Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Лучше всего на месте редактора был бы Борис Костров, но на него у Полины Антоновны были другие планы. С Левой Рубиным как секретарем ничего не получалось – его нужно было заменять. Но теперь нельзя было выбирать кого-нибудь, нельзя было ошибаться. Комсомольская организация должна занять подобающее ей место в классе, а ее вожак должен стать настоящим вожаком. Советоваться с директором по такому мелкому вопросу Полина Антоновна постеснялась, а с Зинаидой Михайловной они обсудили его вдоль и поперек.

Витя Уваров?.. Нет! Он для этого слишком безлик. «Человек без заряда», – как выразилась о нем Зинаида Михайловна. Хороший ученик? Но лучшие ученики не обязательно и лучшие люди. Пример Рубина – лишнее подтверждение этому. Игорь?.. Да, Игорь, конечно, с зарядом! С большим! Но резковат, резок! А это тоже не всегда хорошо.

– Нужно, чтобы за вожаком шли, – сказала Зинаида Михайловна. – А идти за ним будут тогда, когда его будут любить и верить ему.

И они обе сошлись на Борисе. Бориса ребята любили, любили его умную, слегка хитроватую улыбочку, и компанейский нрав, и горячность его, и прямоту, и отзывчивость, и верность слову, общительность, и ту заинтересованность в жизни класса, которая делала его непременным участником в решении всех возникающих в этой жизни вопросов. Но это не та бесхребетная и слепая общительность, которая есть, пожалуй, у Феликса. Борис сам пришел в движение, тронулся в росте и пошел. А это самое важное для вожака – чтобы он сам шел. Его движение будет толкать вперед коллектив и само будет усиливаться коллективом. А успеваемость… Да, он не лучший, но быстро растущий ученик. А кто знает, не явится ли чувство ответственности дополнительным стимулом и для его успеваемости?

Нет, в Бориса можно было верить и, во всяком случае, можно было рисковать. И, так решившись, Полина Антоновна в этом направлении и стала готовить предстоящие перевыборы комсомольского бюро. Очень скоро она увидела, что ее планы совпали с настроением класса и его комсомольской организации. Рубину припомнили все, и в новое бюро он не прошел. Избраны были Борис, Игорь и Витя Уваров. Борис стал секретарем бюро.

– Полина Антоновна! Ну, с чего же мне начинать?

Борис стоял перед Полиной Антоновной с открытым блокнотом, готовый немедленно записать туда любую мысль, которую он может от нее услышать. То, что казалось ему таким простым и само собой разумеющимся, когда он критиковал Рубина, вдруг оказалось далеко не таким простым и испугало его.

– Знаете, Боря! Мне сейчас что-то нездоровится, – Полина Антоновна посмотрела на часы, – мы с вами как-нибудь… Нет, не как-нибудь, а завтра!.. Соберемся и поговорим. Хорошо?

– Хорошо.

Но на следующий день Полина Антоновна не пришла – заболела гриппом.

Борис решил пока просмотреть «дела», принятые им от Рубина, – толстую «общую тетрадь» в серой обложке. Тетрадь эту Рубин отдал не сразу, считая ее своею, отдал после больших споров и то по указанию секретаря общешкольного комитета. И только когда Борис начал читать ее, он понял причину такого упорства: в этой серой тетради, кроме протоколов, были и старые планы Рубина и его личные записи о комсомольских делах и о всех ребятах.

«Трошкин. К работе относится несерьезно. Любит показать свою силу. Несознателен. Задира. Непостоянен в своем поведении. Плохо понимает, что такое комсомол».

«Уваров. Учится хорошо. Дисциплина хорошая. Поручения выполняет, но сам очень пассивен».

«Костров. Хочет действовать на два фронта: с Сухоручко и со мной (Сухоручко сказал: «Мы с ним запаровали»). Часто выступает против меня. Старается подыскать себе сочувствующих и сторонников против меня».

«Воронов. Ведет себя вызывающе, очень не выдержан. Нетактичен. Настроен против меня».

«Баталин. Ведет себя хорошо, общественной работой не интересуется. Пассивен».

«Томызин. Ребячески относится к важным делам. Пассивен».

И так почти про всех – пассивен, пассивен, пассивен.

А вот – планы.

«Потребовать от комсомольцев быть первыми во всех хороших начинаниях».

«Воспитывать ребят глубоко идейно. Проверять их политическую грамотность».

«Уничтожить все подсказки и списывание».

«Прикрепить хороших учеников к отстающим и еженедельно принимать письменные отчеты о их работе».

«Привлекать к ответственности непосещающих занятия».

«Выпустить газету. Срок – 5 дней. Сделать так, чтобы заметки писали все: в газете должно быть 7—8 заметок и 2—3 карикатуры».

Потребовать, бороться, привлекать… Отчаянные усилия что-то сделать, все предусмотреть и всем руководить и тайное сознание того, что ничего не выходит. А потом уже – явная канцелярщина: список отстающих, список прикрепленных, список списывающих. Полезное здесь так тесно переплеталось с ненужным и смешным, что трудно было разобраться.

Полина Антоновна болела недолго, но за эти несколько дней Борис поговорил о своем плане и с завучем, и с Зинаидой Михайловной, и, конечно, с секретарем школьного комитета. Секретарем комитета был уже не Татарников. В связи с переходом в выпускной десятый класс его от этой работы освободили, и теперь на его месте был Толя Кожин, восьмиклассник, бойкий, энергичный паренек. В комсомол он вступил в прошлом году, в седьмом классе, и о комсомольских делах говорил, как о своих собственных. Он не очень задумался над вопросами Бориса и четко, как по писаному, стал перечислять задачи комсомольского руководителя класса. Потом взял лист бумаги и деловито стал записывать разные разделы плана и, мероприятия. И в том, что он писал, было немало общего с тем, что Борис читал в планах Рубина: прикрепить, проверять, наладить, ликвидировать…

Очевидно, без этих слов нельзя было обойтись, и Борис тоже написал: прикрепить, проверять, добиться, ликвидировать. Получалось просто и ясно. И все-таки он чувствовал, что это – не все, что нет здесь чего-то главного и основного. Конечно, если работать, как Рубин, тут, может быть, нечего и голову ломать: наметили мероприятия, составили план, – предположим, не только составили, но и выполнили!

Но вот перед ним сам Рубин…

Выступать на перевыборном собрании Борис считал для себя сначала неудобным. Но когда разгорелись страсти и Рубин вопреки всем ожиданиям стал отчаянно оправдываться и защищаться, Борис не стерпел и тоже ввязался в драку. Рубин ничего не ответил ему по существу – о руководстве и отношениях с ребятами, ко кинул на него очень злой взгляд.

– Дешевой популярности ищешь?

Такой же взгляд Борис поймал и когда объявили результаты голосования – Рубин явно обиделся. Что с ним теперь делать и как добиться того, чтобы он все правильно понял?

И как бы в ответ на этот вопрос – вдруг новое и совершенно неожиданное обстоятельство.

По классу дежурил Миша Косолапов. Это были самые беспорядочные для класса дни, когда дежурил Миша. Стройный, легкий, с нежным, почти девичьим лицом и певучим голосом, он очень старался, но у него ничего не получалось: ребята его не слушались, во время перемены не выходили в коридор, и потому класс обычно не проветривался, на полу валялись бумажки. Все эти неудачи он, видимо, очень переживал – это было заметно по тому, как нервно, почти болезненно вздрагивали его удивительно тонкие, черные, вразлет, брови, но он старался не подавать вида и продолжать уговаривать непокорных ребят. И вот среди этих непокорных оказался Лев Рубин. В ответ на все просьбы и предложения Миши он смотрел на него невидящими глазами и демонстративно оставался на месте. А глядя на него, оставались и другие.

– Рубин! – решил вмешаться Борис.

– А что я, один, что ли? – в тон ему, вызывающе ответил Рубин.

– Один не один… А ты, по-моему, должен пример показывать.

– Я?.. Почему? Я теперь никто!

– А чего ты к нему привязался? – вдруг заступился за Рубина Саша Прудкин. – Сам же его утопил, а теперь привязываешься.

До конца уроков Борис просидел как в воду опущенный. Вот, оказывается, как поняли ребята его выступление на собрании! «Утопил!..» Это неожиданно перекликнулось с репликой Рубина: «Дешевой популярности ищет!»

«А ну их к черту! Нужно отказываться! – решил про себя Борис. – Вот выздоровеет Полина Антоновна и откажусь!»

– Чего нос повесил? – спросил его вечером отец.

Борис промямлил что-то неопределенное, но отец, приняв это за понятную сумятицу чувств перед новой, ответственной работой, сказал:

– А ты, брат, не робей! Тут робеть нечего. Тут нужно засучивать рукава и работать. И помни: не место красит человека, а человек – место.

Потом отец стал рассказывать разные случаи о том, что было у них на заводе или в артиллерийском дивизионе, с которым он прошел от Москвы до Берлина.

– Прежде всего – не теряться, – говорил он, подводя итоги пережитому. – Жизнь, она, что река, своим ходом течет. А дело, которое тебе поручено, все равно что лодка. И лодка твоя может плыть сама, по течению, и в ней можно сидеть и думать: «Плывем? Плывем! Значит, все в порядке!» А руководителю так думать нельзя, не положено: сидишь в лодке – греби! Хоть против течения, а греби, куда тебе нужно! А главное… – Федор Петрович подумал, потеребил свой ус. – Главное – людей подогреть! Обругать человека, брат, легче всего. Нужно рассмотреть и положительную его сторону и отрицательную, нужно всем свое место дать и к каждому человеку найти подход. И воспитывать его нужно, а не то что, как заводную игрушку: завел – и действуй! Вот тогда и народ за тобой пойдет. А ведь все дело в том, чтобы за тобой народ шел… Ну, хотя бы и ребятня ваша. Ведь это ж тоже народ!

Борис слушал наставления отца с жадностью. Получалось нечто похожее на то, из-за чего он сам спорил с Рубиным: руководитель должен идти с народом, впереди него и в то же время рядом с ним, вместе с ним и вместе с ним жить его жизнью. И Борис все рассказал отцу. Отец долго ходил после этого от дивана до шкафа и обратно, долго молчал, теребил ус и, наконец, сказал:

– Видишь ли, сынок, есть такая поговорка: на всякий роток не накинешь платок. И в жизни все бывает, и все приходится переносить. Но себя нужно проверить: что у тебя на душе есть? Если ты для себя чист – пусть болтают! К чистому грязное не пристанет. А если ты сам с грязнотцой, тогда – да! Тогда нужно ухо держать востро!

И вот Борис лежит и думает. В слабом свете уличного фонаря, висящего против окна, преступает угол буфета, за которым тоже ворочается на своей кровати отец, лампа над обеденным столом и большие листья фикуса. Борису не спится. Заданная отцом задача требует решения: проверь себя! Из-за чего ты выступал на собрании, из-за чего «топил» Рубина? И не было ли тут греха честолюбия и простого стремления к власти?

Борис лежит и думает. В прошлом году этого не было. В этом году, сначала, этого тоже не было. Но когда ребята в разговорах намечали его секретарем, он внутренне не отказался от этого. Он представлял себя секретарем на месте Рубина; и ему захотелось этого.

Так, может быть, он потому и выступил на собрании? Может быть, он действительно топил Рубина? Может быть, это и есть та «грязнотца», о которой говорил отец?

Ничего не решив, Борис заснул неспокойным, тяжелым сном и наутро, наспех позавтракав, с тяжелой головой пошел в школу. Но в школе ничто не напоминало ему о словах Саши Прудкина; ребята обращались к нему с вопросами, и он как секретарь бюро должен был сразу же эти вопросы решать. Миша Косолапов не поладил с пятым «Б» классом, к которому он недавно был прикреплен как пионервожатый, и теперь чуть не со слезами начал отказываться. Дима Томызин, наоборот, надумал со своим отрядом организовать встречу с кем-нибудь из знатных людей Москвы и стал советоваться, как это сделать. Прянишников из девятого «А» пришел договариваться относительно решающей встречи по футболу.

А на уроке физики Вася Трошкин получил двойку. Раньше Борис отнесся бы к этому, как к ничем не приметному явлению: по физике Вася получил двойку, а по биологии после этого четверку. Что ж! Такова жизнь ученическая!

Теперь это его задело. Как же Вася не сообразил, что в предложенной ему задаче нужно было применить закон Архимеда? А потом он, оказывается, успел уже накопить пять двоек, эта – шестая. Почему это? И почему он весь такой взъерошенный? Нужно подумать! И о Феликсе нужно подумать, и о тех, на кого можно опереться, и о себе, о своей учебе: теперь он должен учиться как следует.

А после физики к Борису подошел Игорь Воронов и тоже заговорил о Васе: его нужно вызвать на бюро и потолковать с ним, как нужно.

– О плане, кстати, потолковать нужно, – добавил Игорь. – Вообще собирай-ка бюро, нечего волынку тянуть. И опять нельзя было обойти эти вопросы и сказать, что это меня не касается, я, мол, хочу отказываться.

Одним словом, все шло своим порядком. Мысль об «отставке» сама собою отодвигалась куда-то дальше, очевидно, до возвращения Полины Антоновны. Но Полина Антоновна вызвала Бориса к себе домой раньше, как только начала выздоравливать. Он увидел ее осунувшуюся, побледневшую, не в привычном строгом костюме, а в домашнем халате с крупными розовыми цветами, отчего она показалась проще, роднее, и у Бориса не повернулся язык, чтобы заявить о своей «отставке».

– Ну, раздевайтесь! – приветливо сказала Полина Антоновна. – Садитесь, рассказывайте…

Борис стал рассказывать – о Рубине, о Васе Трошкине, о Прудкине, который получил двойку по истории, о неладах с учителем психологии, о своей беседе с Кожиным и о первом заседании бюро, которое он вчера провел.

– Вот мы наметили план, – он достал из бокового кармана вчетверо сложенный лист бумаги.

Полина Антоновна просмотрела план и сказала:

– Очень хорошо! Только… мне только хотелось, Боря, высказать вам одно пожелание. Можно?

– Конечно, Полина Антоновна. Что за вопрос!

– Пусть это будет не только фермой! – Полина Антоновна провела ладонью по листу бумаги с написанным на кем планом. – В план нужно вдунуть живую душу, заботу, волнение, беспокойство. Не быть равнодушным – вот мое пожелание. Нужно, чтобы все это стало вашим кровным делом. Вы поняли меня?

– Понял, Полина Антоновна, – радостно сказал Борис. – Буду стараться!

* * *

Когда Васю Трошкина вызвали на комсомольское бюро, он пришел настороженный, нахохлившийся, готовый к бою.

– Как же это у тебя так по физике-то вышло? – спросил его Борис.

– А чего он?.. – начал было Вася со своей излюбленной формулы.

Но против него сидели и смотрели на него Борис, Игорь и Витя Уваров – свои ребята, которые все великолепно понимали, и в то же время какие-то другие, не просто ребята, а члены бюро. Они молчали и ждали, что Вася скажет дальше, а так как говорить ему было нечего, то он осекся и тоже молча и выжидающе смотрел на товарищей.

– Ну что «чего он»? – переспросил Борис. – Мы все слышали твой ответ.

– Плохой ответ, – сказал Витя Уваров.

– Да и ответа-то никакого не было, – подтвердил Игорь. – Так: «тырь-пырь», не говорил, а мекал. Даже стыдно!

Будь это в другое время, Вася показал бы ему «тырь-пырь», а теперь ничего не попишешь – сиди и слушай. Бюро!

– Хоть бы задачу решил! – заметил Борис. – Задача-то пустяковая, нужно было только закон Архимеда применить.

– Не сообразил, – признался Вася. – Это правда, дуриком… Шарик за ролик заскочил!

– Одно не выучил, другое не сообразил. Нехорошо у тебя получается. А другие двойки почему? Тоже шарик за ролик заскочил?

Вася начал было выискивать оправдания – то писал сочинение, то «с чертежом засел», то голова болела.

– И совсем она у тебя не болела, – сказал ему на это Витя Уваров. – В этот вечер мы с тобой вместе в Планетарии были. Забыл?

– Это в другой вечер.

– Не в другой, а в этот.

– Ну, может, и в этот, – согласился Вася. – Перепутал.

– А ты не путай, – строго заметил Игорь. – И не крути!

– Ну, а как ты вообще думаешь? – спросил Борис. – Шестая двойка!

– Да ведь разовые! – попробовал смягчить свою вину Вася.

– Не хватало бы тебе еще четвертных!

– Ну, подожди! – оживился вдруг Вася. – А ты сам-то все учишь?

Борис смутился. Конечно, он тоже не все учил и не к каждому уроку; конечно, и он, где можно, тоже хитрил и рассчитывал – по какому предмету могут спросить, по какому не могут. Отрицать все это так вот прямо, глядя в глаза товарищу, у него не хватило совести. Вася уловил это и решительно перешел в наступление.

– Ну вот, а говоришь!.. Да разве все можно выучить? Уроков-то сколько? Учи, не учи – все равно всего не выучишь. Одни только умеют по компасу нос держать и попадают в точку, а я вот не умею.

– Ерунду ты говоришь! – сказал ему на это Витя Уваров. – Регулярно будешь учить – всегда в точку попадешь.

– Мухобойно, но до конца? – усмехнулся Вася. – Ну, это только ты можешь. А я с маху делаю.

– Выходит – так, а не выходит?.. – в тон ему подсказал Игорь Воронов.

– А чего ж тут зря время проводить? – не поняв его иронии, согласился Вася. – Сидишь, потеешь…

– А ты спросил бы! – сказал оправившийся от своего смущения Борис.

– А у кого спрашивать-то? – снова нахохлился Вася.

Спрашивать у кого-либо он считал безнадежным и совершенно невозможным для себя делом: одним он не хотел кланяться, от других не ждал помощи, с третьими когда-то подрался, с четвертыми собирался драться, – ну, у кого же при таких условиях можно спрашивать?

– А хочешь, мы к тебе прикрепим кого-нибудь? – предложил Борис.

– Прикрепить? А кого ж вы ко мне прикрепите? – насторожился Вася.

– Ну, хотя бы Вальку Баталина. Лучший математик класса!

– А ну его! – решительно тряхнул головой Вася. – Не люблю я его. Нет! Я лучше сам… Ладно, ребята, я возьмусь. Или у меня уж совсем воли нет? До конца четверти еще далеко. Догоню! Исправлю!

Васю Трошкина Борис знал давно, еще с той школы, – они вместе ходили в кино, вместе бегали с уроков на футбол, вместе занимались прочими «невинными забавами» того времени, иногда дрались, но никогда вместе не работали, не учили уроков. Для Бориса Вася был Вирусом, драчуном и беспокойным, немного смешным, но в общем неплохим малым. Теперь, когда Борис почувствовал ответственность за класс и за каждого в отдельности, ему захотелось присмотреться ближе и к своему старому товарищу.

Пришел он к нему вечером, будто затем, чтобы узнать задание по алгебре.

– А ты что ж, не знаешь? – недоверчиво спросил Вася.

– Да как-то так получилось, – ответил Борис. – Понимаешь, записал где-то и потерял.

Вася дал ему свои записи, и Борис стал списывать.

– Задачка-то трудная? – спросил он.

– Трудная, – неохотно ответил Вася.

– А решил?

– Пробовал…

– Ну и что?

– Не выходит!

– А как же ты? Опять на двойку шел? А говорил – подтянусь!

– Что я сделаю, если она не выходит? Хорошо учить, когда дело идет и ты все понимаешь. А если не понимаешь, вся охота пропадает.

– А ну, давай вместе решать!

Вася согласился неохотно и при первом же затруднении заворчал:

– Я же сразу вижу, что не выйдет!

Но задача стала «выходить», и тогда для Бориса наступила очередь торжествовать:

– Ну вот! А говорил – не выйдет!

– Да это, хорошо, ты догадался. А я не могу! – признался Вася и потом вдруг оживился, разоткровенничался. – Я сложные задачи вообще не умею решать. Как чуть не выходит, захлопываю тетрадь – и все! И больше я уж ни за что не могу браться, настроения нет. Такой уж у меня характер.

– По-моему, у тебя как раз характера-то и нет! – заметил Борис.

– Как нет?

– Так! Одни настроения!

– А что ж, скажешь, настроение ничего не значит?

– Почему не значит? Значит! Но главное… Ну, вот, например, Мересьев.

– «Мересьев, Мересьев!» – передразнил Вася. – Надоели с этим Мересьевым! Чуть что – Мересьев! Мересьев-то на войне был! А на войне что же?.. Думаешь, я на войне сдамся? Хм!.. Тоже ползти буду, хоть и без ног!

– А если настроения не будет? – пошутил Борис.

– Настроения? У меня… А ну тебя к черту! – обозлился Вася. – Кто ж на войне не поступит, как Мересьев? А ты знаешь, например, о межпланетных путешествиях?

– Ну, предположим! – улыбнулся Борис. По портрету Циолковского над рабочим столиком Васи он уже догадывался о его увлечении.

– А полетел бы? – спросил Вася.

– Не знаю… Не думал! – признался Борис.

– А говоришь!

– Да ведь, чтобы лететь, надо физику знать. А у тебя по физике двойка.

– Опять двадцать пять! Опять о том же! – проворчал Вася. – А ты думаешь, твой Мересьев двоек не получал? Или Тюленин? Герой, не хуже Мересьева. А смотри, какой был! И дрался, и за девчонками подглядывал. Как это у Фадеева описано! Думаешь, одни пятерочники подвиги совершают?

– Нет, ты ответь: как же ты полетишь, когда физики не знаешь?

– Физики, физики… Подумаешь! Сяду и выучу! Это дело маленькое. Самое главное – мечта!

– Да ведь за мечту бороться нужно. А без этого какая ж мечта?

– Сначала нужно знать, за что бороться! Мечту иметь! А без этого что?.. Ну, вот Витька Уваров учится на пятерки. А что толку из его пятерок? Ну, получит он медаль. А что медаль? Подумаешь! Будет каким-нибудь чинушей.

– Почему – чинушей?

– А кем же он еще будет? – убежденно ответил Вася. – Чинушей! Потому что он – рыбина! Не человек, а рыбина! Ну скажи ему: вот строится первый в мире ракетоплан «СССР-1». Маршрут Земля – Луна. Ни за что не полетит! Он лучше какие-нибудь проекты будет разрабатывать, в кабинете сидеть, в пиджачке, с галстучком и с карандашиком в боковом кармане.

Дальше больше, все сильнее разгораясь, Вася Трошкин рисовал Борису картины будущих полетов на Луну, на Марс, за пределы Вселенной. Получалось беспорядочно, путано, но увлеченно.

Увлечение это родилось, может быть, в детстве. Маленький Вася проснулся ночью – на него глянула в окно луна, такая большая и красная, какою он ее никогда не видал. Вася испугался, натянул одеяло на голову и отвернулся к стене. Потом он говорил о луне с ребятами во дворе, кто-то высказал предположение, что, может быть, на луне живут зайцы. Вася ничего невероятного в этом не видел, он был такого склада – готов поверить всему.

Интерес к межпланетным путешествиям появился у него с той поры, когда несколько лет тому назад он услышал в Планетарии лекцию на эту тему. Вася был поражен, что, это, оказывается, уже не фантазия, что «вечно юная, – как сказал лектор, – человеческая мечта близка к осуществлению».

«Недалеко то время, – говорил лектор, – когда по трассе Земля – Луна полетит первый космический корабль, который, может быть, будет называться «СССР-1». Бесспорно, что первыми отважными исследователями, пионерами межпланетных пространств, которые составят его экипаж, будут люди нашей страны, люди нашего коммунистического завтра».

И Вася Трошкин сразу же нашел свое место среди этих «пионеров межпланетных пространств». Он стал ходить в Планетарий, читал книги по астрономии, но из всего он выбирал только сильное, эффектное, что поражало его воображение, оставляя трудные, малопонятные и неинтересные вопросы научной теории на долю кого-то другого. И теперь он хотя и сбивчиво, но с увлечением рассказывал Борису о станциях в мировом пространстве, о межпланетных вокзалах, об искусственных спутниках земли, построенных между Землей и Марсом из самого легкого металла – натрия, о каких-то висящих в пространстве зеркалах, при помощи которых можно, отражая солнечную энергию, растапливать на земле арктические льды.

– Подожди! А зачем их растапливать? – перебил его Борис.

– Как зачем?.. Чтобы не мешались!

– А лучше это будет или хуже?

– Как же так – хуже? То льды, а то… Как же может быть хуже?

– А может, тогда все туманом покроется?

– Отчего же это туманом покроется? – спросил Вася, но в голосе его послышалась вдруг явная нотка сомнения.

Впрочем, уже одно то, что Вася заинтересовался такими большими и интересными вопросами, было для Бориса большой радостью: Вася вдруг повернулся к нему другой, совсем новой стороной.

* * *

Бориса очень задело, как Вася оскандалил его на заседании бюро: «А ты сам-то все учишь?» И то, что он не сумел ничего ответить на этот ехидный вопрос, долго не давало ему покоя. Получилось, что он с первых же шагов оказался не на высоте как новый комсомольский руководитель класса. И Борис решил: больше он в таком положении никогда не окажется!

А тут еще доклад «Как я работаю». Борис не понял – искренне ли, жалея ли его силы, Полина Антоновна предложила ему отказаться от этого доклада после того, как он стал комсомольским секретарем, или она испытывала его. Конечно, взялся он тогда за него сгоряча, в пику Рубину, конечно, теперь будет труднее подготовиться к докладу, но отказываться от него Борис не думал. Наоборот, теперь нужно поторопиться и, самое главное, подготовиться лучше и основательней. Разговор с Васей тоже был материалом для доклада – то, что казалось смешным в Васе, в какой-то степени было в других ребятах, да и в нем самом. Правильно сказала как-то в беседе Полина Антоновка: каждый проходит через одни и те же беды. Только одни освобождаются от них раньше, другие позже.

– Плохо работать не обязательно значит лениться, – говорила она. – Все дело, мальчики, часто не в лени, а в неумении организовать свою работу.

И это верно, Борис это и по себе замечал. Вот, кажется, стараешься и в основном делаешь все уроки. Но вдруг оказывается, что ты запустил химию или физику и даже не знаешь, как это получилось. Ну, тогда стараешься выкроить время и, одним махом все подогнать, а пока подгоняешь, обнаруживается, что ты отстал по литературе или географии. Как в басне: нос вытащишь – хвост увяз.

Одним словом, нужно учиться тому, как учиться.

Вот об этом и думал теперь Борис, готовясь к докладу, – думал, присматривался к себе и к товарищам.

У Вали Баталина ему нравилась способность работать упорно и увлеченно, со светом в глазах, как он работал прошлый год над Лобачевским. Но в то же время Валя может увлечься и пустяком, чем-нибудь второстепенным и необязательным – подсчитывать, сколько кирпичей уйдет на высотный дом и какую площадь можно выложить стеклом, потребным для нового здания университета.

Очень Нравился Борису Игорь.

В прошлом году Борис, Сухоручко и Валя Баталин как-то задумали погулять по Москве. Зашли за Игорем, но тот отказался.

– Нет, у меня химия не выучена.

– А тебя разве не спрашивали? – увлеченный своим желанием «пошататься», спросил Валя.

– Меня два раза спрашивали, – ответил Игорь.

– Два раза? – воскликнул Сухоручко. – Так в чем дело? Милорд! Можете спать спокойно, он больше двух раз никого не спрашивает!

Но Игорь все-таки не пошел, остался учить химию.

Борису казалось, что Игорь вообще ни о чем не задумывается и ни в чем не сомневается, у него все уже заранее решено и продумано, и ему остается только взять готовое решение, словно карточку из картотеки, и сделать так, как в этой карточке написано. Борис был уверен, что за уроки, например, Игорь берется сразу, без всякой «раскачки», без всякого «мобилизационного периода», без лишних движений и заметных усилий, – он точно повернет выключатель, сядет и возьмется за дело, и тогда все остальное, постороннее, сразу как бы отрубается, остается за границами сознания.

Так же, кажется, умел работать и Витя Уваров. Хоть и посмеивался над ним Вася Трошкин, но работал Витя хорошо – умел заставить себя работать и тогда, когда не хочется и неинтересно, умел беречь время и каждую частицу его использовать. У него все было рассчитано и размерено, как соты, и он, подобно пчеле, заполнял эти соты, не пропуская ни одной ячейки.

Всему этому Борис искренне завидовал; ему казалось, что ему как раз этого-то и не хватает, – он не может сразу взяться за работу, ему нужно собраться с мыслями, сосредоточиться и отстранить от себя все то, чем обычно бывает набита голова.

Вот сейчас… Близится конец четверти, нужно подтянуть то, подогнать это. Да и вообще Борису теперь нельзя учиться кое-как.

Он садится за уроки, и прежде всего перед ним встает вопрос: с чего начинать? Раньше, бывало, он начинал с того, что больше всего нравилось или что было легче. Здесь действовала простая арифметика: легкие предметы скорей сделаешь, и их можно быстро скинуть со счета, останется один-два предмета, пусть трудные, зато – два!

Негодность этой системы Борис понял еще в прошлом году на примере литературы и с тех пор за литературу, как за самый трудный для себя предмет, брался в первую очередь. Но теперь с литературой дело начинало выравниваться, и Борис лишил ее такого привилегированного положения – стал делать в первую очередь то, что в данном случае казалось труднее.

Помогал здесь и хороший совет Полины Антоновны: чередовать предметы – математику, физику, химию с литературой или историей.

Прежде всего Борис взялся за математику.

Почему-то сначала было очень трудно сосредоточиться: то в голову лезли мысли о докладе, то вспоминался Вася Трошкин, то в сознание вклинивался голос диктора из приглушенного радиоприемника.

Передавали музыкальный очерк о Рахманинове. Борис любил такие передачи. Музыка не мешала ему учить уроки, и он часто делал их, не выключая приемника. Он для этого находил и оправдание: нужно развивать волю и учиться быть внимательным в любых условиях..

Вот и сейчас: диктор, которому не было дела до уроков Бориса, продолжал давать свои разъяснения.

«Си-бемоль-мажор… Весна. Мощное пробуждение жизни. Сияет солнце, воды блещут, расплескивая кругом радостные улыбки. Цветущие деревья, птицы. Снова журчит ручей. Что-то бурное, буйное, торжествующее и побеждающее. Непрерывный, всепобеждающий поток жизни».

«А вот – тишь, покой и безмятежность. Приветливый уголок русской природы, ко за ним – ширь и простор. Широкое поле, голубая высь и жаворонки…»

Борису очень хотелось прослушать фортепианные пьесы Рахманинова, о которых шла речь, чтобы самому почувствовать пробуждение жизни, услышать говор ручья, увидеть голубую высь с жаворонками. Пояснительный текст затягивался и мешал работе. Борис выключил приемник, но сосредоточиться сразу не смог – он переложил книги с места на место, отодвинул портфель, который лежал близко к локтю. «Мобилизационный период» длился явно больше, чем это было нужно.

Так, в борьбе с собою, отгоняя назойливые мысли, Борис сделал алгебру. Постепенно создавалось рабочее настроение. Но на геометрии Борис «засел» – нужно было решить задачу, а она не выходила. И ничего в ней как будто не было особенного, а не выходила.

Он просмотрел предыдущий материал, отыскал там похожие задачи и вернулся к сегодняшней – еще раз перечитал условие, продумал. Захотелось зрительно представить фигуру, о которой шла речь. Он взял книгу, треугольник, карандаш и стал строить модель этой фигуры. Предметы рассыпа́лись, падали, но он упорно их снова собирал. И вот какое-то положение карандаша, изображающего высоту, что-то подсказало ему, он отложил ненужные теперь предметы и набросал чертеж. Так и есть! Теперь, кажется, все в порядке! Остается только переписать. Это он сделал быстро, но аккуратно, по той системе, какой с самого начала требовала от них Полина Антоновна, и, когда закончил геометрию, посмотрел на часы.