, а теперь к нам зайдут, – проворчала бабушка. – Ну, мы с Исачкой их не боимся: у нас взять нечего.

– Кто же эти зеленые? Просто-напросто бандиты?

– А ты думал! Конечно. Такие разбойники!

– Ну, не такие уж разбойники, – сказал Исхак-ага.

– Разбойники! Грабители!

– Понимаешь, Енисей: они спускаются с гор и хотят купить баранины, да? Кушать же им что-нибудь надо? Но кто сейчас станет продавать скотину? За какие деньги? Керенки? Колокольчики? Завтра придут красные – и все эти разноцветные бумажки могут сгодиться только на обои. Верно я говорю? Но когда зеленым никто ничего не продает, то они устраивают «баранту»: угоняют скот к себе в горы – и дело с концом. А если захочешь бушевать, то и убить могут. Очень свободно.

– А разве белогвардейцы с ними не воюют?

– Воюют, но только не у нас. Тут они полные хозяева.

– Значит, Умер-бей боится?

– А кто не боится?

– Да ведь у него фрукты, а не овцы!

– Ого! Знаешь ты! – вмешалась бабушка. – У него баранов больше, чем яблок.

– Где же они?

– Ну, конечно, не тут, – сказал дед, грозно взглянув на старушку. – В степи, под городом Джанкоем. Целые кошары у него там.

– Зачем ты так говоришь, Исачка? Были в степи. А где война? В степи война, не тут же. Умер-бей умница: он перегнал овец в экономию Сарыча. У Сарыча деревьев мало, а травы много. Ну, и еще, конечно, накупили сена выше головы.

– Перестанешь болтать, старуха?

– А что, разве я не правду говорю?

– Старуха! Перестань болтать, я тебя спрашиваю! Узнает Умер-бей, рога тебе скрутит.

– А что я сказала? Ничего я не сказала.

– А овцы?

– А что овцы?

– А Сарыч?

– А кто знает Сарыча? Подумаешь – Николай Второй! Ты знаешь Сарыча, Леся?

После чая Леська опять пошел к ручью. Посидел, поскулил немножко, и потянуло его взглянуть на дом, где когда-то обитала турецкая принцесса. Дом был все тот же: низкий и длинный, как овчарня. Леська долго глядел на него из-за деревьев, но никого не увидел.

* * *

Так прожил он у Синани два дня. Жить у них было легко и приятно. Как и в прошлом году, Елисей колол дрова, ставил самовар, таскал воду, вообще делал все, что у дедушек с бабушками делают внуки. Но он ничего не знал о фронте: как там сейчас? Прорвала ли Красная Армия оборону белогвардейцев? Или генерал Слащев, получивший за победу под Юшунью высокое звание «Слащев-Крымский», пробивается к Москве, как ему пророчил Шокарев?

Однажды, сидя у ручья, Елисей услышал в соседнем саду какой-то возбужденный спор. Леська подошел к дому, хоронясь за деревьями и не выдавая себя ни шорохом листьев, ни треском веток. У порога стояла Розия и резким тоном отчитывала какого-то человека в папахе из серой смушки, в стареньком штатском пальто и в желтых сапогах с высокой шнуровкой.

– Я уже вам сказала: хозяин болен. Сколько можно говорить?

– Но хозяин мне очень нужен, – тихо просил человек в папахе. – Надеюсь, он не при смерти?

– Что значит «при смерти»? Почему «хозяин»?

Леська вгляделся в человека, угадал под его пальто ручной пулемет «томпсона» и вдруг узнал в нем того самого члена пятерки, с которым реквизировал червонцы в Армянском Базаре.

Елисей вышел из-за деревьев.

– Здравствуйте, товарищ Воронов!

Розия ахнула:

– Леська? Ты еще откуда?

– Узнаете меня, Воронов?

– Нет.

– А помните гимназиста, который помогал вам в одном золотом деле под Перекопом?

– Вспоминаю, – улыбнулся Воронов. – Только забыл ваше имя.

– Бредихин.

– А я уже давно не Воронов.

– Понимаю. Что же вам угодно от хозяина?

– А тебе какое дело? – накинулась на Леську Розия. – «Что вам угодно»! Какой нахал!

– Да вот хотел купить немного овец, – сказал Воронов.

– Ну что ж. Это можно, – благодушно разрешил Леська, не обращая никакого внимания на Розию.

– Ты-то тут при чем? – рассвирепела Розия. – Нет, вы подумайте! Ах, нахал!

– А почем платить будете? – спросил Елисей Воронова.

– Как везде, так и я.

– А какими деньгами?

– Могу всякими. Тебе какие нужны?

– Это зеленые! – взвизгнула Розия. – Бабай, зеленые!

Она вбежала в дом и захлопнула дверь, крича «зеленые» так, словно кричала «пожар». Слышно было, как она накинула крючок на петлю.

– Видали дуру? – спокойно констатировал Воронов.

Крючок, однако, выскочил из петли, и на пороге показался Умер-бей в своей золотистой тюбетейке и в халате с вопросительными знаками.

– Баран йок! – сказал он, глядя на Леську своими красными глазами.

– Вот и я говорю этому человеку, что баран йок,– сказал Леська. – Откуда здесь овцы? Здесь фруктовый сад.

– Фруктовый сад! – запальчиво отозвалась Розия из-под руки деда.

– Но мне говорили, что у вас... – начал было Воронов, недоверчиво оглянувшись на Леську.

– Все вам наврали! – сказал Леська.

– Наврали! – закричала Розия, одобрительно глядя на Елисея.

– Пошли, товарищ Воронов. – Леська крепко взял Воронова за локоть и повел к воротам. – Вы как: на коне? На тачанке? Пешком?

– На тачанке.

– Ну, и я с вами.

– Постой, – засмеялся Воронов. – Это еще надо обсудить.

– Да вы не отмахивайтесь от меня. Я еще могу пригодиться. Прощайте, господин Умер-бей, прощай, Розия.

– Прощай! – недоуменно сказала Розия, не ожидавшая от Леськи такого заступничества.

– Один вопрос напоследок: где сейчас Гульнара?

– А тебе какое... В Турции.

– Вышла, наконец, замуж за принца?

– Нет. То есть, да! То есть, нет...

Леська усмехнулся.

– Два «нет» и одно «да». Что перетягивает, товарищ Воронов?

Выйдя на улицу, Леська свернул к Синани попрощаться.

– Зачем уезжаешь, да? – спросил старик.

– Такие вопросы не задают, – сказала старушка.

– А разве я задавал вопрос?

– А кто спросил: да?

Тачанка, запряженная тройкой, стояла за кофейней подле золы.

Воронов сел на заднее сиденье, Леська на переднее с кучером и скомандовал:

– Вперед!

– Куда едем?

– В экономию Сарыча. Знаешь?

– Слышал про нее.

– Ну, вот сейчас и увидишь. Пошел!

Поместье Сарыча было заполнено наспех сбитыми кошарами, откуда неслось блеянье овец и коз. Тут же ютилась избушка на курьих ножках. Здесь когда-то жила Шурка.

Тачанка подлетела к воротам, кучер засвистел в два пальца, и на этот разбойничий свист вышел сторож с овчаркой на цепи. Леська узнал его силуэт.

– Здорово, дядя! – крикнул Елисей.

– Здоров, если не шутишь.

– Какие тут шутки! Умер-бей продал нам овец. Вот мы за ними и приехали.

– А записка от него у вас есть?

– А пулемет видел? Вот тебе и записка.

– Вы партизаны будете?

– Будем и есть.

Сторож раскрыл ворота.

– Сколько вам?

– Да пока немного, – сказал Воронов. – Пятьдесят голов.

Сторож повел к ближайшей кошаре. Партизаны выпрягли двух пристяжных, взнуздали их и верхами въехали в усадьбу. Сторож выпустил овец. Они хлынули бурно, как вспененная река. Всадники подгоняли их криками и плетками. Из дома выбежали чабаны с высокими библейскими посохами, но глядели молча и ничего не предпринимали.

– От Умер-бея! – крикнул им сторож.

Один из конников поехал вперед, отара пошла за ним, сбоку гарцевал другой всадник, а тыл охраняла тачанка с высоко торчащим рыльцем пулемета.

Воронов ни о чем Леську не расспрашивал, а Леська ничего не добивался. Так они въехали в лес. Вскоре овец увели куда-то в сторону. Воронов спрыгнул с тачанки и поманил к себе Леську. Теперь оба пошли пешком и добрались по тропинке до самой верхушки. Отсюда открылось стальное море с таким высоким горизонтом, точно он соперничал с их вершиной. Море было огромным, незнакомым и страшным. Сразу же охватил ветер, пахнувший снегом, хотя снега нигде не было.

– Вот тут и живу, – сказал Воронов.

– Где же ваше обиталище?

– А вот оно.

– Где?

– Да вот. Вот! Не видишь?

Воронов шагнул в чащу, и Леська увидел пещеру, к челу которой привинчена дверь с толстым ветровым стеклом, снятым с автомобиля. В пещере светло и даже уютно: пол заглушён медвежьей шкурой с проседью, на двух каменных лежанках – оранжевый мех крымских ланей, в стене вырублен проем, в котором светились золочеными корешками книги Маркса и Ленина. Между лежанками стоял желтый кожаный кофр, сверкавший никелированными замками.

– Пока поживешь у меня, а там видно будет.

Воронов вынул из кофра две эмалированные кружки и термос, налил Елисею и себе горячего какао, положил на газету хлеб и холодное мясо багряного оттенка.

– Это дикий кабан. Ешь, да не обломай себе зубки.

Леська восторженно оглядывал пещеру,

– Ну? Нравится?

– Еще бы! Никогда в жизни так роскошно не играл в «казаки-разбойники».

– Хороши игрушки! – улыбаясь сказал Воронов, – Ты знаешь, что я заочно приговорен Врангелем к смертной казни?

– Так ведь и я смертник.

– Ну? За что же?

– Убил провокатора.

– Нехорошо с твоей стороны, студент. Как же ты на это решился?

– Честно говоря, спьяну. Но если бы не решился...

– Висел бы?

– Пожалуй.

– Ну что ж. Теперь, конечно, все ясно. Тебе прямая статья податься к партизанам. А вот примут ли тебя партизаны?

– А почему бы и нет? Я красногвардеец.

– Э, когда это было! Ты должен себя показать сейчас.

– Дайте задание.

– Дадим.

13

Несмотря на осень, крымский лес не был мертвым. Утром Леська проснулся оттого, что какая-то птичка заводила часы:

– Тррр. . . Трррр... Тррр...

Потом другая птичка начала работать на «ундервуде»:

– Чик-чик-чичик-чик-чик-чик...

Воронова уже не было. Леська вышел на воздух и сел на большой, круглый, обточенный сверху валун. Море снова стало синим, но по-прежнему высоким и чужим.

Громадные красные сосны, пахнущие спиртом, уносились к небу в каком-то молитвенном благоговении. Рыжие муравьи сердито спешили по своим делам, останавливались друг перед другом, шевелили своими антеннишками и снова продолжали путь или наоборот – один круто поворачивал и убежденно следовал за другим. Это были самые обыкновенные мурашки, и вдруг Леська увидел целую цепочку необыкновенных: головка и грудь как у всех, но вся тыловая часть казалась обкатанной алмазом. Что за диковина? Леська поймал одного, посадил на ладонь и вгляделся: брюшко у муравья было растянуто до предела и прозрачно, внутри же блестела большая чистая капля: цепочка необыкновенных муравьев доставляла воду в муравейник из кадки, стоявшей перед пещерой.

Где-то треснула веточка. За ней еще. Появились два оленя и принялись своими черными глазами разглядывать Леську.

– Стасик! – позвал Леська. – Славик!

Стасик, уже могучий олень с молодыми, но крепкими рогами об одном разветвлении, подошел к Леське и дунул своим влажным храпом прямо ему в руки. А Славик оказался женщиной и подойти побоялся.

Елисей хотел было погладить Стасика, но тот отпрянул и оба оленя мгновенно исчезли. Лишь по треску валежника Леська догадался, что олени здесь все-таки были.

Снова раздался треск, теперь уже тяжелый и уверенный: это шел человек. Леська спрятался в соснах. К пещере вышел Воронов, огляделся и позвал:

– Эй! Студент!

Леська вышел из засады.

– Испугался?

– Нет, зачем же. Но осторожность никогда не мешает.

– Молодец! Давай садись, будем завтракать.

Воронов застелил круглый камень газетой. Завтрак состоял из того же, что и вчерашний ужин: хлеб и кабанья ветчина.

– Как видишь, вкусно, однако однообразно, – сказал Воронов. – Но спасибо и на этом, правда?

– Разумеется.

– Между прочим, есть для тебя задание. Сегодня ночью третий полк идет взрывать шахты бешуйских угольных копей. Врангель оттуда достает топливо для своих поездов. Так вот, надо взорвать. От нашего отряда требуется разведка. Пойдешь?

– Пойду.

– Отлично. Я спущусь к ребятам, а ты меня не дожидайся. Обед принесут – ешь сам.

Хозяин сошел вниз, а Елисей снял с полки «Капитал» и углубился в проблему промышленных кризисов: ведь он так и не доругался с попом Булгаковым и теперь хотел задним числом посадить его в лужу, опираясь на цитаты из Маркса.

Но природа враждебна всякому академизму. На раскрытую книгу упала хвойная веточка, такая пышненькая и сочная, что Леська, не думая, взял ее в зубы и пожевал. Терпкий сок связал ему язык, но во рту долго еще оставался древний вкус колдовского лекарства. Потом очень близко пролетела стая лебедей. Они так далеко вытягивали шеи, что казались вдвое длиннее, а крылья словно росли из бедер. Лебеди кричали на все лады, каждый свое, а один выкрикивал низким человечьим голосом какую-то фразу на незнакомом языке. Леська знал, что летят они на Лебяжий остров, расположенный в Каркинитском заливе. Он с гордостью подумал, что Крым – это и есть один из тех краев, куда птицы прилетают на зиму с далекого Севера. Среди этих лебедей могут быть даже заполярные.

Прилетела какая-то контуженная птаха средней величины. Она сидела на ветке и все время кивала головой, точно у нее тик. Может быть, ее застигло боем?

Леська хорошо знал рыб, но плохо птиц. Ему стало обидно, что он не умеет читать лес. А лес очень интересовался Леськой. Спустя полчаса сквозь чащу пролетел олень, судя по ветвистым рогам – старый. И тут же показался медвежонок. Он был довольно рослым, – наверно, годовалый пестун.

Оружия у Леськи не было, он вбежал в пещеру и, задвинув засов, принялся разглядывать медведя сквозь автомобильное стекло. Но у зверей свой закон: преследовать бегущего. Это закон леса, моря, неба. Вообще – закон жизни. Пестун поскакал за Леськой и, встав на задние лапы, начал со злобой скрести стекло, оставляя на нем глубокие снежные царапины и превращая его в витраж. Поняв наконец, что это ему не по когтям, медведь залез на валун, одним ударом, по-булгаковски, сбил «Капитал» на землю, улегся и, помаргивая, глядел на Леську, уверенный, что рано или поздно это существо все-таки вылезет из своей берлоги.

Медвежонок был таким милягой... Ужасно хотелось потрепать его мягкие уютные ушки. Леська по-ребячьи показал ему язык, но медведь не понимал символов и ничуть не обиделся, напротив – стал глядеть на него с живейшим аппетитом.

Леська вспомнил театр «Гротеск», китайского медведя, цыганку Настю, сестру милосердия Наташу... Но пестун вдруг вскочил на своем камне, поднял уши, насторожился и, ловко свалившись на землю, постыдно

' .

Лшь удрал, плотно поджав свой куцый хвостик: показался боец с судками.

– Почему медвежонок вас испугался?

– Потому, что уважает начальство: чин чина почитай.

– Нет, серьезно?

– А серьезно. От меня пахнет железом.

– Как ваша фамилия?

– Я Нечипоренко.

– А я Бредихин.

– Знаю.

– Откуда же?

– Разведчик все знает.

– Вы разведчик?

– И даже ваш начальник: ночью пойдете в разведку под моим командованием.

– Отлично.

– За обед, конечно, извиняюсь: суп из гречки, а на второе вареная картошка в мундирах. Зато завтра шашлык будет.

– Ну, до завтра надо еще дожить.

– Доживем! – весело сказал Нечипоренко.

Леське понравился Нечипоренко. Это был настоящий солдат, из тех, кто шилом бреется, дымом греется. С таким ничего не страшно.

Воронов в этот день больше не появлялся. К вечеру снова пришел Нечипоренко и повел Елисея вниз по очень путаным тропинкам. Елисей увидел колонну бойцов. Нечипоренко пристал к первому взводу, вторым подошел татарин Смаил, третьим был Леська. На коне жаркой масти вперед поскакал командир. Колонна двинулась.

– Мы впереди всех? – спросил Леська.

– Нет. Совсем впереди сторожевое охранение.

Было уже темно, когда колонна остановилась.

– Ну, теперь наш выход, – сказал Нечипоренко. – Пошли. И чтобы тишина.

Разведчики свернули куда-то в сторону. Вел их Смаил. Леська увидел в темно-фиолетовом небе среди звезд очертания копров. Показались вагонетки с курным углем. Тут же огромный, перетянутый тросом барабан.

– До барабана дойти можно, – зашептал Нечипоренко. – Ступай, Смаил, обратно, доложи.

Смаил исчез. Но часовой оказался чутким.

– Кто идет?

Молчание.

– Кто идет? – окликнул часовой громче и, взведя курок винтовки, пошел наугад прямо на разведку. Леську потряс этот каркающий звук ружья. Нечипоренко приложился и выстрелил. Часовой упал. В ту же минуту по двору забегали, стреляя, белые силуэты.

– В бельишке выбежали, – сказал Нечипоренко.

Но вот привидения нырнули в окоп. Оттуда ударили пулеметы.

– Не отвечай, – шепнул Нечипоренко. – Они не знают, где мы.

Действительно, пули дзенькали в стороне.

Разведка лежала, прижав к земле головы. Но вскоре в ответ на огонь окопа посыпались маленькие вспышки: партизаны забрасывали белых гранатами.

И вдруг – взрыв! В ночь поднялся как бы пламенно-золотой собор в облаке воскурений.

– Так. Наша работа вся! – отчеканил Нечипоренко, точно рапортуя. – Айда домой.

Он пополз назад, встал на ноги и бодро зашагал к шоссе. Леська за ним.

– Я не выпустил ни одной пули, – разочарованно сказал Леська.

– А я на целую пулю больше тебя, – засмеялся Нечипоренко.

Пришли под утро. Воронов не спал. Нечипоренко доложил ему о действии разведки.

– Значит, с боевым крещением? – поздравил Воронов Леську.

– Это не считается.

– Почему же? Задание выполнено. Чего еще надо?

– Я могу быть вольным? – спросил Нечипоренко.

– Да, да. Ступай. А мы с тобой, студент, на боковую.

– Приходите вниз обедать! – пригласил их Нечипоренко. – Завтра шашлык, а его надо кушать с огня...

Они проснулись около трех часов пополудни и тут же, умывшись, отправились на званый обед.

– Глаза не надо завязывать? – спросил Леська.

Воронов засмеялся.

– За что ты мне нравишься, студент? Добродушный ты парень! И еще за другое: не показываешь своей образованности. А я, знаешь, терпеть этого не могу. Вообще ненавижу интеллигенцию, она всегда чего-нибудь выкамаривает из головы. Вот, например, я. Учился, учился. Понял, наконец, что земля не блин, а шар. Ну и отлично. И хватит. Так нет же! Прочитал недавно в одном журнале: оказывается, земля не шар, а... эллипсоид вращения. Так-таки и сказано: эллипсоид, да еще вращения. Мало ему, что эллипсоид. А если эллипсоид, зачем же мне забивать голову шарами? Скажи сразу: так, мол, и так, – и все! И чтобы на всю жизнь. По-моему, это не наука, а баловство. Шар, эллипсоид, – что это дает человеку?

«Вот она, полуинтеллигентщина, – подумал Елисей. – Немало еще придется с ней повозиться. Наделает она делов».

* * *

Вскоре донесся крепкий запах чада и жженой крови. Открылись два костра у печки, сложенной из ракушечного камня и обмазанной кизяком.

Над костром возился Смаил, наблюдая за шашлыком, нанизанным на сабли. Помогала ему женщина в красном платке: она подбрасывала в огонь сушняка... Оба были так увлечены своим делом, что не обратили никакого внимания на пришельцев. За кустами возник большой сарай, срубленный из неошкуренных бревен. На гвозде у двери висел оранжевый мех крымского оленя. Леська вздрогнул: может быть, это Стасик или Славик?

В сарае играли на гармони. Воронов остановился и с наслаждением слушал музыку.

– Вальс, – сказал он, подняв палец. – Люблю я вальс «Оборватые струны», – и тут же поправился: – «Оборванные».

Потом вошли. Леська увидел два ряда нар, были они осыпаны свежей хвоей, на которой, как на постелях, полеживали партизаны. Сквозь махорочный дымок прорывался крепкий сосновый дух.

– Вот вам новый товарищ! – провозгласил Воронов. – Допустим его до шашлыка?

– Коли достоин, допустим.

– Да как сказать... Пока добыл он для нас пятьдесят голов овец.

– Подходяще.

– А почему не сто?

– Сто мы не съедим, – сказал Елисей. – Завоняются. Пускай пасутся у хозяина, все равно наши будут.

– И то правда.

Вошел Смаил, неся вместо подноса огромную фанеру, на которой поблескивали сабли с шашлыком. Он опустил фанеру на пол и соскоблил шашлыки плоским немецким штыком, напоминавшим косу. Партизаны, спрыгнув со своих нар, уселись вокруг оленины в кружок и принялись ложками черпать куски горячего мяса.

За Смаилом вошла женщина, внесшая такую же дымящуюся фанеру для второго кружка.

– О! И Елисей к нам препожаловал, – сказала она певуче.

– Софья? Какими судьбами?

– А чем я тебя плоше?

– Вот уж, ей-богу, не ожидал... Кого, кого, а уж тебя...

– Нече баить. Садися, а не то... Я твоего шашлыка беречи не стану, а тут – вишь как: все съедят.

– Ну, ступай, Сошка, ступай, – проворчал Воронов. – Чего на студента уставилась?

– Да ить шабренок вроде.

Елисей с наслаждением слушал ее ярославский, не испорченный Крымом говорок. Она начинала фразу скороговоркой, а кончала затяжно и чуть-чуть вопросительно. Уходить Софья не хотела: крестом сложив руки, она глядела на Елисея синим своим сиянием.

– Ну, пошла, пошла! – мягко прикрикнул на нее Воронов, как на кошку.

Софью бросило в жар, и, укоризненно взглянув на Воронова, женщина вышла из сарая.

Воронов присел ко второй фанере и позвал Елисея.

– Ложка есть?

– Всегда со мной.

Партизаны рассмеялись.

– Неужели всегда?

– Даже во сне, – сказал Леська. – А вдруг каша приснится!

– Так чего ж ты не ешь?

– Не могу. Бродят по здешним местам два ручных оленя – личные мои знакомые, Стасик и Славик. Боюсь, что это один из них.

– А ты не бойся, – сказал парень в тельняшке, уписывая за обе щеки. – Бояться партизану не положено.

– Сошка! – позвал Воронов.

– Ну, я, – отозвалось из-за двери.

– Неси студенту чего-нибудь другого. Он у нас вроде Лев Толстой: мяса не ест.

– Друзей не ем, – поправил Елисей.

Софья прислала с татарином кусок слоистого сыра «качковал» и гроздь розоватого винограда.

Когда обе фанеры опустели, партизаны взялись за курево. Леська отвалился к паре и запел:

 
Ой, мороз, мороз.
Не морозь меня,
Не морозь меня,
Моего коня.
 

Гармонист Нечипоренко схватил баян и тут же включился в песню, хотя никогда ее не слышал:

 
Не морозь коня,
Белогривого...
 

И вдруг за дверью зазвучал сильный женский голос:

 
У меня жена,
Эх, ревнивая...
 

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Софья. Платка на ней уже не было, а были две косы, уложенные венком.

 
У меня жена —
Раскрасавица, —
 

пел Елисей.