Текст книги "О, юность моя!"

Автор книги: Илья Сельвинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

17

Собственно говоря, что произошло? Своим поцелуем он тяжело оскорбил Гульнару. Это ясно, иначе она бы так не рыдала. Но почему? Когда их губы сближались на былинке, она ведь поняла, что за этим может последовать? Поняла, как женщина. Недаром она засмеялась. Значит, самая мысль о поцелуе не возмутила ее. В чем же дело? Может быть, она уже выросла до мысли о поцелуе, но от самого поцелуя была еще очень далека? Ведь сознание девчонок созревает куда медленнее, чем их груди.

Леська шел и теперь уже грубо думал о Гульнаре. Черт с ней, с этой девственницей. Впереди ждет его Шурка.

В полночь он подошел к забору сарычевского сада. На него тут же залаяла собака.

– Чего надо? – грубо спросил прокуренный голос. – Это сад Сарыча? А тебе что?

– Здесь живет Шура Полякова?

– Нету здесь такой.

– Шура. Круглая такая, румяная.

– Нету. Ни круглой, ни сухой.

– Две недели назад была.

– Мало ли чего было две недели! Две недели назад русские были.

– Но где же все-таки Шура?

– Закурить есть?

– Нет. Я некурящий.

– Ну, вот видишь. А спрашиваешь про какую-то Шуру. Полкан! Рядом!

В ночной синеве чернела избушка на курьих ножках, в которой Леська испытал такое огромное, такое первобытное счастье... Он постоял, опершись на забор, повздыхал и медленно двинулся дальше. Только сейчас он почувствовал, как устал!

Перейдя стальные пути у станции Альма, Леська из осторожности решил взять направление на Евпаторию, не заходя в Симферополь. Шел он еще верст пять-шесть, пока добрался до группы тополей у какого-то родничка. Здесь он напился воды и прилег. Сон сморил его одним взмахом крыла.

Утро снова застало его в пути. Он жевал взятый из Ханышкоя чурек и шагал, стараясь держаться деревьев, чтобы его не видели с дороги, где в обе стороны мчались немецкие автомобили. Изредка гарцевали гайдамаки. Еще реже тащились телеги.

Так прошел почти весь день. В шесть пополудни автомобилей не стало: в этот час германская армия пьет кофе, и вся военная жизнь у них останавливается. Теперь Леська вышел на дорогу. Идти стало легче. Впереди только село Саки, а там, через каких-нибудь восемнадцать верст, Евпатория. Вдали он увидел телегу. Она стояла, точно дожидаясь кого-то. «Может быть, меня?» – подумал Леська, снова вспомнив о чуде. Он прибавил шагу. Но здесь ему впервые изменила осторожность.

У телеги высился черноусый гайдамак и держал за уздечки трех кавалерийских коней. Рядом немолодой крестьянин весь содрогался от громкого плача. У крестьянина была русая борода и русая челка, а на щеках яркий румянец, какого никогда не бывает у коренных крымских жителей.

Леська почуял драму. От страха у него стали заплетаться ноги, но отступать невозможно: гайдамак сурово глядел него в упор. Леське даже показалось, будто конник узнал его по делам в Ново-Алексеевке. Но, конечно, этого не могло быть.

Леська подошел, волоча ноги.

– В чем дело? – спросил он чужим голосом.

– Иди, иди своей дорогой, – зарычал гайдамак.

– Нет, а вс-таки? – настаивал Леська, точно во сне.

– Дочку насильничают! – взвыл крестьянин и зарыдал еще громче.

Леська огляделся и увидел овражек. Он пошел было к нему, но гайдамак заорал:

– Назад! Стрелять буду!

Но Леська упрямо продолжал идти.

– Назад, туды твою в халату!

Выстрела почему-то не последовало, и Леська спустился в овражек: ему показалось, будто крестьянин схватил коновода за руку.

В овражке два гайдамака, повалив девушку на влажную землю, срывали с нее одежду. Девушка плакала и жалобно причитала:

– Не надо... Ну, как же вам не совестно?.. Ну, не надо же...

Леська подошел ближе и сказал убедительным топом;

– Братцы! Что это вы себе позволяете? Солдаты вы или бандиты?

Гайдамаки обернулись к нему:

– А ты кто такой за агитатор? А ну, выкидайся отседа, трах-тарарах-тах-тах...

Один из них в бешенстве подбежал к Леське и уже за три шага молодецки развернулся во весь мах. Так, очевидно, дрались у них в деревне. Но, развернувшись, он открыл нижнюю челюсть, и Елисей, слегка изогнувшись, очень точно ахнул по ней мощным свинглером. Гайдамак хлопнул пастью, как собака, поймавшая муху, и грохнулся на землю, высоко задрав ручки.

«Нокаут!» – весело подумал Леська и кинулся на второго. Но тот уже понял, с кем имеет дело. Отбегая, он вырвал из кобуры наган. Елисей схватил его за руку: он пытался завладеть револьвером. Если бы крестьянин наверху действительно удерживал коновода, Бредихин справился бы со своим противником. Но крестьянин не удерживал...

Очнулся Леська на телеге, раздетый до белья и прикрытый рогожей. Голова его была обвязана каким-то тряпьем и ужасно болела над затылком. Рядом, всхлипывая, сидела девушка, тоже закутанная в рогожу. Лица ее Леська не видел. Лошадка шла по сельской улице, мимо проплывали соломенные крыши. Вскоре телега остановилась у ворот какой-то избы, крытой черепицей. Девушка соскочила и вбежала в дом. Крестьянин же подошел к Леське и, ласково улыбаясь, спросил:

– Ну, как, сынок? Полегчало?

– Что со мной было?

– Спервоначалу он тебя сзади рукояткой, этот, который при мне состоял, он, значитца, рукояткой, а опосля они тебя раздели, мне по морде, а сами на коней и драла, потому как на дороге опять автомобили с немцами забегали. Ну, гайдамаки-то понимали, что поступают незаконно. Немцы того не любят.

– А с дочкой как же?

– Хорошо с дочкой! – счастливо засмеялся хозяин. – Не тронули дочку.

Он помог Леське сойти, и Леська в одном белье вошел в избу.

– Агаха! – строго сказал хозяин. – Это дорогой гость. Накормить его надо.

Заплаканная хозяйка, которой дочь уже все рассказала, светло улыбнулась Леське сквозь слезы.

– Спасибо вам, господин, не знаю, как величать... Кабы не вы...

Она махнула рукой и быстро вышла в сенцы.

Леську усадили за стол. Хозяин сел рядом. Кухня была большой и служила столовой.

– А дочка где? спросил Леська, морщась от головной боли.

– Стесняется, – ответил хозяин и указал бородой на дверь, ведущую в комнату.

– А почему вы не схватились с гайдамаком? Мы бы вдвоем их одолели.

– Оробел, – тихо ответил крестьянин и опасливо покосился на дверь. – По слабости болести.

– Как же вы смели робеть, если дело шло о вашей дочери?

– Да ведь они б ее не убили, – почти шепотом сказал хозяин.

– А если бы заразили сифилисом?

Хозяин вздожнул и не ответил.

Вошла хозяйка и вынула вынула из печки горшок с гречневой кашей.

– Сейчас самовар вскипит, – сказала она. – А вы не побрезгуйте, господин. Угощайтесь. Как же все-таки вас зовут?

– Зовите Елисеем.

– А я Агафья. А он – дядя Василий. Сизовы наша фамилия.

– А как зовут вашу дочь?

– Почти как батюшку, засмеялась Агафья, – Васёной.

Она снова вышла в сенцы. Хозяин и гость ели деревянными ложками из одного горшка, В каше попадались кусочки свиного сала, да еще с корочкой, а житный хлеб пахнул степью и был вкуснее всех калачей на свете.

– Как же я все-таки доберусь до Евпатории? – спросил Леська.

– А тут уже недалеко: всего восемнадцать верст,– смущенно сказал хозяин. – Как-нибудь доковыляете.

Елисей понял: нужды в нем у хозяина уже не было, и мужик пожалел лошадь.

– Я не об этом, сказал Елисей. – Но как же я пройду по нашим улицам и кальсонах? Ведь меня там все знают.

– Это как же в кальсонах?

– Ну, в подштанниках.

– А-а... Вот этого уж не знаю. У нас тут магазинов нет. Коли чего надо, мы завсегда в Евпаторию ездим. Там наша столица.

Он с увлечением черпал ложкой, – успокоенный, домовитый, бородатый, крытый соломой.

– Но все-таки вы должны для меня что-нибудь сделать, дядя Василий. Куртка – бог с ней, пойду и в рубахе, но брюки? Войти в город без брюк – это позор на всю жизнь.

– Тятя! – послышался из-за двери низкий девичий голос. – Дайте им хотя свои парусиновые. На что они нам заплатанные?

– А летом чего носить? – запальчиво крикнул Василий, весь повернувшись к двери.

– Да вы же их носить не будете.

– А может, буду? Ты-то почем знаешь, что будет летом?

Но тут он почувствовал устремленные на него Леськины глаза: юноша рассматривал его с интересом, как редкое насекомое.

– Ладно! Где моя не пропадала! Отдам ему парусиновые.

– Васена! громко позвал Елисей. – Выйдите к нам. Давайте хоть познакомимся.

– Незачем нам знакомиться, – грубо ответил голос.

– Ну-ну, дочка. Зачем же так? Ты уж не упрямься. Выходи – гость просит.

Васена не отвечала. Хозяин, подмигнув Леське, подошел на цыпочках к двери, вдруг распахнул ее и, ухватив дочку за руку, вытащил упирающуюся девушку в кухню.

Васена была настоящей красавицей, какие водятся только на белом севере, где поморы смешались с польскими ссыльными. Высокая, выше отца, статная, с пышной сказочной косой через плечо, она мрачно взглянула на Леську черносиними глазами и, отшвырнув тятьку, выбежала в сенцы. Через минуту силуэт ее мелькнул за окном.

– Ушла, – умильно сказал отец, вовсе не обидевшись на обхождение дочери. – Характерная девка.

– Сколько же ей?

– Да уж полных девятнадцать сравнялось на успенье пресвятыя богородицы.

– И жених есть?

– Какие теперь женихи? – вздохнул отец. – Ее женихи в братских могилах.

Агафья внесла зеленый от ржавчины самовар и поставила на стол.

– Просим кушать!

Покуда Леська пил чай, дядя Василий вышел во двор и через минуту принес пару чуть живых парусиновых штанов.

– Вот они, голубчики, – сказал он, нежно растянув их во всю куцую ширь. – Уж какие ни есть, а все же имущество. Коли их покупать, так бумажки хочешь не хочешь, а выкладывай.

– Да что ты, отец? Кто их покупать станет?

– Молчи, Агаха! Не твоего бабьего разума дело. Тут коммерция.

– Денег у меня нет. Но вы скажите адрес, я вам пришлю из Евпатории.

– Да какие с вас деньги? – сказала Агафья. – С нас еще вам полагается.

– А как же! С нас еще... Что же до адреса, так это просто: село Саки, Парковая улица, Василию Сизову.

– Сколько же все-таки с меня?

– Сколько не жалко. Уж какие тут деньги.

Штаны оказались в поясе широки, но коротковаты, едва-едва ниже колен: хозяин был мужик плотный, но приземистый.

– Обмотки еще надо сделать, – сказал Леська.– Есть у вас какой-нибудь кусок черной или серой материи?

– Да где же ее нынче найдешь?

– Ну, дайте хоть юбку, которую гайдамаки разодрали!

– Так ведь юбку, дорогой, сшить еще можно.

– Отдай им юбку! – строго сказала жена. – Слышишь, Василь? Не жадничай. Они для нас могли жизни решиться.

Хозяин с несчастным лицом ушел в комнату и принес коричневые лохмотья.

Леська попросил ножницы и занялся кройкой. Обмотки в конце концов вышли вполне приличными. Понадобились, правда, две английские булавки, но выпросить их оказалось непосильной задачей.

Леська попрощался с хозяевами и вышел на воздух. У плетня стояла красавица Васена. Она ласкала собаку, которая уперлась передними ногами девушке в бедро.

– Ну, до свиданья, Васена. Может быть, еще увидимся?

– А на кой мне с вами видаться? – сухо ответила Васена, сердито глядя Леське прямо в глаза своими иссиня-синими огнями.

– Но разве я вам сделал что-нибудь худое?

Она резко отвернулась и побежала в дом. Леська озадаченно двинулся восвояси. «Чем я ей не угодил?»

Уже за селом его охватил теплый зюйд-вест, хотя моря еще не было видно. Скоро, скоро оно вспыхнет вон за тем бугром!

Леська бежал ему навстречу, забыв о Гульнаре, о Васене, даже о Шурке! Ура! Вот оно, наконец! Вот он, милый, родной евпаторийский берег! Леська понесся к воде, поймал в ладони пену, процедил ее сквозь пальцы и с нежностью стал рассматривать крошечные, удивительно изящные овальные раковины, похожие на большие греческие амфоры. Конечно, греки взяли форму своих ваз отсюда.

Какое счастье жить на этом берегу... Он представлял себе, как слетит с пригорка на пляж у своей бани, как усядется в шаланду, как навалится на весла. Мидии, креветки... Знаменитый бабушкин плов...

Он проносится по городу в коричневых обмотках и ситцевой чалме.

* * *

Леська миновал собор, синематограф «Лицо жизни», мечеть Джума-Джами, кафе Заруднева... Вот остались позади театр, санаторий Лосева, отель «Дюльбер». Наконец, вилла Булатовых. Но... На ровном месте, засыпанном песком, играли совочками дети. Леська стоял среди них, недоуменно озираясь.

– Что вам угодно, молодой человек?

Из виллы сошла по ступенькам молодая женщина в пенсне.

– Кто живет в этой вилле? – спросил Леська.

– Здесь пока еще детский сад. Впрочем, скоро его закроют, – добавила она, иронически скривив губы.– Хозяева, говорят, объявились.

– А где же хата рыбака Бредихина?

– Эта баня, хотите вы сказать? Баню мы снесли. Теперь, видите, стало вполне просторно.

– Вполне... – со вздохом согласился Леська.

– А что это у вас на голове наверчено?

– Так... Ранение... – неохотно сказал Леська.

– Пойдемте в дом. Я перевяжу.

– Зачем? Не стоит.

– Пойдемте, пойдемте. Так ходить неприлично. Да и с точки зрения гигиены... Пойдемте.

Она решительно пошла в дом. Леська за ней. Пока женщина бинтовала Леськину голову, он осматривал дорогие сердцу комнаты, где обитала Гульнара, и вещи, к которым она прикасалась.

– Но где же теперь сами-то Бредихины? – спросил он.

– О, они разбогатели! Купили дачу Листиковых. Знаете ее? На Третьей Продольной. Там и живут.

Дача Листикова была небольшой: всего семь кабинок и уютный каменный домишко из трех комнат, с деревянной террасой. Леська бывал здесь, когда навещал Сашу. Подойдя к даче, он взглянул через невысокий забор и увидел шаланду, перевернутую вверх днищем.

Сначала Леську облаяла незнакомая дворняжка, которая держала себя здесь по-хозяйски. На перилах крыльца спокойно и домовито сидел тоже незнакомый кот с глазами филина. Этот только повел ухом. Потом выбежала бабушка и заахала, увидя Леську в бинтах. За ней вышел дед. После первых объятий Леська спросил:

– Почему мы здесь? Что случилось?

– Леонид приехал, – счастливо и подобострастно зашептала бабушка. – Большие деньги привез. И все николаевские. Вот и решили купить дачу, а то ведь нынче с деньгами как? Сегодня керенки, завтра «колокольчики», потом еще что-нибудь.

– Откуда же у Леонида деньги?

– Кто его знает? Заработал.

– Уроками заработал?

– А чем же еще?

– На целую дачу?

Бабушка, не отвечая, потащила Леську в дом. Дед молча пошел за ними.

Дворняжка Дружок хотела замкнуть шествие, но бабушка ее прогнала:

– Ступай, ступай себе! Наследишь. Я только что полы вымыла.

На террасе с цветными стеклами сидел за самоваром Леонид и читал «Евпаторийские новости». Он был в украинской рубахе, с вышитыми птичками, и красные, зеленые, фиолетовые пятна лежали на его плечах, как погоны экзотической армии.

– А! Леська! Здравствуй, дорогой. – Они поцеловались. – А это что за ранение?

– Боевое.

– Ну как? Нравится тебе на новом месте?

– Я люблю цветные стекла.

– А вот дедушке не нравится...

– А что хорошего? – сказал дед. – Здесь я уже не рыбак. До берега три версты с гаком.

– Не преувеличивай! Всего четыре квартала. Да тебе незачем теперь быть рыбаком. Объясни ты ему, Леся. У нас тут семь кабинок. Если хотя бы по тридцать рублей с носа, это двести десять рублей в месяц. Помножь на четыре месяца в сезоне, выходит восемьсот сорок. Заметь, я беру только четыре месяца. А есть и такие приезжие, которые, не зная нашего климата, приезжают 15 апреля и уезжают 15 сентября. Значит, прибыль увеличивается. До тысячи догоним. Ну, а сад в пятнадцать яблонь? Я плохой ботаник, не могу еще сосчитать доходы с них, но, думаю, сотню-другую потянет. А ты, дед, заработаешь столько на своей рыбе?

Дед понуро молчал. Где ему объяснить, что дело тут не в заработках – у него отобрали море.

– Андрон не приезжал? – спросил Леська.

– Ждем.

Леське налили кофе. Это новшество ввел, конечно, Леонид. Кофе наливали из самовара. Леська прихлебывал этот заморский напиток и внимательно смотрел на брата.

– Чего уставился?

– Давно тебя не видел.

– Я понимаю твои мысли, Елисей. Но видишь ли, в Одессе на Ланжероне открыли рулетку – и я выиграл целый куш.

– Сколько же?

– Пятнадцать тысяч.

– «Расскажите вы ей», – прозаически сказал Леська.

– Хо-хо! Чудак! Там по пятидесяти выигрывали.

Леонид закрылся газетой и углубился в чтение.

– Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? – спросил Леська.

– Нужно будет – расскажешь.

Потом отложил газету в сторону.

– А что, страшно, когда пули свистят?

– Ничуть. Даже приятно.

– Но-но. Только не паясничай.

– Я серьезно. Ведь если пуля свистнула, значит, не твоя – она уже пролетела. Свою пулю ты не услышишь.

Леська достал спичку, зажал ее головку между большим и средним пальцами, поднес к самому уху Леонида и щелкнул. Спичка вылетела и, ввинчиваясь в воздух, понеслась на какой-то нежно поющей ноте, напоминающей голубиные крылья, если бы они были крошечными.

– Занятно, – усмехнулся брат и снова углубился в газету.

Затем добавил:

– Пиродеться тебе нужно. Сегодня же пойдем в конфексион и купим тебе костюм.

Леськи выпил свою чашку. – Спасибо, сказал он.

Дед и бабка молчали. Леонид отозвался из-за газеты: – Пожалуйста. Пей еще.

– Не хочется. Пойду осмотрю сад.

Сад был низкорослый, но кряжистый. Принялся хорошо. Под одной яблоней стояла зеленая скамейка. На спинке вырезано: «Саша дурак». Что-то теперь делает Сашка? Где он? То, что они продали дачу, понятно: решили выехать из города, который убил их отца. Но откуда у Леонида деньги? Пятнадцать тысяч – это очень много. Откуда же он их взял? Не мог же он быть налетчиком?

Леська ничего не мог придумать и отдался своим любимым мыслям. Почему Васена на него рассердилась? За что обиделась? Гульнара заплакала – так он хоть поцеловал ее, хотя что в этом преступного? Не ударил же... А эта и вовсе! Бог их знает. Трудный народ эти девчонки.

По дорожке, усыпанной ракушками, поскрипывая, шел Леонид. Он разыскивал Леську.

– А! Вот ты где! – сказал он и уселся рядом. – Почему ты меня дичишься? Ведь я тебе брат, странная ты личность. Сколько времени не видались, а он удирает от меня в лес.

– А ты от меня в газету.

Леонид рассмеялся.

– И то правда. Прошу извиненья. Но объясни хоть, что у тебя за рана? Откуда она?

Леонид спрашивал так участливо, что Леська сдался. Он рассказал ему об эпизоде в овражке.

– Ну что ж. Ты поступил как рыцарь.

– Дело не в этом. Вот ты взрослый человек. Очевидно,

знаешь всяких женщин. Объясни же мне, отчего эта девушка, Васена, отнеслась ко мне чуть ли не враждебно? Я ведь рисковал для нее жизнью!

Леонид расхохотался и хлопнул Леську по спине:

– Эх ты, молода, в Саксонии не была! Да ведь она сердится на тебя за то, что ты помешал этим гайдамакам.

– Что ты!? Подумай, что ты говоришь.

– И думать нечего. «Для меня так это ясно, как простая гамма».

– Но почему так грязно думать о девушке?

– Я медик, Елисей. Привык объяснять душевные движения биологическими причинами, природой человека. Сообрази сам: девке девятнадцать, женихов не предвидится, возненавидела, наверное, свою девственность до бешенства. И вдруг такая возможность: молодые роскошные гайдамаки. И главное, безо всякой вины с ее стороны: все от бога.

Леонид так искренне смеялся, что Леська действительно почувствовал себя дурачком.

После обеда пошли в конфексион и купили Елисею серую пару в красной царапине, две рубашки «апаш» из какой-то белой плетенки и полдюжины разноцветных носовых платков.

На обратном пути услышали военную музыку: германские солдаты шли прогуливать лошадей. Впереди верхом на русском дончаке ехал бородатый обер. За ним шагали флейтист и барабанщик. Затем спешенные артиллеристы вели под уздцы своих тяжеловозов.

Лошади эти – краса и гордость германской армии, которая вывела эту породу совсем недавно. Кони были чалой масти, иногда белые в частую бусину. Огромные головы переходили в гигантские шеи, а те – сразу же в чудовищные крупы, так что для хребтины места не оставалось.

– Сэкономили спину, – усмехнулся Леонид. – Прямо-таки зоологический парадокс. Ох, эти немцы...

– А как немцы себя здесь ведут? – спросил Леська.

– Внутренняя жизнь города их не интересует. Главное – вывезти нах фатерланд как можно больше пшеницы, баранов, даже соли, а заодно ковры, зеркала, картины, статуи и всякую прочую эстетику. За все, конечно, платят, но цены назначают сами, – ответил Леонид.

– Ах, так! – засмеялся Леська. – Зачем же их профессора изучают проблему рынка, если все обстоит так просто?

– Зачем? А затем, что нынче профессора у них генералы.

К вечеру Леська во всем параде отправился к Шокаревым. Несмотря на усталость, он не мог высидеть дома в таком роскошном костюме.

Приняли Леську очень радушно. Обычно дальше Володиной комнаты его не впускали, по сейчас Иван Семенович лично пригласил его в столовую.

Стены синие, тахта красная, на буфете в зеленой вазе – горка желтых лимонов.

– Наш новый лозунг: «Крым для крымцев!» – вещал Шокарев своим пещерным басом. – У нас будет своя республика. Правда, мы еще не договорились о том, каким должен быть кабинет. Некоторые хотят, чтобы его возглавлял генерал Сулькевич. Но я и мои единомышленники стоим за Соломона Самуиловича Крыма. Знаете его? Это очень богатый караим, феодосийский помещик. Но суть не в этом: господин Крым – крупнейший политический деятель, член Государственного Совета при Николае Втором.

– А Джефер Сейдамет тоже будет в правительстве со своей красной феской? – спросил Елисей.

– Не знаю. Не думал. А почему вы спрашиваете?

Леська вспомнил о посещении Сейдаметом Умер-бея и высказал свои опасения. Иван Семенович поднял брови:

– Это очень хорошо, что вы мне об этом рассказали. Это хорошо. Значит, тем более нельзя отдавать бразды правления в руки Сулеймана Сулькевича, который связан с Сейдаметом. Мы совершенно не склонны превращаться в турецкую провинцию.

– А в германскую?

– Но это же совсем другое дело: немцы не вмешиваются во внутреннюю жизнь Крыма.

Леська угрюмо ковырял вилкой заливную осетрину и старался не вступать с Иваном Семеновичем в открытый спор. К тому же он все время возвращался мыслью к разговору с Леонидом о Васене.

Володя усердно ухаживал за другом, подкладывая куски получше, вообще вел себя необычайно, даже чрезмерно изысканно. Он был прозорливее своего отца и после всего пережитого понимал, что на завтрашний день им особенно рассчитывать нечего. Не то чтобы Володя подготовлял себе помощь Бредихиных в будущем, но в Леське ему чудилось грядущее, как в свое время Умер-бею.

– А немцы держат себя вполне прилично, – продолжал Иван Семенович. – В местный муниципалитет они абсолютно не вмешиваются. Только большевиков вылавливают, а вообще ничего.

Володя тревожно взглянул на Леську.

– А какое им дело до большевиков? – сдавленным голосом спросил Леська. – Ведь это борьба русских против русских.

– Ну-у... Берлин смотрит шире. Если революция победит в России, она перекинется в Европу. Здесь они совершенно правы.

Леська шел домой, и от этого ужина у него осталось такое ощущение, точно он дверной ручки насосался. Вскоре, однако, мысли его снова приняли привычное направление. Леониду нельзя отказать в логике... Но все Леськино существо бурно протестовало против нее. Неужели мир так страшен? Так чудовищно циничен? А почему бы и нет? Но ведь природа человека, о которой говорил Леонид, как-то умеряется, шлифуется как-то воспитанием, культурой. Ведь вот червонцы, на которые кинулась толпа в Армянском Базаре, возвращены все до единой монеты! Леонид никогда бы в это не поверил, но он-то, Леська, свидетель! Он-то видел!

Всю ночь Леську мучили тяжелые сны. Утром он проснулся с невыносимом ломотой во всем теле. «Полежать придется...» – подумал Леська с грустью. Но против него на степе висел его новый костюм – серый в красную царапину. Такого костюма у него никогда не было. Это наполнило его тихой радостью, которая несколько уняла боль от ломоты. Так Леська пролежал три дня, то охая, то улыбаясь, и ни на минуту не отвлекался от мысли о Васене и ее тайне.

На четвертый день он встал необычно рано, позавтракал всухомятку, завернул парусиновые штаны и обмотки в «Евпаторийские новости», снял со шворочки на кухне связку вяленых кефалей и пошел пешком в Саки. По дороге долго не мог отделаться от шаланды, которая сидела у ворот и как бы звала его к воде.

До села дошел он за три часа – быстрее, чем положено пехоте в мирное время.

Отец Сизов встретил Леську с удивлением и досадой: он ожидал не штанов, которые действительно никуда не годились, а денег, хотя и не знал каких. Когда же Леська обрушил на стол целую стайку железных рыб, он сразу подобрел.

– Закусочка-то, а? Закусочка – первый сорт! – Сейчас сообразим выпить.

Он подмигнул Леське и тут же вынул из шкафчика темно-зеленую бутылку с двумя чашками: одну, побольше, себе, другую, поменьше, гостю.

– Спасибо, дядя Василий, я не пью, – сказал Леська.

– Самогону-первача не пьешь? – удивился хозяин, не очень огорчаясь. Все же он налил себе, потом Леське, вытащил большую луковицу, разрезал ее на четыре части и чокнулся большой чашкой с меньшей: – Ну, дай бог не последняя!

Он хватил первача из большой чашки, закусил меньшей и со слезами на глазах принялся за кефаль.

– А где же... Васена? – неуверенно спросил Леська.

– По воду пошла с матерью.

Хозяин снова налил себе в обе чашки.

В сенцах послышались шаги, затем грохот воды из ведер в бочку – и в кухню вошла Васена. Она равнодушно взглянула на Леську и направилась к себе.

– Эй! Ты! – заорал отец. – У тебя что, повылазило? Не видишь гостя?

– Ну, вижу.

– А поздоровкаться?

– Ну, здравствуйте, – сказала Васена и ушла.

– Ишь ты, какая пава!.. – вскричал отец, пытаясь плечами и локтями изобразить плавную походку дочери, что ему, надо сказать, мало удалось. – Вековуха чертова! – крикнул он, разъярясь. – Вековуха!

– Ну, зачем ты так, Василий? – произнесла Агафья. – Здравствуйте, желанный, здравствуйте...

Вот! Рыбок принес! – торжественно объявил хозяин, наливая третью пару.

– Очень вами благодарны, – певуче сказала Агафья.

– И штаны. Штаны тоже.

– Вот то-то же. А ты скаредничал.

– Врешь, дура-баба! И вовсе я не ска...

Он икнул.

– Скажите, господа. А можно мне пройти к Васене? Я хотел бы с ней поговорить.

Отец нахмурился и взглянул на мать.

– Пускай идет. Что он ей исделает? Мы-то – вот мы! – тихо сказала Агафья мужу.

Леська подошел к двери и постучался. Ему не ответили. Он приоткрыл дверь и увидел Васену: она сидела на кровати и уныло глядела в пол.

– Можно?

Васена подняла голову и отрешенно взглянула на Леську. Леська вошел и прикрыл за собою дверь.

– За что вы меня ненавидите? Что я вам сделал?

– Ничего я не знаю, – ответила Васена. – Что вам от меня нужно?

– Вы такая прекрасная! Такая красавица! – почти скороговоркой забормотал Леська, сам не зная, что говорит.

– Вот-вот. Оно самое! – сказала Васена.

– О таких, как вы, только песни поют: «Брови соболиные, речи соловьиные...»

– Ну, уж от моих речей не поздоровится, – угрюмо усмехнулась Васена.

– Зачем вы такая хмурая? Угрюмая? Вы должны быть счастливы. Когда вы вошли в избу, мне показалось, что вся комната осветилась.

– Как будто самовар внесли? – сказала Васена, все так же горько усмехаясь.

Дверь распахнулась. На пороге показался отец.

– Хватит вам, молодой человек, девчонку улещивать. Не про вас она.

– А тебе какое дело? – вдруг со страшной злобой прорвалась Васена. – Уходи прочь! Оставь меня! Оставьте меня все! Все, все! Слышите? Все!

Она вскочила и кинулась на улицу. Леська побежал за ней – ему уже было все равно, что подумают о нем родители.

Васена большими шагами стремительно понеслась по улице к парку. На ней панева в красную и желтую клетку, резиновые с лаком сапоги. Высокая, вся наклоненная вперед, она чуть-чуть изгибалась в талии, и в этих изгибах таилась та звериная грация, какая свойственна только деревенским девушкам, приученным к тяжелой работе.

Он догнал девушку в парке и легонько взял ее за руку. Васена отбросила его ладонь, даже не повернувшись к нему. Леська снова поймал ее руку и теперь держал крепко.

– Чего вам нужно? – сказала она, резко остановившись и строго глядя ему в глаза.

– Ничего. Только видеть вас. Только видеть, – горячо заговорил он, задыхаясь и не слыша собственных слов.

– Вы думали – что? Если отбили меня от гайдамаков, так имеете право сами?

– Боже сохрани! И в мыслях не было.

– Было!

– Ей-богу, не было. Клянусь, чем хотите.

– Было. Я угадала по глазам. Думали: «Моя будет!» Ну, нет. Фигушки!

Пока она выясняла проблему, Леська, крепко держа ее за руку, ласкал мизинцем кожу на ее пальцах. И вдруг почувствовал, что и она начала гладить мизинцем его руку, хотя разговор ничуть не смягчился. Она продолжала укорять его, а заодно и всех мужчин.

– У вас, мужиков, одно на уме. Подарил девушке полушалок и уже считает, что с нею можно все! Ну, может, с которыми и можно, но только не со мной. Понятно? Не со мной! Я кобыла норовистая.

Леську царапали ее грубые выражения и в то же время сладко волновали.

– Честное слово, я не тот, за кого вы меня принимаете.

– Ну да, вы – интеллигентные. А еще что?

– Этого достаточно, – добродушно засмеялся Леська. – В этом все.

Не столько слова его, сколько этот уверенный смех, прозвучавший как бы из другого мира, подействовал на Васену.

Она вырвала руку, но стала смотреть на него мягче.

– Пойдемте, Васена, к озеру. Хорошо? Я видел между деревьями воду.

– Эта вода соленая. Здесь грязи берут, – сказала Васена и вдруг разъярилась: – Вот! Корят меня вековухой, заставляют идти работать в грязелечебницу. А что мне там делать без образования? Стариков пузатых купать? Да я лучше в омут головой! Эх, хоть бы кто подвернулся... Верите? Я бы за горбатого пошла.

Они присели на какую-то колоду. Леська взял ее руку в обе свои ладони. Девушка не отнимала. Сзади послышались шаги.

– Эге! Ты тут с кавалером? А с нами не желаешь? Ну, погоди, Васенка, – все батьке расскажу.

– Иди ты! – спокойно бросила Васена, не оборачиваясь.

– А твоего кавалера обработаем – забудет где и живешь.

Когда шаги удалились, Васена спросила:

– Испугался? – И тут же поправилась: – Хотя... гайдамаков не испугался.

Посидели тихо. Потом Васена сказала:

– Вот вы говорите: «красота», «любовь»... Думаете, я вам верю? Ведь вы не женитесь на мне, а? Ведь не женитесь, правда?

– Правда, – наивно сказал Леська, не успев подумать.

Васена засмеялась и крепко стиснула его руку.

– Хороший ты парень. Только зачем приехал? Ничего, милый, от меня тебе не будет. Тоской изойду – а не будет. Тут либо весь мой, либо езжай домой.

– Но как же я могу жениться? Ведь я еще гимназист.

– А ты брось чту свою гимназию.

– А что же я буду делать?

– Найдем. Как у других, так и у нас. Отцу помощник вот как нужен. А умрет если – все наше: изба, две лошади, телка, овцы, земля.

Леське было приятно, что она говорила о себе и о нем «мы». В ее сознании они уже были мужем и женой. Но как он может бросить гимназию? И вообще: он превратится в Лесю – Десять Тысяч, а то и того меньше.