Текст книги "Год активного солнца"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Эка не появлялась четыре дня. В первый день я даже обрадовался. У меня ни разу не возникло желания услышать ее обычный звонок в дверь – два коротких осторожных прикосновения пальца к пуговке.
Но на пятый день я не нахожу себе места – с раннего утра мне не лежится в постели.
«Неужели я все же люблю ее?»
«Нет, любовь тут ни при чем. Просто нарушился стереотип жизни».
Телефонная трубка кажется мне тяжелой и влажной.
– Эка, почему ты не показываешься?
– Я больна.
– Что с тобой?
– Ничего особенного.
Пауза.
Не знаю, что сказать.
И Эка тоже не нарушает молчания.
Мне кажется, что в трубке слышится ее тяжелое дыхание.
– Ты ничего от меня не скрываешь? Может быть, что-то серьезное?
– Я же сказала – ничего особенного.
Я не вижу Эки, но чувствую, как набежала на ее лицо тень печали и горькой иронии.
– Эка!
– Я слушаю, Нодар!
– Ты лежишь?
Молчание.
Из сердца волнение растеклось по всему телу, словно бросили камень в озеро, – расширяющиеся круги по воде.
– Эка!
– Я слушаю, Нодар!
Уловив в ее голосе знакомую теплоту, я немного успокаиваюсь.
– Ты можешь прийти ко мне?
– Приду… чуть позже.
– Нет, нет, приходи сейчас же!
И, не дождавшись ответа, я быстро бросаю трубку на рычаг.
Потом сигарета. В горле саднит. Я бросаю сигарету в пепельницу и иду в ванную. Я долго вожу по лицу бритвой, а затем принимаю холодный душ.
Знакомая трель звонка – два коротких слабых вздоха.
Я крепко обнимаю Эку и долго стою так в дверях. Потом, поцеловав в глаза, я ввожу ее в комнату.
– Ты завтракала? – спрашиваю я и чувствую, как в сердце лопается одна жилочка. Мне показалось чужим напрягшееся от волнения лицо Эки. Багровые и синие пятна выступили на ее щеках.
– Что случилось, Эка? – встревоженно спрашиваю я.
Молчание.
– Что случилось, я тебя спрашиваю?! – Меня испугала горечь, затаившаяся в ее грустных глазах.
– Ничего не случилось, просто я ослабла.
– Ты что-то скрываешь от меня, Эка!
Я схватил руками ее голову и заглянул в глаза. Эка покорно подняла на меня глаза и спокойно сказала:
– У нас будет ребенок, Нодар!
Вода со страшной силой подступила к узкой трещине в плотине, прорвала ее и яростно взревела. Трещина постепенно расширяется, и на бетонной стене, подобно следам молнии, возникают новые трещины. Вода вот-вот сметет плотину и все унесет с собой.
– Нодар, успокойся!
Эка высвободила голову из моих рук и вскочила на ноги.
Наверное, у меня был такой страшный взгляд, что Эка насмерть перепугалась.
– Нодар, Нодар, что с тобой, успокойся… Я пошутила, Нодар, слышишь, пошутила…
Я знаю, что Эка не шутит. Знаю и то, что она не скажет больше ни слова, никогда не вернется к этому разговору. И ребенка никогда не будет.
Шипенье мутной воды, прорвавшей плотину, уже не слышится в моих ушах. Словно сквозь туман ощущаю я, как постепенно леденеет мое тело, как в мой возбужденный мозг врывается струя холодного воздуха.
– Нодар, я пошутила, слышишь, по-шу-ти-ла! – доносится издали приглушенный плач Эки.
Кажется, Эка была рядом со мной. Я вспоминаю, как держал руками ее голову, как вглядывался в ее печальные, испуганные глаза. Мои ладони до сих пор ощущают жар ее горячечных щек.
– Нодар, я пошутила…
Она осталась там, в моем доме, а я уже далеко, очень далеко отсюда, по ту сторону космического горизонта, где все поглощено мокрым и холодным туманом. В испуге я закрываю глаза. Необозримое пространство мгновенно гаснет, и чернота заливает все вокруг.
– Нодар, приляг!
Мое тело, как завороженное, подчиняется Экиному голосу, доносящемуся из подземелья. Я не открываю глаз, но вновь отчетливо вижу прорванную плотину, вновь слышу страшный рев грозной стремительной воды.
– Нодар!
Я едва различаю в реве стихии Экин голос.
– Нодар, опомнись!
Теперь Экин голос слышится совсем близко. Тепло пролилось в мое тело, стихия сразу угомонилась, и воцарилась непривычная тишина.
Я с трудом разжимаю потяжелевшие веки. Испуганное Экино лицо расплылось в слоистом тумане. Из глаз ее ручьями льются слезы, но на губах играет беспечная улыбка. Совсем как ливень в солнечный день.
– Может, ты хочешь воды?
– Да, – говорю я, хотя пить мне совершенно не хочется.
Эка приносит из кухни стакан воды. Я не свожу глаз с ее тела, в котором теплится искорка моей жизни, частичка моего тела. Муть опять с головой захлестывает меня.
– Пей, – говорит Эка, протягивая мне стакан. Другой рукой она пытается приподнять мою голову.
Пить я не хочу, но все же делаю один глоток.
– Приляг рядом со мной.
Эка ставит стакан на стол и молча подчиняется моему желанию. Я закрываю глаза и прижимаюсь головой к ее груди. Мне приятно тепло Экиного тела. На мгновение я от всего отключаюсь, забываю обо всем на свете.
– Прости меня, Нодар, я причинила тебе боль. Я никогда больше не скажу тебе такой глупости. У нас никогда не будет ребенка.
«У нас никогда, не будет ребенка». Фраза, сказанная с дрожью в голосе, больше не тревожит и не успокаивает меня.
– Мне не надо было этого говорить. Я ошиблась. Я и сама не знаю, как сорвалась с языка такая глупость. Прости меня за то, что я причинила тебе боль.
Пауза.
– Я не должна была говорить о ребенке. Наша любовная связь не предполагает ребенка.
Я чувствую, как трепещет ее сердце. Я крепче прижимаюсь к ее груди, надеясь, что этим смирю беспорядочный и гулкий стук ее сердца. Жарко, но мне удивительно приятно тепло Экиного тела. А сердце ее по-прежнему трепещет и, как вспугнутая птица, бьется о крутые ребра.
Мои руки ощущают упругость Экиной талии, ноздри щекочет дразнящий, привычный аромат ее тела. Меня давно не влекло к Эке с такой силой. Сначала осторожно, а потом с жадностью я целую ее прекрасную грудь, с закрытыми глазами ищу ее пухлые пунцовые губы. Я чувствую, как наши сердца синхронно бьются о стенки грудной клетки.
– Нодар! – пытается сопротивляться Эка.
Мои пальцы легко нашаривают пуговицы ее тонкого платья.
– Нодар, Нодар! – по инерции сопротивляется ее голос, но руки уже крепко обнимают мое напрягшееся тело, переполненное нетерпеливым ожиданием наслаждения. Потом все меркнет, и я едва различаю нежный страстный Экин стон.
Потом молчание.
Сознание мое постепенно тонет в тумане.
Лишь слабое дыхание Эки нарушает воцарившуюся тишину.
Затем раздается грустный голос скрипки.
Знакомая мелодия доносится издалека.
Звучание скрипки усиливается.
На сцене стоит маленький мальчик в коротких бархатных брючках и белой рубашке с белым бантом. Умные безжалостные глаза странно мерцают.
«Я сплю?»
Голос скрипки умолк. Знакомая мелодия растворилась в пространстве и исчезла.
«Я бодрствую?»
«А может, я просто вижу сон?»
В лицо хлещет горячий ветер пустыни. Время караваном проплывает вдали. Я отчетливо вижу время, ползущее как туман в горах.
Время идет, идет медленно, но твердо и упрямо. Я вижу, как лениво тащит оно свое огромное серое туловище. Оно проходит и теряется где-то в горах. У меня возникает неодолимое желание коснуться рукой его серого туловища, но не хватает решимости.
В бескрайней пустыне ни единой души. На раскаленном песке прикорнула смерть. Лишь время лениво тащит свое серое туловище. Наконец набравшись смелости, я касаюсь рукой его безгранично распластавшегося круглого тела. И вздрагиваю. У меня такое ощущение, словно я сунул руку в горячий пар.
Обман слуха? Или я действительно слышу трель звоночков? Я осторожно вытаскиваю руку с капельками горячей воды из переваливающейся серой массы и весь обращаюсь в слух.
– Нодар!
Нет, слух не подводит меня. Кто-то зовет меня, и голос этот совсем близко, но горячий ветер пустыни снова относит его вдаль.
– Нодар, кто-то звонит в дверь!
– Что, что?
– Кто-то звонит в дверь.
– Кого принесла нелегкая?
Звонок не умолкает.
Я едва открываю глаза и тыльной стороной ладони отираю со лба пот.
– Может, не открывать? Как будто никого нет дома.
– Кто знает, может, пришли по делу? – окончательно протрезвел я.
– У тебя достанет сил встать?
– Другого выхода нет. Придется встать.
– Я уйду в ванную, – говорит Эка и берет со стула платье.
Звонок долгий, пронзительный. Палец неотрывно давит на пуговку.
Я и не думаю одеваться. Только сую ноги в ботасы. Я все еще не пришел в себя.
«Кого это черти носят?» – думаю я, пытаясь вспомнить, кто из моих знакомых способен так нагло звонить.
Медленно открываю дверь.
На площадке стоит какой-то молодой человек и с улыбкой глядит на меня. В руках у него «дипломат».
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – неохотно отзываюсь я на приветствие, убежденный в том, что меня с кем-то путают.
– Можно? – нагло спрашивает незнакомец и, не дожидаясь разрешения, пытается пройти в прихожую.
– Кто вам нужен?
– Вы. Ведь вы Нодар Геловани?
Молодой человек уже в комнате. Я лениво закрываю дверь, вхожу следом за ним в комнату и опускаюсь в кресло. Его бессмысленная улыбка и наглость выводят меня из себя. Я нарочно не предлагаю ему сесть.
– Меня зовут Виталий Харабадзе. Я корреспондент нашей молодежной газеты.
Не обращая внимания на мою холодность, он бесцеремонно разваливается в кресле, вытаскивает из портфеля блокнот и лихо нажимает на кнопку авторучки указательным пальцем.
Меня душит ярость. Я едва сдерживаюсь, чтобы не взять его за шиворот и не вышвырнуть вон отсюда.
Из ванной доносится плеск воды. Я нервно встаю, прикрываю стеклянную дверь и, закурив, вновь усаживаюсь в кресло.
– Что вам угодно? – холодно тяну я.
– Я хочу взять у вас интервью. Вы читаете нашу газету?
– Какую газету? – У меня совершенно вылетело из головы, что он там мямлил в прихожей.
Наконец я уясняю себе, из какой он газеты. «Молодые ученые» – так называется рубрика, для которой он собирается взять у меня интервью. Я не хочу разочаровывать молодого корреспондента признанием, что вот уже пять лет даже в руки не брал газету, которую он представляет.
– Итак, уважаемый Нодар, наш первый вопрос таков: какое место занимает физика в жизни современного человека?
– Какое место занимает физика в жизни современного человека? – спрашиваю я Гию, раскинувшегося на заднем сиденье машины. Эка, свернувшись калачиком, сидит рядом со мной, Дато, приоткрыв дверцу машины, беспечно курит.
Неужели смерть любимого учителя, выдающегося ученого, замечательной личности, близкого человека не должна была потрясти меня сильнее?
Возле входа в парадное дома Левана Гзиришвили толпится масса народу. Панихида началась в восемь. Сейчас десять минут девятого, но до сумерек еще далеко.
Я остановил машину в стороне. Не хочу, чтобы меня видели.
– Ты не пойдешь наверх? – спрашивает Эка.
– Мне там нечего делать. Никого из близких я не знаю.
– Ты сам был ему ближе всех!
Эка права, я должен быть там, наверху, среди близких, но я все равно не пойду туда. Мой визит к академику накануне его самоубийства вызвал массу кривотолков и пересудов. Я оказался в центре внимания. Все с интересом и даже подозрением разглядывают меня. Жадное любопытство не находит удовлетворения, меня расспрашивают о деталях. В ожидании дурацких вопросов меня бьет нервная дрожь. Я знаю, что от меня ждут чего-то необыкновенного. Простой рассказ не в состоянии удовлетворить любопытство.
– Неловко, Нодар!
– Да, действительно неловко, ты права, но я все равно не смогу подняться туда.
Пауза.
Я разглядываю людей, живо обсуждающих самоубийство академика, которое основательно встряхнуло их размеренную жизнь.
– Уважаемый Гия, может, вы не поняли моего вопроса? Я с удовольствием повторяю его: какое место занимает физика в жизни современного человека?
Гия с такой растерянностью взирает на меня и так беспомощно моргает своими голубыми глазами, что у меня появляется сильнейшее желание выйти из машины, сорвать розу и преподнести другу.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно серьезно.
Гия по выражению моего лица пытается понять, шучу я или действительно жду его ответа.
Внезапно кровь леденеет в моих жилах. Впереди я приметил маленького мальчугана с белым бантом на шее. В руках он держит скрипичный футляр и направляется прямо к нам. На нем короткие брючки, черные бархатные брючки. Вскоре он поравнялся с машиной. Я с дрожью смотрю на тротуар.
Я хочу повернуть голову, но боюсь встретиться со знакомыми глазами, умными и безжалостными. И все же я не в силах совладать с собой – я стремлюсь заглянуть в жесткие, безжалостные глаза.
Эка заслоняет от меня мальчика. Стараясь не выдать волнения, я беспечно смотрю в окно.
Когда ребенок скрылся из поля зрения, я почувствовал испытующий взгляд Эки.
«Что случилось?» – глазами спрашивает она.
Я посмотрел вперед, словно не понял безмолвного вопроса.
Я искоса поглядываю в зеркальце. Лишь на миг мелькнул в нем силуэт маленького музыканта, потом его фигура выпрыгнула из рамки зеркальца и растворилась в пространстве.
– Так тебя интересует, какое место занимает физика в жизни современного человека? – неожиданно спрашивает Дато, мастерски забрасывая окурок в зияющее отверстие урны.
– Вот именно, – встряхнулся я.
– Этот вопрос тебе надо было задать академику Левану Гзиришвили, до того пока он хлопнул себя. Его ответ был бы гораздо содержательней Гииного ответа.
«Хлопнул себя»…
Эти нелепые слова током прошили мое тело.
– Какое место занимает физика в жизни современного человека? – спрашивает меня корреспондент – высокая светловолосая женщина. Длинные худые ноги она с трудом пристроила под круглым низким столиком. На вид ей лет сорок. Большие очки с золотистыми дужками придают ее неприятному лицу интеллигентное выражение. С первого взгляда она смотрится даже эффектно. Лишь спустя некоторое время понимаешь, что ничего привлекательного в ней нет. Изящные интеллигентные манеры, умное лицо и прямые волосы в совокупности создают иллюзию красоты.
Удобно устроившись в мягком кресле, я курю сигарету. Бокал фруктового коктейля стоит на столике. Корреспондент сидит напротив и, внимательно рассматривая меня, потягивает через соломинку коктейль в ожидании ответа.
Вокруг снует масса народу. Мне здесь приятно – красивый, ультрасовременный сиднейский аэропорт огромен, но в то же время уютен.
Мне приятны со вкусом убранные и устланные дорогими коврами залы и вестибюли. До моего слуха доносится голос диктора: «Приземлился самолет из Сингапура»… «Объявляется посадка в самолет по маршруту Сидней – Джакарта – Гонконг». Мне нравятся привлекательный и эффектный репортер, элегантные и вышколенные таможенники. Может, кое-кому и не по душе раздражающий, действующий на нервы и несколько бюрократический таможенный ритуал. Но я не могу сказать того же о себе. Допускаю, что процедура эта довольно утомительная, но мне она все равно нравится. Проверка кино– и фотоаппаратов, отметки в визе, печать в паспорте, разрешающая въезд в страну, скрытый цепкий взгляд, фиксирующий тождество твоего лица с фотографией в паспорте, дуга электронного контроля на оружие или контрабанду. Я с удовольствием заполняю анкеты, назначение которых мне до сих пор непонятно. В общем, мне приятно все, что подчеркивает – я нахожусь в чужой стране. Погранично-таможенный церемониал, который иные считают формальностью, вызывает во мне явственное ощущение чуждости и неведомости другого мира. И какое же чувство разочарования и недостаточности испытывал я, если погранично-таможенный барьер преодолевался без проволочки. Беспрепятственное и безобрядное вступление в чужие пределы упрощает, делает обыденным и неощутимым волнующий и таинственный момент соприкосновения с неизвестностью.
Ресторан.
Огромный, полутемный, покойный зал на пятнадцатом этаже.
Официанты, выряженные в смокинги, бесшумно снуют по ковровым дорожкам. Призрачный голубоватый свет. В огромных, во всю стену, окнах как на ладони видна широченная прямая улица, ведущая к сиднейскому Гайд-парку. Справа всеми цветами радуги переливаются рекламы торгового центра Сиднея. Бесконечная вереница автомобилей с кроваво-красными стоп-сигналами тянется по улице.
В углу зала у рояля сидит курчавый молодой человек в бордовом фраке. Девушка в розовом платье и с микрофоном в руке полулежит на рояле. Второй микрофон, резко накренившись к клавиатуре рояля, едва не касается губ пианиста. Поют вполголоса. Звуки песни не режут слуха, кажется, что музыка доносится откуда-то издали. Сначала мне даже показалось, что песня льется с магнитофонной ленты, лишь позже я заметил рояль, курчавого парня и розовую девушку. В синеватом полумраке эта группа выглядела довольно трогательно.
Обычный свинг.
После многочасового перелета музыка успокаивает.
За столиком сидим мы вдвоем: я и Саша Руденко.
Саша сидит тихо, утомленно полуприкрыв веки. Видно, и ему приятна эта негромкая музыка.
Блюз.
Знакомый блюз. Никак не могу вспомнить, где я его слышал.
Вообще-то говоря, джаз, по моему непрофессиональному мнению, ушел в прошлое и сегодня представляется несколько архаичным. Но теперь он мне удивительно приятен. Синкопы одомашнили огромный зал, создали обстановку интима. Видно, покой действует на людей завораживающе. Все вокруг переговариваются вполголоса, смеются негромко, и лишь редкие всплески шумного веселья напоминают, что зал полон народу.
Мы медленно потягиваем виски и разглядываем публику. С Сашей я встречался всего лишь раз – в Серпухове. Столкнувшись с ним в академии накануне вылета на симпозиум в Австралию, я едва признал его. Но, разговорившись, быстро восстановил в памяти детали нашей единственной встречи. С Сашей легко, а это весьма существенно: ведь угрюмый, вечно чем-то недовольный спутник может основательно подпортить настроение, особенно когда ты за границей и оторван от привычной среды. Да, Саша Руденко идеальный партнер. Чего стоит хотя бы его сдержанность и мягкость! Мы сидим в ресторане битый час, и за все это время Саша не сказал и двух слов, лишь осведомился в самом начале, что мы будем пить. Услышав, что я хочу виски, он сразу согласился – не знаю, из вежливости ли или просто совпали наши желания. И вот мы молча потягиваем микроскопические дозы виски. Вспомнив наши московско-тбилисские застолья с обильными закусками и возлияниями, я невольно улыбнулся. Что ж, иногда не грех отдать дань иным традициям, подчиниться иным требованиям. Может, это чувство чуждости всему, что тебя окружает, усугубляется расстоянием? Интересно, испытывал бы я такое приятное волнение, смешанное с острым чувством ностальгии, если бы эта таинственная Австралия находилась в каком-нибудь получасе лета от моей страны? Чужая страна кажется тем более привлекательной и таинственной, чем дальше и недоступней она, чем разительней отличаются быт, жизнь, обычаи.
Саша сидит, вольготно откинувшись на мягкую спинку стула, и потягивает виски из высокого хрустального бокала. Время от времени мы одновременно закуриваем, словно совпали фазы наших желаний.
По телу разливается приятная истома, как будто оно обрело невесомость. Я чувствую, как постепенно заворачиваюсь в туман. Мне все больше начинают нравиться уют ресторанного зала, голубоватый свет, льющийся откуда-то сверху, зарницы реклам за толстым оконным стеклом, негромкое убаюкивающее пение.
Внезапно зал как бы ожил.
Блюз сменился головокружительным разухабистым ритмом.
Несколько пар пошли танцевать.
Только теперь я заметил возле рояля небольшую площадку для танцев. Она резко выделялась на фоне пола, плотно устланного пружинящими коврами.
Неожиданно вдали мелькнул знакомый силуэт. Вне всякого сомнения, это был наш давешний корреспондент, интервьюировавший нас в сиднейском аэропорту.
Она в длинном черном платье. Блестящая ткань, браслет и бусы словно бы отталкивают от себя голубоватый свет и, отражая его, причудливо мерцают. В руках у нее удлиненная кожаная сумочка.
Она о чем-то переговаривается с метрдотелем и незаметно оглядывает зал. Метрдотель тоже стал внимательно осматривать зал. Я догадался, что корреспондент ищет нас, но встать и пойти ей навстречу я все же не решился. В отеле прорва иностранных физиков. Некоторых я видел и в ресторане. Может, она ищет здесь кого-нибудь из них?..
Внезапно наши глаза встретились. Корреспондент тут же улыбнулась, помахала мне рукой и направилась к нашему столику.
Ее высокая изящная фигура привлекла внимание Саши. Видно, и он узнал в ней нашу недавнюю знакомую.
Мы быстро встали и сделали шаг навстречу корреспонденту. В поисках свободного стула я незаметно оглядел ближайшие столики и даже не заметил, как возле нас оказался официант. Он заученным движением ловко поставил к столу стул и с радушной улыбкой предложил даме сесть.
Мы подождали, пока сядет наша гостья, и потом опустились на свои стулья. Официант стоял в стороне, ожидая заказа.
– Что вы изволите пить? – обратился я к даме.
– Апельсинового соку! – Слова корреспондента были обращены непосредственно к официанту.
Тонкими длинными пальцами она открыла сумочку и достала пачку сигарет. Саша, спохватившись, протянул ей наши. Дама положила свои сигареты на стол и осторожно вытянула сигарету из Сашиного коробка. Я предупредительно щелкнул зажигалкой. Дама прикурила, затянулась и, подняв голову вверх, энергично выпустила дым к потолку. Потом, попросив разрешения, взяла в руки Сашин коробок и стала внимательно его изучать.
Официант принес апельсиновый сок. Потом вежливо сделал шаг назад и испарился.
Дама положила сигарету в пепельницу, вновь открыла свою сумочку и протянула нам газеты. Наш приезд освещен довольно широко. На одной фотографии я пью кока-колу, на другой – выхожу из автобуса, а на третьей – беседую с австрийским коллегой в перерыве между заседаниями.
– Довольны ли вы работой симпозиума?
Я взглянул на Сашу, как бы давая ему возможность высказаться.
– Симпозиум проходит очень интересно.
На стандартный вопрос, естественно, последовал столь же стандартный ответ.
– Как вы думаете, не ложится ли физика элементарных частиц непосильным грузом на плечи экономики вашей страны? Насколько я знаю, ваша наука – довольно дорогое удовольствие.
На этот раз вопрос обращен непосредственно ко мне. Но Саша, не заметив взгляда корреспондента, снова ответил сам:
– Ничего не поделаешь, наука требует расходов. Высокий уровень развития науки и техники дает нам возможность решать сложнейшие проблемы. Но сложные проблемы требуют и больших затрат. По-вашему, физика плазмы – менее дорогая наука? Решение сложных проблем имеет одно немаловажное преимущество: некоторое время спустя оно сторицей возвращает все затраты. Человечество никогда не остается внакладе, пытаясь решить труднейшие задачи. В свое время огромных затрат потребовало приручение атомной энергии. Но можно ли представить современный мир без атомной энергетики?
– Насколько я знаю, на атомные электростанции приходится лишь четыре процента всей электроэнергии, вырабатываемой на земном шаре традиционными способами. Если же говорить о нас, австралийцах, а также о наших соседях из Новой Зеландии, Индонезии и Малайзии, то мы еще не использовали ни одного киловатта атомной электроэнергии.
– Вы правы, на сегодняшний день доля атомной электроэнергетики составляет лишь пять процентов общего баланса, но не надо забывать, что через пару десятков лет она будет составлять уже двадцать процентов.
– Как вам кажется, не обогнали ли Соединенные Штаты Америки вашу страну в исследовании элементарных частиц? – корреспондент попыталась вернуть беседу в первоначальное русло.
Готовясь к ответу, я сосредоточенно разглядываю пустой бокал. В ту же минуту рядом со столиком предупредительно вырос официант.
– Не хотите ли виски? – спрашиваю я корреспондента.
– Нет, спасибо.
– Два виски и один апельсиновый сок.
Официант послушно кивнул и ушел. Он действовал, как хорошо запрограммированная машина.
Терпеливо дожидаясь моего ответа, корреспондент пускает дым в потолок.
– А вы уверены, что обогнали, не так ли? – вопросом на вопрос отвечаю я.
– Я слышала, что ускоритель, построенный в Швейцарии по объединенной европейской программе, оставил ваш дубненский синхрофазотрон далеко позади. Заметьте, я ничего не говорю о брукхейвенском синхрофазотроне, созданном в США.
– Видно, вы незнакомы с последними данными, – вежливо улыбнулся я, – Мощность американского ускорителя составляет тридцать три миллиарда электрон-вольт, в то время как мощность серпуховского синхрофазотрона, возведенного два года тому назад, достигает семидесяти миллиардов электрон-вольт.
– Семидесяти? – не скрывает изумления корреспондент.
– Вот именно! – подтверждает Саша.
Корреспондент, испытующе посмотрев на меня, достает из сумочки малюсенький блокнот и авторучку.
– Как вы сказали? Как называется новый советский ускоритель?
– Серпуховский синхрофазотрон. Серпухов – город недалеко от Москвы.
Официант принес влеки и апельсиновый сок.
Я взял свой бокал в руки.
– Еще один вопрос.
Отпив глоток, я поставил бокал на тарелку. Вопрос вновь адресовался мне.
– Куда вы, физики, ведете человечество?
Я улыбаюсь. Рука медленно тянется к бокалу. На этот раз я не пью – просто наблюдаю, как истончаются и плавятся в бокале маленькие кубики льда.
– Может, мой вопрос показался вам наивным? – перехватив мою улыбку, заволновалась корреспондент.
– Что вы, что вы, отнюдь! Физика никуда не собирается вести человечество. Напротив, само человечество, сама жизнь ставят перед физикой проблемы, ждущие своего разрешения.
– Вы так думаете?
– Не только думаю, но и убежден в этом. Добавлю, что это не только мое личное мнение. Разве грозящий нашей планете энергетический голод не поставил на повестку дня быстрое строительство атомных электростанций? Разве предполагаемая энергетическая катастрофа не вызвала к жизни первоочередную проблему – в возможно краткие сроки овладеть и управлять термоядерными реакциями, с тем чтобы поставить их на службу человечеству?
– Вы верите в бога?
Неожиданный вопрос несколько огорошил меня. Не то чтобы я растерялся, но просто я не ждал его.
На сей раз вопрос был обращен к нам обоим.
– Прошу вас не понимать мой вопрос прямолинейно. – Ее, видимо, смутила ироническая улыбка, промелькнувшая на Сашиных губах. – Разве Пятый Сольвейский конгресс, проведенный в тысяча девятьсот двадцать седьмом году в Брюсселе, не подтвердил, что религия перестала быть для ученых жупелом?
– Пятый Сольвейский конгресс подтвердил лишь то, что вселенная вероятностна, – невозмутимо отпив из бокала виски, солидно произнес я.
– Но разве вероятность не содержит элемента религии?
– Не думаю, госпожа Элла. – Я впервые обратился к ней по имени. – Если бы бог действительно существовал, он, по всей вероятности, позаботился бы о том, чтобы мы с вами встретились гораздо раньше.
Корреспондент рассмеялась.
– Может, потанцуем? – вконец осмелел я.
В знак согласия дама кивнула. Поставив бокал на стол, я помог ей встать и весело подмигнул изумленному Саше.
На маленькой танцплощадке топчутся еще три пары. Корреспондент ростом почти вровень со мной. Ее светлые прямые волосы щекочут мою щеку. Мы танцуем молча, без слов. Мне приятно ощущать гибкость и податливость ее тела. Только теперь я чувствую, как сильно устал, к тому же я давно не пил столько без всякой закуски. Даже бесстрастные черты лица госпожи Эллы кажутся мне на редкость привлекательными и милыми. Странно переливаются на голубоватом свету ее длинные светлые волосы. Время от времени я поглядываю в окно, красные стоп-сигналы автомобилей вспыхивают реже. Движение заметно спало. Оказавшись рядом с Сашей, я победоносно взглянул на него. Он поднял свой бокал и, подмигнув, осушил его за мое здоровье.
– Не добавить ли нам еще в номере?
Это соблазнительное предложение Саша сделал мне в коридоре гостиницы. Повторять сказанное второй раз ему не пришлось.
Небольшой номер был чертовски уютен. Я без приглашения опустился в кресло возле письменного стола. В окне номера виднелась все та же улица, ведущая к Гайд-парку. Правда, вид отсюда не столь впечатляющ, как из ресторана на пятнадцатом этаже. Рекламы уже не так ярки, а движение машин почти прекратилось. Город засыпает.
Я с наслаждением затягиваюсь.
Я в отличном расположении духа, и даже надсадный кашель, вдруг напавший на меня, не портит его.
Саша ставит на стол бутылку «Русской водки».
– Хочешь арахис?
Я отрицательно качаю головой.
Из маленького бара Саша достает две рюмки и ставит их рядом с бутылкой. Потом ловко откупоривает ее и доверху наполняет рюмки. Чуть подумав, он снимает пиджак и выходит в ванную.
Я беру рюмку и с удовольствием нюхаю ее содержимое. Тело мое сделалось почти невесомым.
Саша вскоре возвращается с махровым полотенцем в руке. Лицо его мокро.
– Никакой физики элементарных частиц! Самое великое открытие в мире – горячая вода! – провозглашает Саша и небрежно бросает полотенце на кровать.
– Будь здоров!
Он чокается со мной и по-нашенски опрокидывает рюмку в рот.
– Хочешь посмотреть телевизор? – спрашивает он.
– Не хочу.
О телевизоре ему, видно, напомнил приглушенный звук радио, доносящийся непонятно откуда.
– Пей!
Я подношу рюмку к губам.
Водка обжигает гортань. Я ставлю рюмку на стол, беспричинно и блаженно улыбаясь.
Саша, откинувшись на спинку дивана, сосредоточенно смотрит в потолок. Интересно, о чем ой думает? Во мне зашевелилось праздное любопытство.
– Минуточку! У меня где-то должен быть апельсин, – хлопнул себя по лбу ладонью Саша.
Апельсин роскошный, но вкус у него похуже наших аджарских.
Саша снова разливает водку. Я не отказываюсь. Безотчетная жажда вдруг овладевает мной.
– Ты влюблен в кого-нибудь? – неожиданно спрашивает Саша и не мигая смотрит на меня. Потом в два глотка осушает рюмку.
Я, признаться, даже растерялся. Беру в руку рюмку и гляжу в окно.
– Ты когда-нибудь любил? Ну так, чтобы каждое расставание было горьким до слез?
Он опять наполняет рюмку и держит бутылку на весу, ожидая, пока я выпью.
Я пью. Саша тут же наливает мне. Водка с бульканьем льется в узкую тонконогую рюмку.
Энергия так и хлещет через край. Мной овладевает сладостно-праздничное настроение. На сердце делается легко.
Саша о чем-то задумался. Одно из двух: или он забыл о своем вопросе, или же попросту не интересуется моим ответом.
Молчание.
Тонкая нить мелодичной музыки натянута в комнате.
– Счастливо, Саша, я пошел.
– Выпей на дорожку! – не поднимая головы и не глядя на меня, говорит Саша.
В моем номере темно. Я нашариваю рукой выключатель. Чуть поколебавшись, вспыхнул дневной свет и залил всю комнату.
Я быстро раздеваюсь и вхожу в ванную. Горячая вода даже в жару прекрасно охлаждает меня. Потом я тушу верхний свет и зажигаю торшер. Слабый розоватый свет поплыл по комнате.
В одиночестве мною овладевает странное состояние – я никак не могу понять, радостно мне или же грустно. Видно, и то, и другое настроения тесно переплелись во мне.
Я долго бессонно ворочаюсь в постели. Хочу думать об Эке и впервые ощущаю, что больше не люблю ее. Неужели можно вот так легко охладеть к любимой женщине? А может, я никогда и не любил ее? Может, это было просто сильное влечение друг к другу, которое со временем иссякло и выхолостилось?
