Текст книги "Повесть о юности"

Автор книги: Григорий Медынский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)

Повесть о юности

ЖЕНЕ МОЕЙ

МАРИИ НИКИФОРОВНЕ,

ДРУГУ И ПОМОЩНИКУ В РАБОТЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Нет, Алексей Дмитриевич, не могу! Как хотите!

– Полина Антоновна, вы нас подводите!

– Почему? Что, на мне свет клином сошелся? Дайте кому-нибудь еще. Предмет я вести согласна, а классное руководство… Нет! Я устала.

– Да, работа большая.

– Ну вот. А я устала.

– Ничего, Полина Антоновна. Лето только начинается, отдохнете и… Да вам самой скучно будет с одним только предметом. Уверяю вас!..

В квадратной, аккуратно подстриженной бороде директора пряталась всезнающая улыбка, точно он предвидел этот разговор и никак не собирался принимать всерьез возражения учительницы. Именно это вызывало у Полины Антоновны упрямое желание не уступать и отстоять свое. Но спорить ей было трудно, хотя она и выискивала все самые убедительные, на ее взгляд, доводы.

– Ну, если бы еще это был нормальный класс – наш, старый, организованный. А это что? С бору по сосенке, из разных школ!

– Поэтому-то я его вам и предлагаю! Можно оказать, в знак особого к вам уважения, Полина Антоновна! Организованный класс – ну какой в нем интерес? А тут… Да что вам объяснять! Сами знаете.

И опять некуда было скрыться от этой затаенной улыбки и хитроватых огоньков в глазах.

– Алексей Дмитриевич! Ну, как вы не понимаете? Я только что сделала выпуск. Я вела ребят с пятого класса, я с ними сжилась, сроднилась, я израсходовала на них всю себя. Понимаете? Всю! А теперь… Да что же, учитель, по-вашему, автомат, что ли? Нет у меня в душе места для новых учеников! Как хотите!.. Я состарилась, в конце концов, если вам мало всего, что я говорила!

– Полина Антоновна! Да ведь нужно!

Хитроватые огоньки исчезли, и глаза директора смотрели теперь серьезно и твердо.

– Алексей Дмитриевич, вас ждут, – заглянув в кабинет, сказала секретарша.

– Кто?

– Родители. Кажется, новенькие.

– Вот уже и пошли… Просите!.. Ну, Полина Антоновна, значит договорились?

– Это когда же мы договорились? Вы, Алексей Дмитриевич, хитрить начинаете!

В кабинет быстро вошла кругленькая, невысокого роста женщина в платочке. Поздоровавшись, она скосила темные живые глаза на вошедшего вместе с нею коренастого широкогрудого подростка в черном костюмчике и белой рубашке «апаш» с выпущенным поверх пиджака воротником.

– С заявлением? – спросил Алексей Дмитриевич.

– С заявлением, товарищ директор. Сынка привела!

Алексей Дмитриевич пригласил женщину сесть и бросил на подростка короткий, острый взгляд. От этого взгляда тот невольно провел рукой по спутанным волосам, но потом, видно, решил, что это может показаться непростительным малодушием с его стороны и, опустив руку, продолжал стоять с довольно независимым видом. Он даже окинул взглядом стены кабинета, развешанные на них портреты, диаграммы, почетные грамоты и задержался только на маленьком, покрытом красным бархатом столике, на котором стояло несколько серебряных кубков и бронзовая фигурка физкультурника, бросающего диск.

Но как только Алексей Дмитриевич углубился в чтение документов, которые ему подала мать паренька, тот перевел свой взгляд на него. Он внимательно наблюдал, как глаза директора под черными густыми бровями то движутся по строкам документов, то задерживаются на чем-то, как будто возвращаются назад и начинают перечитывать заново. Полина Антоновна видела, как паренек даже вытянул шею, стараясь разглядеть, на чем же именно задержался директор и что он там перечитывает заново. Но в эту минуту Алексей Дмитриевич быстро и совершенно неожиданно поднял глаза и пристально посмотрел на него. Паренек сейчас же отвел глаза и с тем же независимым видом снова принялся изучать стены и только изредка краешком глаза посматривал, как директор перелистывает документы.

– Да-а-а! – сказал наконец Алексей Дмитриевич, неопределенно покачав головою. – Как фамилия-то?

– Костров.

– А звать?

– Борис…

Он отвечал неуверенно, по-видимому встревоженный тем, что директор качает головою, и не понимая, что это может означать.

– Да-а-а! – как бы в раздумье протянул опять Алексей Дмитриевич. – Не мастер ты учиться-то!

Мать тревожно переглянулась с сыном и, почувствовав какую-то заминку, торопливо стала рассказывать директору, как она вернулась с детьми из эвакуации, как сразу же тогда хотела определить сына в десятилетку и как ей это не удалось.

– Зимой приехали, учение-то уж везде шло, мест не было. Мне и сказали: пусть, говорят, пока учится в этой самой неполной школе, а потом перейдет в десятилетку. Перейти-то тогда не удалось, а теперь вот кончил семь классов… Что ж он у нас недоученным останется?

– Почему недоученным? – спросил Алексей Дмитриевич. – Учиться, конечно, нужно… Да ведь можно и в другую школу. Не обязательно к нам!

Полина Антоновна понимала эту двойную хитрость директора: с одной стороны, ему не хотелось принимать не очень хорошего ученика, который неизвестно еще как проявит себя в будущем, а с другой – он старался выпытать настроение своего будущего питомца, принять которого, видимо, все-таки придется. Последняя хитрость ему удалась: по лицу растерявшегося паренька Полина Антоновна угадала его чувства. «В другую школу?.. Значит, в эту все-таки не примут?..»

Он хотел что-то сказать, но его опередила мать:

– Уж вы, товарищ директор, не обижайте его!

– Зачем мне его обижать? Я его обижать не хочу, – ответил директор. – Но у нас мало мест. Два класса укомплектованы своими. Остается один восьмой «В», а кандидатов много.

Директор опять стал перелистывать документы, покачивая головой и изредка поглядывая на Бориса.

– Вот видишь!.. И характеристика у тебя неважная. Не знаю уж, как с тобою быть… Главное, если б ты учиться хотел!

– А я… я хочу учиться! – выдавил из себя Борис.

– Хочешь? – директор испытующе посмотрел на него. – А почему же такие отметки?

Пальцы левой руки Бориса забегали по пуговицам пиджака, точно проверяя, все ли они на месте. Но он быстро справился с собой и ответил:

– Школа такая!

– Школа такая? – вскинув брови, насмешливо повторил Алексей Дмитриевич. – Какая же это она «такая»?

Борис молчал. Видно было, что он проговорился нечаянно, отозвавшись так о своей прежней школе, и теперь с удовольствием увильнул бы от ответа. Но директор прямо и неотступно смотрел ему в глаза, и увильнуть было невозможно.

– Да так… ну… да тем другой раз и не слышишь, что учитель говорит.

– Что ж он, шепотом, что ли, говорит?

– Шепотом!.. – усмехнулся Борис. – Куда там шепотом!.. Кричит во все горло, а все равно не слышно.

– Это почему же? – как будто ничего не понимая, спросил директор.

Борис почувствовал скрытую насмешку в его вопросах и попробовал было отмолчаться. Но Алексей Дмитриевич продолжал разыгрывать роль ничего не понимающего простака.

– Так почему же?.. Как же так? Учитель кричит, а ты не слышишь. Значит, посторонними делами занимаешься?

Борис окончательно понял, что директор С ним «играет», и продолжал молчать. Но тогда вмешалась мать:

– Что же ты товарищу директору не отвечаешь? Почему молчишь?

Против такого единого фронта устоять было трудно, и Борис, сердито взглянув на мать, пробормотал:

– Ребята-то кричат!.. Дело ясное!

Двумя последними словами он хотел показать, что все понимает, все директорские уловки, и отвечает, только подчиняясь насилию. Но на директора это не произвело никакого впечатления, он так же неотступно продолжал смотреть на Бориса.

– Ребята кричат… Хорошо! Да ведь и учитель кричит?.. Что ж получается? Ребята, значит, громче кричат?.. Вот видишь! А говоришь – школа такая!

– Так ведь в плохой-то школе легче учиться, – не удержавшись, вмешалась Полина Антоновна.

– Нет! Что вы! – быстро, даже с горячностью в голосе ответил Борис.

– Да? А я думала, легче.

– Ну да еще!..

– Что это за «ну да еще»? – строго сдвинул брови директор. – Ты что? Ты с кем разговариваешь? Это наша учительница математики, заслуженная учительница Полина Антоновна Ромашина.

Борис покраснел, но выдержал директорский взгляд и ответил:

– Да ведь лучше учиться-то, если порядок!

– Ну-ну! – усмехнулся теперь в бороду директор. – Посмотрим, как ты это на деле покажешь. Принимаю тебя в нашу школу. Но с условием: учиться без троек. Согласен?

– Согласен…

– Хитроватый парень! – заметила Полина Антоновна, когда мать с сыном скрылись за дверью. – Любопытный!..

– Ваш будущий питомец! – улыбнулся директор.

– Алексей Дмитриевич! Вы опять?

– Да ведь сами же говорите – любопытный парень. Кстати, а как по-вашему: сдержит он свое слово?

– Не знаю! – Полина Антоновна засмеялась. – Трудно сказать. Вряд ли!..

* * *

Отказываясь от руководства классом, Полина Антоновна не хотела сказать директору своего последнего и самого потаенного довода. Недавно она отпраздновала тридцатилетний юбилей своей педагогической работы. И муж ее размечтался о том, что хорошо бы ей теперь уйти с работы и отдохнуть.

– Тридцать лет – это тебе не три года. Пора! Хватит! У тебя гипертония, у тебя склероз, у тебя нервы. Нужно же в конце концов подумать и о себе!

Мечтания превратились в планы, планы – в требования, и все домашние разговоры за последнее время были у них заполнены долгими и упорными спорами на эту тему. Иногда Полина Антоновна колебалась: семья их, после гибели на фронте единственного сына, была совсем маленькой – она и муж, с которым она жила тоже почти тридцать лет. Муж работал в одном из специальных журналов редактором, зарабатывал хорошо. За Полиной Антоновной оставалась бы обычная учительская пенсия. Обо всем этом и говорил ей муж. Говорили многочисленные родные и ее и мужа, женатые и холостые, замужние и вдовые, детные и бездетные. Иногда она уступала заманчивым картинам отдыха и тихой семейной жизни, возникавшим перед нею в результате этих разговоров. Но потом самая мысль о том, что все кончилось, что некуда больше спешить, нечего больше делать, казалась ей настолько дикой, что принять ее она не имела сил.

Тогда муж выдвинул другой вариант:

– Возьми один-два класса, но классное руководство – ни в коем случае. Это ж такое бремя!

В этом Полина Антоновна дала мужу слово и всеми правдами и неправдами старалась сдержать его в разговоре с директором. Однако уговоры ли директора, такие настойчивые, неотразимые, выработанное ли годами сознание долга, случайные ли, но заинтересовавшие ее наблюдения над широкогрудым парнишкой с взлохмаченными волосами, или что-то еще, внутреннее, заставили Полину Антоновну уступить, выдержать дома крупный разговор с мужем, но уступить.

…Директор оказался прав. За лето Полина Антоновна отдохнула и, полная сил и интереса к предстоящей работе, первого сентября встретилась со своим классом.

Школьный двор был заполнен ребятами. Они собирались кучками, по классам, и нестройный гул голосов стоял над этой неспокойно и празднично настроенной толпою. Праздник в этот день чувствовался и на улицах – в белых передниках девочек, в букетах цветов, с которыми они шли в свои школы.

В мужскую школу с цветами пришли только первоклассники и кое-кто из второклассников, – третий класс считал это уже ниже своего достоинства. Но настроение у всех было приподнятое, праздничное. Празднично прошел и митинг во дворе и торжественная церемония впуска в школу.

– По нашей ежегодной традиции, – объявил директор, – право и счастье первыми войти в школу я предоставляю нашим новичкам, учащимся первых классов.

Добро пожаловать!

И тронулись малыши – чистенькие, в новеньких костюмчиках, с новенькими портфелями, с круглыми, только что остриженными головенками, с цветами в руках, одновременно испуганные и важные. За ними – вторые, третьи и потом старшие классы, каждый своим строем, каждый со своим классным руководителем.

Полина Антоновна пришла пораньше, чтобы встретить свой класс, который был «чужим» в этой школе. Выйдя во двор, она сразу увидела знакомую фигуру Бориса Кострова. Он был в том же костюмчике и в той же белой рубашке с выпущенным воротником, и голова его была так же взлохмачена, точно чья-то ласковая рука только что прошлась по ней и он еще не успел привести себя в порядок.

Рядом с ним прохаживался высокий, худой подросток в очках, сквозь которые смотрели настороженные и в то же время пытливые глаза. Полина Антоновна видела его вчера в школе, но фамилию не запомнила и теперь спросила о ней.

– Баталин… Валентин, – ответил мальчик, почему-то смутившись.

Скоро один за другим стали подходить и остальные ее ученики: юркий, точно мышонок, Вася Трошкин, за ним спокойный, даже несколько флегматичный Феликс Крылов, резкий, угловатый, с первого же взгляда понравившийся Полине Антоновне Игорь Воронов, подобранный, аккуратный Лева Рубин, Витя Уваров, Саша Прудкин и кто-то еще и еще, кого она тоже видела раньше, кое с кем даже беседовала, но запомнить еще не успела. Держались ее ученики, в отличие от других классов, обособленно и разрозненно, маленькими кучками – по старому знакомству, по школам, из которых пришли. Полина Антоновна старалась собрать их вокруг себя, указала им место, где они должны стоять во время митинга, и в то же время внимательно присматривалась к ним.

И они со скрытым и настороженным любопытством рассматривали ее: кто она и какая, на что способна и чего от нее можно ждать? Она была высокая, полная, но полнота ее не бросалась в глаза, – создавалось впечатление основательности и силы. Широкое лицо ее с крепкими, немного выдающимися скулами освещалось взглядом карих, приветливых и, казалось, очень зорких глаз.

– Вы будете у нас классным руководителем? – на правах старого знакомого спросил ее Борис Костров.

– Нет. Вы сами будете своими руководителями! – улыбнулась она.

Сказала она это в шутку, и все, кажется, приняли это как шутку, и всем она показалась доброй и приветливой.

Перед самым началом митинга, когда ученики уже строились по своим классам, Полива Антоновна увидела сквозь чугунную ограду школьного двора черную блестящую машину, остановившуюся возле школы. Вскоре после этого, когда директор уже поднимался на невысокую трибуну, Петр Анатольевич, заведующий учебной частью, подвел к ней хорошо одетого юношу с матовым, красивым лицом и пробивающимися усиками и полушепотом сказал:

– Это, кажется, ваш!

В это время директор уже начал говорить, и Полина Антоновна торопливо указала новому ученику его место. Потом она о нем забыла, – нужно было организованно провести ребят в класс и тем самым сразу же задать тон всей жизни. Когда она, стоя в дверях класса, пропускала мимо себя учеников, перед ними был совсем другой человек: не просто полная приветливая женщина, а строгая, подтянутая учительница, в синем бостоновом костюме, с властным поворотом головы и требовательным, всевидящим взглядом.

Вдруг в этом взгляде сверкнула орлиная искорка – Полина Антоновна заметила ученика, державшего руки в карманах, его небрежную, шаркающую походку. Это был тот самый, запоздавший, с усиками, в светлом в клеточку, хорошо сшитом костюме. Одним жестом она вывела его из строя.

– Ваша фамилия?

– Сухоручко.

– Звать?

– Эдуард.

– Вы ученик нашего восьмого класса «В»?

– Кажется!

– Так вот, кажущийся ученик, будьте добры держать себя, как подобает подлинному ученику: выньте руки из карманов и идите как следует на место!

На виду у притихшего класса Сухоручко, уже не шаркая, прошел между партами и сел рядом с Борисом Костровым.

Потом было первое классное собрание и беседа Полины Антоновны о порядках и требованиях в школе, об общей цели, об общем деле, вокруг которого и должен сложиться их коллектив – коллектив восьмого класса «В».

И все было хорошо. Но на другой же день начались неприятности.

* * *

Когда Полина Антоновна проводила Сухоручко взглядом до самого места, Борис почувствовал, что этот взгляд скользнул и по нему.

«У этой не забалуешься!» – пронеслось у него в голове.

Баловаться он не хотел и пришел в школу, как обещал директору, а потом отцу, с честными и самыми лучшими намерениями. Намерения эти родились у него еще в прошлом году, после одной неприятной истории, которая испортила ему балл по поведению, характеристику и едва не послужила препятствием при поступлении в эту школу. Но он никому не обещал, например, не играть в футбол, а если бы и обещал, то все равно не выполнил бы своего обещания. Заядлый футболист, волейболист, хоккеист, он болел за «Спартака», знал все спортивные команды, всех вратарей и капитанов, знал, кто, когда и с кем играет, кто, когда, кому проиграл и кто у кого выиграл. Но главным удовольствием, конечно, было «постукать» самому – не мячом, так, на худой конец, консервной банкой или подвернувшимся под ноги куском асфальта. И мать, глядя на вечно ободранные носки его ботинок, без конца попрекала его тем, что у него ветер в голове, никакой серьезности, и говорила, что слово директору он дал зря. Соглашаться с этим Борис не хотел и не видел ничего несерьезного в том, чтобы лишний раз «погонять мяч». Как же было не испробовать свои силы в новой компании, в своем новом классе? Здесь немало «своих», товарищей по прежней школе, но много и «чужих», пришедших из других школ. Впрочем, «чужие» в первый же день стали для него «своими», и он решил завтра же принести футбольный мяч.

– Сыгранем? – подмигнул Борис на другой день своему соседу Сухоручко, показывая из портфеля краешек распластанного там футбольного мяча.

– Борька! Ты – гений! – патетически воскликнул Сухоручко. – Сегодня же, на большой перемене! Да? Я подбираю команды. Айн момент! Мы капитаны! Да? И сидим вместе! Два капитана! Друзья?

– Друзья!

– Классика!

Не откладывая дела в долгий ящик, Сухоручко на первом же уроке взял лист бумаги, разукрасил его узорчатыми виньетками и, разграфив на две части, на одной половине написал: «Быки», на второй – «Блохи». Потом он пустил этот лист по классу, рассылал записочки, оборачивался назад, толкал в спину сидящих впереди и, перегибаясь через проход к соседнему ряду, громким шепотом собирал дополнительные сведения:

– Где играть будешь?.. В защите или в нападении?

К концу урока он имел два замечания, зато список команд был начат и молва о предстоящей игре распространилась по всему классу.

На перемене Сухоручко окружили ребята, и ему вместе с Борисом пришлось разрешать целый ряд вопросов.

Вася Трошкин, отчаянный драчун, хвастун и забияка, получивший по этой причине прозвище «Вирус», не хотел мириться с тем, что его записали в защиту, когда он считал себя достойным играть только в нападении. Саша Прудкин хотел быть вратарем, а Сухоручко ставил его в полузащиту. Витя Уваров не желал играть с Сухоручко, а требовал, чтобы его записали в команду Бориса. А Валя Баталин – его еще в той школе прозвали «Академиком» – вдруг испугался собственной смелости и стал просить совсем вычеркнуть его из списка, куда он сгоряча, поддавшись общему порыву, вписал свое имя.

В футбол Валя играл мало и плохо. В отличие от шахмат – игры, требовавшей напряжения мысли и сосредоточенности, в которой он чувствовал себя как в родной стихии, – в игре в футбол его пугала необходимость мгновенных решений и нетерпеливая горячность игроков. Он предпочитал смотреть со стороны на суету футбольного поля и мысленно постигать ее с точки зрения шахматиста: почему мяч идет туда, а не сюда и нельзя ли из его путаной судьбы вывести какую-нибудь теорию футбола?

В новой школе Валя решил переломить себя. Глядя на других, он записался у Сухоручко, но тут же усомнился в себе и стал отказываться.

– Ничего, ничего! Учиться надо! – похлопал его по плечу Борис. – Я тебя в свою команду беру. Это ж товарищеская встреча. Да и какая там встреча! Так, погоняем – и все. Тренировка!

Валя продолжал конфузливо улыбаться, но разве можно было устоять, когда Борис возьмется уговаривать?

И вот – звонок, большая перемена. «Быки» наперегонки с «блохами» понеслись во двор, чтобы первыми захватить «поле» – уголок в конце двора, где можно было с грехом пополам развернуться.

Игра сразу приняла острый характер, и вокруг играющих собрался весь класс. В этом было, пожалуй, ее главное значение: почти незнакомые между собою, собранные из разных школ, ребята сразу сдружились, сплотились и почувствовали себя товарищами.

Но в последний, как нарочно самый последний, момент случилась беда.

Борис видел, как ловко Игорь Воронов обвел Васю Трошкина, как тот загорячился, перехватил все-таки мяч и послал его Вале Баталину. У того сжалось сердце, и он окончательно, безнадежно растерялся.

– Бей!.. Бей!.. Бе-е-ей! – обрушились на него нетерпеливые, горячие выкрики.

Валя бестолково потолокся перед мячом и, зажмурив глаза, изо всей силы ударил по нему носком ботинка. Мяч взвился куда-то вверх. Еще миг – и послышался звон разбитого стекла, из окна соседнего дома раздался крик, выглянуло перепуганное женское лицо…

Как раз в это самое время зазвенел звонок. Вся масса учеников, наполнявшая двор, хлынула в школу, и обе злополучные команды восьмого «В» мгновенно растворились в этой массе.

* * *

– Эх ты, манюня! – Сухоручко всей пятерней провел по лицу Вали Баталина, когда ребята после перемены, толпясь, входили в класс.

– Да кто ж так бьет? – подхватили кругом. – Нападающий, а бьешь пыром. Тут щечкой нужно было, с подъема!

– В двух шагах от ворот – и такую свечку зафитилил!

– Не умеешь бить, взял бы да отпаснул. А то пустой игрок рядом, а он бьет. Такую дулю подвесил!

– Ему только заворотного центр-пенделя играть!..

Дело было ясное и сразу же решенное: в футбол играть Академик не умеет. Теперь встал другой, куда более острый вопрос: что будет? И как только ребята расселись по партам, началось обсуждение этого вопроса.

Шел урок литературы. В школе, где раньше учился Борис, литературу преподавала учительница по прозванию «Пэрсик». Это была цветущая, краснощекая девушка в короткой юбке и кофточке абрикосового цвета, – за нее-то она и получила свое ироническое прозвище. Она очень мило улыбалась, мило картавила, красила губки и, желая казаться выше, носила туфли на непомерно высоких каблуках.

Пэрсик была в сущности хорошей, безобидной девушкой, несчастье которой заключалось только в том, что сама она не подумала, а ей никто не подсказал, что девушка в школе – не просто девушка, но учительница и что это определяет и манеру держаться, и костюм, и тон, и улыбку. Ребятам, конечно, до этого не было дела, – они ее просто не слушали.

Здесь учитель был совсем другой – пожилой, высокий, худой, в пенсне и вязаном шерстяном жилете. У него было выразительное «артистическое» лицо, подернутое болезненной желтизной, и седые пышные, вьющиеся волосы. Звали его Владимир Семенович. Свой первый урок он посвятил беседе о предмете литературы и ее значении для общего развития человека. Но этот урок у него не получился. Он и сам не мог понять, что происходит в классе, откуда этот непрерывный шум, бесконечное переглядывание и перешептывание, когда раньше, в других классах, тот же самый вводный урок проходил у него всегда живо, интересно и он сразу брал ребят в руки.

Владимир Семенович остановился, снял пенсне и, вытянув длинную шею, оглядел класс.

– Молодые люди! – сказал он жестким, требовательным голосом. – В чем дело?

«Молодые люди» немного притихли, а учитель, глядя на них, проверял себя: чего же не хватает ему сегодня – убежденности, огня, логики? Он напряг все свои внутренние силы, стараясь переломить обидное равнодушие класса и, вопреки ему, доказать, что не может быть образованного человека без знания литературы, без знания жизни и людей, которых она изображает, без решения вопросов, которые она ставит. Но едва он заговорил, стремясь передать классу всю силу своей собственной убежденности, как в классе снова начался шепот и волнение.

Ребятам было не до урока. Один удар – и целая уйма вопросов! Что будет, и как быть? Дознаются или не дознаются? Это – первое и основное. Сознаваться или не сознаваться? Кто должен сознаваться? И кто вообще тут виноват?

– А кто ж еще виноват? Конечно, он! – шептал Борису Сухоручко, указывая глазами на Валю Баталина. – Ишь сидит, нахохлился, за очками спрятаться от ребят хочет! Академик несчастный, слепой черт, мазила! Футбольные ворота с оконной рамой спутал! Без него ничего бы и не было. А они… Они и так и этак могут повернуть. Не было б мяча, не было бы и всей истории. А кто мяч принес? Зачем принес?.. Подать сюда Тяпкина-Ляпкина! Чувствуешь?.. А могут и всех привлечь, кто играл! А играли чуть ли не все. Чувствуешь? Тут дело общее!

Надо всем этим Борис думал и сам, но решить пока ничего не мог, так как оставался неизвестным «икс», который Сухоручко назвал неопределенным, но очень емким словом «они», – то есть учителя, классный руководитель, директор, все правила и порядки, существующие в этой школе. В прежней школе все было бы ясно, там все было привычно и изучено, все можно было бы учесть, приспособить или приспособиться. А здесь – сплошной «икс», хуже, чем в алгебраической задаче.

– Вы о чем думаете, молодой человек? – прервал вдруг размышления Бориса голос учителя.

– Я?.. – Борис поднялся. – О литературе…

– И что же вы о ней думаете? – язвительно спросил Владимир Семенович.

– Что?..

– Да! Что?

– Да вот… что вы говорите, – пробормотал Борис.

– А именно?

Кругом послышался шепот спешивших на выручку ребят, и, прислушиваясь к нему, Борис попробовал соорудить некоторое подобие ответа. Но получилось что-то настолько путаное и нелепое, что Владимир Семенович, возмутившись, гневно прервал его на полуслове:

– Садитесь! Я не позволю оскорблять благородный предмет литературы такой чепухой! Не позволю!

После этого ребята притихли и конец урока просидели более или менее тихо. Но зато на перемене класс превратился, по выражению Сухоручко, в «новгородское вече». Вече, однако, ничего не успело решить, как вошла Полина Антоновна и предупредила, чтобы после уроков ребята не расходились, – есть важное дело.

Первая половина вопросов сразу отпала: значит, дознались! Теперь нужно было срочно определять тактику. И как только Полина Антоновна вышла, Вася Трошкин вскочил на парту и возбужденно крикнул:

– Не труха́й, ребята! Займем круговую оборону, и ничего они с нами не сделают. Мы здесь новенькие, нас никто не знает, а тут, кстати, звонок: все побежали, и мы побежали! Всё! Главное – держись крепче! Будем выдерживать волю!

В этом выступлении не все казалось ребятам убедительным, но оно вносило ясность и определяло линию поведения, когда никакой другой линии выбрать уже было нельзя.

После уроков Полина Антоновна пришла в класс с мячом. Впрочем, сейчас мяч уже никого не интересовал. Все смотрели на ее лицо, силясь хоть что-нибудь прочитать на нем.

Но на лице Полины Антоновны не было ни гнева, ни раздражения – никакого намека на будущее решение судеб. Борису даже показалось, что она посмотрела на ребят со скрытой усмешкой.

– Ну, игроки!..

Теперь она уже усмехалась, вглядываясь в лица, как будто бы огорченная, хотя внутренне и довольная, что ее знакомство с классом начинается именно так.

– Играть беретесь, а играть не умеете!

Ребята недоуменно молчали, не зная, что сказать и как понять ее невеселую усмешку и эти, совсем не сердитые, глаза. Полина Антоновна положила на стол перед собой мяч и еще раз осмотрела притихший, ожидающий самой свирепой кары класс.

«Как воробышки!» – подумала она про себя, вспомнив почему-то вдруг детство и свою детскую жалость к маленьким сереньким птичкам, так же вот жмущимся друг к другу лютый мороз.

У нее высокая, даже как бы величественная прическа, открывающая тоже высокий и выпуклый лоб, из-под которого смотрят умные, не по возрасту живые глаза. Их взгляд смел, определенен, и ребятам кажется, что она ни в чем не сомневается и все знает.

А Полина Антоновна ровно ничего не знала и была полна сомнений до самого последнего момента. Бесчисленное количество вариантов своего поведения перебирала мысленно она за это короткое, переполненное делами время и наметила было совсем другую линию поведения. Но то возмущение, с которым Владимир Семенович рассказал ей о своем первом уроке и о столкновении с Борисом, настроило ее на более мягкий лад.

– Ну, не поздравляю вас, уважаемая! – сказал Владимир Семенович, держа перед собою снятое пенсне.

– Восьмой «В»? – вмешалась Варвара Павловна, учительница географии. – Вы бы видели, как они бежали после большой перемены! Как дикие мустанги!

Очевидно, именно поэтому в самую последнюю минуту, когда Полина Антоновна уже входила в класс, неожиданно родилась у нее и невеселая усмешка и грустная нотка в голосе.

– Видите, как неудачно начинается наша с вами жизнь, мальчики! – с сожалением сказала Полина Антоновна.

Она помолчала, посмотрела на ребят – посмотрела тоже с грустью, с сожалением – и продолжала:

– Не успели войти в школу, как уже стали знаменитостями. Пройдите сейчас по всем классам, по всем коридорам и этажам – о ком говорят? О вас, о восьмом «В». И как говорят? Вот собрались ребятки-то! И откуда они пришли, где воспитывались? Так о вас говорят! Кто-то один набедокурил, а говорят – восьмой «В». С первого же дня получили марку. «Хулиганы»– вот как про вас говорят. Я-то еще в этом не уверена. По-моему, так еще рано говорить… Но получилось у нас все-таки нехорошо.

Лучше бы она бранилась! Лучше бы она кричала, говорила бы острые, колючие слова, которые били бы, ранили, пробуждая стремление защищаться, дать отпор. Тогда можно было бы обидеться, раздуть эту обиду и заслонить ею упреки, на которые трудно ответить по существу.

Но обижаться было не на что. Полина Антоновна говорила тихо и очень искренне, точно сама переживала происшедшую неприятность и точно ей и в самом деле тяжело было слышать то, что говорят о восьмом «В».

Она выдерживает рассчитанную паузу и вдруг меняет тон. В ее голосе исчезает грусть, сожаление и возникает новая, звенящая, чем-то тревожащая нотка.

– Посмотрим шире! – Полина Антоновна обводит класс внимательным взглядом. – А что говорит та женщина, у которой вы разбили стекло? Она уже не о вас – она о школе говорит. «Кого воспитывает ваша школа? Хулиганов воспитывает!» – кричит она директору. Это я сама слышала, своими ушами. А директор извиняется, за вас извиняется. Кто-то разбил стекло, а директор должен переносить неприятности. И правильно – перед женщиной виновата школа. Пойдем дальше! Женщина эта поедет к себе на завод, на место своей работы, и будет поносить нашу школу. Все узнают о ней, о нас, о нашем поступке. Вот как получилось, мальчики! Очень нескладно вышло! Очень нескладно!

Ну кто с этим спорит? Конечно, нескладно! И разве сами ребята этого не понимают? Да кто же хотел бить окна? Никто не хотел, а если так получилось, то получилось нечаянно. А раз нечаянно, значит виноватых нет!