Текст книги "Год активного солнца"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Москва.

Домодедовский аэропорт.

– Рейс девятьсот тридцать шесть не запаздывает? – спрашиваю я в справочном бюро.

– Нет. Прилетает по расписанию.

Успокоенный, я отхожу от справочной. Только теперь я чувствую, какой спертый воздух в зале ожидания.

Я выхожу на улицу.

Морозно. На небе ни облачка, светит солнце. Лучи его не греют, но стоять под ними все же приятно.

Смотрю на часы. Через сорок пять минут самолет из Тбилиси сядет на заснеженный аэродром. Нетерпеливое ожидание сводит мое тело. Так бывало и раньше, когда я ждал Эку. Вот и теперь с каждой минутой расстояние между мной и Наной сокращается на пятнадцать километров.

Нана летит в Москву в командировку. По счастливой случайности ее командировка совпала с моим пребыванием в Москве.

Как она будет выглядеть в зимнем одеянии?

Пока что я не видел ее даже в плаще. Перед моим отъездом в Тбилиси стояли теплые дни. А в Москве уже снег, хотя на дворе лишь октябрь. Солнечный морозный день. Градусов пять, не больше, но для нас это сильный мороз.

Я медленно направляюсь к леску по левую сторону аэропорта. Надо как-то убить время.

А до прилета самолета целых сорок минут. К этому надо добавить еще хотя бы двадцать минут, пока Нана появится в зале ожидания. Но эти двадцать минут я в расчет не беру. Главное, чтобы самолет приземлился, а там и время пролетит незаметно.

Еще тридцать семь минут…

На душе сделалось тяжело.

Эка…

Разве не так ждал я Эку?

Ведь и она встречала меня здесь?

Я энергично трясу головой, как бы стремясь стряхнуть тягостные раздумья.

Холодно.

Воздух упруг и как бы физически ощутим, во всяком случае для меня. Мороз словно бы сжал и скристаллизовал его. Я иду к лесу, разрезая своим телом холодную, кристально чистую тонкую ткань.

Еще тридцать две минуты…

Как она будет выглядеть в зимнем пальто или шубе? Не утратит ли ее стремительное тело пластики и грации? Не приземлит ли ее непривычно тяжелое одеяние?

Сердце мое переполняется нежностью.

Но капелька горечи все-таки отравляет мне настроение и смущает душу.

Эка…

Видно, Эка всегда будет стоять между нами…

Но почему?

Неужели я по-прежнему люблю Эку?

Глупости!

Просто меня мучает совесть.

Может, мне не надо было встречать Нану здесь, в этом аэропорту, чтобы не повторять состояния, уже испытанного мною в ожидании Эки? Тот же аэропорт, тот же лесок, тот же зал ожидания.

Видно, меня угнетает неразличимое сходство этих двух одинаковых ожиданий.

Лучше бы я приехал сюда с другом. Тогда у меня не возникло бы столь острого ощущения сходства.

Неудивительно, что меня мучает совесть.

Неудивительно, что так сильно угнетает меня все вокруг и внутри.

Угнетает?

Нет, просто мешает ощутить неповторимость и полновесность радости ожидания любимой женщины.

Еще двадцать пять минут…

Словно бы это произошло вчера.

Академик Леван Гзиришвили внимательно изучает пластинку, на которой запечатлен след распада доселе неизвестной и странной элементарной частицы.

Какое-то небывалое волнение овладело мной, когда я увидел на пластинке ломаный след. Сам по себе этот ломаный след не был чем-то неожиданным. При полете распад частиц обычно вызывает ломку следа. Вот частица распалась надвое, а на пластинке от точки распада идет всего лишь один след. Впрочем, и это явление давно известно и изучено: при прохождении через камеру Вильсона нейтральная частица не оставила на пластинке туманного следа, ибо не смогла создать ионного ряда.

Меня взволновало нечто другое.

Я перебрал в памяти все известные случаи. Сомневаться не приходится: кольцо, изображенное на пластинке, подтверждает существование совершенно неизвестной элементарной частицы. После долгих размышлений я пришел к выводу, что на пластинке запечатлен тяжелый нейтральный мезон, масса которого должна вдвое превосходить массу протона. Неизвестная частица, решил я, принадлежит к семейству, отличающемуся особой кратковременностью жизни, и порождается в миллион раз реже, чем даже пи-мезон.

Старый академик долго и придирчиво рассматривал пластину. Наконец он повернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза и спокойно сказал: «Я убежден, что не сумел бы вычитать на этой пластинке и трети того, что вычитал ты». Академик отложил пластинку в сторону и еще раз внимательно посмотрел на меня. «Я не хочу, чтобы мои слова испортили тебе настроение и лишили надежды…»

Я помню, как он целиком погрузился в раздумья и несколько раз повторил про себя: «Надежда… надежда… надежда…»

Слова академика окатили меня ледяной водой. Радость моя померкла, но до конца убедить меня в том, что мои выводы слишком смелы, он так и не смог. В глубине души я был непоколебимо убежден в своей правоте.

Свои соображения я послал и в Дубну, и в Серпухов. Я знал, что подтвердить открытие доселе неизвестной элементарной частицы – дело довольно трудное, если я, конечно, верно расшифровал ее сущность. Но в одном я был убежден твердо: на пластинке запечатлена неизвестная элементарная частица. Я рисковал попасть в довольно-таки неловкое положение, окажись мои соображения далеки от истины.

И вот однажды…

Сразу же по возвращении из лаборатории я позвонил Нане. «Она на работе», – сухо отрезала какая-то женщина и повесила трубку.

Раздосадованный, я быстро сбежал по лестнице. Машина была вся в грязи. Я решил сначала заехать в институт и только потом помыть ее.

В коридоре я столкнулся с Гией.

– Нодар, на твое имя письмо из Серпухова! – вместо приветствия сказал он.

– Из Серпухова?!

Кровь прилила к вискам.

– Да, из Серпухова. Оно пришло еще позавчера, но я не стал тебе сообщать. Знал, что ты должен приехать сегодня. Я его сейчас принесу.

Письмо из Серпухова!

Подумаешь, письмо. С чего это я взял, что оно обязательно должно касаться моих соображений (я суеверно не произнес «открытия») относительно неизвестной элементарной частицы?

Может, это просто рядовое приглашение на какой-нибудь там симпозиум или совещание?

Вскоре прибежал Гия с письмом в руке.

Я едва поборол искушение броситься навстречу Гии и вырвать у него из рук вожделенный серый конверт.

Стараясь быть равнодушным, я медленно протянул руку за конвертом. Потом я неторопливо направился к своей комнате. Гия последовал за мной. Я прикрыл дверь, небрежно бросил конверт на стол и распахнул окно. Свесившись в окно, я окинул взглядом машину. Потом вразвалку подошел к столу и уселся на стул. Я не хотел, чтобы Гия заметил мое волнение. В случае, если в конверте окажется простое приглашение, Гия не должен видеть, как луч надежды погаснет в моих глазах.

Я достаю из кармана сигареты и протягиваю Гии.

– Не хочу. Я только что курил.

Я жадно затянулся.

А взгляд невольно обратился к конверту. Я на глазок прикинул его толщину, словно от этого могло что-то зависеть.

Новая затяжка.

Не докурив сигареты, я вдавил ее в пепельницу и взял письмо.

Позже я тщетно пытался восстановить в памяти, какое чувство я испытал, когда молниеносно проглотил все письмо сразу. Мне почудилось, что мощный заряд электричества пронизал мое тело, потом сердце сжалось и тут же расширилось, не в силах вместить восторг, переполнявший меня.

Я успокоился неожиданно быстро.

Я еще раз пробежал письмо глазами и молча протянул его Гии.

Потом встал, зажег сигарету, погасил спичку, бросил ее в пепельницу и подошел к окну.

– Поздравляю! – бросился мне на шею Гия. – Я сейчас же позову всех.

– Не надо. Успеется.

Мне действительно не хотелось никого видеть. Я взял письмо у Гии и еще раз внимательно прочел его от начала до конца.

Мое предположение подтвердилось. Объединенная европейская организация атомных исследований и смешанная группа советских ученых в отдельности, независимо друг от друга, провели эксперимент в Серпухове на мощном ускорителе Института физики высоких энергий. При бомбардировке протонов мезонами обе группы пользовались различными методами, но результат был получен один и тот же. Была обнаружена одна и та же частица – нейтральный мезон, масса которого полностью совпала с моими расчетами и оказалась вдвое больше массы протона. Из Серпухова сообщали также, что мои предположения относительно продолжительности жизни новой элементарной частицы согласуются с их данными – десять в минус двадцать третьей степени. Подтвердились и мои соображения о том, что вновь открытая элементарная частица порождается в миллион раз реже, нежели такая, к примеру, частица, как пи-мезон. В письме признавался мой приоритет в открытии нейтрального мезона и предлагалось назвать новую элементарную частицу «Н-мезоном».

Серпуховцы приглашали меня приехать для ознакомления с фотопластинками, снятыми и отобранными сотрудниками института.

Мое спокойствие поражало меня самого.

Гия в какой уже раз перечитал письмо. На лице его блуждала улыбка, улыбка, выражавшая искреннюю радость.

«Прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть. Повторяем: прилетел самолет из Тбилиси рейсом девятьсот тридцать шесть».

– Вас двое? – спрашивает официант.

– Нас, четверо!

– Почему же четверо? – Нана не может скрыть удивления.

– Какая разница. Пусть накроет на четверых. Я не хочу, чтобы к нам кто-нибудь подсел и помешал разговору.

– Что будете пить?

– Что будем пить? – спрашиваю я Нану.

– Почему, интересно, ты спрашиваешь об этом меня? – смеется Нана.

– Ну хоть что-то ты выпьешь? Может, шампанского?

– Так и быть, пусть шампанское.

– Бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Официант уходит.

– Неужели тебе завтра же необходимо быть в Тбилиси? – с сожалением спрашиваю я.

– Да. Вечерним рейсом.

– Как же ты успеешь все сделать?

– Что там успевать. Я почти все сделала сегодня. Завтра меня просто поставят в известность, когда мы получим бумаги и литературу. К одиннадцати я уже буду свободна.

Официант ловко подкатил к нам столик на колесах. Официанту лет двадцать, не больше. У него симпатичное доброе лицо и хорошие манеры.

– Симпатичный мальчик, правда? – по-английски спрашивает меня Нана.

– Лучше говорить по-грузински, – улыбаюсь я. – Английский он наверняка знает. Как-никак школа «Националя».

– Вот этого я и не учла. Ты прав.

– А если ты полетишь послезавтра?

– Невозможно. Послезавтра в институте защита. Мне необходимо там быть.

– Увы, а мне еще пару дней надо побыть в Серпухове.

Официант достает из серебристого ведерка бутылку шампанского и разливает вино в бокалы. Я наливаю себе коньяк.

– Будь здорова, Нана! – чокаюсь я с Наной и, не таясь, с нежностью смотрю на нее.

После возвращения из деревни Нану я не видел. Десять дней мне пришлось пробыть в горах, в лаборатории космических лучей. Потом совершенно неожиданно, не успев приехать в Тбилиси, я на следующий же день улетел в Москву. Перед отъездом я позвонил Нане, но дома ее не оказалось. Пришлось улететь, даже не сообщив ей о своей командировке. В Москву. Звонить из лаборатории было невозможно, а до райцентра – тридцать километров. Не так уж и далеко, но я просто не хотел звонить. Когда мы возвращались из деревни, я сказал Нане, что на десять дней уезжаю в лабораторию. Она и не ждала моего звонка, ибо я объяснил, что звонить оттуда нет никакой возможности. Расставаться с Наной, даже не успев с ней как следует поговорить, мне было жаль, но в глубине души я даже радовался своей отлучке. Мне просто необходимо хоть несколько дней побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах и думать о Нане на расстоянии.

Но для того чтобы убедиться в любви к Нане, мне оказалось вполне достаточно расстояния из Тбилиси до Мцхеты. «Незачем торопиться с выводами, – увещевал я себя. – Скороспелые заключения часто оказываются ошибочными».

Но дни шли за днями, и моя уверенность, что я люблю Нану, крепла все больше…

Я позвонил ей из Москвы и узнал, что она прилетит в командировку двадцатого октября первым рейсом.

Когда самолет коснулся бетонной дорожки, тяжелый камень свалился с моего сердца. Куда только подевалось ощущение беспомощности и пустоты! Тело обрело необычайную легкость и жажду действия. Неужели это любовь к Нане вернула мне остроту ощущений и беспричинную веселость?

А что, если любовь к Нане всего лишь минутный импульс?

Неужели наступит тяжелое похмелье, и я вновь выдохнусь и сникну?

Не встреть я Нану, вряд ли письмо из Серпухова так окрылило бы меня. Теперь все радовало и воодушевляло: Нана, как раньше Эка, поддерживала во мне жажду жизни.

Эка…

Что-то оборвалось в груди…

Ресторан постепенно заполнился людьми. Преобладали иностранцы. Необычное и торжественное окружение всегда возбуждало и волновало меня.

Я присматриваюсь к Нане. Меня интересует, не поблекла ли Нанина красота в огромном сверкающем зале, в пестроте и многолюдье? Мои страхи оказались напрасными. Более того, торжественность обстановки придала Наниной красоте особую грациозность и привлекательность.

Я убежден, что благородное и полное жизни лицо Наны привлекает внимание каждого нового посетителя.

– Пей! – уговариваю я.

– Но я уже выпила целый бокал!

– Пей еще!

– О чем ты подумал, когда я поехала с тобой в деревню?

Пауза.

Я смотрю Нане в глаза и лихорадочно соображаю, что ей ответить. Чего-чего, а такого вопроса я не ждал.

– О чем подумал? Неужели трудно догадаться, о чем я мог подумать? Ничего плохого, во всяком случае! Или я дал тебе повод думать иначе?

– Прости, – улыбается Нана.

– Прощаю! – улыбаюсь я в ответ. – Но, чур, пить до конца.

– Этот бокал я обязательно допью. Только не торопясь. Ладно? Но большего обещать не могу… Так ты хочешь знать, почему я поехала с тобой в деревню?

– Что ж, послушаем.

– Меня очень заинтересовала твоя особа.

– Но неужели…

– Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Наша встреча в поезде тут ни при чем. Хотя, впрочем, и она здесь повинна.

Я закуриваю.

– За несколько часов до самоубийства академика Гзиришвили ты, оказывается, был у него и разгадал его намерение.

– Откуда ты знаешь?

– Что ни говори, а наш Тбилиси все же маленький город, ничего утаить невозможно. К тому же это событие произвело сенсацию.

– Ну и как? Я удовлетворил ваше любопытство в качестве объекта для наблюдения?

– Представь себе, больше, чем я ожидала. – Нана помолчала. – Знаешь, Нодар, если бы ты тогда неправильно меня понял, я навсегда потеряла бы веру в… – Нана не закончила фразы – на глазах ее показались слезы.

Я едва сдержался, чтобы не расцеловать ее. Я хотел что-то сказать, но комок застрял в горле. Наконец я совладал с собой и взялся за ножку спасительного бокала.

Гиви Рамишвили стоял у входа и осматривал зал. Наверное, искал свободный столик. Когда он увидел меня, в глазах у него блеснула радость, и он направился прямо ко мне.

– Здравствуйте, Нодар! – обняв меня, сказал он.

Я был не настолько старше Гиви, но обратиться ко мне на «ты» он не осмелился.

– Познакомьтесь. Нана Джандиери, – поддержал я тон.

В ответ на улыбку Наны Гиви вежливо поклонился.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил я ему стул.

– В вестибюле меня ждет друг.

– Присядьте хоть ненадолго.

Гиви сел.

– Вас ждет коллега?

– Да нет, одна девушка, мы скоро собираемся пожениться.

– А-а. Так просим вас поужинать с нами. Стол накрыт как раз на четверых!

– И вы никого не ждете?

– Никого, просто я не хотел, чтобы к нам подсаживались посторонние.

– А мы вам не помешаем?

– А может, это вам хотелось посидеть наедине?

– Что вы, что вы, напротив! Нам будет очень приятно поужинать с вами.

Гиви ушел.

– Кто это? – спросила Нана.

– Гиви Рамишвили. В университете он учился на геофизическом, на два курса позже меня.

– А где он теперь работает?

– Если не ошибаюсь, заведует отделом в Институте геофизики. Может, тебе неприятно их общество?

– Ну, отчего же!

– Не пригласить их было как-то неловко. В зале ни единого свободного места.

– Почему ты извиняешься?

Широкая дубовая дверь распахнулась, и в ней появился Гиви Рамишвили в сопровождении девушки.

Моя рука, протянутая за сигаретой, застыла в воздухе.

Тысячи тончайших иголок вонзились мне в сердце.

Эка!

Она идет неторопливо, еще не видя нас. Глаза ее, ища предназначенный им столик, скользят по незнакомым лицам.

Еще мгновение, и…

Эка оступилась. Гиви подхватил ее.

Две струи ледяного воздуха пронзили мое тело.

Потом…

Потом я ничего не помню. Лишь ночью, оставшись в полном одиночестве в своем гостиничном номере, я пытался восстановить, что случилось до того, пока Эка и Гиви подошли к нашему столику.

Нана, естественно, уловила выражение моего лица и, стремясь понять, что же произошло, обернулась в поисках причины моего изумления. Я испугался, как бы Нана не догадалась. Моя рука продолжила свой путь к сигарете, а я, собрав последние силы, привстал.

– Познакомьтесь!

– Эка! – с улыбкой кивнула Эка Нане. Потом повернулась ко мне. – Мы уже знакомы, – сказала она Гиви.

– Знакомы? – удивился Гиви.

– Да, – говорю я и чувствую, как на лбу у меня выступила испарина.

Эка собралась было сесть рядом с Наной, но помешал Гиви.

– Как-то неловко, чтобы женщины сидели по одну сторону, а мы по другую, – сказал он. – Тебе лучше сесть рядом с Нодаром.

И Эка покорно опустилась в кресло рядом со мной.

Мучительная, неестественная улыбка прилипла к моим губам.

Все уже давно уселись, и я с изумлением обнаружил, что все еще стою на ногах.

Невольно я взглянул на Нану. Неужели она обо всем догадалась? Не думаю. Во всяком случае, по выражению ее лица этого не скажешь. Она с нескрываемым восхищением и одобрением разглядывает Эку.

И Гиви ничего не заметил.

А я боюсь даже глаза поднять на Эку.

К тому же никак не удается содрать с губ грубо намалеванную жалкую улыбку.

Откуда-то издалека до слуха моего долетел шум моря. Постепенно шум этот усилился. Волны сначала едва обозначились, потом сделались выше и наконец встали на дыбы, словно горы. Я отчетливо вижу, как длинная горная цепь волн покрывается белоснежной шапкой пены.

Собравшись с силами, я всячески пытаюсь заглушить в себе яростный рев волн.

– Вы в командировке? – словно из подземелья донесся до меня приглушенный голос Гиви.

– Что вы сказали? – никак не могу понять, о чем он меня спросил.

– Вы здесь в командировке?

– Ах да, конечно. И не в Москве, а в Серпухове.

Я немного успокоился. Рокота волн уже почти не слышно. В глубине зала я заметил нашего официанта и подозвал его.

– Если вы не обидитесь, заказ я сделаю сам, – неуверенно сказал Гиви.

– Сегодня вы наши гости, и, пожалуйста, не будем больше говорить об этом.

«Наши гости».

Гиви сдается.

Наконец-то мне удалось закурить.

Ядовитый дым просачивается в легкие.

К счастью, заиграл оркестр.

«Наши гости», – повторяю я про себя и пытаюсь представить, как подействовали на Эку мои слова.

А может, никак? Может, в душе она просто посмеялась надо мной?

Чуточку осмелев, я слегка поворачиваю голову к Эке. В глаза мне бросилась необычайная бледность ее лица.

Сердце мое болезненно сжалось.

– Покурить не найдется? – спрашивает меня в туалете порядком подвыпивший мужчина.

Я шарю в карманах и только потом вспоминаю, что оставил сигареты на столе в ресторане.

Я отрицательно мотаю головой. Потом открываю кран на полную мощность и подставляю лицо под холодную струю. С каким наслаждением я смочил бы волосы, но, увы, как-то неловко. Выпил я вроде не так уж и много, но лицо горит. Я разглядываю в зеркале свое отражение и с изумлением отмечаю, как сильно вздулись у меня жилы на висках. Даже дотронуться больно.

– Покурить не найдется, а, друг? – спрашивает все тот же мужчина. Видно, он меня не узнал.

Мелодичный блюз под сурдинку.

– Может, потанцуем? – обращается к Эке Гиви и встает.

– А вы танцевать не собираетесь? – с улыбкой спрашивает Эка Нану.

– Сие от меня не зависит! – говорит Нана, незаметно показав на меня глазами.

– Мы ведь еще ни разу не танцевали с тобой, Нана. А теперь мне как-то не до танцев. Для первого раза такое настроение вряд ли подойдет. Отложим до лучших времен. Идет? – оправдываюсь я перед Наной, когда Гиви с Экой смешались с толпой танцующих.

– Как угодно, – улыбается Нана.

Я сижу спиной к оркестру и, естественно, не вижу, что там делается на танцплощадке.

Зато Нана пристально разглядывает танцующих.

Я беру в руку полную рюмку коньяка и опрокидываю ее, не сказав ни слова.

– Нодар, кто такая Эка?

Вопрос застал меня врасплох. Смешавшись, я поднял глаза на Нану, ожидая встретить взгляд, полный жгучего женского любопытства. Но Нана продолжала скучающе наблюдать за танцующими парами. Я успокоился.

– Как тебе сказать. Обыкновенная девушка, преподаватель музыки.

– Ты давно знаком с ней?

– Ну не так чтобы очень…

Пауза.

Почему Нана спрашивает меня об этом? Неужели она о чем-то догадывается? Наверное. От женщин ничего нельзя утаить. Наверняка догадалась.

Пауза.

Но о чем она могла догадаться? Допустим, что Эка когда-то даже нравилась мне? И что из того? Разве это что-нибудь значит теперь!

Я закуриваю.

И чувствую, как желтый ядовитый дым лениво щекочет мое горло.

– Какая она красавица, правда?

И опять Нанин вопрос ставит меня в тупик. Я испытующе смотрю на нее, пытаясь разгадать тайную подоплеку вопроса.

Нанино лицо совершенно невозмутимо.

– Да, она очень красивая!

Мне не нравится мой похоронный голос.

– Знаешь, она относится к тому типу женщин, которые чем дальше, тем краше. Как ты думаешь, сколько ей лет?

– ???

– Хотя бы на глазок. Как тебе кажется?

– Ну, лет двадцать семь – двадцать восемь.

– Вот и я так подумала.

Пауза.

Я наливаю в рюмку коньяку и пью залпом, но облегчения не чувствую. Ничего не могу с собой поделать. Ни улыбнуться, ни хотя бы перевести разговор на что-то другое. Только бы не молчать, только бы не давиться этим тягостным молчанием. Надо бы собраться и принять максимально беззаботный вид. Неужели Нана о чем-то догадывается? Да, но о чем она может догадаться? С Экой меня уже ничего не связывает. Ну и что из того, что мы случайно столкнулись здесь сегодня? Что из того, что настроение у меня непоправимо испорчено? Обычная неловкость, и только. Меня выбило из колеи чувство вины перед Экой. Не прошло и двух месяцев с тех пор, как мы расстались, а я уже влюбился в другую, а я уже весел и счастлив с другой. А ведь я упорно пытался убедить Эку, что я окончательно выхолощен, опустошен и не способен больше ни работать, ни влюбляться.

Но сколько бы я ни твердил себе, что все дело в неожиданной и неловкой ситуации, в которой мы все невольно оказались, чем дальше, тем меньше я верю в это.

Нет, мое нынешнее состояние вовсе не похоже на состояние человека, застигнутого на месте преступления. Совершенно иное переживание и боль отягощают мою душу…

Может, я по-прежнему люблю Эку?

Глупости.

Но что же тогда со мной происходит?

Может, все дело в зависти? Но чему я завидую и кому? Разве не должен я радоваться, что Эка наконец-то нашла свою дорогу и создаст семью? Может, чувство ревности к тому, другому, еще яснее напомнило мне о годах, полных любви и счастья?

Нет, причиной тому вовсе не зависть, не ревность, не чувство стыда, пробужденные нежданной встречей и тяжелым камнем давящие на мое сердце. Может, где-то в глубине души опять вспыхнула искорка любви к Эке?.. Невозможно!

– Четыре кофе, пожалуйста!

– Нести сразу?

– Минут через десять – пятнадцать.

– Будет сделано.

– Как вы здорово танцевали! – говорит Нана Эке.

– Неужели? – улыбается Эка.

– Вам так идет танцевать!

– Благодарю за комплимент.

На пальце у Эки я заметил кольцо, привезенное мной в подарок из Дамаска.

Я чувствую себя препаршиво, и рука опять тянется к коньяку. Я до краев наполняю свою рюмку, ибо Гивина по-прежнему не тронута.

– Выпьем! – говорю я Гиви. – Скажите что-нибудь!

– Ну что я могу сказать? Давайте выпьем за сегодняшний вечер.

Не дождавшись окончания фразы, я жадно опрокинул содержимое рюмки в рот.

Не успел Гиви выпить, как я приготовился налить по новой.

– Больше не надо пить, Нодар! – говорит в отчаянии Эка.

Я едва не онемел от испуга. Голос Эки, ее отчаянное восклицание «больше не надо» с головой выдали Эку. Такую заботу выражают, как правило, о близком человеке. Взгляд мой невольно обращается к Гиви, но он ничего не заметил. Затем я перевел взгляд на Нану. И она улыбается как ни в чем не бывало. Я вздохнул с облегчением.

Как бы не придав никакого значения Экиным словам, я неторопливо и спокойно наполнил рюмки.

На сей раз Эка промолчала. Интуитивно она угадала причину моего испуга и только теперь и сама поняла, что выдала себя.

Опять заиграл оркестр.

– Можно мне пригласить Нану? – спрашивает Гиви.

– Да, ради бога, – натянуто улыбаюсь я.

Я остаюсь с Экой наедине. Я бессмысленно смотрю в тарелку и тупо молчу. Мы сидим спиной к оркестру и танцующим. Какой-то выпивший молодой человек направился к нам, собираясь, видимо, пригласить Эку. Но, встретившись с моими бешеными глазами, он замялся и попятился от нашего стола.

Горькая улыбка заиграла на Экиных губах.

– Так ты здесь в командировке, Нодар?

– Да. Меня вызвали в Серпухов!

– Это насчет той частицы, которую ты обнаружил, да?

– Вот именно.

– Ну и как? Твоя догадка подтвердилась?

– Да, и притом дважды, двумя группами, работающими независимо друг от друга.

– И что же? Они признали твой приоритет?

– Потому меня и вызвали.

– Я тебя поздравляю, Нодар!

– Спасибо, Эка!

«Спасибо, Эка!» Неужели это сказал я? Неужели я когда-нибудь мог себе представить, что стану так говорить с Экой?

Рада ли она?

Конечно, рада. Я уловил, как искорка радости сверкнула в ее печальных глазах.

Пауза.

Не зная, как продолжить разговор, я закурил.

Я волнуюсь, чертовски волнуюсь. Впрочем, вряд ли можно назвать волнением ту тягостную тревогу, которую я сейчас переживаю.

Эка сидит рядом со мной. Я тушуюсь, словно мне стыдно своего взгляда, который нет-нет да и скользит в сторону Эки. Расстояние между нами неумолимо увеличивается.

Молчание становится невыносимым.

«Что мне сказать ей?» – лихорадочно соображаю я.

Что?

Нервы напрягаются до предела.

И Эка как воды в рот набрала. Она старается быть безразличной и с напряженным интересом рассматривает людей за соседними столиками. Если бы мы сидели лицом к танцующим, мне бы ничего не стоило сделать вид, что я рассматриваю пары. Но оборачиваться у меня просто не хватает духу. И мы нудно молчим.

– Ты давно здесь? – как и мгновением раньше, протягивает мне руку помощи Эка.

– Да, уже больше недели.

Я затягиваюсь и чувствую, как горечь обжигает гортань.

Наконец я решаюсь и беру в руку бокал с шампанским.

– Выпьем за тебя, Эка! – тихо говорю я и едва заметно, чтобы не заметили Гиви с Наной, приподнимаю бокал.

– Спасибо, Нодар.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива! – Я воровато осушаю бокал.

Я едва не сказал Эке «вы». Неужели мы сделались так чужды друг другу? Неужели расстояние между нами так непоправимо увеличилось?

Эка ничего не сказала в ответ и только печально улыбнулась.

– Не надо больше пить, Нодар. Ты уже пьян, – словно стараясь предупредить мое новое поползновение наполнить бокалы, сказала она.

Музыка смолкла.

Я обернулся. Среди множества пар, возвращающихся к столикам, я нашел глазами Гиви и Нану. И сердечно улыбнулся, чтобы Нана невзначай не заметила горечь, которая, постепенно накапливаясь в сердце, могла отразиться на моем лице.

Гиви предупредительно подвинул Нане кресло.

– Спасибо! – сказал он, и я догадался, что благодарность адресована мне. Гиви сел и отпил кофе.

– В какой гостинице вы живете? – неожиданно спросил Гиви.

– В «Будапеште».

– Отличная гостиница. И, главное, тихая, – обернулся Гиви к Нане.

– Я живу в «Москве», – быстро ответила Нана.

– А вот мы в «России», в разных блоках, – пояснил Гиви и разлил в рюмки остатки коньяка. – Удивительная вещь, не переношу рестораны гостиниц, где живу.

– Я должна идти! – внезапно сказала Эка.

Гивина рука с бутылкой застыла в воздухе.

– Посидим еще немного!

– Нет. Завтра у меня уйма дел.

– Ну что ж, пойдем, – с явной неохотой согласился Гиви. – Большое спасибо за прекрасно проведенный вечер. – Гиви по очереди улыбнулся сначала Нане, а потом мне. – Надеюсь, завтра мы встретимся снова. Только, чур, завтра уже наш черед. Я запишу вам номер моего телефона. – Гиви поставил рюмку на стол, достал из нагрудного кармана авторучку и записал номер на бумажной салфетке. Потом протянул ручку мне. – На всякий случай запишите ваш номер.

Я не помню наизусть номера своего телефона и лезу в карман за визитной карточкой. Обмениваться телефонами глупо. Видеться с ними еще я не в состоянии. Во что бы то ни стало я постараюсь уклониться от завтрашней встречи. Но бумажную салфетку с Гивиным номером я тщательно складываю и не моргнув глазом кладу в карман.

Гиви поднял рюмку, по очереди чокнулся с каждым из нас и выпил. Я без слов последовал его примеру.

Эка быстро встала, видимо желая предупредить дальнейшее продолжение разговора.

– Всего вам доброго! – Гиви с сожалением отодвинул свое кресло и нехотя встал.

Эка ласково улыбнулась Нане, вежливо кивнула мне и направилась к выходу. Гиви поцеловал Нане руку, потом крепко пожал мою, сделал поклон и пошел вдогонку за Экой. Я стоял до тех пор, пока массивная дубовая дверь не закрылась за ними.

– Какая прекрасная женщина! – сказала Нана.

Я, словно и не слышал Наниных слов, обернулся и стал искать глазами официанта. Все, что угодно, лишь бы Нана не видела выражения моего лица.

Оркестр заиграл на полную мощность.

– Потанцуем? – спрашивает меня Нана.

Мне не до танцев, но отказываться нельзя.

Нана прижалась ко мне. Я с тоской ощутил теплоту ее гибкого тела, но былого волнения уже не возвратить.

Неужели Нана не почувствовала всего, что произошло?

Неужели она ничего не заметила? Неужели я так хорошо владел собой, что ничем не выдал своих переживаний и чувств? А Гиви Рамишвили? Неужели и он не почуял чего-то неладного?

Одна лишь Эка догадалась, что творится в моей душе. Но ведь и ей самой было несладко!

В горле застрял горький ком.

Нана…

Нана Джандиери.

Полузакрыв глаза, она самозабвенно танцует. Каштановые волосы рассыпались по ее плечам. Ее упругая грудь, туго обтянутая черным ролингстоном, высоко вздымается.

Как ей идут тяжелый серебряный браслет, крупный дагестанский перстень и массивные японские часы.

Невольно сравниваю ее с Экой. Эке не подошли бы такие экзотические украшения. Она более изысканная и нежная, более камерная, что ли.

А вот у Наны спортивный тип. Иногда она напоминает мне чистокровного английского скакуна, нетерпеливо перебирающего ногами, с ноздрями, подрагивающими от затаенной и ищущей выхода энергии… Теперь она целиком во власти ритма, и глаза ее полуприкрыты в истоме.

Неужели она ни о чем не догадывается?

Неужели мне удалось провести всех? Но у женщин есть шестое чувство, которое редко их подводит. Может, она просто делает вид, что ничего не заметила?

Нана Джандиери…

По типу ей больше подошли бы рок или шейк, а не этот плавный блюз.