Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Чтобы понять человека, не всегда и не обязательно нужно знать его биографию. Случайное слово, взгляд или интонация голоса иной раз позволяют почувствовать его внутреннюю сущность лучше самой подробной биографии, и все последующее становится только раскрытием этой первой догадки. Так рассуждала Полина Антоновна, думая о «капитане-два».

С первой же встречи, с того дня, когда Сухоручко подкатил к школе на «зиме», когда она увидела его развинченную походку и руки, засунутые в карманы, Полина Антоновна насторожилась и прежде всего запретила ему ездить в школу на машине. Если она скоро поняла, что в отношении Вали Баталина первое впечатление обмануло ее, то Сухоручко всем своим поведением лишь больше и больше подтверждал его.

Полина Антоновна ждала, например, с его стороны хотя бы какого-то признания ошибочности его лживой реплики при разборе истории с мячом. Но Сухоручко не проявлял ни малейших признаков сознания, раскаяния или просто смущения и вместо этого ни с того ни с сего заявил ей:

– А я пишу стихи!

– Да? – Полина Антоновна вскинула на него глаза.

– А почему вы так иронически говорите? – обиделся Сухоручко.

– Разве? Я просто принимаю к сведению. Или вы чего-то еще ждали от меня? А если хотите знать мое мнение, – пожалуйста! На мой взгляд, писать стихи имеет право далеко не каждый. Для этого… Для этого прежде всего нужно очень много знать!

– А почему вы думаете, что я мало знаю?.. К тому же вы математик, и вам трудно судить о стихах. Много знать нужно только для прозы, а для стихов большого не требуется!..

Потом, много позже, вспоминая этот разговор, Полина Антоновна иногда думала: а не сделала ли она здесь ошибку? Не началось ли отсюда то отчуждение Сухоручко от нее, которое принесло ей впоследствии так много хлопот? Но каждый раз, когда она вспоминала об этом, она как бы заново окидывала взглядом стоящего перед нею щеголеватого молодого человека. На нем ядовито-желтого цвета щегольская кожаная тужурка с «молниями», хорошая рубашка, галстук. Он красив. Капризно вздернута верхняя губа с пробивающимися уже усиками, тонкие брови, выделяющиеся на матовом лице, тоже с капризным изломом, ямочка на подбородке и дерзкие, ничем не смущающиеся глаза.

У Полины Антоновны от всего этого: от разговора, от галстука, от дерзких глаз, от ямочки на подбородке – начала подниматься тогда такая волна чисто человеческого раздражения, которую она с трудом подавила, а подавив, сухо ответила:

– Вы глубоко ошибаетесь… Для стихов, как для каждой области искусства и как для жизни – имейте это в виду! – прежде всего требуется честная натура.

– Вы на что намекаете? – насторожился Сухоручко.

– Я говорю вообще… Рассуждения математика о существе поэзии!.. А почему, кстати, вы так вели себя в истории с футболом, в тот первый день? – совсем неожиданно задала она вопрос. – И что это вообще за манера: подавать реплики, а потом прятаться за спину товарища?

– Это совсем другая тема! – не моргнув глазом, ответил Сухоручко.

– А у нас с вами тема одна: научиться жить и работать. Тогда вы будете иметь право и стихи писать.

Полина Антоновна внимательно просмотрела личное дело Сухоручко. Мальчик учится уже в четвертой школе, два раза оставался на второй год и, следовательно, на два года старше других учеников. Сначала эти блуждания по школам объяснялись обстоятельствами военного времени, а в последнее время, очевидно, ухищрениями родителей. Между строк официальных характеристик Полина Антоновна ясно чувствовала усилия родителей Сухоручко: парень не работал, учился плохо, кое-как тянулся с репетиторами, а в решающие моменты на помощь приходила родительская рука и перетаскивала сыночка в другую школу, где к нему не будут «придираться»…

Все это она так ясно представляла себе, что когда в школу пришла мать Сухоручко, Полина Антоновна будто узнала в ней старую знакомую. Пришла она в первый раз сама, без вызова, что должно было порадовать классного руководителя, а Полину Антоновну это, наоборот, насторожило.

Мамаша была в заграничном светлом габардиновом пальто, на пышных, подкрашенных хной волосах – зеленая шляпка с пером, а в руках – сумочка нового, к слову сказать, заинтересовавшего Полину Антоновну фасона. Накрашенные губы у мамаши плотно сжаты, – маленькие, упругие, они, казалось, прятали в себе что-то свое, затаенное. Увидев Полину Антоновну, она встала ей навстречу и старательно улыбнулась.

– Полина Антоновна?.. Очень рада! У вас учится мой мальчик, Эдик Сухоручко. Я его мама, Лариса Павловна. Ну, как он?.. Как он вам… показался?

Но сквозь ее любезную улыбку Полина Антоновна в глазах мамаши уловила ту настороженность, готовность к отпору, которая предвещала в будущем жестокие схватки и вообще то положение, когда с папой и с мамой школе приходится возиться не меньше, чем с их сыночком. Все это Полина Антоновна сразу почувствовала и со своей стороны тоже насторожилась.

– Скажу прямо: пока он меня не очень радует, – ответила она.

– Ну, это пока, – убеждающе улыбнулась Лариса Павловна. – Ведь вы его так мало знаете!

Разговор этот не совсем удался. Лариса Павловна продолжала очень мило улыбаться, но, точно угорь, увиливала ото всех вопросов, которые пробовала ставить перед нею Полина Антоновна. А Полина Антоновна была согласна, что Сухоручко она знала еще мало, и потому не очень настаивала на своих вопросах. Но чем больше она узнавала его, тем больше укреплялась в своем первоначальном мнении.

На уроках он вертится, вихляется, как на шарнирах, подает реплики, пытается острить, дурачится, что-то бубнит себе под нос. То нарочно столкнет с парты стопу книг и потом медленно, не спеша, поднимает их одну за другой. То перегнется через парту за упавшей промокашкой, изображая из себя акробата на трапеции. То поднимет руку, вызываясь ответить на вопрос учителя, начнет говорить и остановится, будто забудет. И все это для того, чтобы вызвать смех, чтобы обратить на себя внимание.

– В чем содержится витамин C? – спрашивает учительница на уроке анатомии.

У Сухоручко моментально готов ответ:

– В аптеках!

– Очень неостроумно! – замечает учительница.

Но Сухоручко это неважно. Он повертывается направо, повертывается налево и смотрит, какое впечатление его острота произвела на ребят.

– Что такое динамометр? – спрашивает его учитель физики.

– Полагаю, что предмет, – не задумываясь, отвечает Сухоручко.

– Я тоже полагаю, – говорит Сергей Ильич. – В таком тоне я не желаю с вами разговаривать. Садитесь!

Но Сухоручко это тоже неважно, и он идет на место с видом победителя: он сострил!

На уроке истории он пересел на другую парту. Но Зинаида Михайловна не из таких, чтобы не заметить этого.

– А почему вы не попросили разрешения? – спрашивает она Сухоручко.

Тот театральным жестом прикладывает руку к сердцу.

– Ну, стоит ли вас беспокоить из-за такого пустяка!

– Эдя! У вас неблагополучно с дисциплинарным журналом! – говорит ему наконец Полина Антоновна.

– Разве? – с невинным видом спрашивает Сухоручко. – А я думал, наоборот, хорошо!

– А вот посмотрим!

Полина Антоновна открывает дисциплинарный журнал и читает:

– «Ведет себя очень развязно», «разговоры, выкрики с места», «препирался с учителем»… Ну как?.. Достаточно?

– Честное слово, Полина Антоновна, не знаю, за что записывают. Написать все можно, – нисколько не смутившись, заявляет Сухоручко. – Ну, может, и поговорил когда, так это от усталости.

– Не от усталости, а от несдержанности.

– Но с усталостью уменьшается сдержанность. По учению Павлова.

Полина Антоновна укоризненно качает головою, а глаза Сухоручко смотрят на нее и смеются.

Полина Антоновна дала своим ученикам небольшую анкетку – о семье, о дневном режиме, о прочитанных книгах, об интересах. В числе других там был вопрос: «Кем ты собираешься быть?» В ответ на это Сухоручко размашисто накатал:

«Поэтом или милиционером».

В его чудачествах не всегда проступал злой умысел, но если учитель ловил его на чем-нибудь, то в ответ на замечание следовал невинный взгляд и такой же невинный ответ:

– А что?.. Я ничего… Я нечаянно… А что тут особенного?

«Что тут особенного?» – эту фразу Полина Антоновна, к удивлению своему, услышала и от Ларисы Павловны, когда вызвала ее после футбольной «экскурсии» в Сокольники.

– Полина Антоновна! Вы просто не понимаете психологии мальчишек. Для нас с вами футбол, конечно, пустое слово, а для них… Ничего не поделаешь – мужчины! Мой муж… вы понимаете?.. о-очень ответственный работник министерства, у него персональная машина, но когда бывают эти самые розыгрыши, он даже с работы уезжает. Это, конечно, между нами, но… Да, да! Заезжает за Эдиком, и они вместе едут, как я выражаюсь, «хворать». Что же вы еще от ребят хотите?

Все это было очень грустно, но все попытки Полины Антоновны растолковать ошибочность и гибельность такого воспитания сына наталкивались на глухую стену непонимания и самодовольство. Перед нею была женщина, довольная всем – мужем, персональной машиной мужа, квартирой, ну и, разумеется, Эдиком.

– Он такой живой, такой остроумный, прямо-таки талантливый мальчик! И не подумайте, что это говорю я, мать. Это все говорят. Когда у меня собираются гости, все бывают в восторге от него. Так он умеет острить, сказать какую-нибудь шутку, скопировать кого-нибудь! Вчера он рассказал о каком-то своем столкновении с милиционером…

– Какое столкновение? Из-за чего? – насторожилась Полина Антоновна.

– Не знаю… Какая-то мелочь. Ну, вы понимаете: милиционеры всякие бывают!.. Но, вы представляете, он его так изобразил, ну совершенно изумительно – милиционер как живой! Вообще удивительно оригинально складывается ребенок! К тому же – вы знаете? – он пишет стихи. Все, кто у нас бывает, – а у меня брат – лауреат, бывают очень образованные люди, – все пророчат Эдику блестящую будущность.

– Да, – сказала Полина Антоновна, – если он ее завоюет!

– Да, конечно, – не поняла мамаша, а когда поняла, в глазах ее разгорелся огонек решимости постоять за честь своего «мальчика». – Вот мы и должны помочь ему, чтобы он…

– Помочь? Согласна! – прервала ее Полина Антоновна, тоже ощутив в себе растущую педагогическую решимость. – Но в основном он прежде всего сам должен к этому стремиться, сам должен работать. А он не умеет… Вы понимаете? Он не приучен к труду. А потом он такой разболтанный, неорганизованный, несдержанный…

– Нет, за это вы его не судите, у него нервная система такая! – тут же отпарировала это замечание мамаша. – С него нельзя спрашивать, это – болезненное состояние. Он еще ребенком болел этим… как его?.. такое трудное название… Ну, одним словом, нервное расстройство было. И врач сказал, что его нельзя заставлять сдерживать себя, – для него нужна разрядка, этого требуют его больные нервы. И ему можно кое-что простить.

– То есть как простить? Извините, пожалуйста! Я советская учительница! Я должна воспитывать в учениках человеческие качества. Я отвечаю за это перед государством. И если он не выполняет одно задание, не выполняет другое задание…

– Да, но задания у вас… Полина Антоновна! Можно откровенно? Эдик говорит, что у вас очень трудные задания.

– Трудные? – переспросила Полина Антоновна. – А почему же для других не трудные? А Эдику, если хотите знать, я бы еще трудней давала. А потом математика такой предмет. Трудно! Неинтересно! Никаких фейерверков! А мы все равно должны заставить делать это трудное и неинтересное дело. А иначе что же получится? А в жизни?.. Если он задачу не может сделать, воли не хватает, как же он в жизни будет?.. Кем будет?..

– Тут я вас понимаю, – поспешила согласиться мамаша. – Но… Полина Антоновна! Вы меня, конечно, извините… Я в математике мало разбираюсь, но у вас, очевидно, какой-то другой метод. В школе, где раньше учился Эдик, все разъясняли, прямо-таки разжевывали, а вы их самих заставляете думать!

– Очень хорошо!.. Передайте мою благодарность вашему сыну за его наблюдения, – сказала Полина Антоновна. – Он совершенно правильно понял мой метод. Но менять я его не собираюсь. Я как раз и вижу свою задачу в том, чтобы научить своих учеников думать.

Мамаша была совершенно ясна, и Полине Антоновне хотелось теперь познакомиться с отцом. Но в ответ на высказанное ею это пожелание Лариса Павловна сделала большие глаза и сказала, что отец – «о-очень крупный работник министерства», у него государственные дела и он так занят, что «ходить еще по школам ему некогда».

Было совершенно очевидно, что Сухоручко – это баловень, которого нужно ломать. И Полина Антоновна стала к нему еще требовательней.

Но чем больше она предъявляла требований, тем больше росло его скрытое сопротивление. А может быть – и не только его. За развязностью, дерзостью юноши Полина Антоновна угадывала настроения семьи.

Сухоручко опоздал на урок и в оправдание предъявил записку от матери о том, что он задержался по уважительным домашним обстоятельствам. Обстоятельства эти, как потом выяснилось, заключались в том, что у них что-то случилось с домашней работницей и в свое время не был готов кофе.

У Сухоручко не оказалось тетради, и он сдал работу на вырванном из другой тетради листочке. Полина Антоновна снизила ему за это оценку.

– Почему? – спрашивает Сухоручко. – Я же сделал! А почему я не могу решить на листке?

На другой день с этими же самыми вопросами приходит мать, говорит о формализме, бюрократизме и прочих сильных вещах.

Полина Антоновна заглянула к Сухоручко в тетрадь и, увидев, что задание не выполнено, поставила ему два.

И опять:

– Почему?.. Вы меня не вызывали к доске. За что двойка?

И то же самое через несколько дней повторяет мать, говорит о несправедливости, придирках. Теперь на ее лице уже нет той любезной улыбочки, с которой она пришла к Полине Антоновне первый, раз. Теперь она – воплощенная воинственность и непримиримость.

– Как же так, на ходу, можно ставить двойки? Это методически неправильно! Это невнимание к ученику!

– Да, но задание-то он не выполнил! – твердо противостояла ее натиску Полина Антоновна. – А что изменилось бы, если бы он пошел к доске, постоял там пять минут и сел на место? Только бы время занял!

– Что значит «время занял»? – обиделась мамаша. – Вы несправедливы к моему сыну, придираетесь к нему с самой первой встречи.

– Что же, вы на вашем семейном совете об этом говорите? – спросила Полина Антоновна.

– А как же мы можем не говорить? Это же касается нашего мальчика!

– А вы говорите об этом при вашем мальчике?

– Да… Нет, не то что при нем, но… А почему мы не можем говорить при нем?

– Потому что вы этим губите его!

– Первый раз слышу, чтобы родители могли губить детей тем, что обсуждают их школьные дела!

– Не тем, что обсуждают, а тем, как обсуждают, – поправила ее Полина Антоновна, но поняла ли ее воинственно настроенная Лариса Павловна, в этом она совсем не была уверена.

Наконец послышался и голос отца. Правда, прийти в школу «о-очень крупный работник министерства» не выбрал времени, но он позвонил.

– Это директор?

– Директор.

– Послушайте! Что у вас там в школе творится?

– Простите, с кем я имею честь разговаривать?

– Говорит Сухоручко, отец вашего ученика.

– Ну, а если вы отец моего ученика, то вам следовало бы прежде всего знать имя и отчество директора той школы, в которой ваш сын учится. Это – первое. Второе: у меня, разрешите вам сказать, есть большой разговор к вам. Но говорить об этих вещах лучше всего лично. Прошу пожаловать!..

Но «о-очень крупный работник министерства» не пожаловал. За него продолжала воевать его супруга.

* * *

История с «экскурсиями» очень рассердила Полину Антоновну. Она готова была согласиться с Ольгой Климовной, матерью Бориса, и «начисто запретить все эти футболы-волейболы».

– Нужно в конце концов принимать меры! – горячо говорила она Александру Михайловичу, преподавателю физкультуры. – Нельзя же в самом деле без конца и без ума гонять мяч. Это мне все дело портит.

– Полина Антоновна! Да я разве спорю? – отвечал Александр Михайлович. – К тому же это, если хотите знать, и не футбол. Какой это футбол? Так, размахай какой-то! Но запретить-то просто нельзя. Ценное в нем все-таки есть, согласитесь. Коллективная игра, с чувством локтя!

Полина Антоновна понимала, что просто запретить футбол, конечно, невозможно, и в то же время не хотела больше мириться с этой стихией.

– Тогда ценное нужно отделить от размахая, – сказала она. – А если нынче играют, завтра играют и ничего не признают, кроме этой вашей ценной игры, что же получается? В русло вводить нужно.

– Вот это правильно, – согласился Александр Михайлович. – Займусь, Полина Антоновна, займусь!

И вот, теперь уже не в шутку, а всерьез, восьмой «В» получил предложение от соседнего восьмого «А» провести товарищескую встречу по футболу.

Восьмой «В» заволновался. Дело не шуточное – на карте честь класса! Нужно было подобрать хорошую команду и прежде всего капитана. Были названы три кандидата – Борис, Игорь Воронов и Сухоручко. На следующем же уроке, на химии, Сухоручко вырвал из тетради лист, разграфил его на три части, над каждой графой написал фамилию кандидата на звание капитана сборной команды и пустил этот лист по классу. Каждый должен был поставить свою подпись под фамилией кандидата, за которого он голосовал.

Большинством голосов был избран Борис. Он понимал всю сложность своей задачи. Нужно было подготовиться, сыграться, а времени для этого не было. Нужно было продумать и состав команды. Просились в нее все, даже те, кто мало и плохо играл: Миша Косолапов, Петя Нестеренко, Федя Половцев. Только Валя Баталин не решился предложить свою кандидатуру.

Борис мысленно перебрал ребят: один «заводится», другой на ногах плохо держится – за одну игру двенадцать раз упал, третий высокие мячи плохо берет – ростом не вытянул, четвертый берет мячи цепко, но труслив, игроков боится. Одних он отвел сразу, о других долго думал, взвешивал их достоинства и недостатки, примерял, кого и куда можно поставить.

Много шуму было в классе, споров, замечаний и соображений, но в конце концов все улаживалось – или ребята соглашались с тем, что говорил капитан, или капитан соглашался с тем, что говорили ребята. Только с Сухоручко у Бориса получилось жестокое столкновение. Он долго и очень тщательно взвешивал его кандидатуру, но ответственность за честь класса взяла верх над дружескими чувствами, и в списке против фамилии Сухоручко Борис поставил знак вопроса.

– И никакого вопроса тут нет: играю – и все! – в ответ на это заявил Сухоручко.

– Ты не обижайся, Эдька! – попробовал объяснить ему Борис. – А только ты часто без толку бегаешь и без толку машешь руками.

– Как это без толку?

– Да очень просто: для вида только. Никакой системы у тебя, никакой устремленности в игре нет.

– Устремленности нет? Ах, ах! – паясничал Сухоручко. – Мистер Твистер, вы, кажется, начинаете высоким штилем изъясняться?

– Никакой я не мистер Твистер, – сказал Борис, – а только в команду я тебя включить не моту… Восьмому «А» хорошо! Они учатся вместе чуть не с первого класса, сыгрались. А мы… Что мы? Нет, Эдька, хочешь – обижайся на меня, хочешь – нет, не могу!

– А еще товарищ! Другом называется! – разобиделся Сухоручко.

Команду в конце концов сколотили, но потренироваться почти не пришлось – нужно было играть.

Играли на стадионе, на котором работала тетя Игоря Воронова.

На игру пришли целиком оба класса, пришел Александр Михайлович и даже Полина Антоновна.

– Ну, игроки! Покажем класс? – улыбаясь, спросила она своих «воробышков».

Через три минуты после начала игры Витя Уваров, поставленный Борисом у ворот, пропустил первый мяч и, по своему обыкновению улыбнувшись, развел руками.

– Счет «один – ноль» в пользу «А»! – объявил Александр Михайлович.

Вскоре был забит и второй гол. Счет «два – ноль»!

Потом Вася Трошкин заработал штрафной, и с близкой дистанции был забит третий гол.

Дело оборачивалось нехорошо, и Витя Уваров уже не улыбался и не разводил руками.

Борис подтянул трусики, окинул подбадривающим взглядом команду: «Ничего, мол! Держись!» – и решил, что пора всерьез браться за дело. Вскоре ему удалось прорваться к правому краю и повести мяч к воротам противника. Впереди никого не было, путь был свободен, только сзади себя он чувствовал чье-то горячее дыхание.

– Не мотай, Боря! Пасуй! – крикнул ему Игорь. Но слишком тяжелы были эти так стремительно полученные три гола, и Борис усомнился в товарищах.

«Еще проведу!» – решил он и, слыша подзадоривающие крики ребят: «Боря, жми! Боря!», «Ножками, ножками!», старался прибавить скорость.

Но противник тоже прибавил скорость, стал обгонять, и когда Борис решил наконец «перепаснуть», было поздно: противник, черноволосый парень с горбатым носом («Прянишников!» – вспомнил вдруг Борис его фамилию), перехватил мяч и повел его в обратную сторону.

Много жестоких схваток пришлось еще пережить Борису в этот тяжелый день.

– Проигрываем! Держись! – крикнул он после четвертого гола. Он дрожал и, подавляя эту дрожь, собирал все свои силы, бегал, прыгал, падал, поднимался и снова падал.

Но ничто не помогало. Борис мечтал теперь об одном – «размочить» счет. Не удалось сделать и этого. Игра была закончена со счетом «пять – ноль» в пользу восьмого класса «А». Ребята из восьмого «В», обескураженные и злые, даже не поприветствовав победителей, переругиваясь между собою, пошли с поля.

Проигрыш ошеломил Бориса. Что проиграть они могли – в этом не было ничего необыкновенного: на то и игра. Но «пять – ноль» – над таким счетом можно только смеяться и отвечать на этот смех нечем.

Весть о результатах игры быстро разнеслась по школе, даже была передана по школьному радио, и за восьмым «В» закрепилась начавшая было забываться кличка «футболисты». Эту кличку приходилось слышать теперь не только от ребят из восьмого «А». Те ходили победителями, ехидно посматривая на побежденных, особенно этот Прянишников, но как победители помалкивали. Остальные же, даже малыши, не давали покоя. Когда восьмой «В» шел строем после общешкольной линейки, из рядов одного из шестых классов послышалось:

– Футболисты пошли!

Оглянувшись, Борис увидел зловредную ухмылку рыжеватого мальчугана с широким приплюснутым носом, и ему захотелось выскочить из строя и еще сильнее приплюснуть тому нос. Но впереди, вскинув бороду, стоял директор и, казалось, смотрел прямо на Бориса. Пришлось стерпеть…

Поражение внесло большой раздор в ряды побежденных. Начав ругаться еще на футбольном поле, они доругивались потом, когда расходились по домам. И на следующий день в школе шумели на всех переменах. Каждый старался вспомнить ошибки другого и в этих ошибках найти причину неудачи, а тем, кто не играл, кто не был включен в команду, казалось, что причина поражения команды – в ее составе.

– Уже что-что, а такой бы сухой не было! Это только «чемпионы» могут!

Полина Антоновна была и довольна, что у ее возомнивших о себе «игроков» сбили спесь, и в то же время ей было немного обидно за своих «воробышков». Она стала болельщиком своего класса, и в глубине души ей уже хотелось, чтобы он со временем взял у восьмого «А» хороший реванш. Поэтому она с удовольствием прослушала анализ игры, который провел Александр Михайлович с побежденной командой. И то, что ее непривычному взгляду представлялось сплошным хаосом, из которого как-то и почему-то, с непонятной закономерностью постепенно вырисовывалась победа одних и поражение других, вдруг в анализе Александра Михайловича начало распадаться на отдельные эпизоды, и из них складывалось поведение того или другого игрока на том или ином этапе борьбы.

– Почему вы проиграли? – говорил Александр Михайлович, обращаясь к притихшим ребятам!. – Причин много, но главная – коллектива не было. Не было сыгранности, слаженности. Капитана не чувствовалось! – Александр Михайлович посмотрел на Бориса. – Капитан должен быть душою, главное – волей команды. А у вас капитан, как мне кажется, сам растерялся. Было это? – Александр Михайлович опять взглянул на Бориса.

– Было, – ответил тот.

– Уйти и не поприветствовать! – продолжал выговаривать Александр Михайлович. – Никуда не годится! «Игра учит уважать противника», – говорил Макаренко. Противника нужно уважать даже при своем проигрыше.

Потом оказалось, что и с чисто физкультурной точки зрения ребята из восьмого «В» играли неважно: один не смог прыгнуть и повернуться в воздухе, другой слабо выкинул мяч из аута, третий плохо работал корпусом.

У Бориса Александр Михайлович отметил недостаточное развитие ног и плохую постановку дыхания.

– Грудь у вас широкая, емкая – и вдруг одышка. Дыхание нужно ставить! Вообще, мальчики, – закончил свой разбор преподаватель, – футбол, как видите, игра сложная. Плохого я про вас не скажу, техника владения мячом у вас чувствуется. Но в игре участвует весь организм. Мало просто ударить мяч, мало хорошо ударить мяч, – надо хорошо бегать, прыгать, работать корпусом, нужны сила, ловкость, выносливость, смелость, находчивость, нужны и крепкие морально-волевые качества. Одним словом, нужно всестороннее развитие всего организма, нужна гимнастика. Вот вы уже улыбаетесь! Это не ново! Игровики всегда против гимнастики. Но ни один спортсмен не может без нее обходиться. Она укрепляет мышцы, суставы, связки, увеличивает гибкость. Это основа всех игр, всех видов спорта.

Борис серьезно отнесся ко всему, что сказал Александр Михайлович. Оставшись как-то дома один, он обследовал свое тело, ощупал его и нашел, что ноги у него действительно слабоваты. Не понравились и руки. Ему хотелось, чтобы мускулы у него были крепкие, железные, чтобы он мог безотказно делать любые упражнения.

Борис переборол свое презрение к гимнастике и написал заявление в гимнастическую секцию школы.

«Два капитана» по-прежнему считались в классе закадычными друзьями, но дружба их постепенно начинала ломаться. Сухоручко не мог простить Борису того, что тот не включил его в «сборную» по футболу, а Борис не мог поступить иначе. Это было их первой размолвкой, а за нею стали накапливаться и другие.

Сухоручко производил впечатление компанейского, общительного парня, а Борис сам был такой и таких любил. Сухоручко был к тому же добрым парнем: он приносил в школу яблоки, бутерброды и, не жалея, раздавал их направо и налево. Давал он и деньги, которые у него всегда водились. Все это Борису очень нравилось.

Но за всем этим было в нем что-то и неприятное. Сухоручко знал почти все школьные дела, чего не знал – додумывал. Он брался обсуждать какой угодно вопрос и, играя своими тонкими, точно нарисованными бровями, вмешивался в любой разговор. Этим он походил на Васю Трошкина. Но если Вася больше любил подраться, то Сухоручко – только присутствовать при драках и разжигать ту и другую сторону подзадоривающими репликами: «Р-р-ряз его! Р-р-ряз!» И если Васю все-таки в классе любили, то к Сухоручко большинство ребят понемногу начинало относиться с полудобродушной, полупрезрительной насмешкой. Ему дали ядовитое прозвище «Сплетефон». А он и действительно был неисправимым болтуном, постоянным нарушителем порядка в классе, человеком-погремушкой, и поэтому он не смущался ни этим прозвищем, ни отношением ребят к себе. Как бы не замечая его, он со всеми был панибратски близок и фамильярен. «Эй ты, браток», «Здорово, братишка!» или особенно любимое им бессмысленное словечко «манюня» так и сыпались из его уст, точно он действительно всем был друг и приятель. Иногда эти обращения заменялись не менее бессмысленным «моня-моня» или иронически-высокопарным «сэр», «милорд», «мистер Твистер».

Сухоручко принес с собою в класс свой неизвестно где и из каких источников набранный словарь. Директор у него назывался «великий государь», учительская – «дворянское гнездо», звонок на урок – «что делать», уход с урока – «побег с каторги» и так далее.

Рубаха-парень с товарищами, с учителями Сухоручко держался независимо, иной раз вызывающе, даже дерзко. Это у него называлось «вырабатывать характер» и «проявлять свободолюбие».

Сначала Борису кое-что нравилось и в этом – у него самого еще жили какие-то традиции Сеньки Боброва и прочих «мастеров искусств». Но, по мере того как он брался за свои «осечки», эти традиции стали терять для него былую привлекательность. А у Сухоручко они, наоборот, приобретали теперь все более неприятный вид.

Борис даже не знал, учил ли когда-нибудь Сухоручко уроки. Память у него была исключительная, он схватывал все на лету, но схватывал верхушки, без труда и усилий, дополняя схваченное изворотливостью и разными ловкими проделками. У него, например, была очень сложная система лавирования и тонких расчетов – когда его должны и когда не должны спросить. Тут у него была своя стратегия и своя тактика. Он вел даже специальный график: кого, когда и по какому предмету спрашивали. По такому графику он старался определить систему и приемы учителей, или, как он говорил, их психологию, как они «ловят» и как «подлавливают». В зависимости от этого он и строил свои «прогнозы» для себя и для других ребят – в этом он тоже видел свою обязанность товарища.

– Маэстро! Вам угрожает химия! – подает он кому-нибудь предупреждающий сигнал. «Маэстро» смеется над этим, но на всякий случай берется за книгу: кто знает, может, и в самом деле спросят?

Иногда такие расчеты помогали Сухоручко, иногда не помогали, и тогда он, не очень огорчаясь очередной двойкой, вносил корректив в свою систему и строил новые «прогнозы».

Только с математикой у него ничего не получалось: предмет такой, что не наболтаешь. Да и Полина Антоновна постоянно ломала все графики и прогнозы. Как нарочно: сделаешь уроки – она ни за что не спросит, не сделаешь – обязательно вызовет. Нужно готовить уроки каждый день, но как можно каждый день готовить уроки?

Поэтому, придя в школу, Сухоручко без всяких обиняков спрашивал у Бориса:

– Задачку сделал? А ну-ка покажи! Занят был вчера. Колоссально!

И начинал списывать. Это у него называлось «сверять ответы».

Иногда Сухоручко заходил к Борису домой, – заходил с той же целью:

– Ну, как у тебя? У меня, понимаешь, дело пахнет керосином – ничего не получается!..

Если и у Бориса задача тоже не выходила или задание не было еще выполнено, Сухоручко разочарованно кривил губы:

– У-у!.. А я думал, ты сделал!

– Ну, давай вместе делать! – предлагал Борис.

Сухоручко соглашался, но мысль его пассивно следовала за ходом мысли Бориса, а может быть, даже не следовала, – может быть, он просто выжидал окончательных итогов. Не дождавшись, он заводил речь о чем-нибудь постороннем, отвлекающем от занятий, и тогда Борис замечал взгляды отца, которые тот бросал на них из-за газеты.