Текст книги "Повесть о юности"
Автор книги: Григорий Медынский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Незаметно, но настороженно прислушиваясь к настроению своих «воробышков», Полина Антоновна вскоре почувствовала, какое решение они приняли. В глубине души ей было обидно. «Подумайте!..» Совсем другого ответа ждала она на этот свой призыв. Значит, не поверили! Значит, чего-то она не нашла в себе, чего-то не донесла до ребят, не сумела пробудить в них ответной хорошей волны. Воспитание – двусторонний процесс, и заключается оно не в пассивном усвоении и механическом выполнении учеником того, чего хочет от него воспитатель. Конечная цель воспитания в том, чтобы ученик не просто воспринял бы то, чему учишь. Нужно, чтобы это стало его собственным, его достоянием, убеждением и чтобы он потом, на основе этого, пошел дальше. Поэтому главное в ходе воспитания состоит в том, чтобы вызвать в ребенке ответную волну собственных усилий, собственной активности и сознательности. Это очень трудно. Иногда бывает, до боли обидно, когда между тобою и учеником: возникает какой-то барьер, который ты не можешь преодолеть. Но в преодолении барьера – ключ ко всему.
Вот почему ей хотелось переломить их молчаливое упорство. Эти тридцать три мальчика – незнакомых, испытующе присматривающихся к ней – уже как-то вошли в нее, и не как тридцать три одинаковых, пассивно воспринимающих все, что ты им окажешь, ученика, а как тридцать три разных призмы, каждая по-своему преломляющая поток жизни. Они все – в будущем, в возможностях, и неизвестно, какими выйдут они через три года из школы. Поистине – будущие люди!
И в то же время они – итог, какой-то уже итог того, что пережито ими. Понять все это, разобраться, помочь и направить, что-то приглушить, что-то усилить, взрастить и выпустить в конце концов почти сложившихся людей, довести до конца, до аттестата, и с улыбкой смотреть потом на вытянувшихся, широкоплечих и басовитых молодых людей, которых она принимает мальчишками, – ради этого разве не стоит пожить и поработать?
И, забыв о своих огорчениях, Полина Антоновна принялась за обычные, будничные дела по организации класса. Ведь в классе, как и в жизни, всегда что-нибудь совершается. То на перемене ребята подняли возню, сдвинули парты, набросали бумажек, натоптали мела, так что учительница отказалась войти в класс. То на уроке химии во время опытов разбили ценную колбу. То за недостойное поведение на улице милиция задержала Васю Трошкина.
Одна за другой возникали проблемы – частные и в то же время жизненно важные: как обнаружить и обезвредить курильщиков, чтобы они не влияли на остальных? Как изжить взаимное покрывательство? Как в корне пресечь сквернословие, грубость и невоздержанность?
Приходилось заниматься и тем, и другим, и третьим. Ребята, казалось, свыкались и сплачивались, но необходимого перелома в их настроении не было. Порой это расстраивало, порой, наоборот, Полина Антоновна пыталась смотреть на все спокойно, старалась уверить себя, что «все образуется» и придет само собой в свое время. Но ждать, когда что-то придет и само собой «образуется», было не в ее характере, и она с новой силой бралась за свою кропотливую, мало приметную для непосвященного глаза работу.
Нужно было все выявить и понять, куда тянут одни, к чему стремятся другие. Нужно было выдвинуть положительное, изолировать отрицательное, чтобы оно не пошло вглубь, чтобы равнялись на хорошее, а не на плохое, на ту общую цель, которая маячила впереди. И в первую очередь нужно было найти тех, на кого можно было бы опереться, чтобы сплотить коллектив и повести за собой.
Комсомольцев в классе было только шесть человек, и всем им надо было еще помочь сделаться настоящими комсомольцами. Секретарем у них стал Лев Рубин, высокий, всегда подтянутый, с густыми угольно-черными, немного высокомерными бровями и такими же густыми и черными красивыми ресницами, оттеняющими бледность его лица. У него был пристальный, немного исподлобья, строгий взгляд, резковатый голос и очень уверенный тон ни в чем не сомневающегося человека. Он сам, по своей инициативе, пошел в школьный комитет комсомола и поставил там вопрос об оформлении комсомольской организации в новом восьмом классе «В». Полине Антоновне это понравилось, и она охотно поддержала его: он был как будто умен, сознателен, из комсомольцев класса лучше всех учился. А это очень важно – секретарь комсомола должен быть примером для всех.
Старостой класса ребята выбрали Феликса Крылова. В прежней школе он тоже был старостой, и Полина Антоновна вполне доверилась этому обстоятельству. Особенно подкупала ее улыбка Феликса. Когда она появлялась на его лице, круглом, мягком, с ямочками на щеках, хранящем еще неизжитые следы некоторой «детскости», она словно освещала его, делала открытым, чистосердечным. В этом чистосердечии было что-то подкупающее, очень хорошее.
На одном из первых же классных собраний была создана и редколлегия. Стенгазету назвали «Голос класса». Название Полине Антоновне не нравилось – беззубое! – но лучшего ничего не придумали. Главным редактором стал Витя Уваров, тихий паренек с красивыми, выразительными, немного навыкате, карими глазами, сразу же, с первых уроков, проявивший себя как отличный, образцовый ученик.
Вступала в действие и вся сложная, постепенно разветвляющаяся система «ответственных». Великолепно повел работу «хозяйственника» Игорь Воронов, с воодушевлением взялся за организацию спортивной работы Борис Костров, добросовестно начал поливать цветы Валя Баталин. Белокурый, белобровый и ясноглазый Саша Прудкин учитывал посещаемость.
Это было правилом у Полины Антоновны: не концентрировать работу в руках немногих активистов, скоро вырастающих в заправил класса, а распределять ее между всеми: каждый за что-то отвечает, каждый чему-нибудь учится и каждый в чем-то проявляет себя. Все по очереди должны были делать политинформацию и быть председателями и секретарями классных собраний. Иногда Полине Антоновне приходилось слышать упреки, что у нее в классе слишком много обязанностей и должностей, это-де мельчит и распыляет работу.
– Распыляет? Вот и хорошо! – отвечала она в таких случаях. – Зато у меня все хозяева. А вы что хотите? Один командует, а что остается остальным?.. Остальным – что прикажут?.. Подчиняться?
Поэтому, кроме старосты класса и его обычных помощников – физорга, хозяйственника, санитара, – у нее в классе было еще множество разного рода «ответственных». Дел в классе много, они мелки и многочисленны, но каждое нужно наладить и к каждому кого-то прикрепить. Когда их не хватало, она их выдумывала. Так появились ответственные за альбомы «Честь класса», «Вокруг света», «События в Корее», за бюллетень «СССР на страже мира и безопасности».
И каждому она говорила:
– Вы отвечаете перед коллективом!.. Коллектив с вас спросит! Вы отчитываетесь перед коллективом!
Так во всем: коллектив, коллектив, коллектив! Сама она как бы совсем ни при чем, всюду и везде вместо себя она выдвигает коллектив. Ученик забыл тетрадь, ученик получил двойку, ученик опоздал на урок, не обернул в чистую бумагу дневник – и опять:
– Вы забыли, что за вами стоят товарищи! Вы не просто ученик и отвечаете не только за себя. Вы – член коллектива, вы ученик восьмого класса «В». А разве ваш класс не хочет быть лучшим? Почему мы не можем быть в числе лучших?
Полина Антоновна обводит глазами класс, словно заранее и безусловно считая всех своими единомышленниками, словно не было у нее с ребятами никакой размолвки.
Но на самом деле она все помнила. Она ничего не выпытывала, не нажимала, как и договорилась с директором. Но по отдельным признакам, намекам, бессознательным или сознательным обмолвкам начинала кое о чем догадываться. Так, например, после родительского собрания она разговорилась с матерью Вали Баталина и вдруг обнаружила, что та ничего не знает о происшествии с футболом. Валя ей ни слова об этом не сказал. Обе они удивились, и обе увидели здесь что-то неладное.
Придя домой, мать Вали спросила его об этом. Тот покраснел, растерялся, но ответил, что просто забыл сказать, не придал значения. В эту ночь он долго не спал, а на другой день остался после уроков и, дождавшись, когда все ребята уйдут, вызвал Полину Антоновну из учительской.
Смущаясь и не зная, куда девать глаза, он сознался в том, что стекло разбил он.
– Я нечаянно, Полина Антоновна… Так как-то получилось.
– Я же с самого начала об этом говорила, – ободрила его Полина Антоновна. – Здесь ничего нет серьезного, и мало ли что бывает. Вы плохо играете, вы захотели потренироваться, принесли мяч и…
– Нет, мяч принес не я! – перебил ее Валя, но тут же спохватился, и глаза его за очками метнулись в сторону. – Я не знаю, кто принес мяч!.. Меня ребята позвали, я стал играть. А чей мяч, я не знаю. Не скажу! – добавил он твердо.
Признание Вали, сделанное с глазу на глаз, по секрету, порадовало Полину Антоновну, но не удовлетворило. Оно вносило интересную черту в его личный облик, но ничего не давало для коллектива. А для Полины Антоновны сейчас важен был прежде всего коллектив. Но она верила, что произойдет, что-то такое, на чем можно будет дать урок и всему классу.
Однажды, подходя к школе, она заметила шумную ватагу своих «воробышков», что-то азартно, до самозабвения обсуждавших. Она слышала захлебывающийся голос Сухоручко, задорные выкрики Васи Трошкина и иронические реплики Игоря Воронова. В центре ватаги был Борис Костров. Полина Антоновна видела его крупную голову, легкую усмешечку на лице. Он первый заметил Полину Антоновну, первый поздоровался с ней, и вся компания, окружив ее, наперебой стала рассказывать о вчерашнем футбольном матче и о неожиданной почему-то для них победе «Крылышек», – так они называли команду «Крылья Советов».
Полина Антоновна даже пошутила по этому поводу в учительской. Она подходила к каждому из учителей и каждому подавала руку:
– Поздравляю вас!
– С чем?
– Поздравляю!
– Ничего не понимаю. С чем?
– А как же? Вы, товарищи, отстаете от; жизни! «Крылышки» победили! – объяснила наконец Полина Антоновна, и учителя, поняв шутку, ответили ей дружным сметам.
Из своих наблюдений Полина Антоновна сделала для себя один вывод: в футбольных делах Борис был главным болельщиком.
Борис нравился ей. Она приметила его в ту самую первую встречу, весной, в кабинете директора, и с тех пор не выпускала из виду его коренастую, приземистую фигуру с развернутой грудью, его взлохмаченную голову. Нравился ей его умный взгляд, хитроватая улыбочка и особая, постепенно выявляющаяся черта: не было, кажется, ни одного ученика в классе, с которым он не нашел бы повода поговорить и который, каждый по-своему, не привлекал бы его. Но неужели этот компанейский, открытый душа-парень окажется таким же трусишкой и заурядным мелкотравчатым проказником, как его сосед?
В этот же день Полина Антоновна вызвала Бориса по алгебре и геометрии, и по обоим предметам он получил два.
– В чем дело, Боря? – спросила Полина Антоновна.
Борис смутился, глаза его забегали по сторонам.
– «Крылышки» виноваты? – понимающе заметила Полина Антоновна.
– Я выучу, Полина Антоновна! Выправлю…
Полученные двойки он действительно выправил, но вскоре на их месте появились новые, по другим предметам. И – опять обещание:
– Я выучу, Полина Антоновна! Выправлю…
Это – совсем не то, что Сухоручко. Тот никогда не признается честно и прямо и, хотя явно не знает урока, начинает путать и петлять, выигрывая время в ожидании подсказки или какого-либо другого выхода из положения. Совсем разные характеры, и почему они дружат – неизвестно.
Одним словом, у Полины Антоновны стали накапливаться вопросы: одни – к Борису, другие – к Сухоручко, Трошкину, Вале Баталину или еще к другим, кого она успела выделить из основной массы. И для выяснения этих вопросов Полина Антоновна решила пойти по домам своих учеников.
* * *
Бориса Полина Антоновна не застала, зато родители были дома. Отец, очевидно отдыхая после работы, лежал на диване и читал газету, а мать пила чай. Возле нее сидела маленькая, лет четырех-пяти, девчушка и что-то царапала цветными карандашами на листе бумаги.
Полине Антоновне прежде всего понравилась комната. Большая, чистая, с двумя широкими окнами, занавешенными небогатыми кисейными шторочками, она была довольно хорошо обставлена. Диван, зеркальный шкаф, отгораживающий кровать родителей, обеденный стол с оранжевым абажуром над ним, у окна – другой стол, поменьше, с книгами и настольной лампой, на подоконнике – горшки с цветами, в углу – небольшой шкафчик с книгами, швейная машина, покрытая вышитой салфеточкой, – все было на месте, все производило впечатление домовитости и скромного уюта.
Понравились Полине Антоновне и родители. Отец был высокий, плечистый, широкогрудый, как и Борис, с большими пушистыми усами на сосредоточенном, слегка тронутом: оспой лице. При появлении Полины Антоновны он поднялся с дивана и степенно поздоровался. Мать – Полина Антоновна помнила ее по первой встрече – маленькая, кругленькая и очень живая. Увидев Полину Антоновну, она охнула, вскочила, принялась было убирать посуду, потом спохватилась и бросилась к шкафу за чистым стаканом.
– Чайку!.. Стаканчик чайку, Полина Антоновна!
– Нет, нет, спасибо. Я не хочу, – попробовала отказаться Полина Антоновна, но хозяйка только по-приятельски махнула на нее рукой:
– И не отказывайтесь! Вы со мной, в компании! Люблю чай пить в компании. А хозяин мой, видите, какой? Не водохлеб! Другого характера!
Она блеснула глазами в сторону своего хозяина, но тот как бы не заметил ее шутки.
Видно было, что эти люди действительно разных характеров. «Лед и пламень!» – подумала Полина Антоновна. Но это, казалось, не мешало им жить дружно. А то, что они живут дружно, становилось все более ясным по мере того, как развивался разговор и речистая, словоохотливая хозяйка бойко, с веселым блеском глаз, рассказывала Полине Антоновне чуть ли не всю историю их семейной жизни.
– Если хотите о Борисе говорить, вы со мной говорите. Потому что я всегда с ним… Я всю тяжесть вынесла, как война началась: и бомбежки и эвакуацию – все. Забываться стало плохое-то, будто не было, а как вспомнишь – одно только и думаешь: как бы снова этого не было? А отец у нас… Видите? – она указала на грудь мужа. – Ордена по большим праздникам надевает, а гвардейский значок всегда носит. На войне был, в гвардии! С самого первого дня и до отбоя. Из Москвы пошел, из Берлина вернулся.
И принес…
Ольга. Климовна встала, быстрым, порывистым движением открыла шкаф и достала узелок с разными семейными реликвиями. Муж недовольно скосил на нее глаза, но она решительно махнула на него рукой.
– Ну-ну, ладно! А чего не похвалиться, если есть чем хвалиться? И кто она нам? Чужой человек, что ли? Учительница! Должна она знать, кто есть у ее ученика отец? Вот пусть и знает. Вот! Вот!.. Что ни город, то благодарность!
Ольга Климовна одну за другой выкладывала перед Полиной Антоновной поблекшие фотографии, видавшие виды грамоты, бумажки, на которых значилось, за что, за взятие каких городов и преодоление каких водных преград была объявлена благодарность старшему сержанту артиллерии Федору Петровичу Кострову.
– Потрепались твои благодарности! – пошутила Ольга Климовна.
– Да я и сам потрепанный стал! – шуткой на шутку ответил муж.
– Ну-ну!.. Я тебе дам – «потрепанный»! – с той же шутливой строгостью накинулась на него жена.
– А что? Молодое растет, старое старится… Законно!
– Ну-ну!.. Законно!.. Нам детей еще до дела доводить нужно. Сама я неученая, а хочу, чтобы дети наши настоящими людьми были.
Разговор зашел о детях.
Младшая, «послевоенная», сидела и тоже смотрела на непонятные ей бумажки и фотографии.
– Мама!
– Аиньки? – отозвалась Ольга Климовна.
– Этот дядя – генерал? – спросила девочка, указывая на фотографию бравого усатого солдата.
– Ух ты, моя крохотуля! – мать обняла и прижала ее к себе.
Старшей из детей была дочь Надя. Она вошла во время разговора, скромно поздоровалась с Полиной Антоновной, положила на письменный столик портфель с книгами и, подвязав красный в белую полоску фартучек, куда-то вышла, очевидно на кухню.
– Поздно, а за ум все-таки взялась! – кивнула ей вслед Ольга Климовна. – Кончила семь классов! – и ни в какую! «Не хочу больше учиться, работать хочу!»
– Возраст такой, не поняла самое себя! – коротко заметил Федор Петрович. – А мы не настояли.
– Ну, не настояли! – согласилась жена. – Да ведь как настоишь-то? Палки у нас теперь не существует. И правильно это: добрее слово крепче колотушки. А тут – товарки! Товарки ее, я считаю, и сбили. Знаете, девушки-попрыгушки, одна за другой, одна за другой, как стайка! А теперь поработала на производстве, – нет, говорит, хочу учиться. Сама дошла! Вот, теперь и работает и учится. Ей бы, девичье дело, погулять, а она – с книжками.
– Что значит «девичье дело»? – возразил муж. – А учиться – не девичье дело? С этим вся жизнь связана.
– Ну, а девичье дело – особое, что ни говори! – стояла на своем жена.
– А с Борисом как? – спросила Полина Антоновна.
– А с Борисом что ж? С ним у нас тоже разговоры были, – ответил отец, а потом, подумав, добавил: – Объясните вы мне вот что, Полина Антоновна: почему у нас так выходит – программы одни, а школы разные.
– Да, Федор Петрович, случается! – Полина Антоновна задумалась на минуту, не зная, как лучше объяснить это не до конца понятное и ей самой явление.
Она немного знала школу, в которой раньше учился Борис, – была в ней на одном обследовании, знала ее директора. Директор был слабый, растерянный человек, не имевший системы и, желая удержать школу от полного развала, хватающийся то за одно, то за другое. Среди многих испробованных им средств было одно – давнее, испытанное и, как ему казалось, самое надежное: почаще ругать учеников. Ругать он умел действительно артистически – прочувствованно, трогательно, как ребята говорили, «со слезой». Но, выслушивая директорские нотации, они все-таки относились к ним иронически и на своем языке называли это «чай пить». Так было и во всем: от растерянности и хаотичности директора происходили неурядицы в школьном коллективе и во всех делах школы. Полина Антоновна рассказала обо всем этом Федору Петровичу.
– Да! Часто бывает и школа виновата. Бездушие, формализм, неумение… Бывает!
– А от школы, я считаю, и к детям настроение передается, – сказал ей на это Федор Петрович. – Я по своему Борису смотрю. Школа прежняя у него была… как вы и сами говорите, плохая школа. Ну и он… Тоже было крылья опустил в седьмом. И товарищи такие нашлись – абы прокоротать семилетку, а там как-нибудь. Ну, тут я скомандовал поворот, направление пришлось дать, как нужно. Потому, я сам на себе испытал, что значит в жизни образование.
– Ведь их, знаете, Полина Антоновна, – показала Ольга Климовна на мужа, – их семь человек от отца с матерью осталось! Он старший. Изба у них словно рваный лапоть была, и жили они – ну, как это говорится? – хрен да лук не выпуская из рук. Всех пришлось ему вытягивать, всех к месту определять. И все кто чему выучился – и инженер есть, и агроном, и по строительной части братень у него на Дальнем Востоке работает, а сам вот литейщиком стал.
– Что ж, это прекрасная специальность! – сказала Полина Антоновна.
– И, скажу я вам, большой квалификации требует! – оживился хозяин. – Ведь я как рос? Я, можно сказать, практически рос, по всем ступенькам прошел. И разливальщиком был, и стерженщиком был, в земледелке работал, и на формовке работал, и на очистке. После войны бригадиром назначили, а теперь вот на мастера выдвигают. А только вижу – большого горизонта у меня нету.
– На курсы поступает, – не без гордости добавила Ольга Климовна.
– Я вот и сыну об этом говорю, – продолжал Федор Петрович, не обратив внимания на замечание жены. – Чтобы на большую дорогу в жизни направление брать – вот о чем разговор идет. Тут по-серьезному нужно браться, а не то что вразвалочку. А не хочешь, говорю, тогда другую дорогу выбирать нужно.
– Какую это другую? – насторожилась Ольга Климовна.
– Дорог много! – уклончиво ответил отец. – И по рабочему пути если пойдет, тоже ничего зазорного нет.
– Учиться должен, вот ему вся и дорога, а не футболы гонять! – категорически заявила Ольга Климовна, пресекая этим какие-то, очевидно давнишние, семейные споры.
Федор Петрович промолчал, но потом, видимо решив, что учительница действительно свой человек в доме, добродушно кивнул ей на жену, словно хотел сказать: «Горячая она у меня, а понимать всего не понимает».
И Полина Антоновна не могла разобраться: кто же из них ведет главную линию в доме – «лед» или «пламень»?
А Федор Петрович продолжал:
– От учения он никуда не уйдет. Теперь вся жизнь такая – гулять не дает. Где работа, там и учение. Вот я, к примеру… Я всю жизнь работал и всю жизнь, считай, учился. И в школе образовательной для взрослых и на курсах разных. Партия сильно помогла, вытягивала. Ведь это ж, я считаю, самое первое дело для человека – образование. Какой теперь человек без образования? А только нужно, чтобы это по сознанию шло!
– Вот это верно! – согласилась Полина Антоновна. – Ну, так давайте вместе добиваться, чтобы Борис хорошо учился. Чтобы он как нужно учился, по сознанию!
– А что? Или плохо учится? – тревожно подалась к ней Ольга Климовна.
– Да ведь как сказать?.. Вы табель просматриваете?
– А как же? – ответил отец. – Это я вижу: опять осечки пошли да оступки.
– Нет, мы за ним смотрим! – добавила Ольга Климовна. – Я одна с ними в войну жила, и то из глаз не выпускала. Он у меня… был такой случай… Рассказать, что ли, отец? – обратилась она к мужу и тут же решила сама: – А почему не рассказать? Учительница все должна знать. Правильно я говорю?
– Правильно, Ольга Климовна! Правильно! – обрадовалась Полина Антоновна. – Так что за случай?
– Он у меня раз десять рублей вытащил, в расшибалочку проиграл. Я его сама отутюжила, а потом отцу написала. А отец ему с фронта отписал. Спросите его как-нибудь, это письмо у него до сих пор бережется. Одним словом, наказ получил как следует.
– Очень хорошо! – одобрила опять Полина Антоновна.
– Без «нельзя» нельзя! – в своей резонерской манере заметил отец. – Еще мой дедушка покойный говаривал: «Если б все можно было, то ничего бы и не было». А все берется с малого. Нынче на одном сбаловал, завтра на другом – глядь, и засосало. Нет, я в этих делах строгий!
– Ну, с тех пор, с того письма, – продолжала свой рассказ Ольга Климовна, – как перед самой собой скажу: ничего не замечала. И у меня этого в порядках нету: шкаф запирать, да следить, да бояться. Если уж своих детей бояться, это что ж? Это уж никакой жизни не будет!.. Нет, мы за детьми следим. Но вот с Борисом тут год-два хуже пошло. И в школе прежней что-то не так было… Это верно. Да нет! И мы ослабили! Правда, отец? По совести? Ослабили!.. А теперь мы ему прямо сказали: хочешь учиться – учись! Сам учись! На добавочных учителей не рассчитывай. Учитель говорит в школе – лови! С лету лови!
– В классе он работает, не жалуюсь, – сказала Полина Антоновна. – А дома… вообще вне школы… Вот где он, например, сейчас?
– Да я уж и не знаю, где он запропастился! – забеспокоилась мать. – Сказал, пойду к товарищу задачки решать.
– Задачи решать?.. А зачем? Пусть сам решает! Сколько времени я у вас сижу, – ему давно бы пора все задачи перерешать… Кстати, к какому товарищу он пошел?
– Да я не знаю… Видно, к этому футбольщику кудлатому. Ох, не люблю его!.. Будь моя власть, я бы эти футболы-волейболы начисто запретила! – сказала Ольга Климовна.
– А у нас с этого футбола год начался. Вам Боря, вероятно, рассказывал…
– Нет, что-то не помню, – настороженно ответил Федор Петрович.
– Как же! Большая неприятность была! – И Полина Антоновна вкратце рассказала историю с разбитым окном.
– Гм… Интересно! – Федор Петрович покачал головой.
– А вообще как он с вами? Делится?
– Да нет! Он парень не лживый! – заступилась за Бориса мать, но отец опять покачал головой и еще раз повторил:
– Интересно!
В этом «интересно» было то главное, на что рассчитывала Полина Антоновна, и больше задерживать разговор на этом вопросе она не хотела.
Поговорив еще немного, так и не дождавшись Бориса, она стала прощаться.
– Ну что ж, будем вместе воспитывать сына! – сказала она. – Не забывайте школу!
– Как можно забывать? – ответил Федор Петрович. – Дело-то общее!
* * *
Полина Антоновна не жалела, что засиделась у Костровых. Хороший, дружный дух в семье, бойкая, горячая мать, рассудительный отец, дети… Такие семьи иногда вызывали у нее даже грусть. Было обидно за себя, за то, как сложилась своя собственная жизнь: жила одним-единственным сыном, дышала им, случалось – ночи не спала. И вот вырастила и прямо со школьной скамьи отдала родине в грозные годы великих испытаний. Не полюбовалась, не порадовалась. Поэтому она, может быть, больше стала любить и тех, кого поручало ей государство, но мысли о своем, о безвозвратно потерянном, продолжали томить сердце. И Полина Антоновна, выйдя от Костровых, в раздумье остановилась у подъезда.
Был поздний вечер. Безликое, мглистое небо висело совсем низко над фонарями, над крышами домов, и все-таки его нельзя было ни разглядеть, ни почувствовать. Проходили редкие прохожие. Какая-то женщина гуляла с большой серой собакой и о чем-то строго разговаривала с ней. Из-за угла вынырнула машина и ярким светом озарила всех – и прохожих, и женщину с овчаркой, и дворничиху у ворот. В этом свете Полина Антоновна ясно увидела коренастую фигуру мальчика, торопливо пересекавшего мостовую. Не обращая внимания на сигнал, мальчик пробежал почти перед самыми фарами машины и как вкопанный остановился перед Полиной Антоновной.
– Ну, здравствуйте! – подчеркнуто сказала та в ответ на безмолвное смущение Бориса.
– Здравствуйте, Полина Антоновна! Простите… Я вас не узнал.
– Где уж тут!.. А когда же вы будете учить уроки?
– А у нас к завтрашнему мало, – ответил Борис обычным в таких случаях ученическим доводом.
– Почему же мало? – усомнилась Полина Антоновна. – Да и все равно: сначала нужно было сделать уроки. Вы где были?
Под ее пытливым взглядом простое и бесспорное, казалось бы, объяснение («был у товарища, решали вместе задачи») рассыпалось в прах. Приходилось отчитываться: и у какого товарища был, и почему понадобилось делать задачи вместе, и сколько времени на это ушло. А за всем этим, уже перед самим собой, вставали дела и занятия, ничего общего с математикой не имеющие: и фехтование на рапирах, которых ни у кого в классе, кроме Сухоручко, не было, и телевизор, не посмотреть который, тоже было нельзя, и эти картинки… В картинках этих было много заманчивого и в то же время стыдного, от чего Борису стало неловко еще там, у Сухоручко, и еще более неловко сейчас, перед лицом учительницы. Стоило только подумать обо всем этом, как глаза начали косить в сторону и голос потерял твердость. Пришлось прятать глаза и безнадежно путаться в объяснениях.
Однако все это было пустяками по сравнению с внезапно, как молния, мелькнувшей у Бориса мыслью: «А зачем приходила Полина Антоновна?..»
Как это все-таки скверно – жить и каждую минуту ждать разоблачения! И почему он не рассказал обо всем отцу с самого начала?
Все эти мысли всколыхнули душу Бориса, но он подавил их и, простившись с Полиной Антоновной, пошел домой с подчеркнуто бодрым видом.
– У нас Полина Антоновна была? Я ее у подъезда встретил…
– Была! – коротко ответил отец, и в его голосе послышалось что-то, заставившее Бориса насторожиться.
Но Борис тут же постарался приглушить в себе шевельнувшуюся тревогу и как ни в чем не бывало, насвистывая, стал подбирать книги к завтрашнему дню.
– А свистеть-то дома не положено! – заметил отец.
Свистеть Борис перестал, но теперь у него создалось совершенно ясное ощущение, что отец им недоволен.
Ощущение это превратилось в уверенность, когда отец разгладил усы и скосил на него глаза.
– Ну?
– Что «ну»? – попытался еще сопротивляться Борис.
– Ты что ж нам ничего не расскажешь?
Теперь было совершенно очевидно – надвигалась гроза, но Борис никак не мог понять, откуда и с какой стороны.
А отец опять бросил на него косой взгляд:
– Борис!.. Стыдно!
– А что?.. Я не знаю, что вам тут Полина Антоновна наговорила.
– Наговорила?.. Ничего она нам не говорила. А плохое дело, брат, далеко слышно!..
Положение прояснила мать. У нее не хватило терпения так долго выдерживать характер, и она спросила:
– Что ж ты нам не рассказал, что у вас в школе было?.. Как это вы стекло-то разбили?
Теперь все было ясно! Даже стало немного легче… Странно: впереди еще разговоры, упреки, может быть, наказание, а ему – легче!..
И уже совсем легко стало на душе, когда Борис рассказал отцу, как было дело.
– Значит, это твой мячик-то был?
– Мой.
– И Полина Антоновна об этом знает?
– Нет.
– Как нет?.. Почему?
Борис молчал, и голова его все ниже склонялась под взглядом отца. А отец не спускал с него своего взгляда, не смягчал его и говорил суровые, увесистые слова, тяжестью ложившиеся на душу Бориса.
– Этому мы вас учили?.. Мы вас в правде воспитывали!.. Потому что правда дороже золота. А ты? Ты что же думал: ничего не узнается?.. Знай: все узнается! Ничего тайного на свете нет, все узнается! Не сегодня, так завтра!
– И как же тебе не совестно за старое снова браться? – вторила мать. – И говорили мы с тобой и вопросы решали, и сам же ты нам слово крепкое дал. Или ты слову своему не хозяин?.. Эх, Борька, Борька!
– Насчет мяча вот тебе мой указ, – сказал отец: – чтобы завтра все рассказать учительнице и во всем повиниться. Чтобы позора такого на себе не носить!
Но легко сказать – «завтра», и совсем не так-то легко сделать. Сначала была контрольная по алгебре, и Борису было не до того. Потом Полина Антоновна задержалась в другом классе. А большую перемену пришлось целиком провести в школьной комнате комсомола и разговаривать там по физкультурным делам.
Вечером отцу пришлось повторить свое приказание, и на другой день Борис совсем уж было собрался заговорить с Полиной Антоновной, но в самый последний момент вдруг подумал, что это будет нехорошо перед ребятами.
Так он и сказал своей сестре Наде, когда она наедине заговорила с ним о его делах.
– Все ребята решили молчать, а я вдруг выскочу.
– Ну и что из этого? Ничего тут плохого нет, – ответила Надя. – Мало ли что ребята будут решать!
– Ну, это, может, по-вашему, по-девчоночьи. А у ребят так не полагается!
– И совсем не по-девчоночьи. Я с тобой как старшая сестра разговариваю!
– Хоть ты и старшая, а все равно девчонка. Какой же я член коллектива буду? Все договорились, а я нарушу. Решили – значит, решили! А изменником я не хочу быть!
