Текст книги "Слипер и Дример"

Автор книги: Илья Черт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

сделал вид, что жутко напугался и разбежался по лесам от плюющихся злобой мистиков-самоучек.

Но только военачальники приободрились быстрой победой, как их с тылу и с боков стали

атаковать из лесов да болот злющие с похмела мужички вместе со своими бабами и отпрысками.

Да вырезать их, захватчиков, стали подчистую в корень и кромсать всеми видами совершенно

70

неприспособленных для ведения приличной войны средствами, как то: вилами, баграми, топорами

и прочей сельскохозяйственной техникой. В конце концов недоучки-мистики поняли всю

пропащую суть своей затеи и уж думали свалить обратно «нах хаус», но ошалевшее от нехватки

харчей и бухла население вприпрыжку побёгло за ними с шутками да прибаутками в ихние

собственные наделы, и своим медицински непредсказуемым поведением быстро довело главного

давеча агрессивного полководца до натурального самоубийства. Тот, окончательно свихнувшись в

тщетной попытке понять логику и юмор без-пяти-минут завоёванного государства, траванул свою

ненаглядную с выводком молодняка, а затем и сам каюкнулся в Канучую Лету путём «спэшали

дофига драгз», неслабо оттопырившись напоследок контрольной дозой цианида. Такова история

этого короткого боевого клича замочаленных злых дядек и бесславного их поражения от рук

беспощадно безбашенного народа с неопределяемой национальностью, ибо людёв там намешано

было до сломанной чёррртовой ноги! Мозгам страну ту не понять, линейкой пьяной не измерить,

ибо бодуна не переживёшь!

Дример и Слипер хмурились и морщили лбы. Что-то явно припоминали.

– Корявки к бою! – проорал истошно кот и ухватил за руки челобреков, воспользовавшись их

замешательством. – Всё пррросто, как Кубик В Кубрике для котят! Бинго таково: один, три, пять,

семь, девять. Пятернёй не ухватите, а потому дружненько расписали через одного.

Слипер и Дример в две руки нажали нужную комбинацию. Что-то тихо щёлкнуло в замке, но

дверь продолжала оставаться закрытой. Челобреки поднажали на створку. Она не шелохнулась.

– И чё теперича? – Слипер, не убирая пальцы с кнопок, повернулась к коту, всё ещё с

опаской поглядывая за его спину на стену зарослей лиловых цветов.

– А теперь шкындыр-бындыр! – Усато-полосатый со всей дури жахнул лбом об дверь. И она

распахнулась со страшным скрипом, увлекая за собой навалившихся на неё Слипера и Дримера.

Башкирский Кот участливо заглянул в образовавшийся проём и вкрадчиво спросил:

– Ну и как обстоят дела с последними достижениями ЖКХ?

– Слушай, у тебя с нюхом получше будет, – Слипер пыталась встать, не поранив ладони о

многочисленные осколки, которыми был усеян пол в подъезде, – так вперёд бы и шёл. Невзирая

на благость обещающие приметы и типа прибавку к зарплате я бы предпочла не ступить здесь в

чьё-нибудь иноземное дерьмо.

– Да уж, – проворчал Дример, поднимаясь вслед за Слипером, – парфюм тут ещё тот…

Загрибука выкатился из капюшона Дримера, встал на ноги и огляделся:

– Уху-ху! Места выглядят невесело. Навскидку пахнет отсутствием жильцов, и при этом

каким-то ва-а-а-а-аще не радостным.

– Нас уже прочухали и взяли на радар, – заглянув в зловонную пасть подъезда,

констатировал Башкирский Кот. Он завилял нервно хвостом.

Что-то противно скрипнуло в темноте, взвыли старые ржавые шестерёнки и, гулко ухнув, где-

то в колодце этажей сорвался с места лифт и потащился вниз, соскребая стружку. Все замерли,

затаив дыхание. Лифт дошёл до первого этажа, замедлил движение, заскрежетал по полозьям,

71

собирая рыжие струпья отслоившегося металла, и наконец уселся в гнездо шахты на огромную

змею вмонтированной в цементный пол пружины.

– Пошли, – решительно произнёс Дример, нахлобучил на глаза сползшую при падении

Шапку-Невредимку и поднялся на ступеньки первого пролёта лестницы, ведущей наверх и

направо за угол, к площадке лифта. Загрибука поспешил, семеня, за ним. Следом, встряхнув на

спине жёлтый рюкзак и зябко вздрогнув, шагнула Слипер. Битое стекло и куски цемента хрустели

под её кроссовками. Хоть воздух вокруг и не казался холодным, но здесь, в подъезде, он был

насквозь пропитан сыростью и гнилью, отчего озноб побежал по коже. Девушка скинула со спины

рюкзак, сняла футболку, отжала её руками, встряхнула и надела наизнанку. Верный способ

согреться. Башкирский Кот деликатно подождал окончания перемены гардероба и побежал было

за Слипером, но когда её кроссовки с красными треугольниками уже практически исчезли за

поворотом лестницы, он вдруг резко остановился, оглянулся и, вытянув шею, пригнул по-

змеиному голову к бетонному полу. Монголо-татарские глаза зловеще сузились и зажелтели. Он

втянул неспешно носом воздух. Прикрыл левый глаз, постоял, поводил ушами и наконец

неожиданно ухмыльнулся в проём покинутой двери подъезда:

– Неугомонная дура уелапая! Ну конечно, кто ж ещё мог притащить сюда эту пахучую шавку!

Хихикнув, кот резко крутанул в воздухе хвостом и припустил к лифту. И едва его полосатый

зад исчез за углом, как в тот же миг из приграничной полосы травы возле дома высунулись две

ошалевшие физиономии. Одна принадлежала размалёванной румянами девице, вторая —

окончательно ёкнувшейся от изумления собаке.

– Вррррврррврррр! – довольно промычал Грызлик замотанной бинтом пастью и преданно

взглянул на Зверогёрлу.

– Умничка, пёсик! – Она положила свою руку на голову собаке, отчего уши у дворняжки

трусливо прижались к затылку. – Если будешь себя хорошо вести, то мы освободим тебе ротик.

Грызлик усиленно закивал. Зверогёрл развязала узел и размотала бинт. Шавка попыталась

открыть пасть, но челюсть свело от долгого сжатого состояния. И пока она мотала головой, девица

уж засверкала грязными коленками к открытой двери подъезда. Грызлик вякнул что-то

нечленораздельно по поводу нарушенных собачьих прав, подпрыгнул и потрусил за ней, виляя

потрёпанным жизнью бубликом хвоста.

– Дамы вперёд, – усмехнулся Дример и нажал на алюминиевую дверную ручку, открывая

ржавую железную калитку. Сама кабина лифта была из дерева. Шахта, сделанная из стальной

сетчатой проволоки, проходила по самому центру подъезда. Вокруг неё кольцами тянулась вверх

лестница. Слипер зашла в лифт, который сразу заметно просел с противным скрипом. Загрибука

следующим номером осторожно переступил с запачканного цементом пола на покрытую

линолеумом площадку кабины, при этом задержавшись, чтобы заглянуть с интересом в щель

72

между ними. Там, внизу, валялся всякий хлам и тускло горела покрытая пылью лампочка

аварийного освещения. Дример слегка подтолкнул его коленкой:

– Не щемись по щелям, а то защемит!

Кот полупрозрачно юркнул в ногах Дримера, и стальная дверь с грохотом захлопнулась.

Скрипя, закрылись и деревянные створки кабины. Дример внимательно осмотрел панель

управления и, не найдя ничего предосудительного, нажал кнопку последнего, девятого этажа.

– Кхум! – сказал лифт, высвободился из заржавевшей купели и пошёл вверх.

Все молчали. Этажи медленно проплывали мимо. Загрибука стоял с краю и, невзирая на

предостережение Дримера, заворожённо смотрел сквозь сетку в щель между дверными створками

на уходящие вниз площадки.

– Штуки разные… – шёпотом заметил он.

– Чё? – отозвалась тихо Слипер сквозь нудный гул.

– Да штуки, говорю, разные возле дверей!

Проходя каждый этаж, лифт громко и протяжно щёлкал каким-то механизмом. Слипер

прильнула к щели над Загрибукой. Промеж створок она увидела двери на очередном, проходящем

мимо этаже. Квартир на квадратной площадке перед лифтом было, очевидно, три или четыре.

Возле них на полу стояли коробки, ящики, какие-то коляски с погнутыми колёсами и ещё куча

разных заброшенных бытовушных вещей. Везде было темно. Да, везде было очень темно.

– А внизу, в шахте, лампочка-то работала! – заметил Дример, словно читая мысли Слипера.

– И лифт…

– Верно. Значит, энергия к дому где-то подключена! – тихо ответила Слипер.

– И подключена откуда-то! – закончил Дример многозначительно.

– Это они о чём? – повернулся к Башкирскому Коту Загрибука.

Полосатый монголо-татарин спокойно сидел, обвив хвостом лапы. Он зевнул, приоткрыв на

мгновение капкан пасти с сотней острющих зубов, клацнул и по-дедовски взглянул на карлика:

– Не будоражь зазря, Загрибыч, безмятежный океан ума. Пусть вещи текут мимо в твоём

созерцании. Трава растёт сама по себе. Дождь идёт сам по себе. И лишь беспокойный умишко

дрожит и подпрыгивает посреди этого спокойного великолепия, словно взбесившийся пейджер.

Расслабьтесь, юнга, мы уже шваррртуемся!

В этот миг лифт жутко тряхнуло. Железные скобы, ожидавшие кабину, узнали в

надвигающейся скрипящей коробке свою должную реализоваться задачу и радостно схватили её.

Тормозной механизм лязгнул. Кабина замедлила движение и почти сразу встала. Эхо утихло. Все

замерли.

– Так, уважаемое собрррание, – оглядев команду, изрёк кот. – Минуту молчания считаю

закрытой. Предлагаю открыть люк и выйти на свежий воздух.

Слипер справилась с ручкой-замком, и они шагнули на площадку этажа.

– У-ху-гу! – ухугукнул в темноту Башкирский Кот и хихикнул.

– Да тихо ты, бусурман! – цыкнула на него Слипер, вздрогнув. – И без тебя стрёмно!

73

– Кажись, здесь! – Дример указал на крайнюю левую дверь.

– Глядите, а там, за поворотом, ещё есть квартиры! – Загрибука, походив по площадке,

увидел, что она заворачивает вправо. Там был длинный коридор, вдоль которого темнели

провалы.

– Окно светилось только одно, крайнее, – повернулся к карлику Дример. – И сдаётся мне, в

случайные помещения лучше нам не соваться по-любому.

– Мудррро, братец, – промурлыкал Башкирский Кот, подходя неспешно к обитой

коричневым дермантином двери.

– Стучи! – бросил Дример Слиперу.

Та кивнула, встала перед дверью, собралась с духом и постучала. Три раза. Тук. Тук. Тук.

Кот быстро стукнул по косяку ещё раз – тук! – и недовольно повернулся к Слиперу:

– Что ж вы, дамочка, без этикету да в заблуд вводите? Нас ведь четверо! Эх вы, молодёжь…

Тишина. Но вот, когда Слипер уже собралась было постучать громче ещё раз, в глубине

квартиры что-то бумкнуло, затем шаркнуло. Началось какое-то движение. Затем послышались

шаги. Дример и Слипер, не сговариваясь, присели в коленях, инстинктивно вставая в боевую

стойку. Загрибука спрятался за ногу Дримера. И даже бесшабашный кот слегка попятился и сузил

зрачки. Глазок посреди кожаной черноты осветился светом. Щёлкнул замок. И дверь медленно

открылась.

– Уж заждался я вас, дорогие гости!..

А я ведь не писатель, помните? И уже говорил вам это в самом начале книги. Поэтому у меня

нет никаких правил, по которым пишутся книги. А значит, буду я в этом самом месте, как и

позже в других местах, вставлять в свою книгу рассказы и повести, кои имеют отношение к

этому братскому эпосу весьма касательное. Они, словно спутники вокруг планеты, будут

вращаться около героев нашего романа, и бросать свои отблески в период темноты. Кстати,

как там Ёик?

– Не отвлекайся! – нервно порозовела носом Терюся. – Гони дальше!

Сказка дедушки Мытута нумеро уно: Город стоячего асфальта

Жили-были Масявка и Масюська. Масюкали себе да масявкали, ничего эдакого да такого уж.

Токма надобно сразу учитывать в учётной перекиси населения, что и та и ся жили сначала

порознь, то бишь отдельно самогулячими единицами бытия. Так вот, можно описать суть истории

Масявки, и сразу станет аки Ясный Пень понятна история Масюськи. Они, истории эти, были до

крайности схожи во всех детальках. Хочу сказать, что образ жизни их был символично одинаков.

И хочу сказать… Да дайте же сказать! Требую слова! Трибуну! Ну хотя бы чаю и тубаретку на

74

приличной кухне. И я продолжу. Вот и славно. Продолжим. Хлюп с блюдечка. А вы что, не пьёте

чай с блюдечка?! А зря…

С кого бы начать? С Масявки или с Масюськи? Дхарма-то одна на двоих. Ну, давайте возьмём

исключительно для протокола Масявку. Итак, с красной строки. (Кто её красной сделал и за что —

невнятно и обидно. Какая-то дура уелапая, как выразилась бы Масявка. И вообще кое у кого на

этот красный цвет явный пунктик в дурной садисткой головушке.)

Проживала Масявка (впрочем, как и Масюська, но речь не о ней) в Пургопетрике, который был

одним из кривозеркальных отражений города А. Ага. Правильно. Зарубочку на носу сделайте,

только не сильно, а то прыщик останется. И отражений кривых вокруг этого самого города А было

много вачепто. Но мы об одном тута. Местные жители города Пургопетрика были сумрачные, не

словоохотливые, на лицо ужасные и добрые внутри. А иногда и вовсе милы были со всех сторон,

но крайне загадочны. В общем и целом, сильно напоминали Дримера и Слипера. Заезжих

туристов, или «туриков», как их называли в сложнонародье, было хоть запруду пруди. Все они

желали позырить на «город стоячего асфальта». А называли так Пургопетрик за то, что в нём было

множество этого дорожного покрытия, то бишь им были уложены улицы, и порою этот самый

пресловутый асфальт вставал натурально холкой дыбом, чтобы освободить дорогу кораблям.

– При чём тут корабли? – вскрикнули теряющие нить логики и покой разума читатели.

Спокуха, друзья, логика есть, и сейчас она вам будет явлена во всей её уразумительной красе.

Да при том тут корабли, что асфальт этот периодически пересекал реки и канальцы, которыми был

сильно богат сам Пургопетрик. Сплошной пересяк и перетак! А по рекам этим шли корабли. Куда

шли? Ну как куда? Да как всегда! Туда и сюда. Аки и положено. И вообще, разве вы не знаете, что

все корабли всегда идут в далёкие чужеземные страны? И неужто не ведаете, что все настоящие

моряки рано или поздно оказываются либо на дне, либо на Тортуге, либо в кресле-качалке с

трубкой в зубах? И вот какой-нибудь кораблик шёл себе по реке и вдруг натыкался на самый что

ни на есть асфальт, который возмутительным образом преграждал реку. Кораблик начинал

истошно выть. Вот так: «Ыыыыыыыыыыыыыыы! Ну, ыыыыыыыыыы!» Жители подскакивали на

своих кроватках, ибо почему-то сие случалось почти всегда ночами, когда они сладко сопели в

подушку и видели сон номер 0208/72. А затем горожане начинали ворчать, мол, и чё тут такое,

блин, нафиг происходит? И сонно бормотали, типа, чё за пожар, всем на гарботу с утра, поспать не

дают, наложили тут асфальта, понимаэшь. Асфальт интеллигентно краснел, дрыгался и

поднимался вертикально, чтоб освободить кораблику путь. А так как корабликов было много, и

сновали они по рекам и канальцам туды и сюды в изобилии и разнообразии, то, в принципе, весь

Пургопетрик превращался ночью в самый шо ни на есть город стоячего асфальта. И гулять по

нему было весьма затруднительно, если только ты, уважаемый читатель, не умеешь ходить по

вертикальным дорогам и ездить на трамвае по вздыбленным в небеса рельсам. Так что, если

Пургопетрик и имел статус города на картах той далёкой, изрядно подвисшей в развитии,

планеты, на которой кочумал, то на деле оказывался сумбурно и симбиотично существующим

архипелагом островов, повязанных между собой этим самым вздыбливающимся периодически

75

асфальтом с рельсами. Где заканчивался один остров и начинался второй, большинство жителей

не знали, не понимали и даже не задумывались. Жили они на этих островах, будучи наивно

уверенными, будто прописаны в городе. По всему получается, что Пургопетрик был местом

мистическим, не определённым ни с какого краю, меняющимся в зависимости от натуральности

своего положения и точки зрения на сию натуру. И горожане его, хоть и считали сами себя

совершенно нормальными жителями, на самом деле, конечно, пребывали в полной астральной

шизе. То есть ещё в дальнем своем прошлом плюнули на попытки самоосознать самое себя такое

и жисть свою, не петря ничего в окружающей их бытовухе и плутая постоянно в непроглядной

энергетической пурге. Они давненько потеряли адекватное восприятие, постоянно стоя одной

ногой на общепринятом и договорённом между всеми людями астральном плане, а другой – на

личной льдине островного дробления реальности в этой местности. И сама их реальность жизни

тоже уже давно разделилась на острова, как и сам Пургопетрик. И только жители его до сих пор

были уверены (совершенно напрасно), что их собственная жисть такая же постоянная и

непрерывная, как и бытие других приличных городов. Смех, да и только! В общем и целом,

Пургопетрик был сильно размытым во всех отношениях и аспектах местом. Горожане в какой-то

момент перестали даже пробовать обрести хоть сколько-нибудь принятый общественностью

внешний вид и одевались исключительно в нейтральные цвета. Их же колбасило и сосисило из

стороны в сторону постоянно и не по-детски. Уж и в глазах мельтешило. Если вы встречали в

Пургопетрике кого-нибудь, одетого, скажем, в красную рубашку или зелёное пальто, то было

сразу понятно, что этот кто-то приехал сюда издалека и явно ненадолго. Ненадолго потому, что с

приезжими в Пургопетрике случались лишь нескольких вариантов возможного скоропостижного

будущего. Вот они оба два. Для начала.

Первый был распространён и медицински описуем, хоть и не излечим амбулаторно. Приезжий

в скором времени начинал впадать в необъяснимую депрессию. Его сначала подстерегал, а затем

настигал упадок сил. Первыми покидали палубу силы психические, потом физические, а вскоре

незадачливый турист и вовсе понимал, что его воли не хватает даже на то, чтоб поднять свой зад

промозглым серым утром с кровати. Особенно, когда на дворе стоял месяц Гноябрь. Такой

приезжий переставал следить за собой. Начинал пить огненную воду, которая, как известно,

быстро стирает все достижения цивилизации из сознания человека, приводя его обратно в

девственно животное состояние счастья с вонючими обоссаными штанами. За продуктами он

больше не ходил, считая занятие поедания пищи глупым и бессознательным, а потому

бессмысленным. Если он, будучи ещё при здравии, не успевал завести себе знакомых в городе,

которые вовремя замечали его недуг и несли ему еду, потчуя с ложечки, то риск умереть от

захирения становился весьма велик. И всё это в мирное спокойное время, без наличия какой-либо

блокады со стороны возможных врагов. Больной же с течением времени становился буйным, с

утра и до вечера пытаясь объяснить кормящим его знакомым смысл жизни и основы

пилотирования звёздных кораблей (ко всему заметим, что на сей планете корабли эти самые пока

что напоминали лишь самокаты, на которых дети катаются вокруг деревни). И вообще клиент

76

начинал думать о любых возможных смыслах, существующих и воображаемых в природе Всея

Сангхи. И если ентот задержавшийся турист не успевал вовремя понять своё состояние и кинуть

клич «Мама, забери меня отсюда!» в сторону исторической родины, то врастал своими

астральными корнями в стены этого серого и промокшего города навсегда. Врастал до своего

печального конца, который и встречал с рассеянной улыбкой на лице под гноябрьские падающие

листья вперемежку с мокрым снегом. Город высасывал из него всю его туристическую энергию,

превращая в голое самоосознание, потерявшее всяческую связь со временем и полностью

растворившееся в бессмысленности всего глобально сущего. Местные жители так сочувственно и

называли сего незадачливого, задержавшегося слишком надолго гостя – «утопленник», ибо сие

было весьма созвучно этому городу, неустойчиво покоящемуся на воде. Вода, кстати,

периодически затопляла и сам город со всеми жителями. Но существующие симбиотически со

сквозняками и насморком горожане даже внимания на это не обращали. Лишь выливали воду из

ботинок и покупали новые носовые платки с цветочками. Так вот, об «утопленниках». Таких

затонувших мозгами туристов обычно вывозили из Пургопетрика родственники. Если успевали.

Потому как сами «утопленники» уже не могли принимать никакого сознательного решения. Воля

их была полностью подавлена городом и съедена им же на ходу, как вокзальный «тошнотик».

Местные знали, что Пургопетрик был самым что ни на есть омутом в энергетическом поле

планеты. Они, рождаясь здесь, либо умирали от психической, жадной до позитивности голодовки

в первые пять-шесть лет своей жизни, либо приобретали иммунитет и становились такими, как

Масявка. Но о ней, равно как и о Масюське, чутка позжее. В целом, будущее незадачливого

туриста по варианту первому заключалось в аварийном покидании самолёта с парашютом или без,

уж как успеешь.

Вариант будущего номер два, который ждал тормозящих с отъездом туриков, был более

печален. Он назывался ни фига не понятным и совсем не русским словом «ассимиляция».

Выглядело это примерно так. Приезжает некий персонаж по делам, али и вовсе мечтательно сдуру,

на архипелаг Пургопетрик. Приезжает как нормальный человек. Одет в оранжевую рубашку и

жёлтую куртку, в синих джинсах, с красной кепкой на голове. Улыбка сияет на чисто выбритом

лице. Весь его счастливый интеллект состоит из набора наиболее ярких и запоминающихся фраз,

которые этот выдвиженец выслушал по радио и высмотрел на экране телевизора. Будущее видится

ему светлым и искрящимся, словно бликующий высокий лоб инженера с тремя высшими

образованиями. В груди горит плакатный патриотизм к большой или малой родине. И этот

прекрасный и светлый человек с чистыми, незапылёнными и выпрямленными извилинами уверен,

что его счастье и блаженство уже совсем рядом с ним. Ну совсем рядом. А точнее, в этом самом

Пургопетрике, куда нынче нелёгкая и занесла. И заключается это счастье, по его же мнению, в

недостающих финансовых средствах. А также в духовном наследии, коим знаменит данный

архипелаг островов, и кусочек которого турик намерен оттяпать и увезти с собой. Командировка в

этот город кажется интересным приключением, поездкой на золотые прииски, с которых он уедет

вскоре домой, богатый золотом и энтузиазмом, с таким же высоким и светлым лбом

77

интеллектуала, как и инженер, спроектировавший его нафантазированное будущее. И вот

«везунчик» идёт по улице, светя улыбкой, словно одинокий фонарь в опасном и тёмном переулке.

Он оглядывает здания и одобрительно улыбается, заглядывает в лица прохожих горожан и видит,

что ему тоже улыбаются в ответ. Весь город – одна сплошная улыбка! Вэлком, комрадэ! Мы

очень, дык сказать, кен грейт ю лейшн! Если бы не масюсенький нюанс (о Масюське чуть позже).

Улыбка прохожих имеет лёгкий оттенок сарказма и воистину буддистского сострадания, которого

опьянённый не замечает в ослеплении. Наивный лопух думает, что улыбка жителя Пургопетрика

– это веселье радушного хозяина, встречающего вас на пороге своего дома с бутылкой доброго

вина, возвещающего скорые танцы и празднества под вечерний салют в окружении смуглых

красавиц, которых ему уже и девать-то некуда. Но нет. Нет. Гримаса жителя Пургопетрика – это

всё понимающая тихая улыбка дзенского монаха, смотрящего на птенца, к которому

подкрадывается кобра, чтобы броситься на него и сожрать в мгновение ока. Монах не

вмешивается. Он просто стоит и улыбается. Он знает – такова природа вещей, таков мир, всё

совершенно. Так же и турист идёт по Пургопетрику и принимает буддистские тихие улыбки

местных горожан за радушное веселье. Но горожане просто знают: скоро ты отдашь всю свою

волю этому городу, а потом либо успеешь унести ноги, либо станешь одним из нас. Ты

останешься здесь. Навсегда. Навечно. Отсюда никто не уезжает, если прозевал диагноз. В этот

омут лишь всё стекается. Из него нет течения куда-либо. Это и есть – чёрная дыра,

существующая на астральном плане бытия. Всепоглощающая. Но вполне себе густо заселённая. И

турист остаётся. Вскоре он наденет вязаную чёрную бесформенную шапочку вместо красивой и

модной красной кепки. Он сменит свою жёлтую куртку на тёмно-серое пальто или такой же

невнятно-серый с прикрасочкой пробензиненный скафандр с капюшоном, набитый синтетическим

пухом. Он сменит свои синие модные джинсы на бесформенные серо-зелёные штаны. А место

белых кроссовок займут тяжёлые чёрные ботинки с прошитой горной подошвой. Его широкая

улыбка сузится и станет такой же тихой и светлой, как раннее зимнее утро. Цвет его глаз

приобретёт обязательный для этих мест каменно-стальной оттенок. И на вопрос «Вы откуда?» он

всегда теперь будет отвечать «Я из Пургопетрика!» И отвечать-то будет на самом деле не он. А

это сам Пургопетрик говорит из глубин внутренностей сознания незадачливого туриста. Это

промокший замшелый город, который навсегда там, в пещере мозгов поселился, опутал сердце и

разум приезжего, словно гигантский спрут. И всё. Ты – часть команды, часть корабля. Ты —

фрагмент архитектуры архипелага островов под названием Пургопетрик.

Есть, конечно, и третий вариант развития событий, но он настолько же редкий, как Башкирский

Кот в природе Всея Сангхи. Случается он, когда в город приезжает кто-нибудь с сильно развитым

чутьём, с всешарящей интуицией, с внимательными глазами, с неторопливыми выводами. Вступив

в город, этот гость останавливается, медленно вдыхает наполненный туманами каменный воздух,

а затем внезапно и резко оборачивается к своим возможным попутчикам со словами: «Ребята, вы

как хотите, а я валю отсюда и как можно быстрее!» И на вопрос «а чё…» они уже наблюдают

удаляющиеся подошвы его всё ещё белых кроссовок. И в этом случае обладатель этих белых,

78

исчезающих вдали кроссовок, если напряжёт слух, может услышать, как Пургопетрик сзади

досадно клацнет по его душу своим асфальтом, словно аллигатор, который не успел схватить

зазевавшуюся антилопу.

Я вижу, вы уже более-менее представили место жительства Масявки и Масюськи. А жили они

именно здесь. Но поначалу порознь. А чем занимались Масявка и Масюська? Да как и все

коренные жители, бродили по асфальту и по камням вдоль воды, разговаривали сами с собой, или

вообще с Пургопетриком. Ходили и бурчали себе что-то под нос. О чём? Да обо всём на свете. О

своей жизни. О смысле. О цели. О прошлом, которое хочется стереть. О будущем, которого

хочется достичь, чтобы потом так же хотеть его стереть, ибо оно так же превратится в прошлое.

Об островном принципе дробления реальности. О далёких островах, где хорошо и тихо. О

принципах. И о самой реальности. И очень редко о дробях, да и то разве что в школьные годы. А

зря…

И ходила Масявка. И ходила Масюська. Ходили вдоль тёмной свинцовой воды астрального

омута. А потом они неожиданно встретились на камнях, стоя ногами в ледяной воде. И у них

обеих были холодные руки. И на двоих был один вопрос. Простой вопрос: «Какого чёрта лысого

мы тут делаем, и каким лешим нас сюда занесло, и как отсюда нафиг срумбабумбировать?!»

Поглядели Масявка и Масюська друг на дружку, да и стали жить вместе. И хоть они всё так же

бормотали себе под нос бормотания разные о смыслах и прочих чудесатостях, но и друг с дружкой

начали шептаться о том же на кухне. Стали пить вкусный чай с морошкой и вместе смотреть на

листья и мокрый снег, которые падали за окном в Гноябре. И стало им сразу легко и тепло. И тут

же как-то сам собой смысл нашёлся. И жизнь сама объявилась и постучалась в окошко. Кто ж на

вкусный чай с морошкой не захочет зайти и послушать бормотания о приятных чудесатостях? И

цель засияла. И будущее замаячило. И прошлое отступило и потерялось. И острова реальностей

стали постепенно и осторожно смыкаться берегами, чтобы обрести свою изначальную дробь —

«один к одному». И стало к ним на кухню захаживать самое Потолочное Разумение —

неофициально, конечно. А мораль сей сказки непроста и не сразу понята будет и не всеми до срока

своего, но явлена тута же. Что Масявка и Масюська были суть две души. И что каждая Масявка

свою Масюську встретит, и как бы ни были разделены острова архипелагов, на которых довелось

свидеться, а совместное тихое бормотание способно реальность воссоединить да над омутом

поднять. И тогда случается самое главное. Потолочное Разумение дарит тебе крылья белые, как у

птиц больших, что над водой во множестве летают промеж островов того архипелага. Только

крылья оно дарит инкогнито. А поэтому никто не замечает, как ты взлетаешь всё выше и выше, а

потом неожиданно в Пургопетрике становится на двоих сограждан меньше, ибо Всея Сангха

меняет их прописку. И это четвёртый вариант будущего случайно или по ошибке попавших в

Пургопетрик гостей. И этот вариант – единственный, дарующий свободу там, где другие её

теряют.

79

А ещё я порой думаю – суть весьма хорошо, что есть среди нас такой человечек, как Женя

Гришковец, который всё, что мы сами себе или Потолочному Разумению бормочем, гуляя по

камням вдоль воды, бормочет открыто всем вокруг. И от этого становится нам всем чуть более

ясно и понятно, что все мы, суть Масявки и Масюськи, очень даже похожи между собой, и что

нет особливо разниц никаких ни в нас, ни в наших бормотаниях.

Но это я уже от себя бормочу. Ибо с дедушкой Мытутом, сказку которого вы только что

читали выше, Женя Гришковец пока вроде как бы и не встречался, а на самом деле просто забыл

об этом знакомстве исключительно временно. Короче, человек человеку – бормотун! А вся

вселенная – это просто процесс приятного бормотания на кухне с чаем и вареньем из морошки.

Просто многие об этом забыли.

Дело № 0208/72

– Заждался, заждался! Уж и вечер давно, а гости куда-то запропали! Да не стесняйтесь,

проходите! Звонок-то у нас токма по особым случаям работает, так енто вы правильно сделали,

что постучали…

Голос у хозяина квартиры оказался хриплым и осевшим, хоть и вовсе не старческим. И был

этот голос добрым, чуть насмешливым. Неопределённого, далече выше среднего, возраста, как и

сам его сухощавый владелец. Лицо светило оладушкой, хоть и не широким было вовсе,

прорезанное морщинами, не возрастными, но вроде как от засушливости и ветра. Задубелая, чуть

загорелая кожа. Нестриженные, выбеленные солнцем до седины волосы. Тонкий длинный нос.

Высокий лоб. Мутный взгляд круглых, затёртых до непрозрачности, очков из-под козырька

выдавшей многие виды фуражки. Дядька носил невнятного цвета старый застиранный свитер с

сиреневыми заплатами на локтях, поверх которого была наброшена на плечи оранжевая

служебная жилетка. Помятые, такого же невнятного цвета тёплые штаны с теми же сиреневыми

заплатами на коленях подхвачены были внизу шнурками, завязанными бантиком. На ногах его

свободно болтались шерстяные, штопаные-перештопаные носки да стёртые войлочные тапки без

задников.

– Шалом налей кум! – кивнул Башкирский Кот и бесцеремонно прошёл в квартиру, словно к

себе домой.

– В аллейку, в аллейку, дарагой! – охотно кивнул крючковатый нос в оранжевой жилетке.

«Это человек!» – почему-то облегчённо вздохнула про себя Слипер.

– Хм, – посмотрев пристально очками в глаза Слиперу, откликнулся дядька. – Стрелочник я.

Просто Стрелочник. Стрелочник Белочкин. Всегда к нашим услугам по вашим заслугам!

Повернувшись ко всем, он пояснил: