Текст книги "О, юность моя!"

Автор книги: Илья Сельвинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

5

Когда Елисей снова пришел в «Дюльбер», по обеим сторонам парадной лестницы стояли юнкера. Подняться во второй этаж можно было беспрепятственно: часовые охраняли только оба коридора первого.

«Так, – подумал Леська. – Атаман здесь».

Атаман Войска Донского сидел у постели Карсавиной, окруженный всеми Дуванами. Елисей ожидал встретить лихого казачину с чубом на ухе, а увидел мужчину средних лет, профессорской наружности. Вытянув одну ногу вперед и несколько поджав под себя другую, он сидел, опираясь на эфес шашки, в классической позе всех генералов, позирующих перед фотографом. Сейчас фотографа не было, но генерал все же позировал, хотя бы уж потому, что на него глядела Алла Ярославна.

– Что же дальше, Африкан Петрович? – вопрошал Дуван-Торцов. – Как, по вашему мнению, будут развиваться события?

– Как? Антанта предложила нам и Совдепии прекратить военные действия. Совсем недавно мы получили ультиматум от верховного комиссара Великобритании адмирала де Робека.

– И вы согласились?

– Барон не возражает, но с тем условием, чтобы нам оставили Крым.

– Неужели это устроит белое командование? – спросила Карсавина.

– Разумеется, нет. По нам нужно выиграть время. Собраться с силами. Именно того же добивается и Антанта.

– И вы думаете, красные на это пойдут?

Богаевский вздохнул.

– Боюсь, что нет. Ведь Ленин оттого пошел на мировую с Польшей, чтобы перебросить силы с запада на юг.

– Как же вы думаете из Крыма ударить на красных? Ведь не с перешейка же, правда? – спросил Леська дрожащим голосом.

– А вот это военная тайна, – ответил, улыбаясь, Богаевский и тут же сам перешел в атаку: —А почему такой богатырь не в армии? Впрочем, мы в Крыму еще не объявили мобилизации. Но вы можете записаться добровольно. Я устрою вас в казачье юнкерское училище, и перед вами откроется карьера. Мы добровольцев очень ценим. Особенно тех, кто записывается сейчас.

Леська смутился...

– Хорошо. Мы подумаем, – ответила за него Карсавина.

– Почему «мы»?

– Потому что Елисей – мой племянник. Леся! По-дай-ка мне пузырек с атропином.

– Вам плохо?

– Не плохо, но как-то неуютно.

– Мадам! – с необычайной галантностью произнес атаман. – Если вам понадобится врачебная помощь, мой военно-медицинский пункт к вашим услугам. Он помещается в левом крыле первого этажа – рукой достать.

– Вот это замечательно! – воскликнула Вера Семеновна. – Вот за это вам великая благодарность! Вы не представляете, как в Евпатории трудно с медициной.

Прощаясь, атаман поцеловал Карсавиной руку и сказал:

– Вы удивительно похожи на мою жену! Просто удивительно!

У Карсавиной появилась новая сестра – Нина Павловна, присланная атаманом. Сам Африкан Петрович навещал Аллу Ярославну довольно часто, и когда после сессии из Евпатории вернулся Абамелек-Лазарев, он не мог не обратить на это внимания.

– О чем же с тобой говорил этот представитель казацкого рыцарства?

– Так. Ни о чем.

– Ну как это «ни о чем»? Что-нибудь же изрек?

– Сказал, что я очень похожа на его жену.

– На жену? Так-таки и сказал?

– Да.

– Ах, мерзавец! Как он смел! Да я на порог его не пущу!

– А что в этом такого?

– Как «что»? Если б он сказал, что ты похожа на его сестру... А то на жену! Этим он уже входит с тобой в какие-то интимные отношения...

– Ну, что ты, Артемий? Леся! Дайте мне, пожалуйста, градусник.

– Почему Леся? Разве я не могу?

– Можешь. Но ты будешь долго искать, а он уже все тут знает.

– Ах, «уже знает»! И часто ты просишь его об этих пустяках?

– Часто. Он бывает здесь почти ежедневно.

– Но ведь у тебя есть Нина Павловна!

– Она у меня совсем недавно.

Абамелек-Лазарев воззрился на Леську и произнес лекторским топом:

– Однажды за какие-то грехи Зевс покарал Геркулеса: он повелел ему стать рабом лидийской царицы Омфалы и выполнять женскую работу.

– Ну, работа у Леси не всегда женская. Иногда он носит меня на руках.

– Как это понять?

– В самом буквальном смысле.

Артемий Карпович вышел на балкон.

– Зачем вы его дразните?

– Ничего. Пусть привыкает. Уж очень ревнив.

Елисей решил больше не ходить к Алле Ярославне. У нее сестра, приехал муж, она уже не одинока, не беспомощна. Конечно, было бы полезно бывать в обществе атамана, но Африкан Петрович едва ли станет часто навещать Карсавину при супруге.

На всякий случай Елисей пошел на мельницу и вызвал Еремушкина.

Мастер с запыленными волосами поднялся на второй этаж. Елисей стал ждать в небольшом помещении, где кости перемалывались в костяную муку – фосфат. Из большого чана где-то под потолком мослаки, цевки, ребра, бабки проскакивали на кожаный пасс, который досталвлял их в барабан, откуда они высыпались уже в мешок в виде муки. Леська равнодушно наблюдал за этим движением и думал о словах Богаевского. И вдруг из чана выпрыгнул человеческий череп и медленно поехал вниз вслед за мослаками. Был он очень величав и философичен. Судя по его коричневому тону, он принадлежал какому-нибудь скифу или гунну.

Мастер дотронулся до Леськиного плеча:

– Вас требуют наверх.

– Смотрите, – сказал Леська. – Человеческий череп !

– Ну и что? – ухмыльнулся мастер. – Перемелется – мука будет.

Леська побрел на второй этаж. Еремушкин и Шулькин стояли у раскрытого окна и напряженно вглядывались в даль.

– Посмотри в окно, – сказал Леське Еремушкин.

Елисей взглянул и увидел вдали белый лагерь, белый,

точно стая лебедей.

– Казаки... Донцы и Зюнгарский калмыцкий полк. Можешь нам что-нибудь про них рассказать? – спросил Шулькин.

– Про них не могу, а вообще...

Елисей доложил об ультиматуме де Робека и о комментариях Богаевского.

– О-о! Вот это находка! – тихо и значительно сказал Еремушкин. – Конечно, в Москве догадаются и без нас, но у тебя факты, Бредихин. Молодец!

Лето было в разгаре.

Леська изнемогал в своем студенческом костюме, а купить что-нибудь более легкое не мог. Но у деда в сарае лежал парус № 7, шедший на кливера рыбацких лодок. Это был самый тонкий номер паруса. Елисей бросил его в море, вычистил песком и высушил на солнце.

Парус побелел. Тогда Леська отнес его к портному, и тот сшил ему штаны и рубаху с обрезанными по локти рукавами. Рубаха заправлялась в брюки и торчала на плечах, как рыцарские латы. При студенческой фуражке костюм имел почти приличный вид.

К Алле Ярославне Леська по-прежнему не ходил, но не мог же он не бывать в «Дюльбере». К тому же стало известно, что приехал Тугендхольд.

Когда Елисей посетил Якова Александровича, искусствовед сидел на полу во фланелевой жилетке и раскладывал вокруг себя цветные репродукции. Одна из них бросилась Елисею в глаза: совершенно голый, очень смуглый мужчина, похожий на дьявола, впился поцелуем в уста обнаженной женщины. Тело ее поразило Леську: оно было таким нежно-розовым, таким воздушным, какого, наверное, в жизни никогда не бывает, но от этого казалось еще более женским, невыносимо женским...

– Что это? – спросил Леська.

– Буше. «Геркулес и Омфала».

У Елисея замерло дыхание, но он не без юмора подумал: «Хорошенькая «женская работа» у Геркулеса».

Дома его ожидала радость: приехал Шокарев. Правда, пришел он не к нему, а к Леониду, и они о чем-то шептались, но в конце-то концов Володя принадлежал Леське.

– О чем ты шептался с моим братом?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь. Но зачем тебе это нужно?

– Демобилизоваться хочу.

– Но ведь Деникин взял Тулу, а генерал Мамонтов...

– Не издевайся, Леся. Мало ли какие ошибки мы делаем в жизни!

– Да, но твою ошибку трудно будет оправдать, даже если ты уйдешь из армии. Евпаторийцы знают все: кто с кем живет, у кого сколько денег в банке, и, конечно, им известно, что подпоручик Шокарев служит в Осваге, хоть он и не носит военной формы.

– Что же мне делать? Уходить с белыми?

– А ты уверен, что они уйдут?

– Теперь уже уверен.

– А я был уверен в этом с самого начала.

– И все-таки я советую тебе также обратиться к брату. Пока суд да дело, Врангель объявит мобилизацию, и тебя забреют.

– Резать я себя не дам, а к барону в солдаты не пойду.

– Как же ты избежишь этого?

– Спрячусь.

– Где?

– У Шокаревых.

Володя засмеялся.

– Ну и хитер же ты, Леська! Я просто восхищаюсь тобой. Недаром я решил взять тебя в управляющие.

– Ах, так! Значит, ты все же уверен, что белые вернутся?

– А кто их знает? Все может быть.

И тем не менее Шокарев сутки пролежал в «амбулатории» Леонида, а потом целую неделю ходил на перевязки.

– Я не борец «Икс». Моя красота от шрама не пострадает. К тому же доктор Бредихин сделал такой тоненький шов, что моя будущая жена легко мне его простит.

– Значит, все-таки решил демобилизоваться?

– Да. И когда придут большевики, Леонид будет свидетелем, что он сделал мне фальшивую операцию исключительно, чтобы я ушел от белогвардейцев.

– А ты представляешь себе, в какое неловкое положение ты поставишь Леонида?

– Почему же в неловкое? Мы ведь не скажем, что я ему за это заплатил. Налицо будут исключительно идейные соображения.

– Ох, и расстрелял бы я тебя, Володька... С наслаждением расстрелял бы...

– Бы, бы... А кто тебя будет прятать? ..

Дни шли за днями, а Леська так ничего и не узнал о намерениях атамана. Но, может быть, об этом знают сами казаки?

Леська дождался приезда Андрона и рассказал ему, чего от него, Леськи, ждет партия. Андрон задумался. Потом сказал:

– Готовь с утра шаланду и сеть.

Шаланда доплыла до собора. Оставив Леську в лодке, Андрон ушел на базар. Через полчаса он вернулся,

неся в ящике из-под фруктов множество свежих, еще живых карасей, ставридок и барабули. Карманы его топырились от бутылок. Под мышкой – каравай хлеба.

* * *

За мельницей показался казачий лагерь. Андрон забросил сеть. Елисей начал грести к берегу и сильными рывками заставил шаланду прыгнуть на пляж.

К ним тут же подбежали три казака.

– Здесь нельзя! – закричал один из них.

– А где можно?

– Где хочешь, там и можно, а тут сам видишь – военный лагерь.

– Ладно. Сейчас уйдем.

Андрон и Леська вытащили сеть, в которой было много камки и очень немного рыбы, да и та хамса.

– Мелкота! – презрительно сказал низенький, коренастый, которого казаки звали Прохор.

– У нас и покрупней, – отозвался Андрон и показал ему ставридок.

– Купите? – спросил Леська.

– Кто? Мы?

– Ну да.

– А гроши у нас е? – комически вопросил третий, очевидно кубанец.

– А может быть, другие купят?

– Да другие не богаче нас.

– Как же быть? – раздумчиво спросил Андрон. – Не ворочаться же с этим домой.

– Жинка засмеет?

– Угу.

Андрон подумал и вдруг решил:

– Пустим рыбу обратно в море.

Он зачерпнул ладонью карасей и швырнул их в воду, но станичник кинулся к нему:

– Слышь, рыбак! Давай вот что: сварим из них ушицу, а? Твоя рыба – наш котелок. А?

– Ушицу... – как бы неуверенно протянул Андрон.

– А что? – поддержал казака Елисей. – Только у нас ни соли, ни лаврового листа. Зато, – он подмигнул станичнику, – водка есть.

Станичник взволновался еще горячее:

– Соли мы достанем, а насчет лаврового листа, – скусно и без него. Уха, да еще с водочкой... Э-эх!

– А из чего костер разжигать? – спросил Андрон.– Ящик у нас есть, да, пожалуй, одного мало.

– Ящики доставим, – успокоил его станичник. – А ну-ка, Прохор, сбегай к повару, притащи казанок и ложки. Только никого сюда не пускай! Скажи, мой брательник отыскался. Тут и самим... Гам – и вот он, зуб.

– Да я зараз...

Он действительно очень скоро вернулся. Запылал костер, белый и бледный на солнце, и вскоре пятеро мужчин хлебали уху из котелка, держа хлеб под деревянной ложкой, чтобы ни капли не пропало. Потом по кругу пошла бутылка. После третьего глотка беседа стала такой дружеской и откровенной, точно люди знали друг друга с детства.

– Сидим, загораем, – сказал высокий станичник.– А что с нас думают делать, никто не знает.

– Так уж и не знают?

– Подлец я буду, не знают! Хоть кого спроси. То ли военная тайна, то ли просто некуды нас девать.

На дороге показались два автомобиля. Окутанные пылью, подкатили они к лагерю. Из первого вышел очень рослый краснолицый человек в черкеске и папахе. За ним двое пониже.

– Врангель!

Прохор вскочил и побежал в лагерь. Двое других остались доедать уху. Уха оказалась невкусной, но казаки были очень голодны.

– А нам тоже можно подойти к лагерю? – наивным голосом спросил Леська.

– Подойти можно, а войти нельзя.

Барон Врангель уже держал речь. Голос у него был могучий, а у тихого моря прекрасная слышимость.

– Русские люди! За что мы боремся? Мы боремся за наши поруганные святыни. Мы боремся за то, чтобы каждому крестьянину была обеспечена земля, а рабочему его труд, за то, чтобы сам русский народ выбрал себе хозяина. Помогите мне, русские люди! К нам идут из-за границы новенькие пулеметы, винтовки, седла. Донцы! Россия смотрит на вас с надеждой. Спасите Россию!

Рядом с Врангелем стояли атаман Богаевский и начальник контрразведки генерал Кутепов.

Андрон и Леська решили отступить, пока их не заметили.

– Да... Беляки определенно чего-то затевают, и как раз в Евпатории. А то на кой Врангелю сюда ехать?

Андрон, конечно, был прав. Но что задумали белогвардейцы? Казаки пока не знали.

Дома на скамье под яблоней Леську поджидал Еремушкин.

– Авелла!

– Ну, как дела?

– Пошли на мельницу.

– Зачем?

– Увидишь.

И Леська увидел «товарища Андрея».

– Я хотел бы, товарищ Бредихин, услышать из ваших уст то, о чем вы сообщили нашему связному. Это для нас чрезвычайно важно. Разумеется, ультиматум де Робека в Москве известен: он ведь послан в два адреса – Ленину и Врангелю. Но неужели Богаевский так прямо и сказал, что делается это исключительно для проволочки времени?

– Да. Так прямо.

– Вы не ошибаетесь?

– Нисколько.

– Вспомните, пожалуйста, если можно, слова атамана точно.

Елисей передал все, что слышал, обрисовал обстановку, в которой проходил разговор.

– Спасибо, товарищ Бредихин. Вы сделали для партии большое дело. Теперь к вам великая просьба. Несомненно, белые готовят десант, – кстати, он перед вами, – сказал Ульянов, указывая на лагерь. – Так вот: не сможете ли вы узнать, куда именно бросят эту публику?

– Сделаю все, что смогу, Дмитрий Ильич.

– Будем вам очень благодарны.

– А теперь у меня к вам свой вопрос: почему меня не хотят принять в партию? Неужели я еще не проверен?

– Этого сейчас ни в коем случае делать нельзя, товарищ Бредихин. У вас уникальное положение. До тех пор, пока вашего имени нет в списках, все ваши провалы можно объяснить, простите меня, мальчишеством. Но если ваше имя найдут хоть в одном списке, вы для нас потерянный человек. Конечно, мы постараемся вас спрятать, но работать вы уже не сможете. Однако обещаю вам: как только советская власть утвердится в Крыму, я первый дам вам рекомендацию.

Леська возвращался с мельницы, как со свидания. Он был полон счастья...

Дома, на той самой скамье, где его ожидал Еремушкин, сидел уже Сеня Дуван.

– Авелла!

– Здравствуй, Леся. Мама послала меня к тебе: ей очень нужно тебя видеть.

– Хорошо...

– У нас опять беда с Аллочкой, – начала Вера Семеновна. – Африкан Петрович почему-то отозвал сестру милосердия, Артемий Карпыч уехал в университет, и мы снова должны просить вас о помощи.

– Если я нужен... – рыцарски поклонился Леська и пошел к Алле Ярославне.

– Куда вы исчезли? – спросила Карсавина.

У нее были две улыбки. Одна – общая, расхожая, дружелюбная, предназначенная всем. Другая – особая, с приподнятыми уголками губ, – для очень-очень редких людей. Этой второй улыбкой она и встретила Леську.

Вся нежность, которая скопилась в груди Елисея, устремилась к ней, но Леська сумел взять себя в руки.

– При вас находились муж, и сестра, и атаман. Зачем еще тут я?

– Много званых, мало избранных.

– Неужели я избранный? – бестактно спросил Леська.

– Это я так, из Евангелья, – неопределенно ответила Карсавина, и голос ее прозвучал суше.

Потом появилась Вера Семеновна. Она позвонила атаману и вызвала сестру. Та сделала укол и ушла.

– Подумайте, Леся, – шепотом заговорила Вера Семеновна, чтобы дать больной уснуть. – Пять дней назад у нас испортился движок, который подавал воду в резервуар. Я наняла двух казаков, чтобы они качали вручную. Они покачали-покачали, а теперь ушли. Завтра в гостинице нечем будет умываться. А у нас Врангель.

– Наймите меня, – сказал Елисей тоже шепотом. – Я как раз сейчас ищу работы.

– Он не справится, – сквозь сон пробормотала Карсавина.

– Справлюсь!

– Да, но ведь два казака... – сказала Вера Семеновна уже погромче.

– Ну и что? Если они вдвоем работали, допустим, шесть часов, то я один буду – двенадцать. Простая арифметика.

– Гм... Попробовать, пожалуй, можно. Тем более что выхода у меня нет: завтра нечем будет умываться.

– А сколько вы платите?

– Триста. Я всегда плачу триста, – сказала хозяйка.

Елисей подумал о том, что за Карсавину из филантропии она готова была платить ему пятьсот. Но за настоящую работу торговалась. Но Леська, конечно, не стал спорить и согласился на триста.

Из комнаты Аллы Ярославны он тут же спустился в погреб, разделся до трусов и взялся за рычаг. Ушел он домой в два часа ночи, а в шесть утра снова стоял за рычагом.

В полдень к нему сошла Вера Семеновна и принесла стакан чаю и сладкую булку. Пока Леська ел, она глядела на него и причитала:

– Лесенька... Милый... Вы побледнели за то время, что вы тут...

– Нет, Вера Семеновна. Это вам так кажется: просто здесь темно.

Елисей ежедневно работал в подвале от девяти до двенадцати дня, потом бежал на пляж, бросался в море, опять возвращался к рычагу и работал до четырех. Для резервуара этого было вполне достаточно. Затем Елисей уходил домой обедать, а в шесть часов являлся на дежурство к Алле Ярославне.

6

Однажды во время купания Елисей увидел на пляже прапорщика Кавуна.

– Что вы делаете в наших местах? – спросил Леська.

– Приехал с донесением к генералу Кутепову.

– Ого! И тем не менее вы все еще прапорщик!

– Скоро представят к подпоручику.

– Поздравляю. А как там наш Аким Васильич? Что поделывает?

– Арестован ваш Аким Васильич.

– Как арестован? За что?

– За большевистскую агитацию. Вот посудите сами – стишки.

Два ворона

(Почти по Пушкину)

 
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
– Ворон! У меня печать.
Что могу я запрещать? —
Ворон ворону в ответ:
– Разумеется, мой свет,
– Всего нельзя, но к этому надо стремиться.
 

– И за это его арестовали?

– А что? Разве мало этого? Барон Врангель пишет в воззвании буквально следующее. – Тут Кавун, как первый ученик, отчеканил наизусть знаменитую фразу:

– «Мы боремся за то, чтобы каждый честный человек мог свободно высказывать свои мысли». Понятно? «Боремся» сказано, чтобы «каждый» – сказано. А ваш приятель пишет стишки о том, что якобы наша цензура стремится запретить все! Как это называется?

– Понимаю. Это, конечно, вы подвели его под статью, а может быть, и под виселицу. Вы лично!

– Не опровергаю, – самодовольно ухмыльнулся Кавун.

Леська опрометью кинулся к Алле Ярославне. У нее сидела Вера Семеновна.

– Как?! – удивилась хозяйка. – Вы не в подвале?

– Вера Семеновна! Дорогая! Арестован честный старик – Аким Васильевич Беспрозванный. В Симферополе. Алла Ярославна его знает. И подумайте, за что? За пустяковое стихотворение. Вот оно! Я его запомнил...

Леська взволнованно прочитал «Двух воронов».

– Этого не нужно было писать, – холодно заметила Вера Семеновна.

– Конечно, конечно! Но за это арестовывать?

– Леся прав. Старик действительно полон обаяния, хотя и чудаковат.

– Хорошо, – сухо сказала Вера Семеновна. – Я займусь вашим сумасшедшим старцем. Как его, вы сказали?

– Аким Васильевич Беспрозванный.

– Беспрозванный... А вы, Леся, ступайте работать иначе сорвете мне завтрашнее утро.

В четыре Леська снова был у Карсавиной:

– Ну, как? Что-нибудь сделано?

– Все сделано.

– Уф! Просто гора с плеч.

– А вы, оказывается, хороший товарищ, Леся.

– Да нет. Просто жаль старика до боли.

Пауза.

– Вера Семеновна говорит, будто вы похудели на ее работе. Ну-ка, садитесь поближе – посмотрю на вас, какой вы есть.

– Ну и как?

– И вправду похудел...

– Ничего. Мне это полезно. Вместо того чтобы по утрам заниматься боксом с мешком, набитым ракушками, я развиваю свои мускулы за рычагом, да еще получаю за это деньги.

– Все-таки вы очень хороший, Лесик. Как вы взволновались из-за вашего Первозванного! Дайте мне руку.

Она подержала его большую кисть в своей руке и отпустила ее. Но теперь уже Леська взял ее руку в свои ладони.

Она взглянула ему прямо в глаза. Это было исступленным наслаждением.

* * *

Андрон сидел над картой Крыма и рассуждал вслух:

– Ясно-понятно, беляки рассчитывают на десант. Десанты могут быть у них всякие: на Тамань, скажем, или на Азовщину. Но раз они взялись за Евпаторию, то уж наверняка метят на Каркинитский залив. А куда им еще? Не на Одессу же, верно?

– Пожалуй, – сказал Леська.

– Но если на Каркинитский, то самые наиудобнейшие точки могут быть или Хорлы, или Скадовск, которые сидят на хорошем якорном месте. Но к Хорлам подходят только суда с небольшой осадкой... Скадовск сподручнее. Там и берег приглубее, там и пристань в двести сажен длины, а на суше еще и бассейн с каналом глубиной в девять футов. Только Скадовск! Ничего другого в наших краях моряк не посоветует, а без моряков десанта не будет. Как ты скажешь?

Андрон много лет плавал по каботажу и знал берег как свои пять пальцев. Но Леська уже бежал к Шокареву.

Володя очень обрадовался Леське: он тут же разжег примус и вскипятил в медной турецкой кастрюлечке великолепный черный кофе с бронзовой пенкой. Они сидели друг против друга в бывшей детской, которая потом была кабинетом комиссара, а теперь стала библиотекой. Сидели и вспоминали себя гимназистами.

– Помнишь, как Гринбах ответил директору, когда тот сказал: «Бог знает математику на пять, я на четыре, а ты в лучшем случае на три»?

– Еще бы! «То, что дважды два – четыре, бог, вы и я знаем одинаково хорошо».

– Да... Гринбах... Где-то он теперь?

– Может быть, убит?

– Может быть.

Пауза.

– Ты уже демобилизовался?

– Нет еще, но уже подал рапорт.

– А-а...

Пауза.

– А помнишь наши гимназические песни?

 
Что ты спишь, мужичок,
Спереди и сзади?
Ведь весна на дворе
Спереди и сзади...
 

Леська подхватил:

 
Кем ты был и кем стал
Спереди и сзади,
 

Оба:

 
И что есть у тебя
Спереди и сзади?
 

– Еще кофейку?

– Нет, спасибо. Хватит,

– Может быть, простого с ликером или коньяком?

– Нет, нет.

Пауза.

– Так ты уже демобилизовался?

– Я тебе ответил: еще нет, но подан рапорт.

– Да, да. Но сначала нужно, чтобы ты сделал одно хорошее дело.

– Как! Еще одно хорошее?

– Милый! После того, как ты пошел работать к белогвардейцам, твой «Синеус» абсолютно забыт. Теперь ты должен чем-нибудь загладить свою службу в Осваге.

– Загладить...

– А ты что думал?

– Но ведь я демобилизуюсь.

– А нам какая от этого польза?

– Чего же ты еще хочешь?

– Ты должен выведать, куда Врангель бросит десант.

– Какой десант?

– Не прикидывайся!

– Ей-богу, ничего не знаю...

– Врангель собирается бросить десант в районе Каркинитского залива. Мне нужно знать, куда именно.

– Кто же мне об этом скажет?

– В Осваге, наверно, все известно. А неизвестно сейчас – будет известно завтра.

– Ты понимаешь, чего ты от меня требуешь?

– Понимаю. Но и ты понимаешь, что обязан это сделать. Прежде всего для самого себя.

– Как ты меня мучаешь!

– А ты меня! Связался черт с младенцем.

***

Вокруг Карсавиной снова восседало целое общество: Дуваны, атаман и Артемий Карпович, свалившийся на Леськину голову, как с крыши кирпич.

Атаман упоенно рассказывал о своей юности, стараясь говорить красивым голосом и обращаясь исключительно к Алле Ярославне, а ее супруг перебегал ревнивыми глазками с нее на атамана.

Леська был очень доволен, что не застал Карсавину одну. После той знаменитой ночи он не знал, как войти, что сказать. Но теперь он скромно уселся позади всех.

Сеня встал, подошел к самовару, налил стакан чаю и преподнес Елисею. Кроме товарища, никто не обращал на него внимания. В особенности Алла Ярославна.

– Был я тогда молоденьким юнкером, – рассказывал Богаевский. – Дортуары наши находились на втором этаже. И вот однажды за целый час до подъема я въехал туда на коне и – что бы вы думали? – начал брать барьеры, а «барьерами» этими были кровати моих товарищей. Что там поднялось! Все вскочили, извините за выражение, в дезабилье и забились в угол, а кто не успел, скорчился на постели в три погибели и с ужасом подумал: зашибет его конь или не зашибет?

– И что же? – спросила Алла Ярославна, по-прежнему не замечая Леськи. – Не растерзали вас юнкера?

– Ну зачем же? – зажурчал Богаевский. – Все-таки молодечество. А это у нас, военных, в цене.

Абамелек не выдержал. Ему тоже хотелось покрасоваться перед женой.

– Вот вы говорите «молодечество». А ведь его можно проявить не только в военном деле. Был я еще молодым доцентом и набросал реферат о «Скупом рыцаре». О скупых писали многие: Плавт, Шекспир, Мольер, Гольдони, даже Гофман. У них также звенели цехины и рейхсталлеры, создавая как бы поэзию стяжательства. Но я трактовал Пушкина иначе. О чем говорит он в «Скупом рыцаре»? О борьбе скупого отца и расточительного сына? Да, но это побочная линия. Главная – это рыцарь-ростовщик и ростовщик-еврей. Оба они, в сущности, приравнены. Высокий титул барона ничем решительно не возвышается над низким званием жида. Я сказал бы даже, что он...

– Но самое трудное было впереди, – бесцеремонно перебил его Африкан Петрович. – Вверх-то я въехал. А как теперь вниз? Конь боится пропасти, скользит по лестнице, нейдет. Что делать? И вот представьте: все мои юнкера пришли на помощь. Общими усилиями передвигали коню передние ноги со ступеньки на ступеньку. А вы говорите, дорогая, «растерзали»...

– Замечательно! – воскликнул Абамелек. – Но, извините, я еще не кончил. В своем реферате я обращался к режиссеру Мейерхольду с предложением поставить «Скупого рыцаря» так, чтобы какие-то строки из монолога ростовщика-барона вложить в уста ростовщика Соломона. Ну, хотя бы эти... После слов еврея:

 
Деньги? – деньги
Всегда, во всякий возраст, нам пригодны, —
 

вставить слова барона из сцены второй:

 
Лишь захочу – воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
 

А во второй сцене барон произносит эти же строки, как ему и положено автором. Представляете эффект? А? Это вам не лошадь на втором этаже.

– Потрясающе! – воскликнул Дуван-Торцов. – И, конечно, только Мейерхольд посмел бы отважиться на такой ход.

Абамелек ликовал. Атаман сидел расстроенный и накручивал свой пышный ус на указательный палец.

Тут-то и решил выступить Елисей. Точным глазом боксера он увидел, что Богаевский «раскрылся». Атаман пойдет на все, если дать ему повод восстановить свой «ореол» в глазах Карсавиной. Чутье разведчика подсказало Елисею, что действовать надо сейчас, сию минуту, и бить под самый вздох.

– Я вполне понимаю всю прелесть реферата Артемия Карпыча, – сказал Елисей, – но все это из области эстетики, не больше. В наше суровое время не она решает проблему эпохи. Африкан Петрович рассказал нам интересный анекдот из своей юности, но почему-то не хочет поделиться с нами думами о тех огромных задачах, которые ему приходится решать сегодня.

– О чем вы говорите, молодой человек? – с надеждой спросил атаман.

– Я говорю о том, что сегодня вы, Африкан Петрович, человек истории. От того, как вы сейчас поступите, зависит судьба России.

Атаман покраснел от этих льстивых слов и мягко попытался их отвести:

– Ну, вы преувеличиваете...

– Нисколько! Вот почему ваш рассказ о коне нас не удовлетворил. Мы хотели бы услышать рассказ о коннице. Евпаторийцы взволнованы тем, что под городом на берегу моря разбит лагерь казаков. Евпаторийцы спрашивают: неужели в такие острые дни лошадей привезли на морские купания?

– Да, действительно! – обрадованно подхватил Абамелек. – Создается впечатление, будто этот курорт превращен в мирную казарму для такой боевой части, как донская кавалерия.

Атаман снова попал в центр внимания, откуда ему трудно было бы теперь выбраться, да он и не пытался этого сделать.

– Господа! – сказала Карсавина. – Мы требуем от Африкана Петровича чуть ли не выдачи военных тайн. Это некорректно. Переменим тему. Так что же, Артемий, было с Мейерхольдом? Как он отнесся к твоему предложению?

«Милая... – подумал Елисей. – Как ты мне помогаешь! Неужели сознательно?»

– Мейерхольд о нем даже не узнал.

– Но почему? Ты ведь мог послать ему свой реферат.

– Понимаешь... Не решился. Струсил.

– Но при чем тут военные тайны? – снова вступил в разговор Африкан Петрович. – Что именно вас интересует?

– Нас интересует, что именно вы намерены делать с казаками! – раздраженно ответил Дуван-Торцов. – С нас, обывателей, все время берут контрибуцию на содержание этого войска, и я хотел бы знать, долго ли такое положение продлится.

– Теперь-то уж недолго.

– Но что, что предполагается? Только вчера с меня взяли пятнадцать тысяч рублей. Имею я право хотя бы на какой-нибудь намек?

Атаман смутился и развел руками.

– На базаре говорят, – сказал Леська с самой наивной интонацией, – что предполагается десант на Хорлы. Вот вам и военная тайна.

– Хорлы? – рассмеялся атаман. – Пусть говорят. Нам это выгодно.

– Почему?

– Потому что чепуха! К Хорлам есть только два подъездных пути с моря. Разве это может нас устроить? Да и пристань там всего в сто саженей. Хорлы!

Он снова расхохотался.

«Ура! – весело подумал Леська. —Он себя выдал. Если б не решили организовать десант именно в Каркинитском заливе, Африкан не знал бы так подробно какие-то захудалые Хорлы. Очевидно, в штабе изучали этот вариант и забраковали его. Остается Скадовск! Ничего другого».

Леська хотел тут же бежать к Еремушкину, но решил все же дождаться Шокарева.

Когда все, кроме Абамелека, ушли, Елисей спросил Карсавину:

– Я вам сегодня не нужен?

– Нет! – резко ответил Абамелек.

На улице Леську поджидал Еремушкин.

– Ну? Выяснил что-нибудь?

– Десант предполагается на Скадовск. Но, может быть, это только догадка.

– Ну-ну, расскажи, в чем дело!

Когда Елисей изложил ему мысли Андрона и реплику Богаевского, Еремушкин сказал:

– Это всерьез. Это очень всерьез.

И тут же засуетился.

– Айда! Иди к своему Шокареву, а я пойду доложить кому надо.

Леська отправился к Шокареву.

Володя по-прежнему ничего не знал о десанте, но зато снова сварил турецкий кофе в медной кастрюлечке с длинной ручкой. Они сидели теперь на диване в гостиной. И опять началось: «А помнишь?», «А помнишь?»

– А помнишь, как мы играли в самоубийство? Клали в барабан пятизарядного револьвера одну пулю, потом ударяли по барабану пальцем, а когда он останавливался, стреляли наудачу...

– Да. Ты стрелялся. Я стрелялся. А Листиков, подлец, ни в какую...