Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

– У меня сейчас ничего разученного нет, – ответил Рубин.

– Так совсем ничего и нет?

– Нет! – ответил Рубин и опять опустил глаза в книгу.

– Интересно! – подавляя закипающий гнев, снова спросил Борис. – Сколько времени ты в музыкальной школе учишься, сколько раз на вечерах выступал, а теперь – ничего нет?

– Да ведь ты сам говоришь, что нужно хорошее, – не поднимая глаз от книги, ответил Рубин.

– Ну, давай плохое!

– А плохое что ж?.. – невозмутимо ответил Рубин. – «Светит месяц» у нас и так будет.

– А что ты над «Светит месяц» издеваешься? – сверкнул на него глазами Игорь Воронов. – Хоть «Светит месяц», да от души. Молодец Баталин! А ты… У, несчастная личность!

– Лева! Ты же что-то Рахманинова играл! – примирительно напомнил ему Феликс.

– Да что вы ему кланяетесь? – не выдержал Вася Трошкин. – Не хочет – не нужно! Обойдемся и без его Рахманинова. Это ж известный фон-барон задери-нос.

– А это верно! – решил вдруг Борис. – Мы отказываемся от твоего выступления!

– По-моему, вам не от чего отказываться! – усмехнулся Рубин.

– Все равно отказываемся! Не хотим!

После этого все думали, что Рубин на вечер не придет. Но он пришел. Он был оживлен, даже весел и, когда Борис входил в зал, смеялся, разговаривал с Сашей Прудкиным.

Борис пришел рано. В гардеробной он столкнулся с Таней Деминой и поздоровался с ней. Таня не ответила.

«Не заметила!» – подумал Борис и, встретив ее потом в коридоре, поздоровался еще раз.

– Здравствуйте! Вас, кажется, Таней зовут?

– Кажется! – сухо ответила та и прошла мимо.

– Вот еще! – не то обиделся, не то удивился Борис.

Он тут же забыл о ней: вечер был организован у них, в мужской школе, и на Бориса, как на хозяина, сразу навалилось множество забот. Его подозвала Полина Антоновна и сказала, что девочек следовало бы встречать в вестибюле И провожать в зал. Пришлось мобилизовать всех уже собравшихся ребят и послать их в вестибюль. Потом подошел Феликс Крылов и встревоженно сказал, что до сих пор нет Миши Косолапова, который должен был выступать, а потом играть на аккордеоне танцы. За ним пришлось послать Федю Половцева. В это время обнаружилось, что мальчики, проводив девочек до зала, не знали, чем занять их, и, бросив одних, уходили к своим товарищам. В результате опять получилось две «фракции», а когда Полина Антоновна и Елизавета Васильевна указали Борису на это, он только беспомощно развел руками.

Некоторое оживление внесла стенгазета, которую Валя Баталин тут же, при всех, повесил на стене зала. Девочкам газета очень понравилась, и они искренне смеялись, читая заметки и разглядывая карикатуры. Особенно понравился новый, недавно введенный в газете отдел: «Почему мы так говорим?», в котором были собраны перлы ученических выражений:

«Турция, науськанная Англией и Францией, объявила войну России…».

«Пьер сломя голову женился на бездушной кокетке Элен…»

«Царь – это миропомазанное существо…»

Но в общем вечер начинался в натянутой обстановке, и Бориса это очень расстраивало. Он подталкивал ребят, подмаргивал им, указывал на девочек, но ничего из этого не получалось. Выручила его Юля Жохова. Подвижная, веселая, она стала главным распорядителем вечера, а потом и конферансье. Она весело и живо стала объявлять номера то мальчиков, то девочек, попеременно. И Борис невольно каждый раз настораживался: «А ну, посмотрим!»

Саша Прудкин спел «Песню темного леса», и хотя в одном месте немного не дотянул, но в общем спел хорошо.

Миша Косолапов сыграл свои «Сопки Маньчжурии», а потом, по вызову, «В лесу прифронтовом». Борис видел, как у Миши от аплодисментов разгорелись глаза, и понял, что он не прочь был играть еще и еще, весь свой репертуар, но Юля Жохова очень тактично увела его со сцены.

Валя, конечно, сбился и, растерянно улыбаясь, потный, красный, смотрел из-за очков на публику, не зная, что делать. Кто-то из ребят фыркнул, но девочки на него зашикали, и в установившейся терпеливой и дружественной тишине Валя начал «Коробейники» сначала. «Светит месяц» он сыграл без ошибок.

– Ничего! – успокоил его потом Борис. – Все сначала проваливаются!

Борис совсем забыл о своем выступлении и даже испугался, когда Юля назвала его фамилию. С внутренней дрожью прислушивался он, проходя по сцене, как в наступившей тишине стучат его каблуки. Он не сразу решился взглянуть в молчащий, точно притаившийся, зал, но тут же понял, что если даст волю своим чувствам, провалится хуже Вали Баталина. Борис переломил себя и глянул в зал, прямо на публику, потом обвел глазами стены, портреты, лозунги, лепной высокий потолок с люстрой посредине, успокоился и начал.

Читал он отрывок из поэмы «Хорошо!» как будто неплохо, не сбился, но, хотя все хлопали, сам он был недоволен.

Зато очень, кажется, был доволен собою выступавший после него Сухоручко. Он читал свою «Балладу о журавле», читал хорошо, с подъемом. Борис только теперь, слушая его, вдумался в смысл баллады.

В ней говорилось, как молодых журавлей косяк,

 
Споря с ветром и вышиною,
Вел спокойно седой вожак.
 

Потом из-за тучи лилово-черной на этих журавлей «пулей вылетел «мессершмитт».

 
Не нашел он врага достойней,
С ревом врезался он в косяк.
Он хотел насладиться бойней,
Но не дрогнул седой вожак!
И повел он родную стаю
Сквозь свинцовую тучу в бой,
Вдохновляемый ветром мая
И рычащей внизу рекой.
 

В начавшемся бою вожак, «как саблей», ударил крылом по пропеллеру «мессершмитта», и тот под грозные крики стаи врезался в воду. Стая журавлей полетела дальше, и только раненый вожак постепенно терял высоту и наконец «упал, героизма полный».

 
И теперь пусть, как ветер, мчится
По широкой родной стране
Песнь о скромной, но гордой птице,
Песнь о воине-журавле!..
 

«Н-да!» – подумал Борис, беспокойно повертываясь на своем месте. Стихотворение Сухоручко ему чем-то не понравилось, и, хотя кругом еще шумели аплодисменты, присоединяться он к ним не хотел.

Если откровенно говорить, выступления девочек вообще Борису нравились больше. К первому объявленному Юлей номеру он отнесся скептически. Выступала та самая Таня Демина, которая только что так недружелюбно отнеслась к нему, и Борис встретил ее появление у рояля с предубеждением. Теперь он мог как следует всмотреться в ее глаза, брови, не очень густые, но выразительные, с изломом, делавшим ее широкое, чуть скуластое лицо энергичным и решительным. Губы ее были плотно сжаты. Всем своим видом она напоминала школьницу, готовящуюся ответить урок, и Борис решил, что она именно по-школьному прочитает объявленный отрывок из «Войны и мира».

Но с первых же фраз, которыми Таня начала свое выступление, она вдруг стала на глазах у всех преображаться. В ее голосе, взгляде, в лице ее вдруг заиграли, заискрились живые и тонкие краски, и вся сцена пляски Наташи – и удаль, и задор молодости, и непосредственное веселье, и удивление и восторг автора, – все это было передано так, что, пожалуй, только теперь, в исполнении Тани, Борис понял всю прелесть этой сцены.

Потом красивая Майя Емшанова показывала мимические сцены – «Мартышка и очки», «У колодца», «Школьница у доски». Последняя сценка особенно понравилась ребятам.

После нее Лена Ершова очень хорошо сыграла на рояле «Венгерский танец» Брамса.

– Вот чем они нас побили! – сокрушенно сказал Борис Вале Баталину.

Но как раз после выступления Лены Юля Жохова объявила:

– Выступает Лева Рубин. Исполняет Вторую рапсодию Листа.

– Вот тебе раз! – не удержался Борис.

И, снова повернувшись на месте, встретился с такими же непонимающими глазами Игоря. Он хотел даже встать и переговорить с Игорем, может быть даже с Витей Уваровым, со всем бюро, но Рубин уже начал играть, и выходить было неудобно. Но во время игры Бориса толкнул в плечо сидевший через ряд от него Вася Трошкин и многозначительно указал глазами на Рубина.

Когда Рубин кончил и еще шумели вызванные его игрой аплодисменты, Борис решительно поднялся и сделал знак рукой.

– От имени комсомольского бюро нашего класса я должен заявить, что выступление Рубина является его индивидуальным выступлением.

– Почему? – раздались недоумевающие девичьи голоса. – В чем дело?

Борис промолчал, показывая этим, что он не считает нужным вдаваться в подробности, но потом, после некоторого колебания, добавил:

– А второе замечание относится к стихотворению, прочитанному здесь Сухоручко. Это выступление мы как раз выдвигали и сделали ошибку, в чем просим у девочек извинения.

– Ничего не понимаю! – выкрикнула с места Таня Демина. – По-моему, очень хорошее стихотворение.

– Ну, может быть, для кого и хорошее, а на наш взгляд плохое, – сказал Борис и, считая вопрос исчерпанным, сел на свое место.

После художественной части, пока отодвигали стулья, освобождая зал для танцев, к Борису подошла Таня Демина, с нею Люда Горова и кто-то еще из девочек.

– А насчет стихотворения я все-таки не согласна!

– Но это нужно обосновать! – пожал плечами Борис. – «Не нашел он врага достойней!..» Так что же? Значит, фашисты во время войны журавлей истребляли? Или сейчас, в Корее…

– Верно! – заметила Люда Горова.

– И кто же победил этого фашиста, летчика? – ободренный ее замечанием, уже горячо, почти сердито, продолжал Борис. – Птица?.. Люди побеждали фашистов, летчики наши, а не журавли!

– Ну, это примитивно! – заметила Таня.

– А по-моему, примитивно показывать такое дело, как война, через какую-то птицу! – уже совсем зло посмотрел на нее Борис.

– Так это же образ!

– А образ должен соответствовать содержанию. Иначе это будет не образ, а выдумка!

– Ну вот еще, диспут затеяли тут! – раздался голос Васи Трошкина. – Борис, бери стулья, тащи!

Начались игры, танцы, и невидимая грань, разделявшая сначала мальчиков и девочек, очень быстро стерлась. Шум, крики, возбужденный блеск глаз, шарканье ног и беззаботный смех наполнили большой актовый зал школы. И почти никто уже не замечал двух старых учительниц, которые мирно беседовали в углу, около двери.

Во время игр Таня вдруг оказалась рядом с Борисом.

– Тебя, кажется, Борей зовут? – спросила она.

– Кажется! – вспомнив ее ответ, сказал Борис, хотя теперь в ее голосе не было того холода, как при первой встрече.

Она улыбнулась:

– Да ты злопамятный!

– Не знаю! – пожал плечами Борис. – По-моему, нет!

– А почему ты так мне ответил? Злопамятный!

– А почему ты так ответила мне там, в раздевалке?

– Почему? – удивилась Таня. – А ты подумай!

Борис не успел подумать, как водившая по кругу Люда Горова ударила его жгутом по спине, и он должен был куда-то бежать и кого-то ловить. Размышляя о словах Тани, он вдруг все понял: Таня обиделась на него за каток! Ну, конечно, это было невежливо! Сбежать тайком от девочек – за это можно обидеться!

Теперь Борис ждал момента, когда по ходу игры он снова встретится с Таней и извинится перед ней, но такого случая не представилось.

Всех на вечере затмила Юля Жохова. Она выступила с танцами. Сначала танцевала испанский танец, потом, переодевшись, превратилась в цыганочку, затем в молдаванку и, наконец, в ослепительную украинку. Все хлопали Юле, но больше всех, не жалея ладоней, аплодировал Валя Баталин.

Потом Юля опять порхала по залу в качестве организатора игр и распорядителя танцев. Она затевала самые разнообразные игры, начиная с фантов, «Яши и Маши», «Море волнуется» и кончая дошколятским «Караваем». И все играли в «Каравай», пели «Елочку», и всем было очень весело.

После вечера пошли по улицам, пели песни.

Валя Баталин пришел домой оглушенный всем, что ему пришлось пережить за этот вечер. Он и не думал о своем провале. Из всего блеска и шума этого вечера выделялась, как звезда первейшей величины, как Сириус на зимнем небе, Юля Жохова – ее глаза, ее улыбка, нежные полуоткрытые губы, ее волосы. Может ли быть что-нибудь лучше, ослепительнее этой девушки во всем белом свете? К ней можно не прикасаться, с ней можно не разговаривать, только видеть ее – уже счастье для человека!

* * *

На другой день класс гудел, как растревоженный улей. Вчерашнее выступление Бориса не все поняли и не все оправдали. Одни признавали, что он правильно отмежевался от Рубина, но совсем ни к чему и ни за что придрался к Сухоручко («Чего зря трепаться? Стихотворенье у Эдьки – дай боже!»); другие, наоборот, хвалили за Сухоручко и осуждали за Рубина («Мало ли что он говорил когда-то, важны не слова, а дела! Рубина мы должны привлекать к жизни класса, а не отталкивать!»); а третьи считали, что Борис вообще зря выскочил со своим заявлением и только испортил впечатление от вечера, – что теперь могут подумать девочки?

Спор продолжался и на комсомольском бюро. Витя Уваров обстоятельно и последовательно, как по тезисам, доказывал, что Борис не прав во всех отношениях и прежде всего в том, что выступил сам, не посоветовавшись с бюро. Игорь ни в чем не хотел соглашаться с Витей и доказывал, что Борис, наоборот, проявил большую находчивость и принципиальность.

Полина Антоновна старалась не вмешиваться в этот спор. Пусть спорят! Наблюдая за Борисом, она видела, как он с каждым днем менялся, рос буквально на глазах, особенно теперь, после избрания его комсомольским секретарем. Это как бы подняло его, заставило по-новому взглянуть на все окружающее, у него появилась забота, ответственность за себя и за других, за все, что делается в классе. Иногда он и перестарается, точно приподнимаясь на носки и смешно важничая. Перестарался он, пожалуй, и здесь, в отношении Сухоручко, а может быть, и не очень – стихотворение, конечно, наивное. Во всяком случае, пусть учтет и замечания Виктора, доля правды в них есть.

С Рубиным дело сложнее; он сегодня не пришел в школу, что с ним случалось очень редко.

– Что с Левой, мальчики? Никто не знает? – спросила Полина Антоновна.

Все переглянулись, никто ничего не знал, и на бюро зашла речь о том, что кому-то нужно зайти к нему.

Борису сегодня было очень некогда. Недели три назад старшая сестра Надя влетела в комнату радостная, сияющая и, остановившись в дверях, выпалила:

– Папа!.. Мама!.. Знаете, куда меня посылают? В Варшаву!

– В какую такую Варшаву? – недоверчиво переспросила мать.

– Ну, как в какую? К полякам!

– А ну, садись! Рассказывай толком! – отложив в сторону книгу, сказал отец.

– Да вот и весь мой рассказ. Вызывают сегодня в райком и говорят: «Мы хотим послать тебя в Варшаву, строить Дворец культуры. Знаешь, спрашивают, об этом строительстве?» Я говорю: «Знаю!» – «Согласна?» – «Ну как же! Конечно, согласна!» Вот и все.

– А ты отца с матерью спросилась? – Ольга Климовна покачала головой.

– Да что тут спрашивать, мама?! – удивилась Надя. – Разве вы не согласны?

– Согласны – не согласны, а спросить нужно было! – наставительно сказала Ольга Климовна.

– Подожди! Это за какие такие заслуги тебя посылают туда? – спросил в свою очередь Федор Петрович.

– Не знаю, папа! Значит, заслужила!

– Значит, заслужила!.. Ничего не скажешь! – Федор Петрович довольно улыбнулся. – Молодец, дочка! И скоро ехать?

– Скоро!

И вот сегодня нужно было провожать Надю на вокзал. Но навестить Рубина тоже было необходимо. Игорь категорически отказался: «Не люблю я его! Не хочу!» – и спорить с ним было бесполезно. А Витя Уваров считал, что после вчерашнего к Рубину должен был идти именно Борис. Борис не отказывался, но как быть с Надей?

Позднее к Полине Антоновне пришла мать Рубина.

– Что случилось с Левой? Возвратился с вечера сам не свой и сегодня не пошел в школу. Говорит, болен, но я не верю.

– А он вам ничего не рассказывал?

– Нет! А что?.. Ведь он у нас такой!..

– Какой «такой»?

– Да как сказать?.. Он очень умный, самостоятельный, живет своей жизнью… Мы уж и не решаемся вмешиваться.

– Напрасно! – заметила Полина Антоновна. – Что он умный – это бесспорно. Но… видите ли… Для нас ценен не просто ум…

– Что вы этим хотите сказать?

– Да вы, по-моему, сами должны понимать: ценность ума определяется его направленностью.

– Вы меня пугаете! – встревожилась мать Рубина.

– Зачем пугать? Я предупреждаю. А случилось у нас вот что.

Полина Антоновна рассказала всю историю подготовки вечера и о всем, что на этом вечере произошло.

– Ах, это тот, соперник Левы! – сказала мать Рубина.

– Какой соперник? – удивилась Полина Антоновна. – Вот видите! Вы, очевидно, сами же поддерживаете в нем не те настроения. То, что я вам рассказала, сделали сами ребята, класс, коллектив и, что важнее всего, без всякого моего участия. А вы говорите – соперник!

– Что же нам теперь делать? – уже другим тоном спросила мать Рубина.

– Прежде всего добиться, чтобы он вам обо всем рассказал.

– Ой, нет!.. Он слишком горд!

– Это не гордость, а гордыня! – возразила Полина Антоновна. – И в ней все зло. Эту гордыню нужно переломить.

– Переломить?.. Вы плохо знаете Леву! – Мать сокрушенно покачала головою.

– А вы что же думаете – оставить в нем эту гордыню, выпустить его с нею в жизнь?..

Мать Рубина задумалась, вздохнула.

– Только я вас прошу, Полина Антоновна: не говорите ему о нашем разговоре!

Придя домой, она пробовала заговорить с сыном.

– У тебя нормальная температура, Лева.

– Голова может болеть и при нормальной температуре, – не глядя на мать, ответил сын.

– Может, у тебя что-нибудь случилось?

– А в чем дело? – уклоняясь от прямого ответа, спросил Рубин.

– Ну как «в чем дело»?.. Лева! Почему ты так держишь себя с матерью?

Он ничего не ответил и только упрямо смотрел исподлобья куда-то в угол. Мать уже знала этот напряженный, тяжелый взгляд и боялась его, а сейчас он был особенно тяжел и особенно упрям. Видно было, что Лева сейчас готов на все, лишь бы не сдать своих позиций, и она не решилась на прямую беседу с ним. В скором времени пришел отец, спросил: «Что у вас тут еще стряслось?» – и мать, разрыдавшись, все ему рассказала.

Начался семейный разговор – самый серьезный, пожалуй, из всех, которые слышали стены этих комнат. В самом начале разговора Лева тщательно прикрыл дверь в соседнюю комнату, где занималась его сестра, – он боялся, что его авторитет рушится и здесь, в этом самом последнем и нерушимом до сих пор убежище. Но это было тщетной предосторожностью – разговор принял такие формы, что взбешенный Лева, схватив пальто и шапку, выскочил из дому. На лестнице, еще не успев одеться, он встретил Бориса.

– Ты что? – удивился Борис.

– А что? – Рубин с яростью взглянул на непрошеного гостя.

– Я думал, ты болен.

– Ну, болен!.. А тебе что?

– Как мне что? Навестить пришел! – Борис улыбнулся, понимая, что сейчас самое сильное оружие против Рубина – спокойствие.

– Н-навестить? – переспросил Рубин.

– Да, навестить! А ты вот…

– Проветриться… Голова болит! – сбавив тон, ответил Рубин.

– Ну, пойдем вместе, – предложил Борис. – Мне тоже проветриться нужно. И… поговорим!

– А что нам говорить?

– Разве нам не о чем говорить?

Рубин молчал. Они спустились по лестнице, вышли на улицу, пошли.

– Значит, обиделся? – спросил Борис.

Рубин молчал. Он знал, что обижаться ему сейчас нельзя, не на что, и… обижался. Отрицать это было нельзя. Борис все равно не поверит. И признать это тоже нельзя…

– Что же ты молчишь, если ты прав? – Борис внимательно посмотрел на него. – Значит, обиделся! Я так и знал, поэтому и пришел. А обижаться-то не на что, Лева, и не на кого! На коллектив не обижаются.

– «Государство – это я!» – усмехнулся Рубин.

– Ты что?.. Обо мне, что ли?

– Нет. О Людовике Четырнадцатом.

Борис пожал плечами. Разговор не получался, хотя получиться он должен, ни с чем другим Борис не хотел мириться. Споры в классе заставили его еще раз продумать все вчерашнее выступление. Из всех упреков, которые ему пришлось слышать, он был согласен только с тем, что сказал Витя Уваров, – почему он не посоветовался с бюро. Не очень собирался он спорить и о журавлях Сухоручко – тут дело вкуса! Но в отношении Рубина Борис продолжал твердо стоять на своем: отталкивать его не нужно, но и прощать тоже нельзя.

Вот почему он в конце концов понял, что с Рубиным должен поговорить именно он и именно сегодня, и если этот разговор теперь не получится, какой же он тогда комсомольский секретарь?

Борис решительно повернулся к Рубину:

– Слушай, Левка, давай по-комсомольски!

Рубин молча опустил голову.

– Ты, может, думаешь, что я против тебя что-то имею? – продолжал Борис. – Нет, Лева! В прошлом году, когда мы вместе начинали учиться в этой школе, я от тебя услышал то, чего раньше от ребят не слыхал, – ты о принципиальности сказал. И я сначала полюбил тебя за это.

– А ребята меня за это невзлюбили! – живо отозвался Рубин.

– Нет, не за это!

– Нет, за это! За то, что хорошо учусь, что добросовестно выполняю все уроки, за то, что… И еще неизвестно, кто из нас настоящий комсомолец! Главная задача комсомольца все-таки прежде всего хорошо учиться!.. А класс за мною не пошел! И еще смеются!..

– А разве ты один хорошо учишься? – спросил Борис. – Что же ты думаешь: ребята вообще не любят хороших учеников? Так, что ли? Ребята понимают, кто и почему учится!

– А я что ж?.. Я для чего учусь? – в свою очередь спросил Рубин.

– Это тебе лучше знать! – ответил Борис. – А только… Вот если бы все учились на серенькие тройки, а ты один блистал бы сплошными пятерками, вот это для тебя было бы…

– Врешь ты! Врешь! Неверно это! – выкрикнул Рубин.

– Нет, верно. И в комсомольской работе и во всем – ты поставил себя над всеми, над коллективом. Вот за что тебя невзлюбили!

– Неверно это! – уже тише возразил Рубин. – Комсомольской работе я всю душу отдавал. Я все выполнял, что мне поручали!

– Выполнял!.. – Борис задумался над этим словом. – А тут, Лева, очевидно, нужно еще что-то…

– Я руководил, как мог… И воспитывать старался… Тоже как мог, как умел, – с неожиданно прорвавшейся дрожью в голосе сказал Рубин. – Может, не умел только, опыта не было… Авторитета не было…

– Авторитет-то, Лева, не одной работой создается и не речами на собраниях. Жизнью, всей жизнью авторитет создается!

– Ну, это да! Это правда! – сказал Рубин. – В этом моя вина – не сблизился с ребятами. А только исходил я всегда из хорошего и не знаю, в чем тут моя вина. Меня упрекали, что я прямолинеен чересчур, серьезен. Это верно! Я такой человек, я ко всему серьезно отношусь – нужно в шутку иногда перевести, а я не умею, я злиться начинаю. Поэтому я требовал. Я считал, что комсомолец должен быть как солдат: сказали – выполни! А если не выполняют, я… переживал я это! У меня о комсомоле представление было как о чем-то высоком: там только высшие – и в учении, и в дисциплине, во всем. Идеализировал!

– А это и нужно – идеализировать! – заметил Борис. – Нельзя только это высшее в готовом виде искать. За него бороться нужно!

– Может быть! – согласился Рубин, и в его голосе не было уже ни злобы, ни ярости. – Может, я и тут ошибался! Поэтому и при приеме в комсомол подходил узко: прекрасных искал, идеальных.

– А за идеал кого считал?.. Ну, скажи честно: кого? Ты по себе всех мерил!

– Потому что я сам хотел быть идеальным! – с необычной для него горячностью ответил Рубин.

– Ну вот!.. Вот в этом и главное! – сказал Борис. – А ведь не ты один хочешь быть… ну, не идеальным, конечно, а лучше, выше. Да и кого ты у нас найдешь идеального? Хорошие ребята есть. Игорь хороший парень? Хороший. А упрямый тоже, вроде тебя, как палка. Витя Уваров хороший парень? Хороший. А слабоват. Инициативы нет. Воли маловато. А думаешь, Вася Трошкин плохой? Его поддержи только, он и работать лучше будет. Ты знаешь; какие у него мечты? Не знаешь! А что ж ты его в пассив-то записал? Или – Валю Баталина! Он у тебя тоже в пассиве числится. А газету ведь он совсем другой сделал!.. У каждого, значит, есть свое плохое и свое хорошее. А ты только плохое видишь. Плохое, брат, легче всего заметить! Нет, Лева! К ребятам тонко нужно подходить. Если ты с ребятами, то и они с тобой!

– Это что же – в хвосте идти?

– Почему – в хвосте? С ними. Впереди, но с ними. Если ты с ними будешь идти, они тебе всё простят, они не смеяться – тянуться за тобой будут.

Долго ходили они по улицам. Домой Рубин пришел притихший, задумчивый и, не обращая внимания на любопытные взгляды сестренки, взялся за уроки.

* * *

Когда Борис шел к Рубину, он не знал, о чем и как с ним придется говорить. Это была разведка. Разведка получилась удачная, с боем, – пришлось поспорить, откровенно поговорить. А в разговорах всегда хорошо формируются мысли. Потому и в разговоре с Рубиным Борис высказал многое такое, что до сих пор очень неясно бродило у него в голове.

С другой стороны, во время этой прогулки возникли такие вопросы, над которыми нужно было еще подумать и разобраться в них. Есть ли в самом деле идеальные люди и как они получаются? Кого действительно нужно принимать в комсомол – этих самых идеальных, «прекрасных», как сказал Рубин, или тех, кто хочет стать «прекрасным»? А если так, то нужно ли было, например, принимать Валю Баталина? И как вообще понять Валю Баталина? Хорошо или плохо, что он, как червяк, копается в себе? Ведь и сам Борис в последнее время о многом думает, думает, как бы заново, и чувствует, что в нем что-то меняется, преобразуется.

Так, видно, бывает у каждого: наступает время, и человек начинает думать о том, что прожито, как прожито, о том, как нужно жить и что делать. У одних это бывает раньше, у других – позже, но бывает у каждого, в ком растет Человек.

Наступило это время и для Бориса.

Со стыдом вспоминал он теперь «невинные забавы», глупые ребячества, участником которых он был в прошлые годы. Со стыдом вспоминал он теперь нехорошую, злую игру с учителем, участником которой ему тоже случалось бывать, – учитель доказывает, учитель убеждает, уговаривает, учитель вкладывает душу и мучается, а ученик смотрит на него и смеется и глупо, бессмысленно и жестоко гордится перед ребятами своим независимым видом.

Теперь Борис чувствовал в себе совершенно другое, обратное. То, что постепенно зрело в нем в течение прошлого года, теперь укреплялось, принимало окончательные формы. В нем пробудилось искреннее и горячее желание помочь школе, помочь учителю. Не нужно было теперь подгонять и подстегивать его и в учении – в самом процессе познания он стал находить интерес. Борису начали нравиться все предметы, которые проходили в школе. На первый, поверхностный взгляд они были прозаичны, они грозили тройками и двойками. Но в каждом в конце концов обнаруживалось что-то большое и увлекательное. И литература, представлявшаяся еще в прошлом году таким безнадежным, неодолимым препятствием, оказалась совсем уж не такой трудной, и химия не такой скучной, и психология не вызывала того пренебрежения, как вначале. А учитель, маленький и невзрачный «Рябчик», как ребята прозвали Ивана Петровича Рябцева, как будто бы интереснее стал преподавать психологию. С его слов Борис записал себе в блокнот цитату из Шиллера:

 
Хочешь себя изучить – посмотри на людей и дела их.
Хочешь людей изучить – в сердце к себе загляни…
 

И гимнастика… Только теперь Борис начинал понимать всю ее ценность. Сначала было очень трудно, – после раздолья футбольного поля приходилось ломать характер, все навыки и привычки. Здесь не побежишь, не увлечешься, не забудешься: все рассчитано, все включено в расписание, в трудовой режим. Там – размах, страсть, азарт, здесь – никакого размаха и никакой страсти, выдержка и точность. Каждая ошибка здесь видна, как в диктанте, и каждая ошибка снижает балл. Бороться приходится за десятые, за сотые доли балла, приходится следить за кистью руки, за носком, за коленкой и каждый мускул держать в напряжении. И правильно говорит Александр Михайлович: «Требования гимнастики превращаются в навыки и переносятся на учебу».

Вот Борис получил письмо из Гремячева. Любашка, дочь дяди Максима, писала, что они с Ирой Векшиной решили заняться теперь вопросом окоренения яблонь и спрашивали, не может ли он, Борис, указать им литературу по этому вопросу и особенно разузнать все, что можно, о «ростовых веществах», стимуляторах роста. Борис не допускал, чтобы Любашка, пустая болтушка, додумалась до этих вопросов. Ясно, что за письмом стояла Ира Векшина, и Борис ясно увидел перед собой ее широко открытые, пытливые глаза. Правда, они не вызывали теперь в нем никакого волнения, но дружеское воспоминание о Гремячеве осталось, и Борис решил помочь девушкам. Он решил поговорить о стимуляторах роста с Анной Дмитриевной, учительницей биологии.

– Вот вам и тема для практической работы! – вместо ответа сказала Анна Дмитриевна. – Выяснить, как влияют на рост и окоренение черенков, ну, скажем, бирючины, различные стимуляторы. Какие? Слабый раствор марганцевого калия. Сок алоэ. И витамин бе-прим. В четвертом горшочке у вас будет контрольный экземпляр.

– Без стимуляторов?

– Да, без стимуляторов. А как вы получите витамин бе-прим?

– Не знаю.

– Возьмите одно-два зернышка овса и положите их под черенок. При прорастании зерна овса выделяют витамин бе-прим.

– Интересно! – Борис улыбнулся, представляя, как он напишет в Гремячево об этом необычном и таком простом стимуляторе.

Анна Дмитриевна рассказала о работах Мичурина по окоренению и предложила Борису самому покопаться в сочинениях великого преобразователя природы и найти нужные статьи. И вот Борис ищет и находит статью «Способы окоренения отростков». Интересно, какое впечатление произведет эта статья в Гремячеве?

Борис прочитал письмо из Гремячева на классном собрании и предложил собрать библиотечку и послать ее в гремячевскую школу. Ребята охотно согласились, но Сухоручко подошел потом к Борису и сказал:

– Ну что?.. Я говорил, ты влюбился. Только я не думал, что ты деревенскую выберешь!

Ничего не ответил на это Борис. Связь с Гремячевым, как и дружба с девочками, привлекали тем же самым – как бы расшевелить ребят! Ему очень хотелось, чтобы жизнь его класса, комсомольской организации кипела ключом, чтобы ребята были чем-то заняты, что-то решали, о чем-то спорили. Ему теперь мало было просто учиться, мало было самому заниматься тем или иным делом. Теперь все, что возникало перед ним в жизни, он как бы примерял к своему коллективу, к своим ребятам, комсомольцам: а нельзя ли тут найти что-нибудь интересное, нельзя ли к этому привлечь класс? А Сухоручко повертывал все это на какой-то нехороший, пошлый лад. Противно!

Сославшись на то, что ему плохо видно, Борис попросил у Полины Антоновны разрешения пересесть на другую парту, – сидеть с Сухоручко он больше не хотел.

Борис брался за многое, бросался в разные, казалось бы, совсем разные стороны, но все сводилось к одному – к стремлению понять, уяснить различные вопросы, найти ответы на них и связать все это во что-то одно, слитное, свое.

Ему хотелось все знать, все видеть, все испытать.

В глубине души он начинал побаиваться выпускного десятого класса, когда нужно будет что-то выбрать и чему-то отдать предпочтение. А чему отдать предпочтение, когда все интересно и, чем больше узнаешь, тем все интересней становится?