Текст книги "Повесть о юности"
Автор книги: Григорий Медынский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 38 страниц)
– И, конечно, не тот? – заметил Алексей Дмитриевич.
– Да, не тот! Я позвонила туда, там о Сухоручко ничего не знают. Я стала звонить в милицию. И вот только тогда этот лощеный на вид молодой человек назвал номер вашей школы. Теперь, значит, правильно?
– К сожалению, правильно! – вздохнул Алексей Дмитриевич.
– Что же с ним делать?
– А что же с ним еще делать?.. Очень прошу извинить за причиненное им беспокойство, а сейчас отпустите его. Теперь уж с ним займемся мы сами.
На другой день директор вызвал к себе Николая Павловича, замещавшего Полину Антоновну в качестве классного руководителя десятого «В», рассказал ему о случившемся и спросил, что он думаем делать.
– Ну что ж!.. Я поговорю с этим Сухоручко, только это бесполезно! – сказал Николай Павлович, но сказал так вяло и безучастно, что директор понял: это будет действительно бесполезно.
Директор знал жизненную историю этого человека с одутловатым, усталым лицом, небритым подбородком и помятым галстуком: у него была безнадежно больная жена, лежавшая в постели, двое детей и старуха мать. Жили они в маленькой комнате за городом, и Николай Павлович, рано утром уезжая из дому, возвращался поздно вечером, едва ли не с последним поездом: он давал уроки в двух школах, занимался репетиторством, брался за все, лишь бы прокормить свою большую семью. Поэтому он вечно спешил и неохотно отзывался на разные мероприятия, проводившиеся в школе. Когда директор предложил ему принять классное руководство вместо заболевшей Полины Антоновны, Николай Павлович взялся за него тоже без большой охоты и интереса. Так же без всякого интереса он отнесся и теперь к рассказу директора о новой выходке Сухоручко. Но безразличие в таком вопросе могло только испортить все дело, и Алексей Дмитриевич сказал:
– Впрочем, нет, не нужно! Я займусь этим сам…
Он посоветовался с завучем, и они вместе решили прежде всего использовать в этом деле коллектив. После уроков они пошли в десятый «В», и директор рассказал притихшим ребятам о поступке Сухоручко.
– Ну вот!.. – закончил он свой по-деловому короткий рассказ. – Ваши представители выступали когда-то перед педагогическим советом, ручались за своего товарища, брали обязательства. И что же получается?
– Можно, Алексей Дмитриевич? – рука Васи Трошкина порывисто вскинулась кверху.
– Пожалуйста! – разрешил директор.
– А мы чем виноваты? – сказал Вася, поднимаясь из-за парты. – Его и из школы исключали и снова приняли. А почему? И что мы с ним сделаем? Если уж администрация ничего сделать не может, а мы что?
– Вот это та-ак!.. – многозначительно протянул директор. – Это, я понимаю, сознательность! Мы-то думали, – Алексей Дмитриевич указал на сидевшего рядом с ним завуча, – что в десятом «В» коллектив – сила, в десятом «В» – сознательные ученики, пример для всей школы. И вдруг – моя хата с краю, я ничего не знаю? Не думал! Не ожидал!
Директор выждал, чтобы прислушаться к произведенному им впечатлению, и продолжал:
– Администрация, к вашему сведению, знает, что делать, и со своей стороны наметила необходимые меры. Но мы, посоветовавшись с учителями, решили обратиться к вам. Вы – десятый класс, взрослые люди, с паспортами, граждане! А поступок вашего товарища касается и вас всех, он порочит вас перед лицом девочек, с которыми вы дружите. Разве вы можете стоять в стороне?
Как ни старался Алексей Дмитриевич, большого результата он не добился: были речи, были обличения, но все это не выходило за рамки тех собраний, когда все произносится ради того, чтобы произнести, а обличения звучат как заученные.
Все это было бы совсем нерадостно, если бы не последующие события…
* * *
В дневнике Вали эти последующие события описаны так:
«Удар! Ужасно! Все кончено!..
В школу с мрачными лицами пришли Нина Хохлова и Инна Вейс и сказали, что девочки разрывают дружбу. Причина – хулиганская выходка Сухоручко и все поведение мальчиков. «Отдайте нам наши книжки, которые вы взяли для подготовки к монтажу о двух демократиях!» – «Почему?» – «Так решили девочки!» Всё! И ушли, не попрощавшись.
Зло охватило меня ужасное! Пришел домой, грубил матери, играл на гитаре, порвал струны. Все потеряно! Как-то бессмысленно стало жить. Что же теперь остается? Одни уроки? Нет воодушевления, ничего нет, пустота и позор! И как только теперь мы будем жить?»
Борис разрыв с девочками пережил иначе. Первое, о чем он подумал, выслушав Нину Хохлову, был вчерашний разговор в школьном комитете комсомола. Костя Прянишников, ставший теперь почти приятелем Бориса, рассказал там о диспуте с девочками, на котором ему пришлось присутствовать, и вот Кожин, секретарь комитета, вызвал к себе Бориса.
– У вас, кажется, неплохо поставлена дружба с девочками. Подготовь-ка сообщение, поговорим на комитете. Может быть, что подскажем, а главное – расскажешь ребятам. Так сказать, обмен опытом!
«Вот тебе и обмен опытом! Какой же теперь поднимется смех во всех классах!» – подумал Борис, глядя на горделиво поднятую голову Нины Хохловой. Ее гордый вид вызвал в нем раздражение. «Добилась своего!» – подумал он и, насупив брови, спросил:
– Это что же – окончательно?
– Так решили девочки! – ответила Нина.
Борис еще раз смерил ее недружелюбным взглядом и сказал:
– Мы это решение не считаем окончательным. Дружба начиналась на совместном собрании двух классов, и кончить ее может только совместное собрание.
– Дело ваше! Верните нам книжки, которые вы брали для подготовки к монтажу.
– Книжек у меня сейчас нет.
– Это нас не касается!
– Хорошо, книжки будут! Всё?
– Всё!
Пока Борис поднимался в свой класс из вестибюля, где, как и в первый раз, происходила встреча парламентеров, он уже надумал план действий. Быстро собрав всех ребят в классе, он закрыл двери и, сообщив, что произошло, сказал:
– Прежде всего – никому ни слова! Понятно?
– Понятно!..
– Об остальном посоветуемся на бюро и потом поговорим. Всё!
По-разному относились ребята к девочкам, к дружбе с ними, но все значение этой дружбы они почувствовали только теперь, после разрыва. И прежде всего – стыд и срам перед другими классами, нельзя будет в коридор выйти: девочки отказались от них! Поэтому требование Бориса было выполнено всеми с пунктуальной точностью – никто не вынес этого сора из своей избы, все молчали, но между собою у них разгорелись свирепые споры.
– А ну их! – шумел Вася Трошкин. – А что от них проку? Ни поговорить, ничего!
Вася кривил душой. Про себя он тоже мечтал и поговорить и подружиться с кем-нибудь из девочек, но на это у него при всей его показной храбрости не хватало духу. А то, как его обрезала Майя Емшанова, показало, что это не совсем безопасное дело. Значит, о пустяках говорить нельзя, а единственно умной темой для разговоров он считал самолеты и реактивные двигатели, которыми девочки, по его глубокому убеждению, интересоваться не могли.
Феликс Крылов тоже был согласен, что без дружбы будет легче – меньше мороки, зато Валя Баталин вспоминал «Коммуну пяти» у Николая Островского и с пеной у рта отстаивал самый принцип коллективной дружбы.
– Дружба двух – понятно, дело обычное, а дружба коллективов – новое, неизвестное. Это, может быть, то, в чем мы пример должны показывать.
Рубин предлагал восстановить формальное сотрудничество, лишь бы как-нибудь дотянуть до конца года, но ему так же решительно возражал Игорь:
– А зачем нам формальное сотрудничество? Нужно решать вопрос принципиально: да или нет?
– Так что же: да или нет?
– Нет! Дружбы у нас не получилось, а за формальное сотрудничество цепляться нечего. Они порвали, а мы навязываться будем? С какой стати?
– Получилась у нас дружба или не получилась, а польза есть, – возражал ему в свою очередь Борис. – Это главное! Дружба обнаружила наши недостатки, наши ошибки, нашу грубость, невежливость. Она поставила вопрос о культуре. Плюс это или минус? Плюс! У нас есть ребята, которые смотрят на девочек так: погулять, потанцевать, провести весело время, потом домой проводить. А как на людей – на их интересы, на их внутренний мир – не обращают внимания. Есть у нас такие? Есть! Это тоже преодолевать нужно, и дружба в этом помогает. И вообще дружба поставила перед нами такие вопросы, каких у нас без нее не было. И я считаю – за дружбу нужно бороться!.. А что же мы скажем Полине Антоновне, когда она выздоровеет? Дружили, дружили… а потом девчонки нам нос натянули, и мы сдались!
Это было соображением, положившим конец всем колебаниям. Решили: дружбу продолжать, сделать все, чтобы добиться ее восстановления.
Стали думать: что же именно сделать? Прежде всего, нужно узнать: что произошло у девочек?
– Это «Нинон» сделала! Ее рук дело! – сказал Борис.
С этим был согласен и Игорь. Он тут же нарисовал карикатуру: «Тигра в витязевой шкуре». Нина Хохлова в доспехах рыцаря заносит меч над головой малюсенькой девочки, на коротеньком платьице которой написано: «Дружба». Ребята, сгрудившись, рассматривали рисунок, смеялись.
– А ну, дай-ка мне! – попросил Борис.
– На память?
– На памяти.. И молчи! И вы все молчите! – сказал Борис, пряча в боковой карман полученный рисунок. – А то дойдет до них, тогда такое начнется, – все дело испортить можно. Хохлова у них имеет свой авторитет, только на чем он основан – вот вопрос.
– Вообще какая у них обстановка с психологической точки зрения? – заметил Витя Уваров. – Разведку бы произвести!
– А это мысль! – подхватил тут же Борис. – Произвести разведку! Возражений нет? Принято! У кого? Кому?
– Искренней всех у них Таня Демина, – сказал Витя. – Может, ты попробуешь?
– Нет! Это кому-нибудь еще! – быстро ответил Борис. – А на себя я другое возьму: связаться с Елизаветой Васильевной, классным руководителем девочек, – что она думает?
– Это тоже правильно! – поддержал его Игорь. – А С Таней связаться Вале Баталину. Он ей циркуль дал, ну и пусть идет за циркулем.
– Я? Нет! – испугался Валя.
– Ты же ее, так сказать, в материальную зависимость поставил, у тебя предлог есть.
– Нет! Не пойду!
– Как же так – не пойдешь? А если тебе коллектив поручение дает?
– Тогда с кем-нибудь еще… А один не пойду! – самым решительным образом заявил Валя.
– Ну вот, с Игорем и пойдете! – решил Борис.
– Нашел разведчика! – усмехнулся Игорь. – Ну ладно! Раз для коллектива – ладно! Пойдем, Валя-Баталя! Ничего!.. Подождите, а Нина?
Решили, что с Ниной Хохловой устанавливает связь Борис. Предлог – передача книг, которые она с него требовала.
– Теперь устанавливаем сроки! – сказал Борис. – Тянуть нельзя. Время не терпит!
* * *
Валя и раньше любил Бориса, выделял его из всех своих школьных товарищей, но теперь он прямо восхищался им: как Борис разговаривал с девочками, как не растерялся, не упал духом, как энергично взялся за дело, как осмыслил этот вопрос и вот наметил какие-то практические шаги – что предпринять, что сделать. А раз можно что-то делать, значит не все потеряно. И Вале стало легче. Он записал в дневнике:
«Прямо с бюро пошли с Игорем к Тане Деминой. Я – без калош, без шапки, он – в своем пиджачке с короткими рукавами. Улица всегда освежает меня, рассеивает, поднимает настроение, и я чувствовал себя бодрее, хотя впечатление от пережитого сегодня еще не прошло.
Разговаривали главным образом о разрыве. Я поделился с Игорем, как я сжился и со своим классом и с классом девочек, сказал, что дома у меня друзей нет, девочек знакомых тоже нет, а поэтому вся моя жизнь – в классе, и мне больше некуда податься.
И вот – разрыв! И что-то внутри у меня оборвалось.
Игорь внимательно слушал, и у него не было обычной иронии, которая меня в нем всегда раздражала. Он даже посочувствовал мне и сумел подойти к моему горю довольно осторожно. Может быть, это было не совсем от души, но действовало успокаивающе.
Постепенно мы перешли на более общую тему – о людях, перебрали всех ребят, всех девочек, учителей, говорили об их сущности, об их достоинствах и недостатках. Мнения наши часто расходились, но сейчас это было как раз хорошо: в спорах глубже раскрывались характеры людей.
Невольно я стал говорить о Тане Деминой, о ее правдивости, искренности и прямоте, из-за которых она мне и нравилась. Игорь слушал-слушал, а потом вдруг сказал:
– А знаешь, ты расстроен совсем не из-за разрыва классов!
Я, конечно, понял, на что он намекает, но стал возражать. Разумеется, Таня играет во всем этом крупную роль, но, во всяком случае, не основную. Главное – в общественной работе. Дружба с девочками как бы удваивала наш коллектив, а совместная газета делала мою работу очень интересной, и без нее мне будет пусто и скучно. Получалось, что в данный момент я терял половину коллектива, и это меня расстраивало.
Но Игорь такой человек – он ни во что не верит и на все смотрит по-своему. Поэтому он усмехнулся и сказал:
– Ладно, ладно, Валя-Баталя! Все ясно!
Он, конечно, опять намекал на Таню, а я старался его разубедить. Но это у меня, кажется, не получилось, и Игорь остался при своем мнении.
Не знаю, я сам запутался, может быть оно и так.
В общем, секрет мой стал известен Игорю. Это нехорошо!.. Так я могу очень быстро о чем угодно выболтать любому встречному. Это очень нехорошая черта. В следующий раз нужно следить за своими словами и быть сдержанней.
А может быть, и не так? Сказал и сказал, – подумаешь! Не нужно бояться своих чувств, нужно быть в них смелым и открытым.
А может быть, и это нехорошо, что я так близко все принимаю к сердцу? Нужно стоять выше всех мелочей, нужно иметь цель, на достижение которой не должны влиять никакие невзгоды личной жизни. А то, бывает, случится что-нибудь – и опускаются руки, и думаешь: как тяжела борьба, и хочется все бросить и уснуть. А потом забываешь об этих мыслях, и стараешься опять, и борешься. Появляется уверенность, что я – человек, что жизнь – впереди, и если я буду хорошо учиться и работать, и жизнь у меня будет хорошая.
А потом – опять срывы и апатия, в душе снова появляется чувство неудовлетворенности собой: не все я делаю, что могу.
За всеми этими разговорами и думами мы дошли до дома, где жила Таня. Дом ее маленький, деревянный, с балкончиком, оставшийся от старой Москвы. Стоит он в глубине двора, между высокими липами. Мы долго топтались возле него, исшагали весь переулок в надежде встретить Таню, потом снова топтались возле занавешенного окна и двери. Как постучаться? Как войти? Что сказать? А вдруг она позовет домой? Хорошо, если бы она вышла на улицу.
– Ну, давай звонить! – сказал я.
– Звони!
– Нет, ты звони!
– Нет, я не буду! – категорически заявил Игорь.
Он оказался трусливей меня и никак не хотел звонить и первым заводить разговор.
Наконец я решился и нажал кнопку звонка. Я слышал шаги по ту сторону двери, слышал, как повертывали ключ в замке. Сердце мое замирало.
И вдруг:
– Вам кого?
Перед нами стояла пожилая женщина, такая же простая и добродушная, как Таня, – ее мать. Тани, оказывается, не было дома, она уехала в библиотеку, готовиться к сочинению.
– А кто приходил? Что передать? – спросила женщина, но мы только благодарили и извинялись.
На другой день я осмелел и зашел к Тане один. Она была дома. Приятно было видеть ее в легком, простеньком, домашнем платье. Я вдруг подумал о ней – чтобы она была вот так возле меня, в таком домашнем платье, и чтобы все было по-домашнему, и от этого я так смутился, что не знал, о чем говорить. Но ее глаза смотрели так ясно и просто, что я скоро оправился и завел разговор насчет классных дел.
– Послушай, Таня! Что у вас произошло? – спросил я.
– Ничего особенного. Мы обиделись за свою подругу. Вполне естественно. А тебя что – на разведку прислали?
– Да нет! Это я так!..
– А почему – так, если тебя прислали? Ты же разведчик! – засмеялась Таня, и от этого смеха у меня на душе стало светло, и я тоже засмеялся.
– А какой же я буду разведчик, если прямо сознаюсь в этом?
– Ну, а пытать я тебя не буду. Разведчик так разведчик. Только плохой ты разведчик – сразу попался!
Это, конечно, была шутка, но настроение у меня испортилось, и я даже разозлился.
– А почему же вы не сказали об обиде, а сразу – рвать?
– А разве об обиде говорят? Об обиде догадываются. А вы не догадались!
– А когда нам было догадываться? Вы на другой же день – сразу ультиматум!
– Ну, это конечно, Нина поспешила, а вообще…
– А вообще не видно, чтобы у вас глубина была.
– Почему же не видно, чтобы у нас глубина была? – тоже, кажется, обиделась Таня.
– А какая же это глубина – сразу рвать? Значит, не дорожили дружбой, не дружили как следует, сотрудничали, как Нина говорит. Настоящие друзья так не поступают.
– А вы сами…
– Что мы сами?
– Ничего.
Таня смутилась, сказав, очевидно, что-то лишнее, и, как я ни старался у нее это выпытать, мне ничего больше не удалось узнать.
Ну что ж, и это хорошо! Что Нина Хохлова поторопилась, по мнению девочек, – раз и что они чего-то опасались с нашей стороны – два. Голосовали они, видимо, единогласно, но не единодушно. Об этом нужно было срочно сказать Борису. А главное – виделся с Таней, был у нее дома, говорил… Ах, Таня, Таня! Если бы ты все знала! Ну, а если бы знала? Разве могла бы она полюбить меня?
И снова мысли о неразделенной любви, о себе, о своей наружности, и опять началось самобичевание, и опять стало невыносимо больно и противно на душе.
– Нет! Нужно отвлечься от всего этого, нужно заняться чем-то большим и найти что-то твердое и основное в жизни, на что можно было бы опереться!»
* * *
Проведать Полину Антоновну ребята собирались сразу же, как только ее положили в больницу. Но нахлынувшие события заставляли со дня на день откладывать это посещение, и в конце концов получилось так, что Полина Антоновна сама написала им письмо. Писала она неровным почерком, карандашом, на листочке бумаги, вырванном из тетради. Она спрашивала, как идут дела, как с успеваемостью, с дисциплиной, как готовится монтаж к выборам в местные советы и вообще что нового в классе.
Борис прочитал это письмо вслух всем ребятам, и ребята решили, что теперь Полину Антоновну обязательно нужно навестить и ответить ей.
– А как о девочках? Писать или нет?
– Зачем?.. – закричали все в один голос. – У нас коллектив! Зачем ее тревожить? Сами справимся!
Бориса это очень обрадовало: «У нас коллектив!» Конечно, была бы Полина Антоновна, вероятно, ничего бы этого не случилось, вероятно, и Сухоручко не осмелился бы сделать то, что сделал, а если бы и сделал, то Полина Антоновна придумала бы что-нибудь, и все пошло бы по-другому, а если и не по-другому, то ему, Борису, было бы все-таки легче. Но теперь он не думал об этом, – он знал, что вся ответственность лежит сейчас на нем и он обязан с честью вывести класс из создавшегося положения. А в то же время нужно было учить уроки и следить, чтобы и ребята учили уроки, чтобы не падала в классе успеваемость и дисциплина, укротить распустившегося опять Сухоручко.
Но что он мог сделать один, без ребят, без своих комсомольцев? И когда они сказали: «У нас коллектив», – это было так хорошо, что все проблемы, вставшие перед классом, показались Борису легко разрешимыми.
Впрочем, все проблемы сейчас сводились к одному – созвониться с Елизаветой Васильевной и добиться встречи с Ниной Хохловой. Но телефона Елизаветы Васильевны никто не знал, а дозвониться к Нине оказалось делом тоже нелегким.
Первый раз, когда прямо с заседания бюро Борис с Витей Уваровым пошли к телефону-автомату, они тоже долго торговались: кому звонить, кому говорить и что говорить.
Борис в конце концов позвонил. Ему отозвался женский голос не то знакомый, не то незнакомый – он определить не мог.
– Позовите, пожалуйста, Нину Хохлову, – сказал он в трубку.
В ответ в трубке что-то щелкнуло, и разговор прервался.
Борис переглянулся с Витей. Что это? Повесила Нина трубку, или их разъединили? А может, они и вообще не туда попали? Что же делать: звонить еще или не звонить?
Решили звонить. Но ни у того, ни у другого не нашлось больше пятнадцатикопеечной монеты, пришлось идти в магазин и менять деньги. Когда же Борис снова набрал нужный номер, ему ответил уже мужской голос. Нины, оказывается, не было дома.
Новый вопрос: так это или не так? Может, она просто не хочет подходить?
– Первый-то раз кто говорил? – допытывался Витя. – Что ж ты, так и не узнал?
– Так и не узнал. По телефону разве сразу узнаешь? Голос как будто ее, но какой-то сонный.
– Может, она спала?
– Возможно. А тогда почему второй раз не подошла?
На другой день Борис опять несколько раз звонил Нине – и все неудачно: то ее нет, то не может подойти. Дело ясное – Нина не хочет с ними разговаривать.
А на третий день кто-то принес в школу записку.
«Завтра, в четыре часа, принесите книги к памятнику Гоголю. Не подведите хотя бы в этом!»
Записка официальная, без обращения и без подписи, но она вызвала новые мысли и предположения. Кто написал? Почему написал? Книги нужны? Зачем они, если монтаж срывается? Значит, хотят встречи! Нина не хочет, а девчата хотят! «Не подведите хотя бы в этом!»
«Нина стоит между нами!» – сделал вывод Борис.
В четыре часа он пошел к памятнику Гоголю и встретил там Лену Ершову и Люду Горову. Они старались держаться сухо, официально, но настроены были совсем не враждебно.
– Зачем вам нужны книги? – спросил Борис.
– Как зачем? Книги-то наши! Или вы их и отдавать не хотите?
– Я думал, вы монтаж одни думаете готовить.
– Нет. Ну что же мы одни-то будем делать?
– Видите? Значит, из-за ссоры и монтаж срывается. Выборы, политическая кампания, а мы…
– Не мы, а вы!
– Как мы? Порвали-то вы!
– А виноваты вы!
– А по-моему, кто порвал, тот и виноват!
– А по-нашему, кто вызвал это, тот виноват!
– Ну вот, давайте соберемся обоими классами и решим, кто виноват.
– Мы на это не уполномочены.
– А не уполномочены, так я вам и книжки не отдам. Книжки я Нине отдам, вашему комсомольскому секретарю. Хотите мириться – заставьте ее прийти завтра в это же время сюда, к памятнику Гоголю. До свидания!
Борьба так борьба! Борис поклонился и пошел.
А на Арбате он совершенно случайно встретил Таню Демину. В своей красной вязаной шапочке с белыми звездами она быстро шла, глядя себе под ноги, о чем-то задумавшись. Борис ее даже не сразу узнал и, только когда она прошла, окликнул ее:
– Таня!
Она оглянулась.
– Борис!..
Эти два возгласа, радостные, приветливые, вдруг как бы исчерпали разговор, и Борис не знал, что сказать и зачем вообще он ее окликнул.
– Куда идешь?
– В университет, на кружок, – ответила Таня.
– Интересно?
– Очень интересно!
– Ах, да! Таня! – вспомнил Борис. – Ты не можешь сказать мне телефон Елизаветы Васильевны?
– Елизаветы Васильевны? – спросила Таня. – Зачем?
– Нужно!.. Надеюсь, поможешь?
– Так и быть! Помогу!
Таня улыбнулась и, покопавшись у себя в записной книжке, назвала номер телефона.
– Не выдашь? – спросил Борис.
– Не выдам.
– А в чем у вас дело? А?
– Так тебе же разведка, вероятно, донесла? – снова улыбнулась Таня.
– Донесла… Но, я думаю, тут дело глубже, не только в одной неприятности с Майей. Это предлог!
– Предлог! – согласилась Таня.
– А причины?
– Ты что, тоже разведкой решил заняться?
– Нет, серьезно, Таня! Ну, чем девочки недовольны?
– Чем?.. – переспросила Таня, видимо раздумывая, говорить ей или не говорить. – Кто чем! Юля – одним обижена, Лена Ершова – другим, а все вместе – третьим.
– Чем?.. Ты и от меня хочешь что-то скрыть, как от Вали?
– Ну хорошо! Тебе скажу, – решилась Таня. – Кто-то пустил слух, что мальчики недовольны девочками, считают их пустыми, неглубокими и сами собираются рвать дружбу.
– Мы? – удивился Борис. – Кто это сказал?
– Не знаю. Кто-то из вас, мальчиков.
– А тебе кто сказал?
– Все говорили.
– И Нина?
– И Нина.
– А ты?.. Ты поверила?
– Я? – Таня пожала плечами. – А почему мне не поверить? Все может быть!
Странно, что такая серьезная девушка, как Таня, поверила глупой, бессмысленной сплетне. А распускала эти слухи, может быть, сама же «Нинон» – нарочно выдумывала и распускала.
Борис не знал – почему, но Таня каким-то образом выделялась для него из всех знакомых ему девочек. Он посмеялся бы и даже, вероятно, возмутился бы, если бы кто-нибудь сказал ему об этом, как возмутился когда-то грубыми намеками Сухоручко насчет Иры Векшиной из Гремячева. Борис просто верил Тане, ее прямому, открытому взгляду, ее искренности. Она все-таки не такая, как другие девочки. И то, что она дала номер телефона Елизаветы Васильевны, – хорошо! Теперь можно позвонить и сегодня же вечером обо всем договориться.
Но дозвониться к Елизавете Васильевне было очень трудно, и Борис потратил на это уйму времени – к телефону все время никто не подходил, и только часов в одиннадцать, когда он потерял почти всякую надежду, услышал в телефонной трубке голос учительницы.
– Говорят из десятого класса «В» школы мальчиков, – сказал он в трубку. – Говорит Борис Костров. Здравствуйте, Елизавета Васильевна!
– Борис Костров? – переспросила Елизавета Васильевна. – Ах, Костров!..
«Не то помнит, не то не помнит, – подумал Борис. – Ну, все равно!»
– От имени Полины Антоновны и от имени нашего класса я хотел бы поговорить с вами по поводу нашей ссоры с девочками. Вы знаете об этом?
– Ну как же, как же! – ответила Елизавета Васильевна. – Девочки так оскорблены, так оскорблены!
– Оскорблены – это одно, а рвать дружбу – другое! Мы в чем виноваты, в том виноваты, а у девочек такая тенденция: с газетой не получается – кончать, с дружбой не выходит – рвать! – сказал Борис и вдруг испугался: «Ну, как обидится!»
Но Елизавета Васильевна не обиделась.
– Я не могу говорить о тенденции, – сказала она, – но так получилось, девочки вынуждены были… Но они так и думали, что мальчики не оставят этого дела.
– Так и думали? Ну вот и хорошо! – обрадовался Борис. – Мы предлагаем совместное собрание.
– Я не против собрания, – ответила Елизавета Васильевна. – Но нужно поговорить с Ниной, с бюро, вообще с девочками. Я поговорю!
Елизавету Васильевну Борис недолюбливал. Ему не нравилось, как она складывает руки на груди, когда выступает, – точно артистка, как говорит сладким голосом, как закатывает при этом глаза. Но сейчас она показалась ему лучшей из всех учительниц. «Я поговорю!» Ну что может сделать Нина, если на их сторону встанет учительница?
Действительно, на другой день все шло уже иначе.
Борис пошел на свидание с Ниной не один, взял с собой Игоря и Валю Баталина. Пришли пораньше, сели на скамью у памятника Гоголю.
– А ну как она не придет? – волновался Валя.
– Придет!
У подножия памятника играли дети, рядом на скамейке сидела женщина и, держась за ручку детской колясочки, читала книгу, напротив сидела парочка, чему-то смеялась, потом поднялась и пошла.
– А если она возьмет книжки и уйдет? – высказал новее опасение Валя.
– Задержать! – решил Борис.
Сидящая рядом женщина оторвалась от книги, посмотрела на них и снова стала читать.
– Идет! – прошептал Валя.
Со стороны Арбатской площади, с высоко поднятой головою, шла Нина. У нее – безразличное лицо и скучающий взгляд.
«Если бы мы опоздали на минуту, она бы ушла – и все!» – подумал Борис с неприязнью.
Три высокие фигуры поднялись с лавочки и, не двигаясь с места, ждали, когда Нина к ним подойдет.
– А-а, книжки! – безразличным голосом сказала она. – Спасибо!
Она повернулась и хотела идти.
– Подожди, Нина! – преградил ей дорогу Игорь. – Давай поговорим.
– О чем?.. И вообще чего вы ко мне пристаете… обвиняете во всем? Я всего лишь выражаю мнение класса!
– А своя-то позиция у тебя должна быть? – возразил ей Борис. – Ты – руководитель!
– А руководитель должен быть вместе с массами.
– Но не позади!.. Впереди, а не позади!
– Не знаю, что вам от меня нужно? – обиженным голосом спросила Нина.
– Когда собрание? Давай назначать срок! – решительно потребовал Борис.
Договорились назначить совместное собрание через два дня. И никто из них не заметил, что со скамейки, из-за книжки, за ними следили два внимательных, дружеских глаза.
– Интересно, что это у вас за свидание? – спросила женщина с коляской, когда Нина ушла.
– О, это дело большое! – уклончиво ответил Борис и, чтобы не обидеть явно сочувствующую им женщину, улыбнулся. – Теперь в больницу?
– Пора! – ответил Валя, взглянув на часы.
Поехали в больницу к Полине Антоновне. Но там их ждало разочарование – они пропустили приемные часы. Борис стал было объяснять, что они представители класса, пришли навестить свою учительницу, но дежурный врач, молодая красивая женщина, оказалась большой формалисткой.
– Могу сказать только, что состояние здоровья больной удовлетворительное. А допустить вас не могу. Время истекло. Приходите в воскресенье.
Ждать до воскресенья было долго и, пристроившись на подоконнике, ребята написали письмо.
«Дорогая Полина Антоновна!
Письмо Ваше прочитали всем классом. Очень благодарим Вас за внимание и заботу о нас. Мы очень хотим знать, как Вы себя чувствуете, как Ваше здоровье и скоро ли мы опять Вас увидим и будем вместе работать. В классе у нас все благополучно. Классные собрания проводим регулярно, и они проходят организованно, вообще чувствуем себя коллективом. По математике занимаемся усиленно с Вашим заместителем, сверяемся с тем, как идут другие десятые классы, – не отстаем. По литературе писали сочинение – ни одной двойки и только две тройки, остальные – четыре и пять. Владимир Семенович нами доволен. Выпустили школьную стенгазету. Номер получился хороший. Желаем Вам скорейшего выздоровления. По поручению класса
Борис Костров,Игорь Воронов,Валентин Баталин».
* * *
– «Хоть струны порваны, аккорд еще рыдает!» – так неунывающий Сухоручко пытался иронизировать над приготовлениями, которые велись в классе.
Но его никто не поддержал, все были настроены серьезно, а Борис готовился к совместному собранию, как к бою. Накануне этого решающего боя решили провести свое классное собрание. Нужно было что-то решить с Сухоручко, нужно было договориться и о завтрашней встрече с девочками. Никто не помнил такого собрания, как это: много спорили, но обо всем решительно договорились. Прежде всего – единство! Прежде всего – не мямлить, прийти на собрание с одним решением, с одной волей.
– Рассказать девочкам всю правду и провести свою принципиальную линию: за дружбу! – говорил Борис. – Решение этого собрания обязательно для каждого. Никто не имеет права выступать против! Присутствие на завтрашнем собрании тоже обязательно. Никто не имеет права не явиться на него. Всё? – Борис обвел ребят глазами.
– Дайте мне! – поднял руку Вася Трошкин.
– Говори! – разрешил председательствующий Игорь.
– Только, ребята, давайте не хулиганить! Видите, какие они капризы! – сказал Вася. – Я сам часто нарушаю порядок. Так я даю слово – держаться! И всем предлагаю так же!
