Текст книги "Только один человек"

Автор книги: Гурам Дочанашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– Большое вам спасибо. – Она вынула из кармана носовой платочек, приложила его к носу и снова спрятала. Все это получилось у нее удивительно мило и непринужденно – недаром Лука так верил в красоту самых обыденных, простых движений.

– Когда вы приехали? – спросила она.

– Сегодня.

– Один?

– Нет, с товарищем.

Официант принес шампанское и что-то замешкался с пробкой. Лука потянулся рукой:

– Дайте-ка я открою.

Девушка не сводила с него печальных внимательных глаз.

– А вы давно здесь?

– Неделя... нет, шесть дней.

– Подзагорели.

– Да-а? – немножко оживилась она.

Лука наполнил бокалы:

– За нашу встречу.

Как и у любой девушки, у нее тоже бывала на лице заученная улыбка, но сейчас она улыбалась совсем по-иному.

– Как странно, – начал Лука, поставив бокал на стол. – Я думал, что у вас не такой голос.

– Правда? А какой...

– Вообще хороший, но хуже...

Фраза получилась довольно запутанной, но она сразу поняла и улыбнулась.

– Меня звать Лука.

– Знаю, знаю, – вскинула она на него глаза.

Лука все не переставал ломать голову, на кого же она похожа, и поскольку порой труднее бывает уловить сходство, пристально вглядываясь в лицо, отвел от нее глаза и некоторое время смотрел на сгорбившихся в танце наподобие вопросительных знаков стройных парней и очень прямо державшихся, высоко вскинув голову и устремившись взором куда-то вдаль, девушек, которым их партнеры и впрямь изредка казались ходячими вопросительными знаками, да и недаром: ведь парней заботила лишь самая ближайшая, сегодняшняя перспектива, тогда как девушки заглядывали намного дальше вперед.

А эта сидевшая перед ним молоденькая девчушка с игривым выражением лица, с которого, однако, не сходила тень печали, была похожа на какого-то шустрого зверька, который, резво перепрыгивая с ветки на ветку, временами с грустным недоумением уставляется на людей. Оно-то все так, только не этого сходства искал в ней Лука, а совсем другого, но на кого она еще была похожа, ему никак не удавалось припомнить.

– Я хочу вас спросить об одной вещи.

– О чем? – она чуть приподняла голову, не отрывая взгляда от бокала.

– Когда вы меня увидели, то почему-то... нет, мне это, верно, показалось. Или вы правда удивились? Почему?

– Сказать? – она взглянула на него и вновь опустила голову.

– Нет, не стоит.

– Почему?

– Вы все равно не поверите...

– Тогда не говорите.

Девушка не обиделась.

– Как здесь жарко – сказала она, – и какой чад...

– Потолок низкий.

– Потолок! – она посмотрела вверх. И вновь эта ее шея. Не сводя с нее взгляда, Лука опорожнил свой бокал. – Потолок и правда что низкий, и эта музыка...

Она на кого-то похожа!

– Вы любите музыку?

– А почему вы вдруг об этом спросили?

– Вот такую, как здесь?.. Этот визг и грохот?

– Да. Это тоже музыка... Своеобразная.

– И вам она нравится?

Она поняла, какого от нее ждут ответа, и сказала, поведя плечами:

– Что в ней такого...

– А чего же тогда танцевали...

– Не знаю, так.

Лука взял сигарету, затянулся и пустил дым в потолок.

– Так, может, вам вообще здесь не нравится?

– Не знаю, так себе.

– Тогда зачем вы здесь?

– Ну, не знаю, а что еще делать...

– Не знаете?

– Нет. А что, обязательно надо знать?

Ее вдруг как подменили. Она говорила так вызывающе, что и Лука невольно перенял ее тон:

– И завтра тоже сюда придете?

– Непременно. Вы назначаете мне свидание?

– Нет! И снова будете танцевать с этим в бурке, если он вас пригласит?

– А что в этом плохого?

– Не понимаете, да?

– Нет! – И вызывающе на него уставилась.

Трубач совсем ошалел, он так невыносимо пронзительно резал какую-то чушь, что гитаристу оставалось только отбивать ритм, беспардонно вихляясь всем телом. А по клавишам беззвучно прыгали толстые пальцы какого-то видимого лишь со спины пианиста. Где-то далеко, в тумане, беззвучно размахивал руками Скорей-скорей, он как всегда, восторженно о чем-то распространялся, чтоб на следующий день обеспокоенно выспрашивать: «Что это я там вчера плел, а?» В дымном мареве едва различимы были танцующие пары – проглотившие аршин девушки и уподобившиеся вопросительному знаку парни: сегодня же, сегодня?!

– Но почему вам все-таки здесь не нравится?

– Потому, что...

– Потому что что?

– Ложь! – ответил Лука, упершись ей в глаза взглядом.

– Что ложь?

– Все это. – Лука повел рукою вокруг.

– Как это ложь... почему?

– Ложь, потому что ложь.

– Тогда почему же вы здесь? – разозлилась она.

– Ложь тоже по-своему интересна.

– Ничего подобного, просто здесь нет ничего более интересного.

– Интересного сколько угодно.

– Но это, наверно, где-нибудь в другом месте?

– Нет.

– А где же – зде-эсь?

– Здесь, – сказал Лука, – здесь же, в двух шагах.

– Здесь же, в двух шагах, – у нее перехватило дыхание,– что?

– Здесь же, в двух шагах, – понизил голос Лука, не сводя с нее глаз, – сама жизнь, сама правда.

– Ну уж! – отмахнулась она рукой, но сразу же вся съежилась, поймав на себе его досадливый взгляд.

– Пошли, покажу.

Это сказал Лука. Он уже стоял на ногах.

Они шли по занесенной снегом просторной равнине: девушка в длинной, по щиколотки, мягкой коричневой шубке впереди, Лука – чуть приотстав от нее, в нахлобученной по самые глаза шапке. Тяжело ступая огромными лыжными ботинками, он упрямо стирал при каждом шаге оставляемые девушкой на снегу маленькие следы. Стояла светлая ночь, и Лука видел, как каждый раз под его ногой слабо взблескивал снег. Дорожка была довольно широкой, но Лука предпочитал идти так – ступая по следам девушки. Синевато-призрачный морозный воздух приятно пощипывал. Холодно было только лицу, а так они будто шли вброд по шею в теплой воде. Покрытая девственно чистым нехоженным снегом, нежно мерцавшим в лунном свете, земля распростерлась в безмолвии. Когда они уже вступали в лес, девушка вдруг повернула голову и снизу вверх посмотрела на Луку большими, удивленными глазами – лицо ее возникло прямо перед ним, пересеченное наискось тенью далекой ветки. Потом она отвернулась и снова зашагала по тропинке, вводящей в лес. Кругом высились исполинские сосны, и на снегу лежали легкие тени их заснеженных, с растопыренными пальцами, рук. Девушка поскользнулась, Лука подхватил ее руку; так они и шли теперь бок о бок, рука в руке. В лесу стояли и большие кусты, сплошь пересыпанные снегом. Девушка остановилась, Лука тоже стал около нее, словно прислушиваясь безмолвно к ее зажатым в руке теплым пальцам. Ему даже будто послышался застенчивый шепот: «Вот это и есть правда? Это она и есть, да?» – «Да, да, это и есть она самая», – словно долетел медленно, как смола, стекающий по замершей сосне ответ. Лука сделал два коротеньких шага и заглянул девушке в лицо. Правда, в темноте он не различил ее черт, только видно было, что и она, запрокинув голову, на него смотрит. Он взял ее за плечи и повернул к луне, чтоб вглядеться в ее желанное лицо; но нет, в лесу было темно. И все же он продолжал вглядываться и чувствовал, как проявляются одна за другой все черточки ее лица, и было оно такое печальное-препечальное, что у него болезненно сжалось сердце, и он вновь ощутил на языке вкус вишни. «У тебя... правда было тяжелое прошлое?» – спросил он осторожно, совсем тихо. «Да», – чуть слышно ответила она. Так они и стояли, и Лука все глядел, все вглядывался в ее лицо; наконец он не выдержал, пошарил по карманам, нащупал спички, зажег и поднес горящий стерженек к ее глазам. Девушка беззвучно, не дрогнув плечами, плакала, и по застывшим на морозе щекам ее запрокинутого к небу лица проторяли себе дорожки слезы; и все же, в этом слабеньком спичечном свете, глаза ее сверкали искорками счастья. Сейчас она и в самом деле была похожа на шаловливого маленького зверька, озорно перепрыгивающего с ветки на ветку, нет-нет с печальным недоумением в глазах уставляясь на людей. Лука глядел на нее как зачарованный, и очнулся, только почувствовав жгучую боль в пальцах; он отшвырнул в остервенении обугленный остов спички, и, повернувшись снова к девушке, крепко прижал ее к груди. Он целовал ее, тихо нашептывая ей в самое ушко: «Кажется, я люблю; кажется, я правда люблю тебя, белочка...» Она благодарно глядела на него снизу вверх затуманенными от слез глазами, пока он ласково утирал тремя обгоревшими пальцами ее мокрое лицо, продолжая упорно вглядываться в ее невидимые, но навсегда запомнившиеся ему глаза.

Она была похожа еще на кого-то...

* * *

Укрывшись под балконом второго этажа, стоял, зябко поеживаясь, Маленький хулиган. Иссера-бледное лицо он упрятал в воротник дождевика, руки поглубже засунул в карманы. Было холодно, студеный ветер злобно покусывал, сеял Мелкий, противный дождь. Парню, видно, захотелось подымить сигаретой, потому что он приложил два пальца к губам и посмотрел поочередно на двух своих подпиравших там же стену корешей. Ребята мигом вытащили сигареты – один скомканную пачку, другой – совершенно новую. И Маленький хулиган ни одного из них не обидел: он достал сигарету из только что вскрытой пачки, но при этом по-свойски улыбнулся второму парнишке: спрячь, мол, у тебя и у самого, оказывается, мало, – дважды повторив благодарно-останавливающий жест раскрытой пятерней.

Луке захотелось подойти к Маленькому хулигану и заговорить с ним, только он не знал, с чего бы ему начать, и поэтому, несмотря на дождь, шагал очень медленно. Что же, все-таки, сказать, как завести беседу? Не имея на этот счет ни малейшего представления, Лука, однако, не мог подавить в себе внезапно нахлынувшего – как это не раз с ним бывало – желания и потому продолжал приближаться к Маленькому хулигану, который уже глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым сразу из носа и изо рта. Лука все более замедлял шаг, совершенно не соображая, что бы такое сказать для начала, только теперь ему еще очень захотелось поглубже заглянуть парнишке в глаза. Между ними оставалось всего каких-нибудь три шага, когда Маленький хулиган приметил приближавшегося к нему Луку, поведение которого показалось ему странным – в дождь так медленно никто не вышагивает... Он было отворотил лицо в сторону, но Лука уже подошел к нему вплотную и сказал, кладя ему руку на плечо: «Если вы не против, уделите мне пару минут, у меня к вам дело». – «Ко мне?» – заносчиво вскинул голову Маленький хулиган, немало, впрочем, удивленный. «Да! – воскликнул Лука и, воспользовавшись минутной заминкой, добавил, понизив голос: – Если, конечно, вы соизволите, если располагаете временем, это займет всего две-три минуты», – и в первый раз торопливо, мельком заглянул ему в глаза. На что Маленький хулиган ответил совершенно непривычными для него словами: «Да, пожалуйста. Я слушаю вас», – и шагнул в дождь за Лукой. В ожидании любой неожиданности он переступал осторожно, весь собравшись в комок и держа левую руку в кармане. Двое его дружков, ощутив смутную тревогу, двинулись за ними следом. Один из них даже обвязал платком свой крошечный кулак. Но Луке было вовсе не до них: его больше всего беспокоило то, что он до сих пор не придумал ничего путного, что позволило бы ему естественно завести разговор. И в конце концов начал он довольно-таки напыщенно: «Да-а, вы знаете, другой раз человека так замучает какой-нибудь вопрос, что просто одно недоразумение, ведь в жизни-то всякое бывает, да-а...» – «Что всякое?» – удивленно глянул на него снизу Маленький хулиган. «Да-а, – снова завел Лука, охотно повторив это спасительное фальшивое словечко. – Вы, наверное, очень удивлены, что я так неожиданно заговорил с вами, но в жизни порой такое вдруг приключится, ведь чего только на свете не бывает, – у Маленького хулигана были зеленоватые глаза, – что вот, значит, я и оказался вынужденным побеспокоить вас, если позволите так выразиться, первого встречного, да еще в такую погоду...» «Ничего, ну...» – сказал Маленький хулиган и перешагнул через небольшую лужу. «Мой вопрос, боюсь, удивит вас, но я узнал про одну такую вещь... – Неужели ничего не придумаю?» – мелькнуло в голове у Луки, – что был страшно поражен и решил обратиться к первому встречному, которым как раз оказались вы, и спросить, что... эээ... в общем, я намеревался спросить... как вы считаете, возможна ли дружба между парнем и девочкой?» – «Между кем и кем? Между парнем и девочкой?» – удивленно, но с явным облегчением спросил Маленький хулиган. Он извлек руку из кармана и незаметно подал знак двум своим корешам, чтобы они сматывались. Те тоже вздохнули с облегчением, свернули в первый же магазин и стали протирать платками мокрые волосы. «Да, да, – продолжал Лука, дружба между мальчиком и девочкой...» – и: А почему нет, – призадумался Маленький хулиган, – почему невозможна...» – «Ооо, – многозначительно протянул Лука. – Но, позвольте, вы твердо убеждены в этом?» Маленькому хулигану было приятно услышать слово «позвольте», и он тоже ответил деликатнейшим образом: «Извольте, извольте, я охотно вам отвечу. У меня лично, например, была одна подружка». – «А теперь у вас ее больше нет, так ведь? Почему же тогда нет, если вы говорите, что это возможно?» – «Вот тебе раз! Мы же веревкой связаны не были! Откуда я знаю, взяла да ушла...» Поддавшись волнению, он заговорил теперь своим обычным языком. «Оо, – снова завел свое Лука.– Следовательно, вы не были с ней настоящими товарищами». «Как это нет! – от возмущения Маленький хулиган вляпался в самую лужу. – Мы с ней между собой очень дружны были».

Здесь они невольно прервали беседу, так как сидевший в желтой машине милиционер зычно прокричал, поднеся ко рту микрофон, вслед какому-то измокшему под дождем прохожему: «Гражданин, там нет перехода. Нельзя, говорю! Сейчас же возвращайтесь назад!» – «Да, но если можно, объясните, пожалуйста, – продолжил Лука, – что все-таки это значит: «Мы с ней были очень хорошо»? «А что, и объясню! – приосанился Маленький хулиган: – Она писала за меня домашние задания, заполняла дневник, протирала доску, когда я бывал дежурным, ну и еще там кое-что...» – «Ах, это значит, когда вы были в школе?» – «Да», – ответил Маленький хулиган и покривился: капля затекла ему за воротник. «А ведь давно окончили?» – заглянул ему в лицо Лука. «Уже больше двух лет». – «Огоо! – будто впал в раздумье Лука, с трудом сдержав себя, чтоб не расхохотаться. – А теперь, если разрешите, я позволю себе спросить вас еще об одной вещи... Нынче мне стала известна одна история, которая меня очень заинтересовала, потому я вам так и надоедаю. Ведь здорово надоел, верно?» – «Нет, почему», – вздернув плечи, повел головой вбок Маленький хулиган. «Если вы только не обидитесь, я бы хотел вас спросить: может быть, она влюбилась в вас и поэтому стала с вами дружить?» – «А кто ее знает, – посерьезнел Маленький хулиган. – Не думаю, не знаю... кто их разберет...» – «Даа, – с напускным глубокомыслием произнес Лука и, вновь, вперив взгляд в Маленького хулигана, спросил сокровенным тоном: – Но, допустим, скажем, с ее стороны это не было истинной дружбой, но с вашей-то, с вашей как, а?» – «Что с моей, что...» – дернулся Маленький хулиган. «Вы относились к ней чисто по-товарищески?» – «Я – да, конечно, да». – «Тогда я должен еще об одном вас спросить, если вы, конечно, разрешите: у вас в душе никогда не мелькало ничего такого?...» – «Нет, будь я последний человек, нет!» – приложил руку к сердцу Маленький хулиган. Это же был совсем мальчишка, просто ребенок, и Луке стало стыдно самого себя, что он так насилует его душу, но уж очень ему хотелось – и тут ничего не поделаешь – поглубже заглянуть парню в глаза... «А все же я хочу вас спросить еще об одном, если вы, конечно, не обидитесь... Начну с того, что этому последнему вашему ответу я, разумеется, вполне верю, но ведь существуют, как бы это сказать, ну, что ли, некоторые осложняющие обстоятельства – допустим, она могла дать вам почувствовать что-то и...» «Нет, нет, – прервал его Маленький хулиган, – на это бы я ни за что не пошел». – «А если бы вы были, например, пьяны, – хотя простите, это не то слово, – если бы вы были под хмельком?» – «Нет, нет!» – «Почему?» – «Да она была уродина», – объяснил Маленький хулиган. Тут на Луку напал такой смех, что и Маленький хулиган тоже не выдержал и рассмеялся: Лука невольно потрепал его по плечу, заглянул в его сощуренные от смеха глаза и, вдруг вспомнив, ради чего он завел весь этот разговор, сказал с простодушной улыбкой: «А знаете, что... такой паршивый дождь на дворе, давайте-ка, если вы не против, зайдем вот в эту телефонную будку, ладно?» – «Давайте!» – охотно согласился Маленький хулиган и деловито зашагал к будке, а когда Лука, распахнув дверь, энергичным жестом предложил ему войти, Маленький хулиган заявил не менее энергично: «Нет, нет, сначала вы», – «Входите, входите, пожалуйста, – Лука даже подтолкнул его немного, – а то ведь мы насквозь промокли».

Будка, как вам известно, узюсенькая и тесная, так что они оказались непосредственно друг против друга, лицом к лицу; Маленький хулиган глядел на Луку снизу вверх, что явно противоречило его всегдашней горделивой повадке, поэтому Лука, едва уловив в его взгляде недовольство, поспешил весело и непринужденно заговорить: «Это вы просто замечательно сказали! Ну и нахохотались же мы с вами, верно? И все-таки, если бы она была хороша собой, если бы она была красавицей, то тогда...» – «С красавицей разве подружишься!» – не менее весело ответил ему Маленький хулиган и, посмотрев вниз, осторожно, чтоб не потревожить Луку, переступил с ноги на ногу, а потом, дивясь про себя, что не услышал в ответ на свои слова смеха, быстро вскинул глаза вверх и обомлел: перед ним стоял какой-то совсем не тот, совсем новый человек, настырно и въедливо засматривающий ему в глаза. Он отвел в растерянности взгляд и, начав поневоле рассматривать дождевик Луки, остановился на том единственном предмете, за который можно было зацепиться взглядом, – на пуговице, но Лука, не моргнув глазом, прикрыл пуговицу ладонью, а когда Маленький хулиган беспомощно уставился на него снизу вверх, впился в него еще более пристальным взглядом.

Глаза у Маленького хулигана были зеленоватые, очень красивого оттенка, и походили на брошенный в воду весенний листок, а вкруг зрачка были сплошь усеяны желтыми крапушками, особенно густо – ближе к середке, так что черный зрачок будто взрывался желтым цветком, рассыпавшимся дальше к краям зеленого колечка, желтыми точками, напоминая полевую ромашку с опавшими лепестками; после тонко очерченной зеленой радужины начиналась удивительно густая белизна, по которой там-сям вились блекло-красные прожилки – словно беспорядочные следы, оставшиеся на снегу после остервенелой пляски обезглавленной курицы; а все вместе было подернуто влагой, которая придавала всему своим ровным блеском удивительную прелесть. Маленький хулиган неловко и беспомощно ерзал под устремленным на него настойчивым, пристальным взглядом, он чувствовал себя с ног до головы обнаженным и где-то в глубинах своих смутно ощущал, что все совершенные им до сих пор глупости, все его непристойные выходки теперь так ясно читались в его глазах, будто его и в самом деле раздели донага, и даже если он, словно пытаясь прикрыть срамные места, отводит в сторону глаза, все равно наглый наблюдатель, вытянув шею, умудряется в них засматривать. И все-таки под конец Луку обуял восторг: это был человеческий глаз, улавливающий и различающий мириады красок и предметов; да уж если на то пошло, именно с этого привычного парного чуда все и начинается; Лука видел сейчас в крохотном черном зрачке собственную, весьма неказистую, вытянутую в длину персону, и, по правде говоря, единственное, на что было неприятно глядеть в этом волшебном черном зеркальце, как раз и была его физиономия; но тут мелькнул какой-то новый свет, Лука бросил взгляд на лицо Маленького хулигана и почувствовал себя не в своей тарелке – тот глядел на него с искаженным злобой лицом; так вот оно что, оказывается, и зло тоже источает свой свет! И тут вдруг Луке нестерпимо захотелось увидеть радость, сопутствующую улыбке, и он спросил как можно более непринужденно: «Нет, все же, а если бы была красавица, тогда...» Но прозвучал это до такой степени фальшиво, что даже он сам брезгливо поморщился.

– А ну, выходи! – парень толкнул дверцу будки.

– Почему, Маленький хулиган? – ласково спросил его Лука.

– Что-о! – чуть не сошел парень с ума. – Кто тебе хулиган? Вытряхивайся сейчас же или...

– Ах, вот оно, значит, как, – сказал Лука, выходя из будки, – говорят, двум мечам в одних ножнах не уместиться, так, что ли? А что же мы будем делать дальше? – поинтересовался он о своей дальнейшей судьбе, приходя почему-то в озорное настроение и ни на минуту не задумавшись о том, что когда сам был мальчишкой, у него в таких случаях начинали дрожать коленки, и не от страха, нет, – как-то, ну, сами по себе... А сейчас он стоял совершенно спокойный, бестрепетным взглядом наблюдая за парнем.

– Пошли сюда! Ну, подожди, я тебе покажу... Не будь я на поруках, я бы тебя не водил далеко; мы еще посмотрим, кто над кем посмеется. Еще увидим. – Его душила злоба. – Пошли сюда...

– Ах, нет, нет, я не в состоянии выпить ни капли.

Это было сказано с таким простодушием, что Маленький хулиган опешил:

– Чего еще выпить? – спросил он удивленно.

– Капли.

– Чего-чего? При чем тут капля?

– А куда вы меня приглашали?

– Куда приглашал...

– Ах, простите, я, видно, вас неправильно понял – ресторан там, туда-сюда.

Маленький хулиган провел рукою по лбу: иди пойми этого человека! Что он такое говорит, и какими глазами смотрит... Но тут ему вспомнилась главная обида'

– Какой я тебе хулиган! Я стоял спокойно, ты сам приперся и завел свои тары-бары, еще я же тебе и хулиган!

– Но я ведь ничего такого не сказал, – вежливо ответил Лука: он действительно уже не помнил.

– Ничего не сказал, говоришь? – презрительно покосился на него Маленький хулиган.

– Ничего, мальчик, – ласково ответил Лука и внезапно почувствовал неловкость, подумав: «А ведь правда, разве не я сам напрашиваюсь? Иди теперь разберись, кто из нас двоих хулиган», – и улыбнулся своей мысли, но поспешил тут же изменить окраску улыбки и договорил вежливо:—Я ведь вступил с вами в разговор с вашего позволения.

– Ври больше! – снова вскипел Маленький хулиган. – В конце-то концов, чего ты от меня хочешь, чего?!

– Да вот... эээ... как вы считаете, возможна ли дружба между мальчиком и девочкой? – спросил Лука и, уже не в состоянии больше сдерживаться, от всего сердца расхохотался. Он так искренне смеялся, был настолько безмятежно спокоен, что у Маленького хулигана аж голова пошла кругом от растерянности, а руки сами собой опустились. Однако, прежде чем отойти, он все-таки сказал:

– Гад я буду, если на днях тебя не найду.

* * *

Лука стоял на верху четырехэтажного здания – самого высокого здания в Сигнахи – и восторженно озирался по сторонам, не зная, куда ему раньше глядеть: все кругом было одно лучше другого. Словно в дурмане, кружил он на одном месте, пока, после пяти поворотов, не заставил себя силой остановить взгляд на раскинувшейся перед ним долине. Несмотря на позднюю осень, долина все еще зеленела, только алазанская роща чуть отдавала легкой желтизной; сама Алазани поблескивала на солнце, переливаясь серебристой волной, а прямо наверху четко обрисовывались на темно-синем небе снежные шапки гор; небо было чистое-пречистое, только в одном месте, над волнообразным гребнем, плыло белое-белое взъерошенное облако... Казалось, будто долина простиралась куда-то за пределы этих горделиво подступающих, сверкающих заснеженными вершинами гор: может, виной тому была их слепящая белизна, в то время как одетая в зеленый – вечный – цвет долина уходила куда-то в бесконечность. По левую руку виднелась улица Эрекле [6]6
  Царь Грузии Ираклий II.


[Закрыть]; извилистая, что твоя каменная река, она сбегала вниз меж стоящих по ее берегам желтеющих деревьев с почти уже облетевшей, в эту позднюю осень, листвой. Справа поднималось ведущее из Тбилиси, тоже извилистое, шоссе, которое на всем пути до Сигнахи сопровождали фруктовые деревья и кусты; а дальше, на узких, извилистых, до боли трогательных улочках стояли двухэтажные дома со старинными балконами и плоскими кровлями, крытыми выгоревшей черепицей; а там, за Сигнахи, уходила вдаль раздольная степь, местами желтеющая сжатыми хлебами, местами глянцевито чернеющая вспаханной землей. А за спиной были набегающие плоскими волнами холмы, окутанные пастельно окрашенной зеленью, средь которой там-сям тихо пламенел объятый желто-красным огнем куст, упорно хранивший чуть блеклые краски осени.

Лука стоял и стоял там, наверху; его уже окликали снизу, махая руками, но он делал вид, что не слышит. Однако оставаться тут дольше уже не имело смысла,– все равно не дадут покоя, – и он медленно двинулся по лестнице вниз, припоминая на ходу, чего только не наслышался, еще будучи студентом, в часы больших трепов, от наехавших с разных уголков Грузии ребят, каждый из которых взахлеб превозносил родные места, и только одни катехинцы сидели как в рот воды набрав. И вот теперь, когда он нагляделся на Веджини, Греми, Некреси, Алаверди, Икалто, Цинандали, любуясь которыми, терял голову от восхищения и не верил собственным глазам, его особенно поражало, что кахетинцы всегда молча сидели на длинных скамейках в университетском сквере, когда все остальные без устали трепали языком, вовсю выхваляясь друг перед другом.

– Куда едем? – недовольно спросил Лука: ему здесь так нравилось, что вовсе не хотелось никуда уезжать.

– Сюда, сюда иди, – помахал ему рукой из пофыркивающей легковой машины его знакомый, – в Тибаани едем.

– А что мы там потеряли... Где это?

– Тут же, поблизости... Там праздник сбора урожая.

Двое каких-то незнакомых людей поджидали Луку, они собирались ехать в той же машине.

– Я сяду подле окна, хорошо?

– Садись, парень, – сказал водитель, чернявый крепыш, который уже, подобрав плечи, ухватился руками за баранку, – коли умеешь, может, сам поведешь: ты – гость...

– Нет-нет, – улыбнулся Лука, – я лучше поглазею по сторонам.

– Было бы на что...

Машина пошла под уклон, делая бесконечные повороты, и притихший на своем сидении Лука чуть шею не свернул, глядючи снизу на Сигнахи.

– Ты здешний, да? – спросил он у своего знакомого.

– Нет, я тибаанец.

– А где это?

– Воон там, вон...

– Нет, – сказал Лука, – совсем не там, а в другой стороне.

– Шутишь? – спросил водитель; почти остановив машину, он поглядел, поглядел на Луку, потом отвернулся, и машина снова пошла своим ходом: – А я-то решил – ты правду говоришь.

– А я правду и говорю, – упрямо повторил Лука: впереди по дороге шли люди, и ему страсть как захотелось с ними побалакать!

– Если мне не веришь, спросим вот хоть у них.

– Вот тебе и на! – воскликнул водитель, – живу в Тибаани, служу в Сигнахи, двенадцать месяцев в году колешу по этой дороге, а ты мне – на той, мол, стороне?

– Спросим, спросим их, если не веришь.

– Что ж, давай спросим, – согласился водитель и остановил, машину перед первым же встречным. Но Лука, увидев на юнце до невозможности аляповатую сорочку, поспешно выкрикнул:

– Нет-нет-нет, только не у этого, вот у того старика спросим.

– Если спросим его ,– рассмеялся водитель, – он мне такого2 перцу задаст, что...

– Почему?

– Потому что это мой дядя.

– Тогда вон того спросим.

– Ха, ну валяй...

– Извините, – высунулся в окно Лука, которого разбирала охота поговорить, – эта дорога ведет в сторону Тибаани?

– А то, – смерив его взглядом, ответил человек.

Лука откинулся на спинку сидения, радостно ощутив, как вдруг потеплело у него в груди от этого предельно коротенького ответа: «Ничего лишнего, вот это народ так народ, – высшая проба...» И водитель тоже не проронил ни слова, вроде: «Я же говорил», «Я ведь сказал» или еще чего-нибудь в том же духе. Рядом с Лукой сидел его знакомый студенческой поры, даже имени которого он, к стыду своему, не помнил. А тот-то, едва приметив Луку в городе, сразу же во всю ширь распахнул дверцу машины со словами: «Поехали со мной в Кахети, а, Лука...» – «На сколько времени?» – «На сколько пожелаешь...» – «Поехали», – ответил Лука и сел в машину.

– А сколько будет отсюда до Тибаани?

– Чего сколько?

– Километров, чего же еще?

– А почем я знаю, может, ты про деревья спрашиваешь. – Водитель снова сбавил скорость и, обернувшись к Луке, спросил с улыбкой: – Если скажу двенадцать, поверишь?

– Да.

– Ну, тогда двенадцать.

Лука рассмеялся – славным мужиком оказался этот водитель.

– А вот и Тибаани, – сказал тот вскорости, въезжая в широкие ворота.

Огромный двор кишмя кишел людьми. Мужчины и женщины в фартуках деловито сновали взад-вперед, таская в длинное одноэтажное помещение столы и табуретки. Лука стряхнул с колен пепел, и, согнувшись пополам, вылез из машины. Знакомый сразу же представил его кое-кому, и Луке было очень приятно ощутить пожатие их натруженных, загрубевших в работе рук. Потом он отошел в «сторонку и стал приглядываться к этим степенным, неторопливо двигавшимся людям с обожженными солнцем коричневатыми лицами. Тут же крутились и ребятишки; один только-только ставший, видимо, на ножки малыш не сводил с Луки глаз, прижавшись щекой к материнскому колену. «Хоть бы конфетка какая», – подумал Лука, безнадежно шаря по карманам.

На трех приставленных к стене стульях лежали аккордеон, кларнет и барабан. Дети так и норовили к ним подобраться. Лука подошел поближе. Один мальчуган, лет эдак восьми, просто не в силах был оторвать глаз от сияющих блеском клавиш. Хороший был малец, по всему видать, егоза, шаловливый, неугомонный.

– Как тебя звать, мальчик... – спросил Лука.

– Я Мито Гурашвили.

Луку подмывало побалагурить, и он спросил весьма заинтересованно:.

– А кем ты доводишься Мито Цурцумиа?

Мальчик спокойно его оглядел и сказал, чуть подумав: «Ээ, какие ты вещи у меня спрашиваешь», – после чего с кахетинской невозмутимостью добавил:

– Делать тебе нечего, тоже...

Лука со смехом потрепал его по плечу:

– В каком ты классе?

– Во втором.

– Не оставался?

– Оставался! Что я, дурак? – и, подняв на Луку глаза, спросил: – Вы, как это называется, поэт, что ли?

– Нет, – удивился Лука, – а что, я похож на поэта?

– Не знааю... Говорили, что поэты должны приехать в гости.

– А откуда, как сказали? – поинтересовался Лука.

– Из Тбилиси.

– А что значит поэт?

– А то ты не знаешь, да? – пристыдил его мальчик.

– Знаю, знаю, – смутился Лука и, положив ему руку на плечо, примирительно спросил: – Ты ведь за столом будешь, Мито Гурашвили?

– Не знаю, если посадят...

Невдалеке Лука набрел на привлекшую его внимание картинку: какой-то парень цеплялся за рукав невысокого поджарого милиционера, который заверял своего просителя – Лука мимоходом расслышал его слова: «Приду, как не придти, хороший ты человек, только домой загляну переодеться, а то в форме неудобно...» «Ты ведь уже отдежурил, верно, или как...» – «Да, но в форме не с руки, вот только пойду переоденусь и приду». Проводив его взглядом, Лука неожиданно увидел три въезжающие в ворота легковые машины. «Приехали, приехали», – послышалось там-сям, но особого шума не поднялось, только что у всех радостно озарились лица. Не успели открыться дверцы машины, как музыканты грянули туш. Поэты чего-то замешкались, улыбчиво переговариваясь со своими смущенно зардевшимися женами, и музыканты приостановились, и лишь когда все гости повыходили из машин, снова грянул туш. Первым поэтов приветствовал председатель, затем бригадиры, бухгалтер; все остальные держались немного поодаль и, чтоб не смущать гостей, старались особенно их не разглядывать. После этого были вынесены стулья, и всех прибывших рассадили по местам. Однако гости вскоре же поднялись, чтоб немного размяться с дороги. Поначалу разговор не клеился, никто не знал, с чего начать, о чем завести речь, но наконец некий почтенного возраста поэт надумал: