Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Валя, конечно, думает, Валя, конечно, будет участвовать и уже начинает готовиться – и в школе, где для этого Полина Антоновна организует особые занятия, и дома, и в университете, куда он ходит на консультацию и решать задачи. Задачи здесь не школьные – очень оригинальные, почти не требующие вычислений. Решать «по идее», найти путь, метод решения – вот что в них самое главное. Решал их Валя упорно, закусив губы, давая себе слово ни к кому не обращаться за помощью, ни к каким консультантам. Некоторые из задач были очень трудны и никак не давались в руки. Но когда одну из таких очень трудных задач он в конце концов, длинным путем исключения, сделал сам, без помощи консультанта, это было для него победой.

Следующей победой было то, что он прошел первый тур олимпиады. Но первый тур – предварительный, решает – второй. Отправляясь на этот второй тур, Валя сознательно и, как ему казалось, искренне успокаивал себя:

«Ну, не решу!.. Ну, что из этого?.. Попробую свои силы – и все!»

Этот голос говорил очень уверенно и громко. Но где-то, в каком-то уголке души, притаилась малюсенькая, но коварная мыслишка: может быть, он и решит? Ну, какую-то, ну, хотя бы одну задачку, а решит! Иногда эта мыслишка пыталась громче заявить о себе, но тогда на нее обрушивался тот уверенный голос, и она опять ныряла в свой уголочек, из которого ее уже никакими силами нельзя было вытравить.

Так, не решив этого спора, Валя вошел в аудиторию, где должна была происходить олимпиада. Аудитория большая, народу много: мальчики, девочки, разместившиеся за многочисленными столами, впереди, за особым столом – комиссия.

Предложено было четыре задачи. Получив условия, Валя прочитал их сначала «в общем». В последней не уяснил условие и разбираться не стал, решил делать с первой, по порядку. Над первой задачей сидел долго, сначала просто думал, не приступая к решению, затем начал вычисления. В исследованиях ушел очень далеко, но в правильности логического пути не сомневался и решил идти по нему до конца, куда он приведет.

Окна открыты. Ясно слышен бой кремлевских часов. Часы отбивают каждые четверть часа, но в ушах стоит непрерывный звон, – так летит время. Мимо него, из задних рядов, очень быстро, вся красная, пролетела какая-то девушка и выскочила из аудитории, за нею – другая. Потом вразвалку, не спеша вышел неуклюжий паренек с обвислыми щеками.

«Неужели решили?» – пронеслось у Вали в голове, но он тут же сказал себе, что ему безразлично и что ему не нужно отвлекаться.

И он не отвлекался – сидел и думал. Оставался один «гвоздик», из-за него ничего не получалось. Юноша, сидевший перед ним, все время писал и писал, потом рвал написанное и опять писал, и в конце концов рядом с ним образовалась целая гора рваной бумаги. Эта бумага раздражала Валю, но он старался не смотреть на нее, закрыл глаза и весь отдался логическому течению мыслей: вот это так!.. это так!.. это… Нет, ничего не получается!

Бросил, перешел ко второй. А часы на Спасской башне все звонят и звонят. Со второй тоже не получается. Мешает мысль о первой, – она все время вторгается в сознание и не дает сосредоточиться. Эта задача его очень интересует. И вдруг… Та самая ехидная мыслишка, которая преследовала его всю дорогу, каким-то образом выбралась из своего закоулка и распространилась, распространилась по всей душе и закричала во весь голос. «Гвоздик» был найден!

Теперь Валя даже не слышит звона часов! Он возвращается к первой задаче и записывает ее решение на трех больших листах.

Ко второй он больше не вернулся, взялся за третью. Решал ее тоже долго и довольно путано, пока не нашел более простое и стройное решение.

Все! За семь часов решены две задачи.

Валя обескуражен. Две задачи! Но и они – правильно решены или неправильно? Особенно первая! В ней, по ходу решения, пришлось доказать две теоремы и одну лемму. Нужно ли это было?.. Может быть, слишком сложно?

Из разговоров с другими участниками олимпиады выяснилось, что четвертую задачу не решил никто, а вторую – только один из всей Москвы. Зато третью решили двое: красивая девушка в белом переднике и он, Валя.

Потом – две недели томлений и, наконец, заключительный акт: итоги олимпиады.

Большим удовольствием было уже слушать разбор задач, который проводил известный академик, лауреат Сталинской премии. Валя с напряженным вниманием слушал его пояснения и ревниво сравнивал их со своими решениями. Третью задачу он решил почти так же, как говорил академик, первую, наоборот, совсем иным методом. Не называя фамилий, академик это как раз и отметил. Валя не понял – хорошо это или плохо? Но с особым интересом прослушал он анализ четвертой задачи, которую никто не решил.

– При решении ее не нужны были никакие готовые рецепты и формулы, – сказал академик. – Нужно было преодолеть формализм нашего мышления, нужно умение широко, логически мыслить и находить новые, неизведанные пути. В ней необходимо было умение расчленять сложные проблемы на более простые. Начнем с самого элементарного и естественного…

Академик пишет на доске ряд чисел, требуемых задачей, и, не применяя действительно никаких особых формул и вычислений, путем простого логического рассуждения раскрывает сущность задачи.

«Красивое решение!» – думает Валя и видит, что и у других на лицах тоже появляется довольная улыбка.

И наконец – вручение премий. Большой зал, за столом президиума – профессора, организаторы олимпиады, представители различных ученых учреждений. Они едва видны за стопами книг, возвышающимися на столе. Это премии, предназначенные для победителей.

Первая премия достается тому, кто один из всей Москвы решил вторую задачу. Это очень высокий, очень крепкий юноша с комсомольским значком на хорошем темно-сером костюме. Ему аплодируют, жмут руки, ему преподносят громадную стопу книг, которые он не в силах унести на место. Ему помогают в этом.

Потом – еще фамилия, выходит девушка в белом переднике. Спять аплодисменты и пожатия рук. Потом…

Валя вздрагивает. Он слышит свою фамилию. Номер школы, класс, фамилия, имя – все правильно! Это он! Он поднимается и идет, как в тумане, он жмет чьи-то руки, получает почетную грамоту и с трудом несет стопу торжественно врученных ему книг.

Он получил вторую премию.

– Проведенная олимпиада, – сказал в заключение академик, – была проверкой и ваших знаний и вашей способности овладевать научным методом, который ведет к большим будущим открытиям в области математики. Радуйтесь те, кто победил, и не унывайте те, кто не премирован. Первые – не зазнавайтесь, вторые – не падайте духом, работайте, учитесь мыслить. Наша страна является родиной передовой математической культуры, но нам нужно поднять ее на еще более высокий уровень. Рады приветствовать наших будущих коллег, тех, кто будет двигать и развивать нашу науку дальше!

Едва опомнившись от всего этого, Валя решил сейчас же позвонить Полине Антоновне и сообщить ей о своей победе. Но, взявшись за телефонную трубку, он не захотел доверять этому холодному предмету свои чувства. Он сам пошел к Полине Антоновне.

– Очень, очень рада за вас, Валя! – взволнованно проговорила та, выслушав его путаный рассказ.

– А это не моя победа, Полина Антоновна! – сказал Валя. – Это ваша победа!.. «Смотрите шире!» Мы посмеивались иногда над этой вашей поговоркой, а сегодня… академик сегодня то же самое говорил.

– Это требование науки, поэтому он и говорил! – ответила Полина Антоновна. – Идите и дальше по этому пути, Валя. Идите! Я в вас верю!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

За всеми этими делами и треволнениями прошел год. Незаметно подошли экзамены и как будто так же незаметно прошли. Были страхи, переживания, но все миновало, все кончилось.

Полина Антоновна раздавала табели с итоговыми оценками. Все ее «воробышки» перешли в девятый класс. Даже Сухоручко, правда, после больших колебаний, был допущен до экзаменов и сдал их.

– А вы могли бы очень хорошо учиться! – сказала Полина Антоновна, Еручая ему табель.

Борису она тоже выразительно заметила:

– Две троечки!

Эти две троечки – по литературе и по химии – портили Борису весь праздник, и он уже представлял себе выразительный, хотя и молчаливый, взгляд отца. Да и самому ему теперь хотелось бы иметь табель без троек, как у Игоря, Рубина, Вити Уварова и у многих других. Прошли те времена, когда отметки ему были безразличны, не вызывали ни огорчения, ни радости.

Но Борис забыл еще об одном человеке, перед которым ему пришлось держать ответ, – о директоре. Тот вызвал его и, устремив на него свой пристальный взгляд, сказал:

– Ну! Люди цыплят по осени считают, а мы – по весне, в мае. Давай подсчитывать!

Борис удивился, что из тысячи с лишним учеников директор помнит его, помнит до сих пор тот первый разговор при поступлении и мимолетную встречу в зале. Он покраснел и потупился. А директор положил локти на стол, точно собрался долго сидеть вот так, и ждать, и смотреть на Бориса.

– Есть русская пословица: «Не давши слова, крепись, а давши, держись». Знаешь такую?

– Знаю, – выдавил из себя Борис.

– И что ты на это скажешь?.. Опять школа плохая?

– Нет, школа хорошая! – искренне признался Борис.

– Так в чем же дело?.. Всякое явление должно быть объяснено, и во всем нужно отдавать себе отчет. Так?

Борис опять потупился и еле слышно пробормотал:

– Не вышло!

– Не вышло! – в тон ему усмехнулся директор. – Очень хороший ответ! Достойный ответ!.. А знаешь, кто так может говорить? Так могут говорить или лентяи, или безвольные люди, рабы обстоятельств. Человек должен быть хозяином самого себя. Он должен сам строить свою жизнь, а не ждать, когда у него что-то само собой «выйдет».

Так пытливо и настойчиво, немного резко начал этот разговор директор, – разговор, от которого никуда нельзя было уйти и спрятаться, который цеплял самые больные и самые скрытые струны души.

Борис внимательно слушал эти как будто бы строгие слова директора, но, взглянув на него, увидел, что в глазах его не было никакой строгости. Наоборот, в них бегали какие-то дружественные, даже веселые и хитроватые искорки. И робость, с которой он сначала вошел в кабинет, вдруг исчезла. Борис задал неожиданный для самого себя вопрос:

– А это можно сделать: быть хозяином самого себя?

Глаза директора остановились на Борисе, постепенно теряя свое хитроватое выражение. Но Борис выдержал этот взгляд, и директор, кивнув на стоящее у его стола кресло, сказал:

– А ну, садись!

Борис сел, и директор, сняв со стола локти, удобнее устроился в своем кресле.

– Говоришь: можно ли сделать? – тоже совершенно иначе, теперь уже не пытливо и не настойчиво переспросил он. – А как по-твоему? Как это ты, например, на себе замечал? Ты о себе думал?

– Ду-умал, – нерешительно, но теперь без всякой робости протянул Борис. – Только что-то ничего не получается.

– О себе трудней всего думать, это верно! – уже совсем задушевно, будто отвечая на какие-то свои собственные мысли, произнес директор. – А почему не получается?

– Не знаю… Очень много всего! – все так же нетвердо, в раздумье ответил Борис.

Он видел, что директор вместо ответа на прямой вопрос явно начинает выпытывать его, но ему это не показалось ни обидным, ни подозрительным. Наоборот, ему даже вдруг захотелось поделиться с директором тем, о чем думалось самому, о чем приходилось разговаривать и спорить с Валей Баталиным, что пережито им за прожитый год.

– Вы знаете… – оказал Борис, сказал доверчиво и искренне, забыв, что он разговаривает с директором, которого все боятся как огня. Но потом он спутался в мыслях и сказал другое – простое и житейское: – Ну, как я, бывало, раньше? Раньше я делал, что хотелось. Хочется в футбол играть – играешь. Хоть из школы сбежишь, а играешь! Хочется поговорить на уроке – говоришь. Хочется побаловаться – балуешься.

– А теперь? – с плохо скрытым нетерпением спросил директор.

– А теперь – думаешь.

Директору очень хотелось узнать, что же именно думает Борис, как вообще осмысливает свое поведение подрастающий человек. Но лишним вопросом, чрезмерной любознательностью он боялся спугнуть то доверчивое настроение, которое так неожиданно и удачно возникло у них при разговоре. А Борис, как нарочно, замолчал, будто высказал все, исчерпал всю меру доверия, которую сам для себя отмерил. И только когда директор, боясь потерять нить разговора, хотел уже задать наводящий вопрос, Борис высказал то, что созрело у него за это время:

– Тут самое главное: заставить себя делать то, что нужно. Не что интересно, а что нужно.

– А можно заставить? – не удержался директор.

– Пожалуй, можно! – ответил Борис. – Нужно только захотеть и очень захотеть, и тогда можно заставить себя сделать что угодно… Захотеть вот только…

– Трудно бывает! – улыбнувшись, подсказал директор.

– Трудно! – тоже улыбнулся Борис. – И тут опять не разберешь.

– Почему не разберешь? – теперь уже смело спросил директор, видя, что Борис разговорился, но, разговорившись, остановился у какого-то порога, который и сам еще, может быть, не сумел переступить.

– Да так… – уклончиво ответил Борис, но потом, подумав, добавил: – А почему ты захотел? Потому, что это нужно, или потому, что интересно стало? Вот и не разберешь.

– Ну, например? – допытывался директор, решив теперь уже выжать из этого разговора все, что только можно.

В этот момент дверь отворилась, и вошел завхоз школы с какими-то бумагами.

– После, после!.. Потом! – замахал на него руками директор и, когда завхоз исчез, повторил тот же вопрос: – Ну, например?

Он испугался, что несвоевременное вторжение постороннего человека расстроит наладившийся разговор, но Борис не смутился и очень охотно ответил:

– Ну, например, математика! Раньше она была мне совсем неинтересна, и я просто решил: подогнать, подтянуться. Просто, чтоб отметку повысить. Ну… перед отцом стыдно было. Начал заниматься, а она мне вдруг интересной стала.

– Так, может, она потому и интересной стала, что ты заниматься стал? – спросил директор.

– Возможно! – не очень задумываясь над этим, ответил Борис. – Или вот физкультура, гимнастика. Раньше она чем для меня была? Так просто: раз-два! Никакого интереса в ней не видел, даже принципиально был против гимнастики. А потом решил: нужно! Заставил себя! А вот позанимался в гимнастической секции и опять вижу – интересно! На будущий год в спортивное общество записаться думаю. Да! Может, и так! – неожиданно оживившись, добавил Борис. – Может, вы и правду говорите: стал заниматься – и интерес появился!

– А это так и должно быть! – сказал директор. – В порядке вещей. Какой интерес без труда? К чему? Откуда он может родиться? И везде, в каждом деле есть свой интерес. Но обнаруживается он только в том случае, если ты глубоко проникнешь в это дело, в его сущность. И тогда ты неизбежно найдешь скрытый в нем интерес.

Борис сначала слушал, играя пуговицей своей рубашки, но потом быстро вскинул вспыхнувшие вдруг глаза и, забыв о пуговице, уже не сводил их с директора до самого конца. А директор уловил в этих глазах неожиданно возникшую мысль и насторожился.

– Ты что хочешь сказать?

– Я хочу сказать… – ответил Борис, не зная еще, как выразить то, что родилось в нем в ответ на все только что слышанное. – А если в каждом деле есть свой интерес… И если каждым делом глубоко заниматься – до интереса, как вы говорите… Тогда… Что же тогда получится?.. В круге должен быть центр, в котором все радиусы сходятся. А если этого центра нет?

– Да, без центра плохо. Это верно! – согласился директор. – Но тебе об этом еще рановато беспокоиться.

– Ну, нет! – Борис убежденно покачал головой. – У нас есть ребята… Вот Баталин!.. Уж этот ясно, что большим математиком будет. Или Воронов Игорь… Он кем захочет, тем и будет. Он такой! Решил – будет! А я вот… У меня вот еще никакого центра нет!

– Не спеши! Ты говоришь – математика. Математика – это, конечно, хорошо. Но это только сук, один из очень важных, как в садоводстве говорится, «скелетных» суков, но все-таки только один сук на пышном древе познания. Плоды могут быть и на этом суку. Но если он не в меру и преждевременно разрастется, отнимая соки у других, что получится?.. Получится однобокое, кособокое дерево. Поэтому лучше, если дерево вырастает нормальным: здоровым, с красивой, всесторонне развитой кроной, когда не сук, а все дерево растет, тянется кверху и потом, в свое время, приносит плоды… Ну, желаю тебе отдохнуть как следует, – уже совсем другим тоном закончил директор, протягивая руку. – А с осени опять за работу! Главное – труд. Труд и воля!

* * *

Каникулы!..

Вдруг стало заметно и невыносимое солнце, и жаркое дыхание раскаленного асфальта, и не остывающие за ночь стены домов, и теплая вода в водопроводе, и томление липок, недавно, только это весной выстроившихся вдоль улицы. И когда Борис встретил идущего с работы Сеньку Боброва, он не мог понять, как это сейчас можно работать, стоять у станка в душном цеху, – так несносно, до обиды несносно стало заниматься чем-либо в такое время, захотелось гулять, отдыхать, развлекаться!

Планы на лето у Бориса были определенные: мама с сестренкой Светочкой уже уехала в деревню, к дяде Максиму, а после экзаменов должен был отправиться туда же и Борис. Но как раз перед последним экзаменом отец получил телеграмму от своего брата Петра, работавшего инженером на одном крупном строительстве на Дальнем Востоке, о его приезде. Борису захотелось повидать дядю Петю, которого он очень любил.

Года три назад, перед отъездом на Дальний Восток, дядя Петя заезжал в Москву и довольно долго прожил у Костровых. С первых же минут, с самой первой встречи, он привлек тогда Бориса своей неукротимой, кипучей веселостью, бодростью и энергией. Он совершенно не походил на брата, Федора Петровича, точно это были совсем чужие люди, от разных отцов, матерей: один – спокойный, сосредоточенный, отсчитывающий слова, как золотые монеты, другой – бурный, буйный, клокочущий, зубоскал, острослов, за что и получил прозвание от Бориса «Сундук сказок». Его красивое, выразительное лицо имело какой-то неуловимый смешной оттенок.

Борис долго не мог понять причины этого, но однажды за обедом рассмотрел, что тонкий, чуть с горбинкой нос дяди немного свернут в сторону.

– Дядя Петя! А у вас нос-то кривой!

Мать ахнула, но дядя Петя не смутился и в обычной своей шутливой манере ответил:

– А ты только сейчас заметил? Э-эх ты, дядя Боря! Это мне Степка-дружок на всю жизнь память оставил.

– Подрались? – заинтересованно спросил Борис.

– Добро б подрались! А то – чижиком!

– Каким чижиком?

– А ты не знаешь, как в чижика играть?

– А-а! Знаю! – догадался Борис. – Так как же он? Чижиком! Даже чудно!

– А чудного на свете, дядя Боря, хоть отбавляй!.. Я сначала-то и не почувствовал, как он мне в нос этим самым чижиком заехал и нос набок своротил. Только вижу – Степка мой побледнел и тянется к моему носу. «Постой, Костров! Дай-ка я тебе поправлю!» Прихожу вечером домой, мать спрашивает: «Что у тебя с носом?» – «Да так, говорю. Ударился». И лег. За ночь у меня его раздуло, мать лечить принялась: и припарки разные и мать-мачеху прикладывала, а нос поболел-поболел да так вот и присох. А мне что? Еще лучше!

– Чем же это лучше-то? – усомнился Борис.

– Как чем? У всех носы прямые, а у меня кривой!

Много интересных, чудных и необыкновенных историй рассказывал дядя Петя, и хотя трудно было иногда разобрать, что случилось в действительности, что он прибавил от себя, Борис слушал эти истории с разинутым ртом.

Вот за все это и полюбился ему веселый человек и запомнился на многие годы. И потому, когда была получена от него телеграмма, Борис решительно отказался ехать в деревню, не повидавшись с дядей. Он поехал с отцом встречать дядю Петю на вокзал и первый увидел в окне вагона энергичное лицо с чуть свернутым набок красивым носом. Зато дядя его не сразу узнал, а узнав, крикнул:

– Дядя Боря!.. Ты? Ах, шут бы тебя побрал! Так ты скоро выше отца вырастешь!.. А ну, давай: кто кого? – и тут же, на перроне, начал возню с ним.

– Ну, куда теперь? – спросил Федор Петрович своего шумливого брата, когда они приехали домой.

– Отгадай! – задорно ответил тот, вытирая после умывания свою крепкую, коричневую от загара шею.

– Буду я твои загадки отгадывать! – добродушно проворчал было Федор Петрович, а потом вдруг встрепенулся. – Неужто туда?

– Туда, Федюха! Туда! – И дядя Петя облапил своего брата, пробуя на нем свою неистощимую силу.

– Да ну тебя, шальной! Да ну! – отбивался Федор Петрович. – Лучше скажи: куда?

– На свадьбу, братуха, на бракосочетание! Волгу с Доном женить!

– Вот это да! – не то с завистью, не то с радостью сказал Федор Петрович. – А, впрочем, мы тоже не лыком шиты, мы тоже для этого дела заказ получили. Мощные насосы для земснарядов будем лить.

– До́бре! А кто теперь на это дело не работает? Как в деревне, бывало, скажут – всем миром строим! А хорошо, брат, в деревне говаривали! А?

Весть о том, что дядя Петя едет на Волго-Дон, взволновала Бориса, и он с завистью смотрел на этого кипучего, непоседливого человека, уж который раз переезжающего с одного в другой конец страны.

– Ну, а ты как? – спросил его дядя Петя.

– Учусь.

– Тоже добре! Это в твоем положении – первое дело. А как учишься-то?

– Ничего.

– Ничего не учишь, значит?

– Да ну вас, дядя Петя! – отмахнулся Борис.

– А-а!.. Ну, значит, ни шатко ни валко, ни плохо ни хорошо – так, что ли? Ну, это уж никуда не годится, дядя Боря!

На этот раз дядя Петя задержался в Москве недолго. Оформив документы, он быстро собрался и уже через несколько дней уехал на Волго-Дон. Борис проводил его на вокзал, а на другой день и сам отправился к другому своему дяде, в деревню.

И вот он сидит на Беседе и смотрит, как садится солнце.

Село, в котором жил дядя Максим, старший брат Федора Петровича, стояло на высоком и крутом берегу большой реки. Самое высокое, открытое место этого берега, возле старого монастыря – теперь там МТС – и бывшего помещичьего дома – теперь там школа, – называлось Беседой. Отсюда открывались широченные просторы – заливные луга, далекие леса и перелески. Здесь хотелось сидеть, смотреть и неторопливо беседовать.

Под Беседой, из ее крутых склонов, из земных глубин, торчала большая, седая от лишайников каменная глыба, похожая на зуб, а из-под нее бил холодный, гремучий родник, вечным говором своим заполнявший тихие летние вечера. Очевидно, из-за него первые поселенцы здешних мест и назвали свое село Гремячевым.

Борис и раньше любил Беседу, – здесь он играл с соседскими ребятишками: забирались на вершину каменного зуба и бросали с него камни, сбегали вниз и снова наперегонки взбегали вверх по крутым склонам обрыва. В этот приезд, в этот первый вечер, он почему-то с особенной силой почувствовал широту открывающихся перед ним просторов, всю их необъятность, красоту, глубокую их задушевность.

Цвели за рекой луга, синели леса, и ветер, прилетавший оттуда, приносил чудесные запахи. Небо – спокойное, чистое, без единого облачка – опрокинулось над всем этим простором, как большая голубая чаша, и только на западе, куда уже склонилось солнце, оно загоралось легким золотисто-розоватым светом.

Хотелось сидеть и думать.

Вспоминалась школа. Первый раз на отдыхе, в каникулы, Борису вспоминалась школа. Обычно как было? Кончил – из головы вон! А теперь вспомнилась!..

И прежде всего всплыл в памяти последний разговор с директором.

«Труд и воля!.. Воля… Есть у меня воля или нет?»

Борису хотелось основательно в этом разобраться, но он скоро убедился, что это совсем не так просто сделать. С одной стороны, вспоминались поступки, в которых никак нельзя было не видеть проявления его воли и настойчивости, и, откровенно говоря, где-то глубоко внутри себя он был уверен, что воля у него есть, и ему никак не хотелось в этом разуверяться. Но, с другой стороны, разве не было случаев, которые говорили о совершенно обратном? Какие?.. Да разные! Сколько угодно! И если тоже говорить чистосердечно, Борис никак не решался назвать себя ни настойчивым, ни волевым человеком – таким, как Рубин, или, например, Игорь Воронов.

Нет! Нужно многое и многое менять в себе!

Так текли, еще не оторвавшиеся от школы, мысли Бориса, и, задумавшись, он едва не прозевал, как село солнце, – вот уж только один его маленький краешек искоркой светился за дальним лесом!. Потом исчезла и искорка, но небо долго еще продолжало гореть яркими, холодными закатными красками, отражаясь в зеркальной глади реки.

Неподалеку прошли две девочки, босиком, в легеньких ситцевых платьицах. Не замечая сидевшего на траве Бориса, они говорили о какой-то смородине, которая плохо приживается, о мульчировании, о корневой системе. Одна из них говорила горячо, размахивая руками, другая, наоборот, делала редкие, короткие замечания, на которые ее подруга отвечала новым потоком слов. Говорливая была Любашка, дочь Максима Петровича, а другая, Ира Векшина, жила от них дома через два. Борис не обратил на них внимания, не окликнул и остался сидеть на своем месте, продолжая смотреть вдаль.

– Что, брат? Смотришь? – раздалось вдруг за спиной у Бориса.

Он оглянулся и увидел дядю Максима, возвращающегося с работы.

– Смотрю! – ответил Борис.

– Наши места знаменитые! – сказал дядя Максим, присаживаясь рядом и тоже устремляя взор в раскинувшиеся перед ним дали. – А погоди-ка, приедешь вот, через год-два, тут вместо лугов вода будет.

– Вода? – переспросил Борис. – Почему вода?

– А как же?.. Видишь, вон огоньки загораются? Станцию начинают строить. Да тут, если запрудить… тут синь-море получится!

Борис посмотрел налево, куда указал дядя Максим. За излучиной реки он разглядел цепочку электрических огней, еле видимых в ранних сумерках.

– Наш Волго-Дон! – сказал дядя Максим.

– Почему Волго-Дон?

– Так женщины наши прозвали, колхозницы.

Они посидели еще, побеседовали и пошли ужинать.

А на другой день началась обычная летняя жизнь. Быстро подобралась компания, и Борис с ребятами исчезал из дому на целые дни. Они глушили лягушек в болоте, ловили рыбу, купались, играли в футбол, ходили на стройку электростанции, сами строили запруду на ручье под Беседой и, смастерив маленькие водяные колеса, заставляли их вертеться под напором воды, – одним словом, занимались тысячами ребячьих дел, которые потом никак невозможно было ни вспомнить, ни перечислить. Принимал Борис участие и в колхозных работах – учился косить, убирал сено, ездил в ночное. Но раз появившаяся мысль не забывалась. Она неожиданно вспыхивала то нынче, то завтра, то по одному поводу, то по другому: «Есть ли у меня воля?»

Вот во время купанья ребята решили плыть на тот берег. Река широкая, и на тот берег Борис еще не плавал. Но как отстать и как одному сидеть здесь, на этом берегу, когда вся ватага друзей уже пустилась вплавь?

Борис тоже поплыл. Вода прохладными струями омывала его тело, впереди и сбоку виднелись мокрые головы, загорелые плечи, руки, и трудно было сказать, отчего пробежал перед глазами капризный бурунчик – от быстрого течения или от движения ребячьих тел.

Реку Борис переплыл, но устал. Когда он подплывал, на берегу, в кустах, уже сидели голые ребята и подсмеивались над теми, кто еще барахтался в воде. Течением Бориса отнесло немного ниже этой группы ребят, но он, выйдя на берег, перебежал к ней и тоже уселся в кустах, поджидая отставших.

Пока все подтянулись, первые, более сильные, уже передохнули и начали собираться в обратный путь. Борис не прочь был бы еще посидеть и отдохнуть, но как можно опять отстать от ребят? Он вскочил и в числе первых бросился в воду. До середины реки плыл уверенно, саженками, отфыркиваясь и встряхивая головой. Но потом он почувствовал, что начинает уставать. Тяжелее стало дышать, и руки уже на так легко было выбрасывать из воды. Борис перешел на простой детский стиль – поплыл, как ребята говорили, «по-собачьи», – так было спокойнее. Но быстрота движения уменьшилась, и Борис видел, что его относит течением от остальных ребят. Он хотел попробовать лечь на спину и отдохнуть, но на спине он плавал плохо и боялся, что вместо отдыха еще больше устанет.

И тогда Борису вдруг представилась глубина реки. Это получилось невольно, само собой, но он очень ярко представил себе толщу воды, которая была под ним и которая с ощутимой теперь силой все больше и больше тянула его в сторону.

У Бориса захолонуло сердце, и ему стало страшно. Но потом откуда-то изнутри в нем поднялось другое чувство, словно сильная и упругая волна.

«Спокойно, Борис Федорович! Не волнуйтесь!» – сказал он себе.

Упругая волна дошла до сердца – и сердце успокоилось, стало биться уверенней.

«Прежде всего – дыхание. Регулировать дыхание!» – вспомнил Борис многократные напоминания Александра Михайловича, преподавателя физкультуры.

Борис стал следить за дыханием, старался дышать глубже, ровнее и не думать о глубине. Он плыл теперь один, в стороне от остальных ребят. Большинство из них уже сидели на берегу и что-то кричали и махали ему руками. Но он ничего не слышал и слышать сейчас не хотел. Он знал, что все зависит от него, от его выдержки, от того, как он будет владеть собой. Собрав все свои силы, он плыл и плыл, наметив себе куст, к которому должен пристать.

Когда Борис вышел на берег, к нему уже бежали ребята.

– Ты что?

– А что? Ничего!.. Все в порядке, – стараясь ничем не выдать пережитое им, ответил Борис.

– А мы уж было испугались!

– Надо бы! – пренебрежительно усмехнулся Борис.

А еще через день к Ольге Климовне прибежала Ира Векшина.

– Тетя Оля! Ваш Борька на зубу повис!

– На каком на зубу? – всполошилась Ольга Климовна.

– Ну, на зубу! На камне!

Ольга Климовна побежала к каменной глыбе, торчащей узкой высокой стеной над гремучим источником, и увидела картину, от которой у нее замерло сердце.

На самой середине зуба голубела знакомая майка, а сам Борис, уцепившись руками за невидимый снизу выступ скалы, казалось, висел на почти отвесной ее стене.

– Борька! – крикнула Ольга Климовна.

– Тихо, Климовна! Не кричи! – остановил ее оказавшийся тут же дядя Максим. – Испугаешь!..

Ольга Климовна послушалась и молча, с замиранием сердца, вместе с дядей Максимом и собравшейся, тоже притихшей, толпой ребятишек следила, как передвигается по серой стене голубое пятно. Борис спускался, осторожно нащупывая ногами; незаметные, казалось, выступы, ловко перехватываясь руками с одного камня на другой.

– Господи! Свалится! – не удержавшись, прошептала Ольга Климовна.

– Ничего, мать! Не расстраивайся! Он – цепкий!..

Борис действительно цепко держался и медленно, осторожно спускался вниз.

– Вот как он тут пройдет? – как бы про себя проговорил дядя Максим, когда Борис приблизился к тому месту, ниже которого скала казалась совершенно отвесной.