Текст книги "Слипер и Дример"

Автор книги: Илья Черт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

указательный палец штурмана, который тыкает в карту. И услыхал Шматко грозный прокуренный

голос:

– Вот она, проклятая! Здесь на банке залегла. В сорок четвёртом квадрате.

– Слышь, штурман, а ведь не зря японцы числом «четыре» смерть означають! – Шматко

услышал свой хохоток.

– Отставить шуточки! – штурман и не думал смеяться. – Это приказ штаба флота. Выход у

нас один. Что там подорваться, что без лодки вернуться – всё одно позор. Так что молись,

Шматко, если в Бога веруешь!

Вода сомкнулась над головой. С шипением Шматко осторожно втянул первую порцию воздуха

через маску.

«Слава Богу!» – произнёс он мысленно скорее по привычке, нежели из желания

поблагодарить Бога, в которого, честно говоря, не особо и верил-то.

91

Но тут же, вспомнив слова штурмана, задумался. И наверное, не к месту было сейчас

медитировать и размышлять, но почему-то именно в такие минуты и приходит желание изменить

в себе нечто важное. Так Феоктист задал себе впервые важный кармический вопрос: а может, есть

Бог на свете?

И второй Шматко тоже как-то заёрзал внутри разума первого, и припомнилась бухгалтеру

Артемию вдруг фигура странного седоватого дядьки в оранжевой жилетке и в фуражке, что махал

ему рукой с обочины дороги. А матрос при этом едва не хлебанул холодной финской заливной

водицы, ибо и ему вдруг в этот миг привиделся сей оранжевый жилет и фуражка, странные

круглые очки и совершенно немыслимая для родной Земли местность, где над головой сияло в

небе нездетутышнее тухленькое солнышко.

– Ёктить твою налево, – поперхнулся Шматко. И уразумел сей момент явным знаком.

«Точно есть Бог на свете!» – решил мысленно Феоктист.

И почему-то бухгалтер с ним тута же и однозначно согласился.

– Так, ну и где ты прячешься, мля, гнида фашисткая? – завёл успокоительный разговор сам с

собой матрос Шматко и развернулся в воде под килем торпедоносца. – Знаю, знаю, там! Сейчас

мы тебя…

И он замолотил ластами, попутно вспоминая, как нужно вообще молиться, и коря себя за то,

что так и не нашел в своей жизни времени поинтересоваться этим вопросом. Спустя долгие десять

минут искренней молитвы Феоктист увидел в мутной непроглядной тьме силуэт огромного

железного борта.

– Лодка! – радостно икнуло внутри Шматко.

Он плыл вокруг неё, проводя первый осмотр.

– Хе-хе, надо же! Вот это совпадение! – Артемьич чуть не хихикнул под водой. На рубке

подлодки красовалась аккуратная надпись «U-44».

– Ох, не нравится мне это, – суетнулся внутри матросского разума Феоктистыч.

Уж он-то, всю жизнь имеющий дело с цифрами, сразу почуял неладное. Но движуха вроде как

наладилась. То ли со страху, то ли из-за адреналина, но, словно не замечая холода воды, Шматко

скрупулёзно обследовал лодку, нашёл пробоины в хвостовой части и разыскал выступающие в

носовой части крюки. Водолаз отвязал с пояса ярко-белый деревянный буёк, отпустил его на

тонкой верёвке к поверхности, а затем стал подниматься и сам, попутно продуваясь. Наверху был

ад. Волны швыряли сильно вверх и вниз. Шматко тут же опять замутило. На катере отсемафорили,

что он и буй замечены, и, дав «малый назад», двинулись в его направлении. Феоктист снял маску,

закрыл кран воздуха, чтобы экономить боевой запас. В мозгу его билось сейчас только одно:

– Надо вытащить лодку! Надо доставить лодку! Штаб ждёт! Все наши ждут! Весь наш народ

ждёт эту лодку! Вся страна ждёт эту лодку! Мы узнаем, мля, что и как у них сделано там, и

выиграем, мля, эту чёртову войну! Некуда, мля, отступать!

Все эти мысли придавали ему сил и притупляли ощущение жуткого холода.

92

И вот катер подошёл, и крюки на тросах были сброшены. Шматко опять натянул маску,

повернул вентиль подачи воздуха и пошёл снова вниз к лодке, направляя тяжеленные крепежи,

которые опускались рядом с ним. Не сразу удалось зацепить крючья за петли. Пришлось

повозиться. Но Шматко был так погружён в это занятие, что даже ощущение присутствия чужого

разума внутри него притупилось. И вот он вынырнул, сорвал маску и, улыбаясь, дал отмашку.

Готово. Его взяли на борт. Сняли промокший костюм и тяжеленное снаряжение. Отвели в камбуз,

где кок по приказу капитана налил ему в алюминиевую кружку около ста граммов чистого спирта.

Сев на пороге рубки, обернув ноги сухим бушлатом, Шматко опрокинул в горло спирт, и тут

организм его расслабился, поняв, что мобилизация на время отложена. И Шматко практически

мгновенно погрузился в сон, удивлённо ощущая краем сознания, что чужой разум внутри также

вместе с ним погружается сейчас в тёмную и мутную глубину забытья.

– Вот там мы и встретимся, – почему-то весело подумал матрос Шматко. И уснул.

Он так и не услышал разрывающего воздух грохота взрыва, когда торпедоносец взлетел на

воздух, едва тронувшись с места, почти мгновенно разметав всего себя по серым стальным волнам

Финского залива. Занятый молитвой, Шматко не заметил там, в глубине, тонкий трос,

связывающий лежащую на дне подводную лодку с огромной замаскированной миной возле неё.

Едва катер сдвинул опасный груз, как всё в радиусе семидесяти метров было превращено в мелкое

крошево. Всё. И рыбы, и камни на дне, и катер на волнах, и подлодка в глубине, и русские

матросы, и немецкие мёртвые подводники. Всё, кроме самого матроса Феоктиста Шматко,

который был выкинут в ледяной воздух над волнами и по счастливому стечению обстоятельств (а

может, потому что успел-таки от чистого сердца впервые в жизни помолиться) не утонул, упав в

воду. И стоявший невдалеке на якоре такой же торпедоносец быстро подоспел и взял его на борт.

Контуженого, но живого. И первое, что увидел один-единственный уцелевший в этой боевой

операции матрос Шматко, очнувшись через несколько дней в госпитале, были полные слёз глаза

несравненной и всеми в Кронштадтском порту обсуждаемой медсестры Нюры. Артемия

Феоктистовича в моряцкой боевой головушке уже не было, и эти прекрасные черты милой Нюры,

аки и все её остальные достоинства, бухгалтеру Шматко предстояло увидеть весьма позже.

Великий Вездесущный Тутытам и его туристическое агентство Белочников

Стрелочкиных

Резкий свет пробился сквозь его, Артемия Феоктистовича Шматко, веки. Бухгалтер потянулся

было сладко, а затем подскочил, словно ужаленный Страстной Напастью. Руки-то его были на

руле! О, Великий Тутытам!

«Я уснул за рулём!» – пролетела пикирующей Белкой-Парашютягой первая его мысль.

«Я жив!» – пронеслась вслед за ней Белкой-Дельтапланерюгой вторая.

93

«Ура!» – тут уже чёткий и цепкий бухгалтерский мозг взял всё под свой неусыпный

математический контроль. Быстро обежав вниманием ноги-руки, мозг констатировал, что

управление машиной в полном порядке. И неторопливо, последними в очереди, распахнулись

глаза.

– Кутунгескэ джаляб! – неожиданно для самого себя заорал Артемий Феоктистович на

чужестранном ему, далёком языке.

Кругом простирались горы. Да такие, что ему, рядовому бухгалтеру, жившему в комнатах

Буркиной Фасо, и не снились никогда. Снежные вершины сияли, словно намытый хрустальный

сервиз в серванте его бабушки. Дорогой читатель, чему удивляться? Все бабушки вселенной

одинаковы. Во всех сервантах всех галактик стоят одни и те же хрустальные сервизы. Биллионы

сервизов. Биллионы бабушек. И по всей вселенной вторые намывают и стерегут первых в

биллионах сервантов. Памаги-и-ите!

– Вай Дод! – заорал Артемий и переключился на родной планетарный язык: – И куда

дальше?! И как мне вернуться домой? И где я? И сколько нас тут?

Но горы молчали. И высились вокруг, словно грозные пограничники, поймавшие наконец-то

нарушителя государственных пределов с полными карманами жевачки. Мало того, где-то в

глубине бухгалтеровского мозга некто противным кошачьим голосом запел: «На границе тучей

ходит бурый, край утробой мишиной помят…».

Артемий Феоктистович поёжился в сюртучном пиджмаке и сжался утробой.

– И как же это я пролетел селение-то? Иб ту ю мэ мэ! Никто ж не остановил. А главное,

никого не сбил, не задел. Вах-вах, чудо-то какое! – Он кудахтал о своём несбывшемся ДТП, но

вдруг резко сник. И припомнился Артемию странный сон, виданный им вроде как только что. И

каким-то непонятным, но вполне ощутимым образом Феоктистыч почувствовал, как многие и

многие детали чего-то несусветно большого и великого сейчас очень быстро складываются в одну

цельную и вполне конкретную картину. Ум отказывался это объяснять, но душа всё поняла и

затихла в предчувствии. Да, дорогой Артемий Феоктистович, бухгалтерский ум не был знаком с

механизмом срабатывания системных узлов закона кармы. А душа это знала очень даже хорошо.

– Чё делать-то? – задал он знаменитый риторический вопрос всех племён и народов.

Даже тормозить в таком месте было жутко. Артемию казалось, что если он остановит машину и

выйдет на дорогу, то окружающая чужая реальность сразу обретёт свою настоящесть, и тогда уж

никуда будет не деться. Его бухгалтерский разум ещё надеялся, что все эти горы – просто яркий

и болезненный сон, и что морок вот-вот растает. Но кошмар о грозных горах-пограничниках никак

не желал таять. Они как бы говорили Артемию Феоктистовичу: «Что ж мы, мороженое какое-нить

там дешёвое? Пломбир, что ли, мы тебе? Крем, понимаешь, брюле? С какого-такого перепугу нам

таять? Алё, гараж, здесь не кондитерская!»

Бухгалтер хотел протереть глаза указательными пальцами, но руки были заняты проклятым

рулём. Решение остановиться Артемий принял внезапно и единогласно, ибо никто не возражал. А

и некому было. Наш горе-бухгалтер в этом кошмаре кочумал совсем один. Он выбрал на горном

94

серпантине поворот поплавнее и, сбавив ход, прижался, насколько было можно, к воображаемой

обочине. Покрышки прошуршали по мелкому песку и остановились. Открыв дверь, Артемий

Феоктистович вывалился на дорогу, тяжело дыша. Он наконец-то дал волю своему неуёмному

желанию протереть глаза, но, увы, сие ничего не изменило. Магическое действие, столь часто

спасавшее в детстве от случайных мелких галлюцинаций, здесь и сейчас не возымело никакого

результата.

– Йоп! – сел Артемий Феоктистович на земельку. На ум ему почему-то тоскливо пришёл кот

Василий, оставшийся где-то далеко дожидаться его, Артемия, прихода домой. И не менее

тоскливо он вспомнил о ничего не подозревавшем, мирно сопящем сытым сном волосястом

мухолове.

– Кхм! – вдруг сухо кашлянул у него над ухом кто-то.

– Ааааааа! – заорал дурным голосом от неожиданности Артемий Феоктистович и громко

пукнул, и теперь для него уже было совершенно непонятно, то ли стесняться своего пукания, то ли

пугаться внезапного кашля. Он махнул на всё рукой и просто с отчаянием в глазах взглянул себе

за спину.

А там стоял всё тот же странный худощавый дядька с развевающимися выбеленными

волосами, одетый в нелепую оранжевую жилетку.

Дядька этот кивнул головой, вертя кренделями снятую фуражку. Он всё так же улыбался.

Затем, выпрямившись по стойке «смирно», он вскинул руку в локте и ловким артистическим

движением пальцев перевёл свои наручные часы на пять часов с тремя четвертями вперёд.

Артемий Феоктистович с ужасом заметил, что дядька стоит на дороге в потёртых войлочных

тапочках без задников.

– Блин с компотом! Шайтан-оглы! – попятился бухгалтер.

– Ну что вы! Не нужно громких чужих имён! – Дядька с фуражкой по-отечески залучился

морщинками.

Бухгалтер вдруг заметил то, что его больше всего пугало в облике незнакомца. На носу у

дядьки сидели жуть наводящие круглые очки с абсолютно мутными стёклами. Стёкла эти были то

ли зацарапаны до непроглядной степени, то ли сделаны специально чернюще-дымчатыми.

Впечатление окулярчики эти оставляли неприятное. Казалось, будто глаза у собеседника были

слепы и безучастны.

– Лучше не стоит, – заметил как бы невзначай дядя.

– Чего?

– Очки мне снимать не стоит, – так же спокойно ответил дядя. – По крайней мере, пока что.

– А, ну ладно, – уже более мирно заговорил Артемий Феоктистович. – А где я?

– От тебе и на, началась скукота. Антракт веселию…

– А чё, а чё?

– Да ничё! Антракт у тебя намечается в судьбинушке, вот чё! Остановка на кармической

магистрали. Полустанок на Пути Дао. Перекур в Дхарме.

95

– Это что ж, под статью?!

– Слышь, Артемий, у меня фуражка зырь какая. Ни тебе кокард, ни ярлыков. Стало быть, в

роду карательных войск и наказательных учреждений не значусь. Мне фуражка эта досталась от

одного пьяного матроса. Он со мной поспорил, на кон её поставил и проиграл. Светила на

фуражке ентой ещё и морская кокарда, красивая такая, с якорем, но где-то среди звёзд потерялась.

Артемий Феоктистович окончательно слетел головой с трансформаторов, ибо идея о

потерявшейся в космосе среди звёзд морской кокарде была выше возможностей его слегка

подвисшего личного встроенного компьютера, который медиками обозван скучным и холодным

словом «мозг».

– Вы не из органов?

– На любой абсолютный вопрос ты, Феоктистыч, всегда будешь в относительности получать

два равнозначных ответа: и «да», и «нет»! И заметь, оба они будут верны. Зависит от точки зрения.

Я, безусловно, состою из каких-то органов, но по факту весьма отличающихся от твоих, ибо ни в

жратве, ни в тёплом стульчаке под раздумья не нуждаюсь. А органы всё ж имеются, и вполне

официальные, будь спокоен. Ксиву могу предъявить на сей счёт. Глянь!

Тут мужичок в жилетке и вовсе отчебучил знатный цирковой номер. Распахнув оранжевую

жилетку, он поднял до пупа невнятного цвета полинявший свитер, а оттуда жахнуло теплом и

светом, как из солярия.

Артемий Феоктистович прикрыл глаза ладонью.

– Видал? – Мужичонка опустил подол обратно и хитро как будто прищурился мутными

очками.

Подослепший Артемий только и смог, что отрицательно замотать головой.

– Верно, Шматко, и смотреть там нечего! – перейдя вдруг на суровый официальный тон,

проговорил дядька. – Коли будешь на сварку пялиться, дык совсем зыркалки растеряешь!

Короче, за многочасовые заслуги в бухгалтерском деле без особой пользы для общего вселенского

движения Всея Сангхи к Полной И Окончательной Нирване Без Нирватрёпки тебе, господин

Шматко, объявлен Потолочным Разумением отпуск длиной в одну четверть полупериода оборота

бегемота в обормота на тихом далёком ранчо «Млечный Путь» на одной из крайних делянок. Там

ты подменишь на оставшийся срок своего однофамильца и будешь сыром в масле кататься до

самого что ни на есть беспечального своего с жёнушкой конца, до самого Великого

Ежемгновенного Обновления!

– С жёнушкой? – поперхнулся при этом слове Артемий, разом забыв всё, что до этого было

произнесено дядькой.

– Именно, с новой и благодарной женой!

– Благодатной?

– Артемий, всё просто, ты не вибрируй тут, словно пейджер! Благодатней не сыщешь! Я

другой такой страны не знаю, как говорится. Некий морячок, который там до тебя пока ещё воздух

портит, – такая бесятина ухопяточная, что после него ты Нюрочке будешь наградою

96

пожизненной за её многочасовые заслуги в семейном деле без особой пользы для общего

вселенского движения Всея Сангхи к Полной И Окончательной Нирване Без Нирватрёпки. Двумя

зайцами в одно дуло, так сказать! Дедушке Мазаю и Шерлоку Холмсу раскрытие таких

«глухарей» и не снилось. Сечёшь? Бери путёвку и не благодари! Да и девка – что надо! – Дядька

подмигнул очками.

Артемий Феоктистович нутром бухгалтерским чуял, что над ним сейчас совершается какая-то

грандиозная разводка. И что разводят его не просто по-пацански на денюжку, но на само бытие

житейское. И последней у него мелькнула мысль, что в бухгалтерии небесной тож весьма

недурственно умеют сводить дебет с кредитом, и он сам, Артемий Феоктистович Шматко, сейчас

на глазах всея вселенной послужит в этом наглядным пособием.

Сглотнув, подследственный поднял печальные глаза на ангела:

– Почто, дяденька?

– Вот, блин комой, и так каждый раз! Тебе милость оказывают с Верханутры самой Всея!

Лотосными стопами под зад будешь заслан в тихую спокойную гавань, где ждут тебя уж телячьи

котлеты с картошечкой, стынет шкалик в холодильничке, и ни забот тебе там не будет, ни хлопот!

Знай, люби свою женушку да на рыбалку ходи! Пенсию мы тебе такую оформим, что можешь и не

работать, разве что скучно станет!

– А зачем всё это?

– А чтоб ты отдохнул и понял, для чего на самом деле на свете белом живёшь! Заслуженные

выходные до следующего Первого Вздоха.

Дядька в жилетке опустил голову и незаметно протёр стекла очков рукавом, быстро сняв их и

надев снова.

И в этот миг показалось Артемию Феоктистовичу, что вовсе не так уж плохо всё складывается.

Жена любящая, дом, достаток, рыбалка, отдых, выспаться можно, наконец…

– Камин там есть? – с надеждой спросил Артемий.

– Сделаем, не вопрос! – весело ответил мужик, напялив измятую в руках фуражку на

убелённые космы – Дети твои, как узнают, что ты пить завязал, дык что хочешь сделают в

благодарность!

– Дети?!!

– Да, дети. И собака. Добрый пёс, умница. Я вообще собак люблю. А ты, Шматко?

Тут Артемий тоскливо вспомнил о коте Василии и о волосястом своём мухолове.

– Бери! – словно прочитал его мысли мужик. – Только вот что… Кот, думаю, нормально

доберётся, там по форме можно такое на себе носить, в смысле физической оболочки. А вот

волосястых мухоловов там нет и не было никогда. Придётся ему в хомячка превратиться. По

типажу будет похож, рацион практически тот же, ест и двигается мало.

– Ээээх! – вдруг эхнул Артемий. – А что? Не заслужил я разве?

– Точно! – весело заорал мужик, отбив тапочками чечётку. – Махнём к тритьемоське на рога

в кругосусветное пешкодралово!

97

– А понеслась!

– Дык сразу б так!

– Только у меня два вопроса, – Артемий поубавил прыть.

– Давай, – едва ль не запыхавшись от приступа веселия хрипнул дядька.

– Что это за место? В смысле, почему горы и почему именно сюда меня нужно было?

– А второй?

– На что спорили?

– В смысле?

– Ну, фуражка. Про матроса ты говорил.

– А-а-а-а… Что ж, отвечаю по порядку. Место сие есть межсусветная верандочка, то бишь оно

ни там, ни тут. Типа, как утром в понедельник после праздника в чужой кровати, понимаешь? Ну,

чтоб сигануть можно было тебя в любую сторону без проблем и особых топливных затрат.

Топливо, гражданин Шматко, так дорожает по всей вселенной, прямо жуть какая-то! За горы, коли

чего, извиняй. Занавесочки я подобрал. Думал, тебе прикольно будет посмотреть на красоту

такую, коей ты сроду не видывал и до конца этой своей конкретной жизни не увидишь боле. Сам

смекай. Коли в горы захочется – токма в следующий раз. Лет через -цать. Можем рождение тебе

заказать где-нибудь поблизости, хочешь?

– Не надо, – неожиданно ответил Артемий, – я лучше сам.

– О, молодца, растёт правосознание!

– А фуражка?

– Это длинная история. Спор этот длится очень и очень давно. Много кальп. Миллионы

рождений. Во многих лицах мы с этим спорщиком виделись множество раз. К примеру, осьмую

юги назад мы стрелку забили на одном балконе. Старичком да птичкою синенькой… – Дядька,

видать, едва не прослезился и чуть ли не собирался снять свои очки, но вовремя спохватился: – В

целом, для нас этот спор – нечто вроде ритуала, который мы исполняем из века в век, эдакая

шутка сквозь вечность.

– А в чём сам спор?

– А, ёктить, дык как всегда, – дядька улыбнулся, поправив фуражку. – Спорим о

перерождении. Ну, о главном вопросе всех заумных браманов – быть или не быть.

– Ну и?

– Ты чё, Артемий Феоктистович, на ухо туг? Я ж тебе всё только что изгутарил! Никак

сначала надо? Жили-были, много раз, уж задолбались, и всё в таком духе? А хотя, хошь, так ты

сам свидетелем станешь этому спору?

– То есть? – побелел Артемий Феоктистович, взявшись на борта пиджмачка своего.

– Ну, на себе всё и проверишь! – Дядька взялся за дужку очков у виска. – Хотя, вспомнишь

меня али нет – тут уж от тебя всё зависеть будет.

– А это как? – оглянулся бухгалтер на свой автомобиль.

98

– Хорош трепаться, Шматко! Ты тут на Олтые Жигузи собирался, а у самого в подвисе целый

семейный отпуск! Про кота и мухолова я помню. – Мужик склонил участливо голову и

приблизил своё лицо к медленно зеленеющей от страха физиономии Артемия Феоктистовича: —

Бывай, Шматко! В аэропорту его, как говорится, встречали. Ррррота, на пла-а-а-а-ху! Шахо-о-о-о-

ом Аж!

С этими словами мужик стремительным жестом крутанул пальцами стрелки на наручных

часах, да так, что те замелькали как полоумные, перелистывая всея события назад. И пока

стрелочки те бежали по кругу, аки две проскипидаренные лошади в цирке, дядя снял очки, и

Артемий Феоктистович Шматко наконец-то удовлетворил своё любопытство и воочию узрел на

свою голову то, что за ними скрывалось, заглянув в зрачок бездонной пропасти времени.

– Эх, молодёжь, мороки с вами… – снял фуражку и утёр лоб дядька, оставшись один. Он

мигнул непроглядно чёрными глазами, надел очки обратно, оглянулся вокруг и ухмыльнулся. – А

чё, хорррошие занавесочки подобрал! Ландшафтный дизайн от Белочкина! И вообще, хорошо

звучит! – И добавил, вздохнув: – Вот так и живём, мутабор твою скатёрку!

С этими словами ангел набекрень нахлобучил фуражку, замерцал, словно наполовину

перегоревший уличный фонарь, и исчез.

Эхо в горах повторило:

– Мутабор… Мутабор…

Пейзаж вокруг как будто только этого и ждал. Он скоренько свернулся скатёрочкой в

маленькую точку и с лёгким пшиком самоликвидировался.

Больше исчезать было нечему и некому. Там, где только что было много всего, стало просто

Му. И даже не стало. И не просто. И не… не… му.

Если где-то нет кого-то, значит, кто-то где-то есть! © Название главы и, по

совместительству, ушельская мудрость

Воцарилось молчание. Слипер вертела ложечкой в кружке. Дример тревожно смотрел на очки

Белочкина. Загрибука сидел с отвисшей удивлённой челюстью. Слышно было только, как

прихлёбывает чай Стрелочник, да умывается, урча, как ни в чём не бывало, Башкирский Кот.

– Если я шуршу извилиной в заданном маршруте, то этот самый дядя в оранжевой жилетке —

вы? – начал аккуратно Дример.

– Маршрут верный, только пугаться ни в коем разе не стоит, – заметил Стрелочник

Белочкин. – На нас поручения всеразличные сваливаются. Как уж деканат, понимаешь, решит. А

мы – знай под козырёк…

Тут он заломив свою потрёпанную фуражку с вытертым пятном вместо кокарды, лихо отдал

честь.

99

– Я тут по поручению уже давно кантуюсь, – продолжил он. – Сижу вот, стрелки

разруливаю на сортировочной.

– Так, стало быть, Стрелочник – это не кличка никакая? – Дример удивлённо приоткрыл

глаза, и Шапка-Невредимка его поползла на затылок. – Вы и впрямь?..

– Самый что ни на есть! А ты думал, что енто у меня погонялово такое для братков? Ну ты

даёшь, парень, мы, ёктить, серьёзное ведомство, – засмеялся Белочкин.

– Где ж тут поезда ходят и куда? – прихлёбывая из кружки, спросила Слипер.

– Почему поезда? – усмехнулся Белочкин. – Зачем? Поездов тут нет. Но кому, как не вам,

сударыня, знать, что вещи порой кажутся одним, а являются совсем другим.

– Снимай их с ррручника, начальник, – икнув, рыкнул кот откуда-то из-под стола. – Газу!

Газу! Уж полночь близится!

– Квартира эта, друзья мои, и есть тот самый сортировочный вокзал, который предстал в

вашем воображении, соотнесясь с моей персоной! – Белочкин внимательно посмотрел на

Слипера и Дримера очками, а затем, словно что-то вспомнив, опустил взгляд на свои большие

командирские наручные часы и подкрутил стрелки на пару минут вперёд.

– Кажется, я начинаю понимать. – Лицо Слипера просветлело, как и возрадовавшаяся

физиономия вывернутого наизнанку Эла Йоргенсона на её майке.

– Сортировочная, – тихо молвил Дример, склонившись над столом. – Да?

– Можно и так ярлычок подклеить, – Стрелочник улыбнулся лучинками морщин. – Дверей в

квартире много, хоть и незаметны они на первый взгляд. Какую откроешь – там и окажешься.

– Где «там»? – Загрибука подал голос с пуфика, отряхивая свои гномичьи тряпульки от

крошек.

– Дык какую дверцу толкнёшь – туда и явишься! – ответил Стрелочник, надвинув на нос

фуражку, и откинулся на стуле.

Дример наклонил голову вправо, потом влево, осмотрев кухню, поглядел на плафон лампы, на

кастрюльки, на плиту и полки и, внезапно осознав весь смысл слов Стрелочника, только и смог

сказать тихо:

– Триетить твою налево!

– Что-то вроде этого! Или налево, или направо, – охотно согласился Белочкин, потирая

заплатные коленки.

Дример осторожно отодвинул от себя чашку и медленно повернулся к Слиперу:

– Слышь, друже, ты это… Поставь-ка чашку. Тут всё, чего не коснёшься, может оказаться

порталом!

– Ик-ёктить! – сразу застрясся Загрибука, словно миксер.

– Спокойно, молодой чемодан! – Башкирский Кот стрелой метнулся к Загрибуке и нежно, по-

братски положил ему лапу на плечо. – Коли вы тут не собираетесь закатывать истерики с битьём

иноземной посуды и салочками, то ваше местоприложение будет оставаться весьма устойчивым и

в обозримом недалёком будущем. Точка соприкосновения с ррреальностью, – кот осмотрел

10

0

товарища, – а в данном случае околожопие, или ещё кратчайше, ОКЛЖПэ ваше, дорогой коллега,

находится в самой выгодной позиции.

– ??? – Загрибука только скосил на полосатого дружка глаза.

– Ахтунг, ахтунг, уважаемая публика! – заорал Башкирец, воздев хвост трубой к потолку. —

Смею ненадолго занять ваше внимание, ибо по инстрррукции положено перед взлётом прочитать

пассажирам правила безопасности, а также продемонстрировать спасательные средства, которые

вам, как и никому за всю историю всех полётов, ни разу не понадобятся по причине их крайней

идиотичности! Ждём пять секунд… Четыре… Три… Две… Одна… Оть и обжалуйте! —

Башкирец вытянул лапу в сторону дверного проёма.

Оттуда на бреющем вылетел самый обычный кухонный мух. Тучный и ворсистый, как и

супротивник ейвоный по реальности, волосястый мухолов, о котором мы уже рассказывали выше.

Мух этот обогнул косяк двери и, довольно зажмурясь всеми фасетами своих многогранных

глазищ, уже воспылал чувством свершившейся жизненной справедливости по отношению к его,

мухиной, личности, ибо учуял ароматы съестного, но…

Но тут что-то случилось. Все участники чаепития завороженно наблюдали, как полёт мухастой

твари вдруг замедлил темп. Неразличимые до сего мгновения из-за высокой скорости колебания

крылья неожиданно стали отчётливо различаться, ибо замедлились настолько, что напомнили

мерный орлиный взмах. Все движения оказались затянутыми, и было такое впечатление, что ещё

чуть-чуть, и мух остановится прямо в воздухе. Но тут тварь вдруг замерцала. Мигнула пару раз,

будто она была не настоящая, а всего лишь фрагмент телепередачи «В мире животных», у которой

зачастил пропадать сигнал антенны. Не хватало только за кадром голоса диктора, всем известного

мягкого тенора товарища Дроздова:

– Дорогие телезрители, вы сейчас можете видеть, как работает механизм летательного

аппарата у этого редкого насекомого. Давайте же с вами понаблюдаем за этим прекрасным

процессом.

Понятно, что зрителей тут же тошнит на белую скатерть. Ибо нынче выходной, и на стол

постелили свежатинку-скатёрку, и уж утро прошло, а ведь все встали поздно. И таперича

завтракают перед телеком в половине второго пополудни. И в аккурат под десерт узрели во весь

экран неторопливый полёт мерзкого вонючего туалетного чудовища, которое нагло и беспардонно

смотрит из электронного ящика на весь этот праздничный перекус и, отвратительно открывая свой

рот, хохочет:

– Ыыы-хо-хо-хо-хоооооо! Аааа-ха-ха-ха-хаааа!

Тут же кто-то из соседей включает свой любимый перфоратор, а с антенной что-то происходит,

и всё изображение идёт рябью, а затем и вовсе исчезает.

Нечто похожее проявлялось и здесь. С единственным отличием. Наш клуб любителей

инопланетных печенюшек было не так просто довести до самовывертов. То есть там, где обычные

телезрители всей семьёй заблёвывали новую скатерть химозно-оранжевым желе, наши стойкие, ни

разу не оловянные, только ощутили в горле лёгкий комок, как при внезапной невесомости.

10

1

Мух исчез у всех на глазах прямо в воздухе.

– Оп-ля! – истошно возопил Башкирский Кот и расшаркался перед досточтимой публикой,

разведя лапы в стороны и продемонстрировав свой внутриротовой набор отменных дамасских

клинков.

– Е-нт-т-т-то его куда-сь? – выстукал зубами Загрибука, сжавшись в сморщенный бабушкин

клубок.

– Да туда-сь и сюда-сь! – Стрелочник снял фуражку, утёр лоб рукавом свитера и стал мять

головной убор в руках. – Куда, дык сказать, карма ляжет! Ёлы-палы! – Добавил он неожиданно,

став окончательно похожим на заправского митька.

Белочкин глянул на часы и опять подвёл чутка стрелки на пару минут вперёд. Затем пригладил

убелённые космы.

– Тут ведь пасьянс раскладывает сама судьбинушка! – продолжил он, ухватив печенюшку и

задумчиво погрызывая её, и поднялся из-за стола. Скрипнув пальцем по наклеенной сверху на

стол плёнке «в цветочек», ангел стал ходить по тесной кухоньке. – Вот вы, э-э-э… Друзья мои…

– Уважаемая публика, – подсказал сладко Башкирский Кот из пыльного угла, обнюхивая

стоявшие под батареей трёхлитровые банки. – Или лучше так: дорогие абитуррриенты!

– Чё-чё? – Белочкин покосился на него бровью вполоборота, стоя у окна и глядя вдаль на

цветочное море.

– Всё, я умолк, начальник! Слухаю и топырю ухи! – Кот выставил вперёд лапы.

– Да не, чё ты там про амбитруе… Как там? Енто кто? – удивлённо спросил Белочкин,

возвращаясь к гостям.

– Не обращай внимания, начальник. – Башкирец ткнул к переносице воображаемое пенсне и

уселся на полу, обхватив все свои лапы увитым в кольцо хвостом. – Так на одной далёкой

планете называют детей, которые делают вид, что хотят много чего знать.

– А на самом деле? – Стрелочник перемялся с одной ноги на другую мягкими тапочками без

задников.

– Белочкин, ты чё, детей никогда не видел? – вдруг совершенно фамильярно изумился кот. —

Чего они хотят? Да везде одного и того же, дураковаляния и вкусностей! Как я, напррример!

Все заулыбались и зашумели движухой.

– Ах да, дети… Дети… О чём это я? А! Дык, как карма ляжет. Енто я о козырях, значит, —

продолжил Стрелочник, – то есть о равновесии мировом.

Загрибука слез со своего пуфика, устроился на полу и приготовился внимать. Не каждый раз от

настоящего разводящего ангела доводится слушать лекцию о правилах общесансарного покера.

– Вселенная в целом, уважаемая публика, – Стрелочник подмигнул коту окуляром слепых

очков, а тот с серьёзным видом ответно кивнул, – представляет собой абсолютно замкнутую

штуковину аквариумного типа. Штуковина эта весьма многослойна и сложна, но она а натюрэль

всегда находится в изначальном равновесии, ибо на другой чаше весов и вовсе нифига нету, как и

чаши той самой. Штука эта напрочь в единственном числе и никуда не склоняется, являя собой

10

2

разфасованный всем народам в назидание принцип самовнутряемой толерантности. Картография

её сильно меняется в зависимости от глубины слоёв, из которых она состоит.