Текст книги "Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945"
Автор книги: Герд Кёнен
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)
Поначалу вся эта затея мыслилась как попытка актуализировать и концептуализировать в условиях строительства новой государственности «идеи 1914 года». Эта германская военная идеология, как уже отмечалось, вращалась вокруг определения «германского центра» (почти на манер духовной геополитики). И усилия, которые нашли конкретное воплощение в проекте «Срединной Европы», группирующейся вокруг «Германского рейха», действительно исходили в политическом, мировоззренческом и социологическом отношениях из широко очерченной середины немецкого общества. На основе своего положения европейской «срединной империи» Германия, как своего рода «консервативный революционер» в концерте великих держав, предприняла попытку, если угодно, взорвать старый мировой порядок. Во всяком случае Томас Манн (и не он один) в своих статьях военных лет вслед за Достоевским и Ницше прославлял как «нечто подлинно революционное» «духовный консерватизм» немцев – и в этом видел их ближайшее родство с русскими{898}.
Потерпев неслыханное поражение, «непобедимые на поле сражений» немцы выдумали себя еще раз как обманутый «миром врагов» и лишенный победы имперский народе невыполненной «всемирно-исторической миссией», который (если воспользоваться цитатой из труда историка Германа Онкена) благодаря своему дарованному Богом и историей срединному положению имеет только одну альтернативу – либо вознестись к «естественному верховенству в данной части мира», то есть в Европе, либо быть перемолотым между Западом и Востоком{899}. Германии не будет, если она не сможет быть мировой державой; таково было недвусмысленное послание.
В этих, так сказать, «идеях 1919 года» еще радикальнее, чем в «идеях 1914 года», была сформулирована антитеза идеям победоносного Запада, якобы раскрывшим в Версале свою подлинную суть. К ключевым работам этого развивавшегося немецко-национального фундаментализма, наряду с вышедшей незадолго до окончания войны книгой Томаса Манна «Рассуждения аполитичного», можно отнести, к примеру, книги Мёллера ван ден Брука «Право молодых народов» и Освальда Шпенглера «Пруссачество и социализм».
Здесь постоянно набирало силу желание стать, наконец, просто «всемирным народом», как бы «сверхнацией», не столько в развитие прочной традиции, сколько, напротив (согласно формуле Ницше), в направлении чего-то такого, «чего от нас еще бы не хотели». Уже сформулированное Томасом Манном в разгар войны стремление немцев к «Третьему рейху» как к последней неслыханной трансформации их тысячелетнего рейха в насквозь пронизанную духовностью, связанную нравственными нормами великую державу с новым, более высоким строем стало фокусом, в котором сходились все политические и неполитические стремления этой после-и довоенной эпохи, задолго до того, как Гитлер овладел в своих целях этим понятием.
Это означало прежде всего категорический отказ встроиться в новую мировую ситуацию, трезво оценить собственное положение и состояние, снова прийти в себя. Воплощением этого абстрактного идейного фанатизма представляется неяркая, почти невидимая фигура Мёллера ван ден Брука, который всецело, с увлечением как фундаменталист-интеллектуал занялся проектом нового изобретения немцев из духа идеального пруссачества. Притом его представление о «Третьем рейхе» существенно отличалось от гитлеровского не только как политическая концепция, но даже по своей эмоциональной окраске. Подобно всем настоящим национал-революционерам, Мёллер воспринял поражение 1918 г. как перст судьбы, поскольку половинчатая победа или сомнительный компромиссный мир, возможно, погрузил бы рейх еще глубже в пучину культурного краха Запада. На его взгляд, это было бы еще хуже, чем потерянная победа, потому что немецкий народ также «проиграл революцию» – упустил возможность в момент прекращения борьбы слить воедино и неразделимо социализм и нацию и уж на сей раз наверстать то, что было упущено в 1914 г.: встать во главе «молодых! народов» и выступить против буржуазного Запада{900}.
Как для Мёллера, так и для Освальда Шпенглера в его полемической и исповедальной работе «Пруссачество и социализм» (1919) Германия была страной «авторитарного социализма», «чуждого либерализму to антидемократичного», а потому призвана преодолеть во всемирно-историческом масштабе «английский либерализм и французскую демократию»{901}. Этот «истинный социализм, проявившийся в августе 1914 года» и оправдавший себя «в последней схватке на фронте», был предан в ноябре 1918 г. марксистским «негодным сбродом во главе с отбросами интеллигенции»{902}. Беду этого переворота Шпенглер также видел не в свержении выродившейся вильгельмовской элиты, а в бессилии и отсутствии стиля у самой этой революции: «Ни одного величественного момента, ничего воодушевляющего; ни одного крупного человека, ни одного исторически значительного слова, ни одного дерзновенного преступления»{903}. Тем яснее предуказана, казалось ему, дорога к исцелению и новому подъему, силы же для этого имеются: «…лучшая часть немецкого рабочего класса объединяется с лучшими носителями старопрусского государственного инстинкта в обоюдной решимости основать строго социалистическое государство»{904}.
Для Мёллера (который отвергал тезис Шпенглера о «закате Европы», выдвинутый в его морфологии культуры) прусская Германия все еще относилась к совсем «молодым народам». Эти народы «молоды», потому что они еще сильны и плодотворны, несут в себе нерастраченную, варварскую силу мифотворчества, ближе к почве и творческому хаосу, из которого только и мог бы возникнуть новый порядок, и потому что только они еще в состоянии противостоять хищной власти западного рационализма и утилитаризма. Кроме Японии, Италии и отдельных малых народов на великую, мощную регенерацию способны, согласно Мёллеру, такие молодые народы, как Америка, Россия и Пруссия-Германия{905}.
Однако Америка, по его мнению, рано или поздно подчинится «закону вращения Земли», по формуле: молодость – крестьянство – духовность (Innerlichkeit) – Восток{906}. В данной ситуации Мёллер одобрял союз рейха с Америкой и Россией одновременно, союз, в котором рейх смог бы снова развиваться и проявить себя как центральная держава Европы. Но более глубоким предназначением будущего «Третьего рейха» немцев было бы развитие – в русле прусской истории – «германо-российской стороны мира»{907}. Для этого Мёллер даже выдвинул собственную расовую теорию, согласно которой германцы на пути переселения своих народов через Россию смешались с более молодым восточнославянским народом, вот почему русские не только являются молодым народом, но и представляют собой молодую расу{908}. Разумеется, подобные представления о германо-славянском синтезе можно было истолковывать и в грубо колонизаторском ключе, что Мёллер в избытке и делал в своих работах времен войны, ведь царская империя выступила против Германии. Но тем не менее Россия оставалась для него молодым источником, как в расовом, так и в политическом и духовном отношениях. Да, Германия нуждалась в «русской духовности» как необходимом противоядии против ядовитого западничества, уже глубоко проникшего в кровь{909}.
Роль оракула, автора работ по политике сочеталась у Мёллера с ролью, благодаря которой он приобрел большую известность и влияние: с 1905 г. он (вместе с Дмитрием Мережковским) издавал на немецком языке собрание сочинений Достоевского и был его авторитетным экзегетом{910}. Данный феномен «немецкой достоевщины», к которому мы еще вернемся, также принадлежит к ментальным подтекстам эпохи, до сих пор практически еще не исследованным.
Неудача в создании немецкого фашизма
Интригану Штадтлеру было недостаточно чисто публицистической работы в «Июньском клубе» и «Кольце». «В этом кругу я был самым деятельным политическим активистом, – впоследствии определил он свою роль, – и, поскольку я благодаря моей деятельности в качестве лидера антибольшевистских кругов пользовался репутацией “восходящей звезды”, я стал – среди равных – творческим центром круга и оставался им до 1923–1924 годов»{911}.
Доля правды в этих словах была, но главное – терялось. Действительно, Штадтлер и после окончания своей карьеры как вождя лиги продолжал разъезжать с докладами и «при этом (главным образом на многочисленных проводимых им одним массовых митингах в цирке “Кроне”)… добивался бесспорных успехов»{912}.[154]154
Штадтлер произнес в 1922–1929 гг. перед различными аудиториями около 2 000 речей.
[Закрыть] Но славы вождя «молодой Германии», которой он надеялся себя увенчать, он не достиг, а другого лидера, в чье распоряжение он мог бы себя предложить, не находилось. Ни Густав Носке, сыгравший в 1919 г. роль «свирепого пса»[155]155
Имеется в виду «крылатая фраза»: «Meinetwegen! Einer muB den Bluthund machen, ich scheue die Verantwortung nicht» («Я не против! Ведь кто-то же должен взять на себя роль свирепого пса, а ответственности я не боюсь»), – произнесенная Носке в 1919 г., когда добровольческие корпуса под его командой жестоко подавили восстание немецких коммунистов и левых социал-демократов (при этом были казнены Карл Либкнехт и Роза Люксембург). – Прим. пер.
[Закрыть], ни вмешивавшийся в большую политику промышленный магнат Гуго Стиннес, ни Густав Штреземан, лидер Немецкой народной партии (ННП), на которую Штадтлер какое-то время возлагал надежды, не подходили на роль диктатора. Капповский путч, после того как Людендорф не решился открыто возглавить его, он с самого начала раскритиковал как «наполеоновский эксперимент без Наполеона». Постоянно выдвигавшиеся Штадтлером требования создать «директорию», в которой он, разумеется, собирался играть первую скрипку, были вряд ли чем-то большим, чем пустое фразерство.
Вот почему биография Эдуарда Штадтлера – «доктора Анти», как его в насмешку называли, – представляет собой тщетную попытку основать в Германии «фашистское» (в тогдашнем смысле слова) движение, а конкретно: настоящий (анти)революционный проект, позволяющий в прямой и позитивной дискуссии с большевизмом как соперником использовать «революцию мировой войны» для создания элитарно-эгалитарной и милитаризованной социальной формации, которая могла бы послужить в качестве основы новым имперским амбициям в отношении внешнего мира.
Причину этого характерного краха следует, однако, искать не только в личности, но и в самой ситуации. Тема «антибольшевизма» в маниакальной форме, в какой его представлял Штадтлер, быстро исчерпала себя и в короткий срок уступила место более глубокому комплексу «Версаля». Между обоими мощными магнитными полями Штадтлер метался туда-сюда, как бешено вращающаяся стрелка компаса. В его редакционных статьях в еженедельнике «Гевиссен», но также в его публицистике, рассеянной по всему ландшафту печати (от «Дойчес тагеблатт» и «Германиа» до «Фоссише цайтунг»), эти колебания можно легко проследить, особенно отчетливо они проявляются в его позиции по отношению к Советской России.
Вплоть до середины 1920 г. казалось, что Штадтлер совершенно исключает возможность учитывать Советскую Россию в германской внешней политике, в его высказываниях все еще доминировали предостережения против «гениальных» амбиций по совершению мировой революции у Ленина и Троцкого. Прежде всего утверждалось то, что в качестве программы выдвинул в конце 1919 г. Мёллер ван ден Брук: «Пока еще далек день, когда Россия будет возвращена России. В этот день Россия и Германия увидят себя не разделенными лимитрофными странами, но связанными союзом против них»{913}. Когда Красная армия летом 1920 г. наступала на Варшаву, Штадтлер еще раз расписал опасность вторжения в Германию раскрепощенной Красной армии и тем упорнее напирал на необходимость восстановления Германии как конструктивного «силового центра Европы»{914}.
Похвала «советскому фашизму»
Но уже в сентябре 1920 г. Штадтлер изменил свою линию обвиняющего призыва к державам Антанты и впервые взял курс (следуя Мёллеру) на формирование тактического альянса с Советской Россией и «угнетенными колониальными народами» против «дряхлых народов-господ» Запада и прогрессирующей «американизации» Германии и Европы{915}. В новогоднем (1921 г.) номере своей газеты он писал, наполовину предостерегая, наполовину уже с восхищением: «Сила Востока велика. Во внешнеполитическом отношении Советская Россия стоит во всеоружии. Она насмехается над всем миром и вызывает у него страх… Кроме того, там правит властелин. Единственный в Европе… Его гениальность превыше наполеоновской, имя ее – “терпение”… Подлинная Западная Европа, романо-французский и германо-прусский шедевры, усиливают его активность по разжиганию мировой революции. Но воля, тем не менее, направлена целиком против Франции». С помощью «разума» Германия явно ничего не добьется на переговорах с версальскими державами. «Поэтому мы вполне сознательно применяем силу против силы… Напор общности против алчности Я. Самодисциплину против себялюбия… Германскую свободу против западнической… Во внешнеполитической сфере: молодые народы против старых… Мы противопоставляем хаос хаосу. Хаос творения (Schopfung) против хаоса растворения, истощения (Erschopfung)»{916}.
Во всем этом уже довольно внятно слышались национал-большевистские нотки. В конце марта 1921 г. в редакционной статье еженедельника «Гевиссен», откликавшейся на пограничные бои в Верхней Силезии, говорилось: «Народы Востока, к которым отныне принадлежат и немцы, должны будут справиться со своими проблемами без Запада и наперекор ему… Мы ожидаем событий, которые висят в воздухе, и приветствуем все катастрофы, которые могут принести решения этих проблем». Тут же рядом была помещена статья Штадтлера под заголовком «Победа Ленина». Имелся в виду разгром кронштадтского восстания, которое он теперь соотносил с польскими восстаниями и пограничными боями в Верхней Силезии как частью континентальной французской контрреволюции. Ленин, полагал Штадтлер, достаточно умен, чтобы с помощью своей «новой экономической политики» сделать уступки «здоровому ядру» повстанческого движения в смысле «крестьянского русского народного сообщества», безжалостно подавляя развязанное «на деньги французов» восстание матросов. «Будучи немцами, мы вынуждены радоваться французскому поражению на востоке. Наш враг – на западе… Именно как немецкие антибольшевики… радуемся мы неудаче лицемерного и спекулянтского антибольшевизма Франции». И напротив, новая Россия – это «сила, воля и таинственное становление [нового]»{917}.
В то время как выпады Штадтлера в адрес мнимой «политики исполнения» правительства Вирта – Ратенау становились все более резкими, вызвав конфликт с органами охраны государства и судебными органами республики[156]156
Ряд документов под грифом «Akten betreff. Eduard Stadtier» из фонда «рейхскомиссара по охране общественного порядка» («Reichskommissar für öffentliche Ordnung») хранятся в бывшем московском Особом архиве (ЦХИДК. Ф. 567. Оп. 1. Д. 428; Ф. 577. Оп. 1. Д. 533). Там, в частности, речь идет об одном «процессе против доктора Штадтлера по обвинению в измене родине», который проходил с октября 1921 г. по январь 1922 г. Поводом послужила статья Штадтлера в газете «Теглихе рундшау» от 12 октября 1921 г. под названием «Честная политика», в которой он выступил против «политики исполнения», проводившейся рейхсканцлером Виртом, и предал огласке несколько правительственных документов для служебного пользования. Вирт подал на него в суд. Немецкая народная партия (ННП), за члена которой Штадтлер в те годы открыто себя выдавал, опровергла факт его членства. Из указанных документов нельзя составить представление об исходе процесса.
[Закрыть], в 1922 г. выкристаллизовался новый всемирно-политический блок, на который Штадтлер с этого момента, после восторженно прославленного «марша на Рим» чернорубашечников Муссолини, делал ставку: союз Германии с фашистской Италией, с «младотурками» Ататюрка и – с «советским фашизмом»!{918} Штадтлер неоднократно использовал это понятие с явными нотками одобрения. В итальянском фашизме «влечение к власти фронтового поколения сливается с волей к власти пролетарских масс, стремящихся под водительством личности, подвергаемой жестоким атакам со всех сторон, пробиться к власти в государстве». В России, напротив, восторжествовал «красный советский фашизм», поставивший «на службу себе русский национализм», чтобы пробиться «к высшей политической значимости в мире». Даже в Англии после свержения Ллойд-Джорджа парламентаризм поставлен под сомнение. Только Германия еще крепко держится за эту политически бессильную систему{919}.
Так, Штадтлер следил за переговорами в Генуе со скепсисом и презрением, которые после поразительного германо-советского договора в Рапалло приобрели форму издевательского триумфа: «Не правда ли, господин Ратенау, вы тем временем это уяснили… Троцкий говорит в Москве о “совместном сопротивлении Версалю”… Таким образом, вам известны следствия, к которым обязывает Рапалло! Это следствия реальной политики! Скажем прямо: следствия политики ориентации на Восток»{920}.
Контакты националистов и коммунистов
Этот национал-революционный радикализм достиг в конечном счете кульминации во время оккупации Рура французами в 1923 г., когда Штадтлер стал осуществлять свою собственную политику «ориентации на Восток» в тесном полемическом контакте со своим воображаемым противником Карлом Радеком и его «еврейско-интернационалистическим стремлением к господству». Хотя Штадтлер покровительственно похвалил своего соперника справа, Адольфа Гитлера, утверждая, что тот «разжег в социалистических массах подлинный националистический огонь»{921}, все же он решительно отвергал национал-социалистические расовые теории в пользу идей Ницше, [Хьюстона] Чемберлена, Шпенглера и Мёллера, согласно которым именно Пруссия может служить примером «живительного действия смешения народов для возникновения избыточной расовой силы»{922}.
В свете этого становится вполне понятным смысл датированной 17 сентября 1923 г. (неподписанной)записки, которая находится в бывшем московском Особом архиве (фонд рейхскомиссара по охране общественного порядка). Анонимный информатор пишет в ней: «Известно, что состоялись переговоры между Штадлером (sic!) и Радеком[157]157
Stadler, Radeck – в оригинале записки искаженное написание фамилий Stadtler и Radek. – Прим. пер.
[Закрыть]. Напротив, ложно утверждение, что с Радеком будто бы вел переговоры Ревентлов. Внутри руководства Немецко-фёлькишской партии свободы Ревентлов подвергался сильной критике из-за переговоров с Радеком и коммунистами, особенно со стороны Альбрехта фон Грефе. Однако он отказался дать ответ, заявив, что имеются в виду чисто теоретические вопросы»{923}.
Очевидно, речь шла уже не о той более ранней встрече, которую Радек, по слухам, провел еще весной 1922 г. с «лучшими контрреволюционными писателями Германии», чтобы обсудить возможности «объединения в Германии коммунистов и правых большевиков для решительной борьбы против западноевропейского капитализма»{924}. В такой встрече могли участвовать только Мёллер ван ден Брук или граф Ревентлов, но оба отрицали факт своего участия. В сентябре 1923 г., напротив, речь шла уже о тех контактах и дискуссиях, которых вожди КПГ и Коминтерна, согласно провозглашенной Радеком «линии Шлагетера» в борьбе против французской оккупации Рура, агрессивно добивались среди различных групп немецких национал-революционеров и представителей гер-мано-фёлькишских кругов, будь то в форме совместных митингов, обмена статьями в своих печатных органах или в форме непосредственных секретных переговоров. Не составляло тайны, что «Ринг» относился к первым адресатам подобных предложений. Радек, со своей стороны, в газете КПГ «Роте фане» открыто и торжественно констатировал, что «Гевиссен» является «без сомнения единственным органом мысли немецких националистических кругов»{925}.
И действительно, в июне еженедельник Штадтлера, в свою очередь, с одобрением отметил, что КПГ – «боевая партия, которая день ото дня становится все более национал-большевистской». В ответ на это Зиновьев, выступая на заседании Исполкома Коминтерна, публично заявил, что подобное утверждение немецких националистов представляет собой «величайший комплимент» для КПГ, поскольку доказывает, «что партия истолковывает классовую точку зрения не в цеховом смысле». На том же заседании Радек еще раз (ссылаясь на отсутствовавшего Ленина) отметил, что «сильный упор на нацию в Германии… [есть] революционный акт, подобно акценту на нации в колониях». И сразу же после этого он делает следующий шаг, констатируя, что «национал-большевизм» в Германии теперь (не так, как еще в 1920 г.) руководствуется ясным чувством того, «что спасение возможно только у коммунистов»{926}.
Разумеется, все дискуссии и завязывание контактов между коммунистами и националистами летом 1923 г. в конечном итоге не привели ни к каким результатам, поскольку обе стороны настаивали на том, что «честные патриоты» должны присоединиться к их лагерю – а не следовать за «Радеком-Собельсоном», «этим русским предводителем евреев», как писал, например, Штадтлер в «Дойче цайтунг»{927}. Подобная ожесточенная полемика, участники которой не щадили друг друга, вовсе не исключала контактов и договоренностей между ними. Во всяком случае Штадтлер и Радек в обострившейся ситуации августа – сентября 1923 г. вполне логично могли бы быть парой в тех «переговорах», которые с подозрением зафиксировал «рейхскомиссар».
Местом, где тесно переплетались революционные и контрреволюционные устремления, а также германские и советские военные контакты с 1919–1920 гг., была Восточная Пруссия, ставшая военным лагерем «черного рейхсвера», образованного из военных, бывших членов добровольческих корпусов. В ноябре, после неудавшегося «германского Октября» коммунистов, Штадтлер отправился в Восточную Пруссию, откуда посылал требования низложить правительство Штреземана, которое прекратило «пассивное сопротивление» оккупации Рурской области. В прямой конкуренции с путчем Гитлера – Людендорфа в Мюнхене и в демонстративной аналогии с «маршем на Рим» Муссолини он, в свою очередь, призывал к «маршу на Берлин», уснащая свои призывы патетическими ссылками на прусское национальное движение 1813 г., которое нашло поддержку со стороны России.
Этот акт подлинной мании величия привел его к разрыву с «Рингом». Генрих фон Гляйхен в письме от 6 декабря потребовал от Штадтлера, чтобы тот наконец расстался со своими амбициями стать «ведущим государственным деятелем а ля Муссолини»{928}. Эти слова обнажили претензии Штадтлера. Даже его соратники по заговору через барона фон Гайля потребовали от него «дать задний ход, но в почетной форме»{929}. В марте 1924 г. фон Гляйхен, решивший ограничиться своим «Клубом господ», отстранил его, сняв с поста издателя «Гевиссен». После самоубийства Мёллера ван ден Брука в 1925 г. «Ринг» прекратил существование. Тем самым проект германского фашизма, в той форме, которую предлагал Штадтлер как эпигон Муссолини, потерпел крах.
