Текст книги "Год активного солнца"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

Даже мысль о том, что за мной сейчас кто-нибудь следит, неприятна мне. Подслушивание и записи разговоров – вчерашний день. Может, в эту вот минуту кто-то, сидя у хитроумного прибора, без стеснения наблюдает, как я ворочаюсь в постели. Настроение у меня окончательно портится. Я утыкаюсь лицом в подушку и уже почти не сомневаюсь, что за мной следят. Кого-то интересует, чем занимается советский физик в укромном номере отеля. Беспокойство прочно овладевает мной. У меня ощущение, что я не один в номере и лежу где-то на съемочной площадке перед всевидящим глазом кинокамеры… Что же будет потом, когда научатся читать мысли? Нет, воистину, нас ждет кошмар…

– Какое место занимает физика в нашей жизни?

Я чувствую, как нравится собственный вопрос парню с нагловатыми глазами. Красные щеки так и пышут самодовольством. Он выжидательно поигрывает авторучкой и улыбаясь смотрит на меня. Я допустил непростительный промах, выставив на стол бутылку шампанского. Теперь уже некуда деться – придется выпить с ним хотя бы один бокал.

На кухне хлопнула дверь. Видно, Эка вышла из ванной и, по обыкновению, сушит волосы полотенцем.

– Эка! – зову я.

– Что, Нодар?

– У нас гость.

– Я сейчас выйду.

«Сейчас» тянется целых пять минут.

Я курю и жду, когда наконец появится Эка. Нагловатый корреспондент уверен, что это его вопрос заставил меня задуматься, и терпеливо ждет, когда я соизволю ответить. Теперь взгляд его настойчиво прикован к двери, в которую должна войти Эка.

– Эка, наш гость – корреспондент газеты, и он хочет меня проинтервьюировать.

Корреспондент встает, готовясь протянуть руку для рукопожатия.

Несомненно, появление Эки произвело на него большое впечатление.

– Очень приятно, – вежливо улыбаются Экины губы, но в глазах ее затаилась горькая печаль. Пожать руку корреспондента ей даже не пришло в голову.

Некоторое время корреспондент стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, а потом как ни в чем не бывало вновь присел на свой стул.

– Разрешите курить? – Не дожидаясь ответа, он вытягивает сигарету из пачки, брошенной на стол. Он неумело чиркает спичкой и, не затягиваясь, выпускает изо рта клубы дыма. Видно, он вообще не курит, только балуется изредка, а может, следует моде.

– Ты знаешь, о чем он меня спросил? – говорю я Эке. – Какое, мол, место занимает физика в нашей жизни…

– Какое место занимает физика в жизни современного человека? – спрашиваю я у Мамуки Торадзе.

– Отныне все последующие столетия безраздельно принадлежат физике!

Меня раздражает самоуверенный и категоричный тон Мамуки Торадзе.

– Ты абсолютно убежден в непререкаемости своего утверждения?

«Непререкаемость утверждения» я густо посыпал солью иронии.

Как правило, Мамука Торадзе прекрасно чувствует иронию, но виду не подает. Он ловко увертывается от удара и стремится не выпускать из рук бразды спора.

– Абсолютно. Мы изучаем микрочастицы вселенной в метагалактике в пределах восемнадцати миллиардов световых лет. Ты физик и прекрасно можешь представить себе грандиозность этих пределов, превосходящих самую необузданную фантазию.

– А вот Руставели изучал человеческий дух, у которого вообще нет никаких пределов.

Глаза Мамуки внимательно изучают мою физиономию. Гия попеременно смотрит то на меня, то на Мамуку. Он наверняка чувствует, что сегодняшний спор добром не кончится.

– Может, сходим в кино?

Я не обращаю на Гиины слова никакого внимания и в свою очередь бесцеремонно разглядываю лицо Мамуки. Увы, задеть его стальные нервы – задача не из легких.

– Без Руставели человечество как-нибудь проживет. Девяносто девять процентов населения нашей планеты вообще не читали Руставели и, представь себе, прекрасно без него обходятся. А вот без энергии человечество не сможет прожить и дня. Человеку требуется энергия, и чем дальше, тем больше энергии ему нужно.

– Человеку необходимы радость, мир и любовь.

Я стараюсь подавить волнение. Меня бесит не логика Мамуки, а его бесстрастность и хладнокровие.

– Но человеку не видать ни радости, ни мира, ни любви, если он не обнаружит источников энергии. Раньше, когда человек был предоставлен лишь самому себе, сила его воздействия на природу целиком равнялась его собственной силе. Сегодня же за счет одной лишь электроэнергии сила и количество его воздействия выросли в тридцать раз. А темп их роста продолжает увеличиваться с поразительной быстротой. В каких-нибудь двадцать – тридцать пять лет они уже достигнут ста пятидесяти. Вы слышите, уважаемый Нодар, – ста пятидесяти!

Мамука Торадзе впервые повысил голос, впервые дрогнули струны его стальных нервов, и мне даже показалось, что я слышу их треньканье.

– Где же человечество должно добыть эту энергию? Мы уже основательно выдоили, опустошили, выпотрошили нашу старенькую и любимую землю, обглодали ее до блеска, словно собака кость. Подумать только, за последние сорок лет мы выпростали из ее кладовых гораздо больше богатства, нежели за всю историю нашей цивилизации, начиная с первого ее дня! Человечество уже почуяло надвигающийся кризис. «Энергетический голод» давно перестал быть лишь острым словечком из газетного обихода. Теперь оно перекочевало к нам, физикам. Только нам и дано избавить человечество от катастрофы!

Ни за что не поверю, что Мамука и вправду взволнован. Скорее всего, он играет роль взволнованного человека для вящей убедительности. Хочу припомнить хотя бы один случай, когда Мамука был действительно взволнован. И не могу. Я призываю на подмогу все свое благоразумие, чтобы не выйти из себя. Ни одному из моих товарищей и коллег недостанет сил выбить меня из равновесия. Но вот Мамука Торадзе совсем иное дело. Его холодные глаза и бесстрастный мозг, с четкостью автомата подбрасывающий ему материал для рассуждений, чертовски действуют мне на нервы. Он может спорить неделю напролет, да так, что кровь ни разу не вскипит в его жилах, ни один мускул не дрогнет на его лице, ни единое колесико не забуксует в его мозгу. И голос он повысил вовсе не из-за волнения, просто он подчеркнул тем самым глубину и истинность своих соображений. Восторг начисто чужд его душе, а берега темперамента надежно одеты в бетон. Даже когда он явно кладет противника на лопатки, волнение обходит его стороной. Радость победы не может растопить льда его глаз и согреть душу.

Я всячески сдерживаю себя. Мое волнение будет расценено как признак слабости и страха перед поражением. Я достаю из кармана сигарету.

– Дай прикурить! – с беспечной улыбкой обращаюсь я к Дато. Спички у меня в кармане, но я все-таки прошу огня у друга. Я неторопливо закуриваю и спокойно говорю: – До сих пор мы только и делали, что приближали катастрофу нашей цивилизации. Планета похожа на минное поле. Государства до зубов вооружены атомными и водородными бомбами. Ты, надеюсь, знаешь, сколько самолетов с атомными бомбами одновременно дежурят в небе. Достаточно одного безответственного шага, одного-единственного безумного маньяка, нажавшего на кнопку, чтобы все превратилось в прах, чтобы с лица земли исчезли все формы жизни. Где у тебя гарантия, уважаемый Мамука, что такой маньяк не найдется? Маньяки существовали во все эпохи, но тогда у них не было под рукой термоядерного оружия. В ту минуту, когда врачи поздравляли счастливых родителей с рождением сына – Адольфа Гитлера, мучительная смерть сорока миллионов человек была уже предрешена. Попробуй доказать, что и в эту самую минуту не родился где-нибудь очередной маньяк. А может, он давно уже родился, и матушка, напевая песню, раскачивает его колыбельку. А может, именно сегодня счастливые родители справляют ему день рождения, а гости, целуя его в пухлые щечки, задаривают подарками? Ведь появление даже одного завалящего маньяка может стоить планете жизни. И в этом повинны мы, физики.

– Маньяку можно преградить путь или, на худой конец, попросту уничтожить его. Но без энергии цивилизация обречена на медленное умирание. Наша земля похожа на копилку без дна, из которой мы лишь черпаем полной пригоршней, но ничем не пополняем ее. Прирост населения на нашей планете составляет в год восемьдесят миллионов человек. Как ты думаешь, их надо обеспечить энергией? Но бог с ними, с этими восьмьюдесятью миллионами. Ты ведь прекрасно знаешь, с какой быстротой растет количество энергии, потребляемое одним человеком. Сегодня каждый житель земли тратит в год в среднем тысячу четыреста киловатт энергии. А в каждые последующие десять лет расход ее увеличится вдвое. Неужели этот факт ни о чем не говорит?

– Вы правы (я перехожу на «вы»), энергия необходима человечеству. Сегодня человечество владеет тем количеством энергии, которое обусловлено нынешним уровнем развития жизни, науки и техники, но эта энергия не изменила душу человечества, не прибавила гуманизма и человеколюбия. Может, вы станете убеждать меня, что сегодня мы стали гуманней; может, вы будете настаивать, что теперь мы обладаем большими способностями любить и воспринимать красоту, нежели некогда древние греки? (Как раздражают меня его туго накрахмаленная фирменная рубашка и элегантный галстук! Меня всегда удивляло, откуда у него берется терпение каждый день выряжаться как на прием. Даже в лабораторию он приходит как на симфонический концерт.) А может, вы будете доказывать, что в человеке поубавилось ненависти и мстительности? Вспомни (я опять перешел на «ты», и голос мой предательски дрогнул), как усовершенствовались в двадцатом веке орудия пыток и умерщвления человека, какими наивными и беспомощными кажутся нам теперь инквизиторы и восточные деспоты в сравнении с нынешними палачами.

– И ты обвиняешь в этом науку? Физику?

Ироническая улыбка мелькает на губах обладателя стальных нервов. Мамука Торадзе заранее торжествует победу.

– Физика, уважаемый Нодар, и это вам известно не хуже меня, оказывает воздействие на жизнь человека, его внутренний мир и психику три или от силы четыре десятилетия. Где же было ваше искусство на протяжении десятков столетий? Почему оно не смогло переделать человека, почему оно не облагородило его душу?

– Сейчас отвечу…

– Я отвечу сам. Не подумайте, ради бога, что я о науке более высокого мнения, чем об искусстве. Мы, ученые, открыватели чудес, жрецы и создатели искусства. Моя позиция, кажется, вполне ясна. Я хочу лишь сказать, что искусство, литература, не смогли очистить душу человека, воспитать его. Оглянитесь на историю – человечеству было не до искусства. Человек всю свою жизнь нуждался. Нуждался в пище, в энергии, в самом необходимом для воспроизводства и сохранения жизни…

– Может, ты полагаешь, что сейчас у него стало больше времени? Может, ты думаешь, что сверхзвуковые самолеты высвободили человека? Новая ступень развития науки создала новую инерционную систему. У каждой эпохи есть своя инерция. Человеческая психика базируется на этой инерции и подчиняется ей. Одна инерционная система сменяется другой, и так до бесконечности. Человека никто не спрашивает, нравится ему та или иная инерция или нет. Он вынужден автоматически включаться в эту систему. Человек создает сверхзвуковые самолеты, ракеты, различные средства связи, но чем быстрее становятся эти средства, тем больший дефицит времени испытывает человек.

Пауза.

Я посмотрел на внимательно слушающего меня Гию. Я знаю, что он на моей стороне, и я хочу вычитать в глазах друга, куда склонилась чаша весов. Дато, зажав в зубах сигарету, смотрит на нас как завзятый зевака; ни за что не узнать, о чем он думает, чьи соображения разделяет. Заметив, что Мамука хочет воспользоваться паузой, я, едва передохнув, продолжаю.

– Чья тут вина? – риторически вопрошаю я. – Может несмотря на все свои способности и умения, человек уже не в состоянии господствовать над созданной им же самим техникой? Может, психологически и биологически человек отстает от опережающего движения собственной мысли? Может, наши тело, сердце, нервы пока еще не готовы выдержать конкуренцию с нашим разумом? Человеческий разум одолел множество барьеров, но может же быть, что его физико-психологические возможности не выносят подобных прыжков? Чем дальше идет наука, тем больше сужается сфера человеческой деятельности. Сознание постепенно перегружается такими знаниями, которые не приносят никакой пользы ни интеллекту, ни чувствам человека.

– Что ты имеешь в виду?

– Что? Сейчас доложу… – Я уже регулирую ритм спора сам, стараясь, чтобы Мамука не смог к нему приспособиться. – Каждый пассажир должен знать, что если вдруг какой-нибудь предмет упал на пути метрополитена, то прыгать за ним нельзя, ибо обе фазы электричества проходят по рельсам, а это опасно для жизни. Так ответьте мне, пожалуйста, что дает человеческой душе и его интеллекту знание элементарных правил техники безопасности? С другой стороны, по вполне понятным причинам, и не знать их невозможно. И человек вынужден учиться. Запас же полезных и бесполезных знаний растет безгранично. А продолжительность суток не увеличивается ни на йоту, как бы страстно мы этого ни желали. Двадцать четыре часа и ни секундой больше.

– Может, вы предлагаете остановить развитие науки и техники? Может, издать приказ, запрещающий мыслить?

Выражаясь шахматным языком, Мамука Торадзе сделал авантюрный ход.

– Мысль не остановить по очевидной причине – этого просто нельзя сделать. Не приписывай мне того, чего я не говорил. Если ты споришь ради эффекта, любой ценой добиваясь победы, то я могу доставить тебе это счастье и без лишних разговоров признать свое поражение.

– Я сказал это не в обиду!

– Да я и не обижаюсь. Если хочешь знать правду, я спорю не только с тобой, но и с собой тоже. Я просто высказываю свои соображения, вовсе не стремясь убедить либо переубедить тебя. Я проверяю свои соображения, выражаю свою тревогу, и если ты сумеешь рассеять мои страхи, я буду счастлив.

– Вы все же обиделись! – вызывающе говорит Мамука. Целеустремленной натуре Мамуки Торадзе претит ничья или победа с незначительным преимуществом, потому он и старается вывести меня из равновесия.

– Вовсе нет, мой дорогой! – Мамука прекрасно чувствует мою интонацию, но не подает виду. В ином случае он должен бы возмутиться. Тогда спор перешел бы в примитивную перепалку. – Я согласен с вами, что мысль остановить невозможно. Она со страшной скоростью летит вперед.

Небольшая пауза.

Воспользовавшись краткой передышкой, я закуриваю. Отогнав рукой дым, я продолжаю:

– Сегодня, как никогда, человек вовлечен в бешеный водоворот реки жизни. И кто тут управляет: человек ли рекой или река человеком? Не наступит ли такое время и притом довольно скоро, когда у человека не хватит сил господствовать над чудесами, созданными его же руками и разумом? Человеческий гений создает чудеса за чудесами, но сам-то человек остается тем же самым. Человек борется с природой. Ведь вся история его существования – борьба за открытие и подчинение тайн природы. Но все эти головокружительные успехи напоминают спортивные рекорды, их все еще устанавливают, но они постепенно приближаются к своему пределу. А что, если и у человеческих возможностей есть пределы? А что, если мы так и не сумеем до конца покорить природу? Не надо забывать, что и мы сами – дети природы, неделимая ее часть.

Пауза.

По Гииному лицу заметно, что чаша весов склонилась в мою сторону.

Дато, прищурясь, разглядывает Мамуку Торадзе. Нетрудно увидеть, с каким нетерпением ждет он ответного удара. Гия согласен, чтобы пикировка закончилась с небольшим моим преимуществом, но Дато жаждет большего. Я знаю, как раздражает его безграничная Мамукина вера в собственную непогрешимость, докторальный и непререкаемый тон. Честно говоря, в глубине души я сомневаюсь, что я прав.

– Я не согласен с вами, – задумчиво говорит Мамука и встает со стула. Пылу в нем, видно, основательно поубавилось, – Согласиться с вами – означает признать, что моя жизнь лишена всякого смысла. Самая большая наша обязанность сегодня – забота о нашей Земле, забота о человеке. Именно на нас лежит тяжелейшее бремя заботы о спасении Руставели и Бетховена, Толстого и Микеланджело, спасении человеческой души и самых светлых идеалов человечества. Кто, как не мы, знает, какая опасность грозит нашей истощенной планете, ее выпотрошенным горам и долам, загрязненным морям и рекам. Катастрофа, может, еще и не ощутима сегодня, но завтра или послезавтра мы непременно ощутим ее…

Знакомый щелчок аппарата.

Я невольно смотрю на лампочку. Лампочка все еще горит. Только-только космическая частица ворвалась в камеру Вильсона и очертила окружность между магнитными полюсами, затратив всю свою энергию на создание туманного следа.

Съемка происходит дважды. В первый раз запечатлевается искривленный след частицы при ее полете в магнитном поле, а во второй – частица фиксируется в туманной камере на пластинке, где проявляется ее энергия.

И прибывший в эту минуту космический гость – наверное, обычный протон, не обладающий сверхэнергией, и его визиты к нам достаточно редки.

Откуда они приходят? Что находится в глубинах метагалактики? И каковы они, первоначала, первоосновы материи, которые расходятся по всей вселенной, нагруженные фантастической энергией?

Откуда обитатели микромира получают эту сказочную энергию, определяемую в десятки тысяч миллиардов электрон-вольт? Кто знает, сколько таких частиц пронизывают нашу лабораторию, мое тело! Какое искусственное магнитное поле сможет искривить их путь? Они беспрепятственно пронижут камеру Вильсона и унесут с собой тайну своей энергии.

Целая гора фотопластин громоздится на столе. Я неохотно просматриваю их. Типичный протон, обезображенный протон, типичный протон, легкий мезон и вновь обычный протон… Знакомый след, прочерченный на пластине, еще один знакомый след, еще один. И так до бесконечности. Непрошеные гости со всех сторон проникают в камеру Вильсона, вынуждая аппаратуру запечатлевать их следы на пластине. Но как давно не отражался на пластинке след той частицы, которую я жду с таким нетерпением!

И внезапно… Ломаный след.

Ломаный или искривленный?

Ломаный, и только ломаный. Вне всякого сомнения.

Сам по себе ломаный след – не новость. Распад частиц во время полета вызывает ломку следа. Частица разделилась надвое, а на пластинке идет лишь один след из точки деления. Известное явление – нейтральная частица не смогла оставить изломанный след, ибо не создала ионный ряд.

Но…

Я вновь ищу уже известное и хорошо расшифрованное явление…

Но здесь что-то другое.

Я долго смотрю на пластинку, прислушиваясь к прерывающемуся ритму сердцебиения.

Аппарат снова щелкнул.

Свет зажегся, и гость прочертил на пластинке туманный след.

Я не обращаю никакого внимания на щелчки аппарата и, прикрыв веки, сжимаю голову руками.

«Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»

Пять слов мельничным жерновом тяжело вращаются в моем сознании.

Пластинка…

Такого следа я еще не встречал. Ничего подобного еще не фиксировали смонтированные здесь камеры Вильсона. Да, такого я не видел ни на Арагаце, ни в Дубне.

И вновь пластинка.

«Интересно, который час?»

Часы я бросил куда-то на стол. Начало первого. Я кладу пластинку в папку и выхожу из лаборатории. Безлунное небо все в крупных звездах. Я иду во двор и сажусь на длинную скамейку. Пристально смотрю на небо. Все спят. Из Гииной комнаты тянется бледная полоса света, но я знаю, что он спит. Он никогда не тушит свет на ночь.

«Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… – вновь тяжело заворочался мельничный жернов.

«Может, разбудить Гию?»

«Да нет же, не стоит!»

Звезды почти не мерцают. Разреженный чистый воздух преломляет их лучи невидимо для глаз. Для человека, выросшего в долине и привыкшего к мерцанию звезд, эти неподвижные звезды, намертво приколоченные к небу, – странное зрелище.

Я встаю, выхожу со двора лаборатории и направляюсь к хребту, черно нависающему над округой. В темноте я легко нахожу знакомую маленькую площадку. Я навзничь ложусь на влажную траву и, затаив дыхание, смотрю в небо.

Я попытался было закурить, но тут же тушу сигарету о камень и подальше зашвыриваю окурок. На Кавкасиони особенно явственно ощущаешь ядовитый смрад табачного дыма.

Небо.

Увешанное звездами небо.

Ни единого облачка.

Помню ощущение, возникшее во мне, когда я впервые заглянул в трубу телескопа. Мощные линзы словно бы вырезали в космосе огромное пространство и поднесли его совсем близко к моим глазам. Как будто приоткрылась невидимая волшебная дверь вселенной, явив мне фантастическое зрелище. Где мы находимся и где обитаем? Где начало всему этому и где конец? А может, нет ни начал, ни концов?

Впрочем, даже сам Эйнштейн допускал, что у вселенной может быть конец. О, с каким воодушевлением ухватились за слова великого ученого церковники и тут же выдвинули свою идею: если у материального мира есть конец, тогда легко предположить, что за ним существует нечто нематериальное, то есть бог.

Может, этот мир и впрямь ирреален, а частицы материи мы видим лишь движущимися на фоне времени и пространства, тогда как реальность находится вне времени и пространства?

«Ибо мы лишь вчерашние и не ведаем: может, жизнь наша лишь отблеск над миром?» – неожиданно вспоминаю я.

Может, и впрямь описание создателя, действующего во времени и пространстве, – примитивный масштаб? Может, современная теория и впрямь принуждает нас мыслить создателя действующим вне времени и пространства?

А из глубин метагалактики идут и идут обитатели микромира, обладающие огромной энергией.

Десять тысяч миллиардов электрон-вольт!

Лишь человек, достаточно искушенный в числах и физических величинах, может представить себе все значение этого явления. Где рождаются и где приобретают такую огромную энергию мельчайшие частицы материального мира, разглядеть которые невозможно даже с помощью сверхчувствительных приборов? Что находится там, в глубинах метагалактики, что порождает первоосновы материи, которые доходят до нас в виде вторичных частиц?

«Не поверю, что бог играет в кости!» – воскликнул Эйнштейн, когда был вынужден отступиться и признать вероятностность мира. Случайность, которая ничего не значила в классической механике, сделалась всем в квантовой. Многообразную вероятностную причинность многие отождествляли с идеализмом.

«Как движется электрон?» – был поставлен вопрос. «Как ему заблагорассудится», – таков был ответ, вполне верный и логичный. Но, может, движение электрона выражает чью-то волю?

В моем сознании вновь возник след, изображенный на фотопластинке. Ясно, что у элементарной частицы, оставившей такой след, масса должна быть вдвое больше, нежели у протона.

«Что бы это могло быть?»

«Что бы это могло быть?»

«Что бы это могло быть?»

Вновь заскрипел грузный мельничный жернов.

– Почему у тебя опухли глаза? – спрашивает Гия.

Дато только сейчас заглянул в лабораторию, и на лице у него тот же вопрос.

Я не отвечаю.

И друзья не стали настаивать.

Бессонная ночь и опухшие глаза – обычное явление в космической лаборатории.

– Может, выйдем? – предлагает Гия.

Я посмотрел в тарелку. Она пуста. Когда я успел умять столько горячего харчо, не понимаю. Я рассеянно выхожу из столовки. Гия молча идет рядом со мной.

Видно, он о чем-то хочет меня спросить.

– Нодар, – наконец решается он, – ты, случаем, не болен?

– Разве я похож на больного? – улыбаюсь я.

– Значит, что-то произошло ночью…

– Да, произошло. Впрочем, может, я заблуждаюсь. Ведь возможно же, что это какая-то аномалия или неточность аппарата. Не знаю. Заранее трудно сказать что-то определенное, хотя след вполне реален.

– Ты покажешь мне пластинку? – заблестели глаза у Гии.

Говоря откровенно, я до поры до времени никому не хотел показывать пластинку. Мне хотелось самому подумать и разобраться в сущности явления. Но теперь отступать было некуда, ведь Гия неправильно может понять мой отказ. И я пошел с ним в лабораторию.

Гия долго и внимательно разглядывает пластинку. Я сижу на стуле, курю и наблюдаю за выражением лица Гии. На нем проступили следы сильного волнения.

– Ее масса, должно быть, очень велика.

– Почти в два раза больше протона.

– Ты думаешь, что это не протон?

– Я долго думал. Теперь я просто убежден в этом.

Гия вновь разглядывает пластинку.

– К каким же выводам ты пришел?

– Я полагаю… – только очень прошу тебя пока что никому ничего не говорить ни о пластинке, ни о моих предположениях на пластинке изображен мезон, очень редкий мезон.

– Мезон?

– Да, мезон. Редчайший мезон. Видно, его жизнь весьма непродолжительна. Пока что это всего лишь гипотеза. Мне нужно еще несколько дней, пока я продумаю все за и против.

– Ну что ж, не буду поздравлять заранее, – улыбнулся Гия.

– Всегда успеется, было бы с чем поздравлять.

– По моему мнению, на пластинке изображен мезон, – говорю я и почему-то смотрю на Мамуку Торадзе.

В маленькой комнатке, которую мы шутливо именуем «конференц-залом», находится всего пять человек.

Я стараюсь подавить волнение и радость. Я почти не сомневаюсь, что на пластинке запечатлена элементарная частица, еще не известная науке. Я говорю «почти», хотя в глубине души абсолютно убежден в реальности существования тяжелого мезона. Знаю я и то, как трудно доказать, что несколько дней назад нашу лабораторию посетил редчайший гость, оставив на фотопластинке весть о своем посещении. Кто и когда еще сможет заполучить желанного гостя?

– Какова, по вашему мнению, природа мезона, изображенного на пластинке? – спрашивает Мамука Торадзе. Он вообще обожает говорить сухим официальным тоном, тем более когда обсуждаются серьезные научные проблемы.

– Я думаю (чуть не сказал «я убежден»), запечатленный на пластинке мезон – нейтрален. Его масса, как я уже говорил, вдвое превышает массу протона.

– А продолжительность жизни?

– Чрезвычайно мала. Наверное, десятая доля секунды в минус двадцать третьей степени. По моей гипотезе, он принадлежит к семейству особо кратковременных.

– А частота?

– Он, видимо, порождается в миллион раз реже мезона.

– В миллион раз?

– Именно так.

– Если даже у ваших рассуждений есть твердая основа, дело все же усложнится. Как вы собираетесь доказать безошибочность вашего открытия, реальность существования нейтрального мезона?

– Доказать мою гипотезу (я поостерегся сказать «открытие»), опираясь лишь на эту пластинку, невозможно. Кто знает, когда еще заблагорассудится пожаловать в камеру Вильсона мезону, который порождается в миллион раз реже пи-мезона. Ждать, когда нейтральный мезон придет из космических источников, означает надеяться на удачу. Я думаю, коль скоро для существования нейтрального мезона есть реальные основания, рано или поздно его получат синхрофазотроны в Серпухове, Дубне или за рубежом.

– Вы сказали – получат?

– Да, получат!

– Значит, у вас имеются соображения и о его происхождении!

– Вы правы, у меня есть определенные предположения. Нейтральный мезон получается в результате бомбардировки протона мезонами.

Молчание.

– Интересно! – произнес наконец Мамука Торадзе. – Позвольте мне высказать свои соображения.

Меня смешит тон Мамуки, пытающегося имитировать научный форум среди пятерых своих друзей и сотрудников.

Мамука Торадзе выставил вперед стул и оперся руками на его спинку.

– По моему мнению, сегодняшний день впишет важную страницу в историю нашей лаборатории. Невезение наконец-то преодолено. Я думаю, что открытие Нодара Геловани (он особенно подчеркнул слово «открытие») весьма значительно. Вам хорошо известно, когда Леван Гзиришвили и его первые ученики заметили обитателей микромира, и в частности семейство мезонов. Но, к сожалению, случилось так, что до сегодняшнего дня в нашей лаборатории не был обнаружен ни один из членов этого семейства. Я предлагаю, чтобы Нодар Геловани безотлагательно зарегистрировал открытие, совершенное им несколько дней назад, изложил свои соображения и, размножив пластинку, направил ее вместе с текстом в Дубну, Серпухов и в союзную академию с соответствующей рекомендацией Левана Гзиришвили. Потребуется время, чтобы доказать, насколько верно расшифровал пластинку уважаемый Нодар, насколько точны его соображения. Я думаю, что если нейтральный мезон действительно получается в результате бомбардировки протона мезонами, то его и впрямь зафиксируют на одном из синхрофазотронов. Необходимо работать в этом направлении на дубненском и серпуховском ускорителях. Обнаружение нейтрального мезона подтвердит, насколько точно были рассчитаны уважаемым Нодаром его масса и продолжительность жизни. А теперь позвольте мне поздравить всех вас!

Академик Леван Гзиришвили внимательно рассматривает пластинку.

– Я убежден, что не осмелился бы вычитать на этой пластинке даже трети того, что сумел вычитать ты.

Академик отложил пластинку в сторону и пристально посмотрел на меня.

– Пусть мои слова не испортят тебе настроения и не омрачат надежду, – спокойно произнес он. Внезапно глаза его сделались отсутствующими и он несколько раз негромко повторил: – Надежда… надежда… – Потом, словно бы опомнившись, медленно встал, прошелся взад-вперед по комнате, вновь подошел к столу и еще раз внимательно посмотрел пластинку на свет… – Дерзость и надежда – свойства молодости. Без этого трудно браться за серьезное дело, дорогой мой Нодар!

– Какое место занимает физика в жизни человека? – спрашивает меня молодой журналист.

Его самодовольное круглое лицо с пунцовыми щеками и нагловатыми глазами уже не раздражает меня.

«Какое место занимает физика в жизни человека?» Кто знает, в какой раз я повторяю про себя этот вопрос. А ответа нет. В ушах настойчиво и открыто звучит дальнее эхо. «Какое место занимает физика в жизни человека?» «Какое место занимает физика…» «Какое место занимает…»