Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

Борис и сам, наконец заметил: Сухоручко не любил думать. Он начинал решать задачу, не разобравшись в ее условии, и, не доведя логической нити до конца, бросал:

– А ну ее к аллаху! Тут надо долго сидеть! То ли дело история! Там только даты глянуть, а наболтать-то я им наболтаю.

Заходил и Борис к Сухоручко – и тогда он с удивлением видел, что дома Эдуард совсем не такой, как в школе.

Жили Сухоручко в большой, хорошо обставленной квартире. Сыну была выделена отдельная комната. Борис с завистью оглядывал ее, представляя, как бы он хорошо работал, если б можно было вот так запереться и целиком уйти в свои занятия.

Сухоручко, когда приходил Борис, повертывал ключ в двери, и они оставались одни и болтали о чем угодно. Сухоручко показывал Борису велосипед с каким-то особенным рулевым управлением, один фотоаппарат, потом другой – с усовершенствованным видоискателем. Он снимал рапиры, висящие на стене, на ковре, и демонстрировал Борису приемы фехтования, которым он оригинальности ради занимался. Он хвалился, что если он перейдет в девятый класс, то отец купит ему мотоцикл, – об этом у них уже заключен договор.

А когда в это время к ним в комнату зачем-то постучала мать, Сухоручко, не открывая двери, недовольно ответил:

– Мама, мы работаем!

Так повторялась и раз, и другой, и третий, и Борис увидел, что Сухоручко действительно сумел, как он говорил, «поставить себя перед родителями».

– Мама, носки!.. Мама, платок!.. Мама, не мешай!

Один случай показался Борису особенно противным. Сухоручко несколько дней не приходил в школу. Выяснилось, что он болен гриппом. Борис счел своим долгом навестить его.

Дверь ему открыла мать Сухоручко и, постучав в комнату сына, сказала:

– Эдик! К тебе товарищ пришел.

Когда Борис вошел, Сухоручко лежал на кровати. Руки его безжизненно были вытянуты поверх одеяла. Но едва только мать вышла и за нею закрылась дверь, как он поднялся и, размашисто протянув руку, сказал:

– А-а, милорд! Здоро́во!

Когда же опять раздался стук в дверь, он снова лег и снова на его лице появилось томное выражение.

– Эдик, тебе пора завтракать, – заботливо сказала мать, подавая ему котлетки.

– Вчерашние? – недовольно спросил Эдик.

– Нет, свежие! Только что зажарили!

Сухоручко взял вилку, ковырнул котлету, и на лице его появилось брезгливое выражение.

– С луком? – спросил он.

– В них совсем мало лука, – ответила мать, точно оправдываясь.

– Ты же знаешь, что я лук не люблю!

А когда мать вышла, не очень плотно притворив за собою дверь, больной нашел в себе достаточно силы, чтобы крикнуть ей вслед:

– Мама! Нужно же в конце концов затворять дверь!

Он еще раз поковырял вилкой котлету и оказал:

– В кулинарии у них нет никакого новаторства!

Борису от всего этого стало неловко. «А какая ж ты, оказывается, свинья!» – подумал он и взялся за кепку.

– Что так скоро? – удивился Сухоручко. – Посиди!

– Нет! Я пойду!

Однажды Эдик заявился к Борису вечером. Он пришел, казалось, без определенного дела, так просто – сидит и болтает. Все как будто было уже переговорено, и мама начала вопросительно посматривать на Бориса. А Борис и сам не знал, что, собственно, нужно Сухоручко и когда он собирается уходить. Наконец, когда они остались одни, Сухоручко как бы между прочим сказал:

– Да, Борис! Я хочу у тебя переночевать. Можно?

– Переночевать? Почему? – удивился Борис.

– А что особенного? Разве товарищ не может переночевать у товарища?

В это время в комнату снова вошла мать. Борис замялся. Вопрос он сам, конечно, решить не мог, но и говорить об этом с мамой ему не хотелось.

– Но все-таки почему это? – еще раз спросил он, когда мать опять вышла.

– Ну, семейный конфликт!.. Хватит этого?.. С предками поссорился. Я денег попросил, а мой фатер решил меня поприжать. Ну, я и ушел. Адреса твоего они не знают, пусть-ка попрыгают!

– Нет! Я с мамой говорить не буду! – решительно заявил Борис.

– Дрейфишь? – Сухоручко усмехнулся. – Ну что ж!.. Твое дело телячье! А я пойду к Сашке Прудкину. Он один живет, с бабкой. А бабка – это зверь не страшный!

Но окончательно нарушилась дружба Бориса с Сухоручко после случая с контрольной работой по алгебре.

Контрольная была трудная, и Борис очень долго возился со своим вариантом. К тому же в одном месте он ошибся в знаке, и у него получилось непомерно громоздкое выражение. Пока он проверил, пока нашел ошибку и перерешил все упражнение заново, пришлось основательно переволноваться, поработать, и последние строчки Борис дописывал уже под звонок.

Во время работы он видел, что у Сухоручко тоже не ладится. Сначала он что-то быстро и размашисто писал, потом перечеркнул, снова начал писать, но тут же бросил. Он толкнул локтем Бориса и подвинул к нему билетик со своим вариантом. Но что мог сделать Борис? Вариант был совсем другой.

У Полины Антоновны так было поставлено дело: на класс она давала шесть – восемь вариантов контрольных; одинаковые задания попадали к ученикам, сидящим далеко друг от друга, – не спишешь!

Торопясь закончить свою работу, Борис не все уловил, что произошло после того, как прозвенел звонок. Но ему показалось, что Сухоручко сунул свою тетрадь в парту и, поднявшись вместе со всеми, влился в общий поток учеников, направлявшихся с тетрадями к учительскому столу.

Когда все это дошло до сознания Бориса, он на мгновение оторвался от работы. И в это мгновение он увидел, что Сухоручко, потолкавшись в толпе ребят, сдававших тетради, прошел мимо стола.

Как всегда, на следующий день Полина Антоновна принесла контрольные работы. Борис получил «четыре». Раздав тетради, Полина Антоновна сказала:

– А тетради Сухоручко у меня нет.

– Как? – удивился тот.

– Нет! – подтвердила Полина Антоновна. – Ведь вы были в прошлый раз в классе? Писали контрольную?

– Был. Писал.

– Так где же ваша тетрадь?

– Не знаю… Может, у вас где-нибудь затерялась. Я сдал тетрадь.

Сухоручко смотрел прямо в глаза Полине Антоновне, и от этого взгляда у нее до боли сжалось сердце. Прямой взгляд обычно говорит о непоколебимости, но непоколебимость в подлости – это поистине страшно.

Что Сухоручко не сдал тетрадь, в этом Полина Антоновна была уверена. Вчера она тут же, в классе, перевязала стопку тетрадей бечевкой, потом в учительской положила в сетку-«авоську» и принесла домой. Дома она выложила их на письменный стол и стала проверять. Детей у нее нет, живут они с мужем вдвоем. Куда же, спрашивается, могла деваться тетрадь?

В своих подозрениях Полину Антоновну укрепил случайно подмеченный ею взгляд Бориса. Когда Сухоручко, все так же глядя ей в глаза, повторил еще раз: «Не знаю, я сдавал», Борис повернулся и бросил на него быстрый взгляд. Сказать он ничего не сказал, но этот поворот головы и выражение лица показались Полине Антоновне многозначительными.

Сухоручко упорно стоял на своем.

– Я вместе с ребятами сдавал. Вот… – он обвел глазами класс. – Мы вот вместе сдавали: и Миша Косолапов, и Половцев, и Прудкин.

– Да, мы вместе сдавали! – подтвердил Саша Прудкин.

– Я в свидетелях не нуждаюсь! – твердо сказала Полина Антоновна. – Я утверждаю, что тетрадь вами не сдана. А потому я вам ставлю единицу.

– Почему? – возвысил вдруг голос Сухоручко.

– Я вам с самого начала сказала: прошу без «почему»!

– А почему? – Сухоручко теперь открыто дерзко, с вызовом смотрел на Полину Антоновну.

Она поняла этот вызов, но отвечать на него не сочла нужным и, мобилизовав всю свою выдержку, холодно и строго приказала:

– Садитесь!.. Я с вами не желаю разговаривать по этому вопросу. Ученик Сухоручко, садитесь!

– Это несправедливо! – крикнул еще раз Сухоручко, но сел на место и, уже сидя, проворчал: – Сама теряет, а мы виноваты!..

Это происшествие взбудоражило весь класс. На перемене ребята разделились на две партии: одни были за Сухоручко, другие – против него. И среди противников первым был Борис.

– А я говорю, ты не сдавал тетрадь! – горячо и гневно говорил он Сухоручко.

– А ты видел?

– Видел!

– О?.. А ты сам что в это время делал? Ты ж сам строчил!

– Строчил, а видел! – убежденно стоял на своем Борис.

– А вот Саша другое видел! – возразил Сухоручко и обратился к Прудкину. – Мы сдавали тетради?

– Сдавали.

– Вместе?

– Вместе.

– Ну что? – Сухоручко бросил победный взгляд на Бориса, но тот не смутился и, повернувшись к ребятам, спросил:

– А еще кто видел?

– Я… – неуверенно сказал Вася Трошкин. – Он тут, вместе со всеми, у стола был.

– А сдавал?

– Как будто сдавал.

– Как будто! – повторил Борис и, взглянув на Сашу Прудкина, спросил: – Может, и ты скажешь «как будто»?

– Да нет, я сам видел!

– Врешь! Ничего ты не видел! – уверенно обрезал его Борис.

– Да чего ты-то в бутылку лезешь? – перешел в наступление Сухоручко. – Тебе что?.. Очень это тебе нужно?.. Сознательным становишься?

– А что?.. Сознательным!

Борис прямо посмотрел в глаза Сухоручко. Тот сделал театральный жест, каким рыцари на сценах театров приветствуют друг друга, и проговорил:

– С чем тебя и поздравляю!.. А только знаешь… так легко и предателем стать!

– Что-о?.. Предателем?.. – Борис схватил Сухоручко за грудь и, размахнувшись, изо всей силы ударял.

– Борька!.. Ты что?.. Ребята! Да ну вас! – послышалось со всех сторон.

Борис оттолкнул Сухоручко и, ни на кого не глядя, пошел из класса.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Полина Антоновна взяла мел и написала на доске букву «а».

– Как, по вашему, мальчики, это число больше нуля или меньше?

– Бо-ольше! – ответили ребята хором!.

– Почему?

– Положительное, без минуса.

– А откуда это видно? Численное выражение «а» у меня – минус три.

– А-а!.. Ну, тогда отрицательное! – так же хором загудели ребята.

– Вот видите! – сделала вывод Полина Антоновна. – Оно может быть и положительным и отрицательным. Величина алгебраического выражения зависит от численных значений входящих в него букв. Значит, нельзя судить поверхностно, формально, – надо смотреть по существу. Думать нужно!

Так, знакомясь с прежними знаниями класса, Полина Антоновна начала свои занятия по алгебре. Ее слова «нужно думать» перекликались с тем, что Борис услышал потом на уроках литературы, истории. Но Полина Антоновна повторяла эти слова особенно часто, при каждой возможности и по самым различным поводам.

Вот она говорит о пропорциональности величин и как бы в шутку дает маленькую арифметическую задачку: «Ребенок за первый год жизни вырос на двадцать пять сантиметров. На сколько сантиметров он вырастет за десять лет?»

– На два с половиной метра! – выкрикнул кто-то торопливо.

Полина Антоновна выразительно глянула на любителя быстрых ответов.

– Вычислять-то вы правильно умеете! – с шутливой серьезностью заметила она. – Но механически вычисляет, только счетная машина. А человеку полагается думать.

То, выслушав доказательство теоремы, Полина Антоновна вдруг спросит:

– А можно доказать ее другим способом? Подумайте!

И вот Борис сидит вечер, – сидит, и думает, и ищет этот другой способ доказательства.

То она вдруг совсем откажется от доказательства и потребует только его логическую схему.

Вот Вася Трошкин сделал на доске чертеж, написал: «Дано», жирной чертой подчеркнул это слово, затем добросовестно выписал условие и начал доказывать теорему. Все это он делал смело, быстро, даже чуть небрежно, уверенный в своих силах и в хорошей отметке.

Но Полина Антоновна его неожиданно прерывает:

– А вы не давайте полного доказательства. Я вижу – вы его знаете. Вы укажите его логические этапы.

Вася повернулся к ней, поморгал, что-то хотел сказать, опять поморгал:

– Какие логические этапы?

– Вы же понимаете значение слова? По каким этапам, по каким ступеням шла ваша мысль? Что нужно доказать во-первых, во-вторых, в-третьих. План доказательства!

Полина Антоновна любила такие повороты в ходе урока. По программе этого не требовалось. По программе требовалось одно: уметь доказать такую-то и такую-то теорему. Но доказывать можно по-разному. Ученик может очень резво начать ответ, но достаточно переставить буквы на чертеже, и все в голове у него смешается, все доказательство пойдет насмарку. Он просто заучил, а что к чему – не понял.

А учитель должен растить человека, понимающего логическую связь вещей. Пусть доказательство забудется, но логика останется – вот чего должен добиваться учитель.

Поэтому Полина Антоновна терпеливо ждала, когда Вася соберется с мыслями, и смотрела, как он перетирает в руках мел. Она уже заметила: если Вася начинает тереть мел, значит он волнуется. Время шло, кусок мела в его руках таял, а с мыслями Вася собраться не мог.

– Разрешите, я отвечу, как в книжке! – сказал он и с решительным видом стал продолжать выученное им доказательство.

Полина Антоновна слегка улыбнулась, но прерывать не стала и, когда Вася кончил, вернулась опять к тому же вопросу.

– Ну, хорошо! Вот вы доказали теорему, доказали правильно, как в книжке. Наметьте теперь тот логический путь, по которому вы шли.

Вася опять начинает тереть мел, но с логическим путем у него ничего не получается.

– Кто может сказать? – обращается Полина Антоновна к классу.

– Я же выучил! – Вася с недоумением смотрит на нее.

– А я не спорю! Но, кроме того, нужно понимать. Садитесь.

Совершенно обескураженный, Вася бросает мел, мел падает на пол и раскалывается на мелкие кусочки. Вася идет на место, демонстративно отвертывается от доски и смотрит в окно.

А за окном – крыши домов, голые вершины деревьев и волнистый след от самолета в холодной сини осеннего неба…

– И что ей надо? – ворчит Вася себе под нос. – Сама не знает, что ей надо.

– Кто может выделить логические этапы доказательства? – повторяет свой вопрос Полина Антоновна.

Она видит, что многие, подобно Васе, тоже не понимают, что ей надо, другие думают – с напряжением, натугой, но придумать ничего не могут. Третьи… Вот Борис Костров что-то сообразил, сделал движение, но остановился, как бы еще раз проверяя себя.

В эту минуту не очень высоко, но уверенно поднялась рука Вали Баталина.

– Разрешите мне!

– Пожалуйста!

Валя вышел, одернул свою вельветовую курточку и начал:

– Ход мысли таков…

Он встрепенулся, вспомнил свой разговор с Полиной Антоновной по поводу шахмат и бросил на нее вопросительный взгляд.

– Правильно, правильно! – одобрила его Полина Антоновна. – Именно это я и хочу установить: ход мысли!

Глаза Вали сверкнули из-за очков, и он стал строить полную схему доказательства теоремы: сначала доказываем это, потом другое, за ним третье и на основе всего этого получаем то, что требуется доказать.

Когда Валя кончает, Полина Антоновна подчеркнуто одобрительно говорит:

– Очень хорошо!

Она берет ручку, открывает журнал, и весь класс настораживается, следя за движениями ее руки.

– Пять! – слышится чей-то приглушенный шепот. – Ай да Академик!

Потом снова напряженная тишина, и тот же шепот доносит:

– Вирусу три!

Среди общей тишины вдруг раздается треск разрываемой тетради. Это выражает свой протест Вася.

– В следующий раз вы мне покажете свою тетрадь! – спокойно говорит ему Полина Антоновна. – И чтобы в ней все было восстановлено! – А потом, окинув таким же спокойным взглядом весь класс, продолжает: – Итак, пойдем дальше!..

В ответ на это Вася схватывает книги и со слезами на глазах стремглав выбегает из класса. Не было его и на следующих уроках – он ушел домой.

* * *

Борису было обидно, что он не успел додумать все до конца. Сначала он тоже, как и Вася Трошкин, не мог понять, что именно нужно Полине Антоновне. Потом, глядя на Васю, бессмысленно перетирающего мел пальцами, он вдруг вспомнил урок истории и то, как он сам так же бессмысленно мычал и мялся, запутавшись в пустяковом вопросе.

«Обобщать-то вы и не умеете!» – вспомнил он слова учительницы. И тогда у него мелькнула догадка: «Тут, может, тоже нужно найти что-то общее… Но что? В чем?.. В доказательстве, что ли? В рассуждении?»

Но перед глазами все время маячил чертеж, сделанный на доске Васей Трошкиным, – треугольник, сильно осевший на правую сторону, и высота с перечеркнутыми у ее основания углами. Борис хотел отвлечься от чертежа, но накренившийся направо треугольник смешил его своею неуклюжестью и мешал сосредоточиться. Борис зажмурился и мысленно стал представлять себе, как бы он стал доказывать эту теорему; ясно понял, что именно требовала от них Полина Антоновна, – и это было открытием! Оставалось додумать, уточнить что-то немногое, последнее, И главное – решиться! Борис, быстро открыв глаза, посмотрел на Полину Антоновну. Но в этот момент Валя Баталин поднял руку, и Полина Антоновна вызвала его.

Слушая Валю, Борис видел, что тот говорит примерно то же самое, что хотел оказать он. Это было обидно, хотя и радовало: значит, он тоже мог бы получить пятерку, а главное – значит и он начинает понимать не хуже Академика.

Но потом он убедился, что это не совсем так, что до Вали ему еще далеко.

Полина Антоновна вызвала Бориса к доске, и он стал решать сделанную дома задачу. Задача у него вышла, и он писал ее решение спокойно и уверенно.

А когда он кончил, вдруг поднимает руку опять Валя Баталин.

– А я по-другому решал эту задачу!

– Это интересно! – живо отзывается Полина Антоновна. – Прошу к доске!

– Вот и дурак! Сам напросился! – слышит Валя ворчанье Саши Прудкина, но раз напросился, ничего не поделаешь: он идет к доске и на второй ее половине пишет свое решение.

Ребята заинтересовались, притихли, да и Борис, следя за куском мела, выстукивающим торопливые цифры, видел, что решение получается действительно другое.

– Ничего не разберешь! – слышится сзади.

– В самом деле, пишите яснее! – говорят Полина Антоновна.

Валя старается писать крупнее, разборчивее, но такой уж у него почерк бисерный. Он снова начинает волноваться, спешит, и цифры опять получаются все мельче и мельче.

Наконец решение окончено, и Валя вопросительно оглядывается на Полину Антоновну.

– Ну как? Чье решение лучше? – вместо ответа обращается она к классу.

– У Баталина лучше, – признает стоящий тут же Борис.

– Изящнее! – добавляет Полина Антоновна и делает легкий жест, точно речь идет о чем-то легком, воздушном.

– Видите, мальчики! Математика тоже имеет свою красоту! Очень хорошо сказала об этом Софья Ковалевская: «Нельзя быть математиком, не будучи в то же время поэтом в душе». Мне припоминается рассказ об одном нашем русском ученом-математике. Еще студентом он полюбил девушку, свою будущую жену. Она занималась музыкой, любила живопись, вообще была эстетической натурой. И в одну из задушевных минут она сказала ему: «Я тебя очень люблю, у тебя хорошая, чистая душа. Но зачем ты сушишь ее какой-то математикой?» На это будущий ученый сказал: «Ты любишь красоту красок, любишь красоту звуков – это хорошо. Но ты не научилась еще любить красоту человеческой мысли…»

И вот на какой-то короткий миг математика вдруг перестала быть математикой, перекликнулась со всей красотой жизни и затронула новые, еще не звучавшие струны в душах ребят. А Полина Антоновна, окинув в этот миг взглядом класс, заметила полную тишину, напряженные, внимательные взгляды, а рядом с собою – озаренное лицо Вали Баталина. В нем не было ни отчуждения, ни замкнутости, – в нем горели отблески того одушевления, с которым и сама она только что говорила…

Бориса она не заметила, не всмотрелась в него. Но если бы всмотрелась, она и в нем заметила бы эти радостные для себя отблески.

Полина Антоновна любила переглянуться иногда вот так с учениками, всмотреться в их глаза. Все смотрят на тебя, но каждый смотрит по-разному. Один сосредоточенно, упорно, след в след идет за ходом твоей мысли, и видно, что каждое слово твое ложится ему в душу – одно к одному, как кирпичи на стройке. У другого мелькнет внезапная радость открытия или внутреннее озарение человека, нашедшего вдруг подтверждение чему-то своему, каким-то собственным догадкам и предположениям. У третьего в глазах усилие, напряженное, тяжелое, граничащее с беспомощностью. У четвертого – скука или равнодушие. А пятый и вовсе «ушел из урока» куда-то в дальние страны, в область своих воспоминаний и размышлений или пустого бесформенного мечтания, хотя тоже сидит здесь, в классе, и руки его смирно лежат на парте.

Полина Антоновна вообще не понимала тех учителей, которые за лесом не видят деревьев и всю работу сводят лишь к одному: пройти программу.

Что значит пройти программу? А как она укладывается в сознании ребят, какие ответные токи вызывает и какие человеческие качества воспитывает?

Полина Антоновна с детства любила математику, любила строгий, четкий строй мысли, точность выражений и всегда считала, что математика вовсе не сухая цифирь. И это свое понимание, ощущение, свою любовь к предмету она прежде всего старалась передать ученикам.

– Говорят, в математике нет ничего живого, одни вычисления, – сказала она им на одном из первых уроков. – Да! Фейерверков перед вами я пускать не буду и не могу дать никаких интересных картинок и опытов, захватывающих событий и происшествий. Здесь – голая мысль. Но за мыслью этой стоит вся жизнь.

Полина Антоновна остановилась, подумала, неуверенная в том, как и в какой степени доходит до учеников то, что она хотела бы оказать. Как легко и коротко можно было бы выразить ее мысль сгустком философской формулы, но как трудно отыскать простые слова, которые нашли бы путь к уму и сердцу тех, кто до этой формулы еще не дотянулся!..

– Вот перед вами прекраснее здание с мраморными колоннами, с тонким орнаментом, с резными дубовыми дверями и золоченым шпилем на крыше. Так выглядит здание, если смотреть на него глазами художника. Но вот пришел техник-строитель. Что для него это здание? Кирпич, цемент, известка, железо и дерево, их твердость и прочность, их строительные качества. Своими глазами посмотрит на здание физик и химик. Но вот все исчезло: и красота орнамента, и блеск мраморных колонн, и физические свойства кирпича. Остался как бы скелет – длина, ширина, высота и форма стен, колонн, лишенных всяких свойств и красок. Остались количества и пространственные отношения. Это к зданию пришел математик. Но без этих количеств не было бы здания, люди не сумели бы его воздвигнуть. Можно ли сказать, что в этих количествах нет ничего живого?

В своем строгом и требовательном предмете Полина Антоновна видела и другое – совсем не математическое, но до крайности важное. Все, что ей самой нравилось в людях и что, по ее убеждению, нужно нашему человеку, все это математика растит и формирует: и волю, настойчивость, упорство, и фантазию, гибкость мысли, и в то же время железную логику, умение осмыслить вопрос и, не растекаясь в частностях, найти его главный стержень.

Конечно, эти же самые качества по-своему воспитывают и другие предметы и другие уроки, но математика – в первую очередь. Отсюда все: и подбор материала, и способ объяснения и опроса, и темп, и самый строй урока, и речь, и тон – весь стиль поведения учителя.

Так и Полина Антоновна. Она должна видеть на уроке всех и всех держать в состоянии готовности: одного она спрашивает у стола, другие у доски выполняют свои задания. Но вот двое на задней парте мирно беседуют о том, каких девочек, из какой школы пригласить на предстоящий вечер, кто-то в другом углу мастерит из бумажки голубя, – все это нужно видеть и на все реагировать и в то же время вести урок, его логическую линию.

Конечно, все это не всегда удается, – тогда Полина Антоновна выходит из класса расстроенная, разочарованная в себе и долго разбирается потом в причинах неудачи. А иногда, наоборот, она и сама видит, что дело идет хорошо, – ребята работают, слушают, ребята увлечены, и сама она ощущает приятную взволнованность, отчего урок начинает звучать, как музыка, и кончает, она его с таким чувством, с каким, по ее мнению, уходит со сцены артист после хорошо сыгранной роли. Разница только в одном: артиста провожают аплодисментами, его вызывают еще и еще раз, он выходит, кланяется и улыбается, а учительница радость победы переживает внутри себя. Разве только случится так, что через много лет к ней, постаревшей, усталой, заявится незнакомый человек и, напомнив свою фамилию, признательно пожмет ей руку: «А знаете, я на всю жизнь запомнил один ваш урок!..»

Только такую работу и признавала Полина Антоновна: по-человечески серьезную, вдумчивую и вдохновенную. Тогда лес распадается на живые деревья, которые нельзя уже спутать: и чистенькая стройная березка, и коренастый, приземистый дубок, и взлохмаченная ель, и взметнувшаяся к небу красноствольная сосна, и чахлая, трусливая осина – все приобретает свое лицо, свой характер.

Постепенно стал обнаруживать подлинный характер и Борис.

– Полина Антоновна! А отстающему можно догнать? – спросил он однажды.

– А почему нельзя? Все можно! – ответила Полина Антоновна.

Началось, как это чаще всего бывает, с аккуратного выполнения домашних заданий, с посещения консультаций. Но аккуратное выполнение заданий может быть и у самых безразличных. У Бориса же безразличия нет, у Бориса Полина Антоновна стала замечать хорошую, все возрастающую духовную жадность.

– Полина Антоновна! Эту задачу я не сам решил, мне ребята подсказали. Дайте мне другую, похожую, я хочу сам решить.

Следующий шаг: Борис стал забегать вперед. Полина Антоновна задает задачу, а он ее уже решил.

Потом Борис подошел к ней после урока и сказал:

– Полина Антоновна! Дайте мне задачку какую-нибудь, знаете, похлеще. Сюрпризную!

…Полина Антоновна дала классу самостоятельную работу. Ученики примолкли, занятые каждый своим делом, а она ходит между рядами парт и смотрит. Вот Валя Баталин, – он никогда не спешит ловить первую ниточку, торопливо хвататься за перо и после длинных вычислений разочарованно бросать его – не выходит! Он сначала основательно думает, затем начинает решать. Вася Трошкин, наоборот, решительно берется за дело, что-то пишет, потом спохватывается, зачеркивает, опять пишет и, бросив перо, растерянно озирается кругом. Игорь Воронов работает как пришитый. А Сухоручко вертится на месте, начинает грызть ручку, заглядывает в тетрадь соседа, потом смотрит в окно, задумывается и, забыв обо всем, «уходит из урока». Борис лохматит голову, – значит, на чем-то споткнулся, но спрашивать не хочет и старается все решить сам. Затем он быстро и напряженно пишет и, весело блеснув глазами, поднимает руку:

– Я сделал! А что дальше?

Он с гордостью оглядывается кругом: все еще работают, даже Академик, а он кончил!

Полине Антоновне все больше нравится этот взлохмаченный парнишка с умными, иногда хитроватыми, иногда веселыми глазами, очень напоминающими его бедовую, говорливую мать. От отца у него фигура, посадка головы, размах бровей и та внутренняя положительность, которая так привлекательна в немногословном литейщике. И Полина Антоновна искренне радуется каждому успеху Бориса.

Очень ее порадовало и немного насмешило, когда она прочитала длинный список того, что Борис считал своей «недоработкой».

В своей кропотливой, обычно никому не видной работе Полина Антоновна все хотела довести до сути – разобраться в основе каждого дела. Мало объяснить, нужно, чтобы ученик понял, и понял именно то и именно так, как нужно. Мало по-казенному оценить успеваемость: знает – не знает, «два» или «четыре»? Важно установить, что именно не знает такой-то ученик и на что ему и ей самой нужно обратить внимание.

В течение многих лет она вела особую тетрадочку, в которой каждому ученику была отведена страничка, как бы лицевой счет. Однажды она вскользь упомянула об этом в статье, которую написала для математического журнала о своем опыте работы. Года через два после этого на районном собрании математиков к ней подошла молодая учительница и сказала:

– Я когда-то читала вашу статью, где вы писали о лицевых счетах учеников. Это очень правильная мысль, и я попробовала ее применять сама. Но знаете, что получилось? Ведь эти счета вы ведете для себя. А ученики?.. Их-то это не стимулирует!. Я теперь делаю так: я требую, чтобы у каждого в тетради был особый вкладыш… Туда я и записываю все недоработки ученика, – получается своего рода напоминание.

Полину Антоновну тронула тогда эта товарищеская поправка молодой, вдумчивой учительницы. Она долго и признательно жала ей руку и сказала, что непременно воспользуется ее советом. Но теперь она в эту систему в свою очередь внесла небольшую, но очень важную поправку: во вкладыше о недоработках учеников может сделать пометку не только она, учительница, но и сам ученик.

Так она в этом году и сделала. В тетради каждого ученика в обязательном порядке должен был лежать вкладыш: «Чего я не знаю по математике?» За отсутствие этого вкладыша Полина Антоновна стала даже иногда снижать отметки.

И вот во время очередной проверки тетрадей она заглянула во вкладыш Бориса и улыбнулась: крупным, твердым, хотя и не окончательно еще установившимся почерком там был написан длинный перечень того, в чем Борис чувствовал себя неуверенным. А в конце была сделана приписка:

«И вообще я еще очень плохо знаю математику».

– Ну что же, – оказала ему Полина Антоновна, возвращая тетрадь, – давайте работать!

* * *

С Валей Баталиным у Полины Антоновны отношения складывались по-другому.

С каждым днем она все больше убеждалась в неправильности своего первого впечатления. Нет, он, конечно, не бука!

На переменах, правда, он ведет себя тихо, на уроках тоже не проявляет большой активности – не вызывается, стесняется поднять руку, но на заданные вопросы отвечает хорошо. Полина Антоновна, случалось, и ему ставила двойки: это означало, что он просто не выучил урока – заигрался в шахматы или занялся чем-нибудь еще, посторонним. Он никогда не старался выпутаться, спрятаться за шелухой слов, а откровенно, даже немного наивно, говорил:

– Не знаю… Не выучил.

Но когда нужно было понять и разобраться, у него раньше других вспыхивали глаза, и это говорило о том, что Валя схватил суть дела. В решении задач он тоже обычно находил оригинальный, неожиданный ход, который обнаруживал в нем свои, самостоятельные пути мысли.

Эта черта многое обещала и особенно нравилась Полине Антоновне. Поэтому при организации математического кружка она предложила избрать его секретарем именно Валю Баталина. И нужно было видеть, как вспыхнули, как засветились глаза у этого «молчальника», которому никогда ничего не поручали в классе: для этого он был слишком тих и незаметен. А теперь он старательно разрисовывал цветными карандашами объявление о начале работы математического кружка, начал вести список его членов, и с увлечением агитировал за него среди ребят.

Валя тоже незаметно, но пристально присматривался к Полине Антоновне – и думал. Такая уж у него была привычка: он любил думать. Мысли у Вали были обычно непослушные, вольные, порой неуловимые. Вот он задумается, размечтается, и они уйдут далеко-далеко, а когда он спохватится, так не сразу даже поймет, как он здесь, в этой точке своих мечтаний, оказался. Тогда Валя начинал, как он говорил про себя, «отдумывать назад» – обратным ходом восстанавливать течение своих мыслей.