Текст книги "Вольный горец"

Автор книги: Гарий Немченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Как тут снова не вспомнить Лесковское, из «Очарованного странника»: «И даны мне были слёзы дивно обильные. Всё я о родине плакал».

На которой, и в самом деле, произошла преступная подмена ценностей: на Лолиту, хотя билеты стоят куда дороже, в Майкопе будут ломиться. На Азизу – тоже. Побегут и на концерт Винокура с явно издевательским названием «Смех без причины…». Или «поколение пепси» уже и не знает, что вслед за этим следует: «…признак дурачины»?

Но виноваты мы – допустившие это старшие.

Ведь мы их по сути предали.

И, к несчастью, они это поняли куда раньше нас…

СОБЕРИСЬ, РОДИНА!

Успел уже Шевченко сообщить номер вагона, в котором должен приехать, а тут вдруг поздней ночью – звонок:

– Хорошо, что застал тебя! Это значит, что придёшь обязательно. Завтра в девять будь у входа во дворец спорта в Лужниках. Пропуск твой у меня…

– Постой-постой, – начинаю ещё в полусне. – Дело в том, что…

– Не могу «постоять»! – тут же весело подхватывает неожиданный собеседник. – Я тебе из автобуса: мы едем. Только что с ребятами Воронеж проехали…

И до меня доходит, наконец:

– Арамбий?

– А кто же? – продолжает он там пошучивать. – Конечно, бесленеевский зять!

Ну, тут, наверное, сразу надо кое-что объяснить.

Дело в том, что на своём горячо любимом Запсибе я ведь женился на майкопчанке. Снова приходится говорить: надо было кубанскому казаку так далеко от малой родины уезжать, чтобы встретить красавицу, разумеется, из соседнего, считай, со станицей аула!

Почему так говорю – да потому что почти тут же ко мне пристало аульское: «майкопский зять».

Зять у адыгов – лицо, мягко скажем, мало почитаемое, а зять, который живёт у тещи – вообще своего рода нравственный «беспредельщик». Об этом уже приходилось писать: как всякий раз по приезде из столицы хмурой в наше время России в столицу «солнечной Адыгеи», иначе этот рай земной в средствах массовой информации не зовут, я, как нарочно, чуть ли в первый день встречал Арамбия Хапая, трехкратного чемпиона мира по самбо, и этот отчаянный ревнитель горского этикета вместе с понятной радостью от встречи со старым товарищем тут же выражал ну, прямо-таки превеликую скорбь:

– И ты-ы? – начинал он врастяжку. – Опя-ять?!

– У неё, – отвечал я понятливо. – У тёщи. А что прикажешь? Не переезжать же мне к тебе в кунацкую вместе с женой, с чемоданами, с пишущей машинкой… Да внук ещё собирался приехать.

И он толковал это на свой лад:

– Думаешь, у меня не хватит места?

У самого у него жена родом из Бесленея, кратчайший путь из Майкопа в этот аул лежит через Отрадную, и Арамбий не раз и не два звонил мне из родных моих мест.

– Это бесленеевский зять, – поддевал для начала. – Ты не скажешь, когда земляки твои сделают нормальную дорогу? По хуторам ну, невозможно проехать! Мне самому сейчас найти тут главу администрации и спросить? Или, помнишь, – собирались вместе с тобой?

Это – по короткой программе, как говорится. Если – по расширенной, то непременно скажет:

– А какие хатёнки!.. На бабушек стыдно смотреть, как одеты-обуты. Для того вы у нас отбирали землю, чтобы люди здесь так бедно жили?

На заднем стекле у Арамбия цветными красками нарисована карта знакомых тут всякому северо-кавказских мест, и по ней идёт крупная надпись: «ЗЕМЛЯ АДЫГОВ».

У многих это вызывает протест, а сам я отношусь к этому не только с пониманием, но как бы и с некоторой долей благодарности: молодец-молодец! Предупреждает нас, русаков: смотрите, ребята, в оба, а то потом будет на ваших «шестисотых»: «РУССКАЯ ЗЕМЛЯ».

Но моё положение «майкопского зятя» волновало Хапая ничуть, кажется, не меньше чем заботы его малой родины.

Позвонил мне однажды тоже глубокой ночью и радостно сообщил:

– Сказать, что я придумал? Я теперь общим нашим товарищам говорю: слышали новость?.. Гарий у тёщи выкупил дом, и теперь не он у неё живёт – она у него!

– Здорово придумал, спасибо! – сказал я. – Но, знаешь, что?.. Давай самой ей не будем пока об этом говорить!

Но руку пожимать стали мне в Майкопе, представьте себе, куда уважительней.

Как тут не отозваться на приглашение этого полуночника, который вместе с командой борцов из Адыгеи и самыми преданными болельщиками катит на своём «фирменном» автобусе в белокаменную?

– Ты хоть растолкуй, я-то тебе зачем? – пытаюсь отстоять свою завтрашнюю поездку в Оскол.

Но он там значительно предупреждает:

– Не мне!.. Президенту!

– Тхакушинову, что ли?

И в голосе у него тут же слышится небрежный смешок:

– Да ну!.. Разве нашего «Иванова» самбо интересует? Выше бери: нужен Путину. Завтра – кубок Президента по самбо. А кто за нас в вашем ауле болеть будет, если не ты?

Так вот, «майкопский зять»: дело серьёзное. Писал об «адыгейской школе» самбо? Ещё три десятка лет назад. Обещал снова написать? Было дело.

Соответствуй!

Шутки шутками, но когда приезжал Путин в Адыгею, то сфотографировался уже не с Якубом Коблевым, только что получившим громкий титул «Тренер 20-го столетия» – снялся с его учеником Хапаем, нынешним главным тренером команды адыгейских самбистов. А кто в неё входит, кто? Капитан сборной России прежде всего: одиннадцатикратный чемпион мира по самбо в тяжелом весе Мурат Хасанов.

И вот на снимке – два на весь мир известных борца: Владимир Владимирович, значит, при галстуке. И Арамбий Аскерович с наградами от подбородка и до пупа.

Сладкая парочка.

Прежде всего рано утречком я сдал на своём Савеловском вокзале билет на вечер и взял другой, тут же позвонил Шевченко, выслушал его ворчание и, чтобы хоть чуть задобрить, первым сказал то, что почти непременно надо было ждать в конце разговора от него:

– Ну, не служил я в армии, не служил!

– В том-то и дело, – сказал он там. – И если бы – один ты!

Семь лет в танковых войсках, что там ни говори, – не фунт изюма. Тем более в одной из лучших гвардейских частей, стоявших тогда «при полном боевом» на границе с «загнивающим Западом». Посмеиваюсь, но разве не на этом танковом топливе десятилетиями шел потом мой друг по непростым колеям и колдобинам нашей жизни?

Когда пошли эти бесконечные дискуссии о гражданском долге и о профессиональной армии, я всё думал: спросили бы вы у Коли Шевченко. Спросили бы у Жени Подчасова. У Славы Поздеева, светлая ему память. У сотен и тысяч других парней, тут же становившихся потом крепким, как броня на их боевых машинах, костяком любого людского скопища: будь то сибирская стройка, рудник в Караганде или завод в южнорусском Новочеркасске…

Или потому-то и нужна теперь совсем другая армия, что с капиталистами договоримся всегда, сами теперь с усами, а вот как – с собственным народом? О долготерпении которого по миру ходят легенды.

Как подумаешь об этом обо всём!..

Или лучше не думать?

Включить телевизор и поглядеть: как там нынче наши подуставшие любовники Алла, Филя и их приёмный сынок Максим?

Это ведь не что-нибудь – прямо-таки общенародный, с утра и до поздней ночи, хронометраж как по графику расписанных отношений этого тазобедренного «треугольника». Чем тебе не объединившая, наконец-то, всех национальная идея?..

Ведь Алла, только представьте себе, уже на третьем, после Премьер-министра да Президента, месте по популярности во всероссийском рейтинге. Ну, сколько там – до второго?.. А там, глядищь… ой, что будет, что будет?!

Так и хочется повторить то, что ещё не окончательно стерлось в памяти поколений: «Братья и сестры!.. Вероломный враг напал на нашу многострадальную землю. Идёт жестокая, какой ещё не бывало в мире, духовная войн. Неужели мы окончательно решили сдаться на милость победителя: сделаться быдлом?!»

Разве не так?

Когда-то Пугачёв будоражил национальное воображение России… Не по иронии ли судьбы теперь – «Пугачиха»?

…А в зале Дворца спорта неистребимо пахло потом тяжёлой мужской работы. Незримо поднимался над борцовскими, на которых одновременно шли схватки, разноцветными коврами и под гулкий высокий купол уносил на себе и заталкивал по углам и глухой стук падающих тел, и скупые, но резкие выкрики тренеров, и меняющийся, словно морской прибой, всплеск эмоций болельщиков на трибунах…

Или я всё это придумал?

Когда-то давно написал рассказа «Хоккей в сибирском городе» и после, как «большого спеца», что об этом скажешь иначе, меня включили в состав группы тренеров и судей, поехавших на чемпионат мира в ФРГ, но я и тогда не разбирался в правилах игры, и до сих пор их не знаю… То же самое – с дзю-до и самбо: только о чём-нибудь профессионально спроси, и тут же сяду в калошу.

Дело, вероятней всего, в иных правилах, которых нам так всегда не хватало в непростой нашей жизни… Сделал ли всё, что мог? До конца остался бойцом или растекся, в конце концов, как желе. По-мужски, по-рыцарски поступил или – по-хамски?

Состояние духа всегда испытывал любопытнейшее: глаза видели что только возможно им видеть, время от времени возвращали к реальности, чтобы радостно вскрикнуть или тяжко вздохнуть, а сам дух куда только в эти минуты не отлучался, в каких только запредельных далях не успевал побывать.

Чувство одиночества среди ревущей толпы: не его ли они там так бесстрашно, так мучительно преодолевают?.. Вспышка общей воли, которая вдруг объеденит всех и каждого и вместе сделает несокрушимыми, – может быть, и тебя она когда-то поднимет, ещё не успевшего связать концы и начала, но на уровне подсознания вдруг ощутившего себя неотделимою частью народного целого?

И тебе только это и остаётся: то, что тут происходит проецировать и на себя, и на соотечественников твоих, и – на весь мир.

Арамбий разрывался между своими подопечными и старыми, из теперешних ветеранов, коллегами: тут собрался, конечно же, цвет… Пусть попривядший, с лицами, давно изрезанными морщинами, с осанкой, оставляющей желать лучшего, а кто не то что с брюшком – с громадным брюхом или другими издержками чрезмерно сурового в прошлом режима, но было в их глазах, было нечто объединяющее – не попритухший, но как бы специально сберегаемый для особых случаев свет, тут же готовый в любую минуту вспыхнуть, чтобы отсемафорить непререкаемо и категорично: такой же, как прежде, да! Не сдался и сдаваться не собираюсь.

Лишь где-то в глубине зрачков, отражающей не внешнее, но самое в душе сокровенное, пряталось уже застарелое страдание, невольно отвечавшее на «болячку» – болевой приём, который так или иначе ко всякому применяет судьба на склоне лет…

Конечно же, я пытался узнать хоть кого-то из старых знакомых и теребил Арамбия:

– А этот вот, кто помахал тебе и ты вскинул руку?

Всякий раз он называл имя или фамилию, но иногда только бывшую весовую категорию – а, это, мол, «полутяж», это – «полусредний»! – но даже и это казалось мне чрезвычайно важным на этом празднике… может, всё-таки – на чужом?

Вон как они обнимают друг дружку, как один к другому идут, ни на кого вокруг не обращая внимания, как издали тянут руки…

– Можно, мы с тобой потихоньку обойдём краешком? – попросил Арамбия.

Пошли, и я тут же неловко почувствовал себя: и один окликает Хапая, и другой, а третий спускается с фотоаппаратом: сняться на память. Ну, будто я к чужой славе примазался.

Но тут вдруг повезло и мне:

– Вот этот в спортивном костюме, с костылём – вроде лицо знакомое?

– Малёнкин, – сказал Арамбий. – Когда-то к нам в Майкоп приезжал…

– Слу-ушай! – протянул я. – Давай-ка подойдём.

– Это писатель, – сказал Малёнкину Арамбий. – Болельщик наш…

И я заторопился:

– Помните, начало семидесятых в Майкопе?.. Новосибирец Валя Глухов, Эдик Агафонов из Красноярска…

– Нету Эдика, – сказал Малёнкин. – Давно уже. Но они там проводят чемпионат его имени… Настоящий был боец.

– Во-от! А я тогда только что переехал в Майкоп, никак не мог прижиться, до того было несладко…

– Наши чуть было на лопатки его не бросили! – профессионально обрисовал Хапай тогдашние мои беды.

– Да, так и было, считай!.. А кто мне тогда дух поддерживал? Сибиряки, что приезжали… уж я тогда за вас за всех попереживал, покричал, порадовался! Один!.. На весь зал. А после повесть написал: «Скрытая работа». Мне потом за неё дали премию и кино по ней сняли. И главного героя там – будь здоров паренёк! – я назвал Эдик Агафонов, а главную героиню… уж вы простите меня за это, но сибирячка настоящая, такой характер, что любому мужику нос утрёт, так вот, знаете как её назвал? Любка Малёнкина!.. В честь вас.

– Дочка твоя! – подначил Арамбий.

Но у Малёнкина повлажнели глаза:

– Спасибо за память!

– Это вам спасибо: вы мне помогли! Выстоять в чужом тогда городе.

В этом месте меня можно спросить: а почему ты, дядька-писатель, не обрисуешь тут внешность этого твоего Малёнкина?.. Или лучше не надо, потому что ему, как и тебе, тоже в ближайший понедельник – сто лет? Да ещё с костылём: только что, говорит, из больницы…

Ну, конечно же!

Но оба мы с Малёнкиным были в те минуты как мальчики.

Да только ли мы?

Когда встретились ещё перед входом во Дворец, к группе адыгейских борцов подошёл обняться высокий, с худощавым лицом, уже достаточно пожилой, но явно спортивного вида человек: весь его облик свидетельствовал о скрытой силе и гибкости.

– Скажи-ка, Арамбий, – начал я еле слышно, и он, не дожидаясь, согласно кивнул:

– Рудман, правильно!

И мы тоже обнялись, я сказал:

– Помню вас перед Тегераном в Майкопе: папа Шульц, Ципурский ходили уже в гигантах, а Рудман был как бы уже и с ними, но с ковра ещё не ушел, ещё боролся…

– Спасибо, что помните! – сказал он растроганно.

– Где вы сейчас, Давид?

– В Штатах живу. Тренирую ребят.

– Но Россию, но Россию…

И он опередил меня:

– Разве бы иначе я прилетел?

…В перерыве, чуть не единственный, остался сидеть в опустевшем зале: некая моя особенность, что ли. Может быть, – тот самый «прибабах», который есть чуть не у каждого из нас. Но всё кажется: теперь, когда ты один, тебе больше достаётся не всем предназначенных картин, звуков, шорохов, разговоров.

Пошла репетиция торжественного закрытия, движение колонн, где каждый ещё в своём, кто в чем пришел, перегруппировка на ходу, команды в микрофон, а то и не совсем корректные комментарии, а зал с двух концов, снизу вверх и по кругу, деловито обходили проводники в цивильном с собаками на поводках: значит, должен быть всё-таки Президент. Ожидают.

Достал записную книжку, чтобы по свежим следам подправить ставший совсем никудышним почерк, и выпала газетная вырезка, которую недавно прислал из Новокузнецка Толя Низюк, мастер спорта международного класса, начинавший когда-то тренировать кубанских самбистов. Приготовленная уже для Старого Оскола, утром попалась на глаза и прихватил для Арамбия. Беседа бывшего «красного директора» Запсиба Бориса Кустова: «Мир состоит не только из бессовестных и продажных людей». В электричке отчеркнул для Хапая крошечный ребус: «Звонит мне как-то начальник производственного отдела Морозов: „Борис Александрович, можешь к нам зайти? Гарантирую, ты такого ещё не видел“. Захожу, вижу сидит такой невзрачный парень. „Вот сталь ноль просит и чтоб подешевле“ – говорит Морозов. „А в чём проблема? – не могу понять. – Такой металл у нас есть, пусть платит деньги и забирает“. „Деньги у него есть, – почему-то смеётся Морозов и, обращаясь к парню, – покажи.“ Тот задирает одну штанину, другую – мать честна: к ногам привязаны пачки купюр… Продали мы ему вагон металла. И другим таким, кто честно зарабатывал – мы по документам проверяли – продавали. И нам это было выгодно, и им заработать давали.

– А те, кого вы от комбината отвадили, неужели всё это стерпели?

– Они хотели меня убить. И если бы меня не взяли под защиту авторитетные люди – скажу только, что это бывшие чемпионы мира по борьбе, можно не сомневаться, что убили бы.»

Хотел тут Арамбию сказать: вопрос, мол, на засыпуху. Кому я должен в Кузне руку пожать?

Эти-то всё друг о друге знают: по всей России. Сам же Кустов не скажет. О чём с ним только не говорили в бытность мою этим самым «инженером лаборатории социологии», но как-то после очередного моего косившего под наив «почему?» он помолчал-помолчал и объявил: «Знаешь что, дружок? Давай-ка введём в наших с тобой душеспасительных беседах старую систему табу. Ты спрашиваешь о чём-то, а я: „Табу!“ Нельзя. И – проехали. В целях твоего же доброго здравия. Ты ведь тут у нас как жук-плавунец. Скользишь по поверхности, обо всех пишешь, и все у тебя хорошие, а главное – город, город! И все тебя любят: чуть ли не носят на руках. А заглянешь поглубже – тут же башку и оторвут.»

Когда же это всё кончится, Господи?!

Взрослые давно мудрее и опытней. Но сколько так и не повзрослевших мальчишек, которых никто не только не предостерёг, наоборот – подтолкнул к темным глубинам, так потом из них и не вынырнули. Сколько доверчивых, с чемпионскими задатками, детей твоих погибли в подстроенных алчными мужами разборках!

И вот вложил дома вырезку в записную книжку, но спросить пока Арамбия забыл, да ему, признаться, не до того: Мурат не в лучшей форме, потянул спину.

– Пойдём, и ты подбодришь, – позвал меня перед этим.

Подошли, и, пока разговаривали, этот гигант с лицом добродушного великана всё как бы невольно выпрямлялся и с бока на бок покачивался.

– Может, всё-таки лучше посидел бы? – спросил его. – Лучше давай я рядом сяду…

– Правильно, а я постою, – распорядился Хапай.

И только мы сели, тут же сзади положил руки на богатырские плечи этого адыгского нарта, привычно стал разминать.

…Открыл свою «записную», надел очки: «Как пункт назначения: Дэли!.. Дэли!»

Я тогда, и правда, сперва не понял: что за крик у ковра? Будто объявляют авиарейс в столицу Индии или посадку на пароход: туда же. «Дэли!» – опять повелительный крик. И тут вдруг сообразил! Тренер сборной Грузии кричит своему подопечному: «Делай!.. Делай!»

И смех, и грех.

Говорят, что мир знает всего только три истинно русских слова: самовар; спутник; калашников. Некоторые шутники к ним добавляют ещё и водку– как без неё, проклятой?

Но это было до того: до Тегерана, где в самом начале семидесятых прошел первый чемпионат мира по самбо. С тех пор этот родившийся в России вид спорта всё набирает и набирает очки. На транспаранте, который висит над сценой, где только что сидели устроители чемпионата и главные судьи, крупно написано: «Самбо – национальное достояние России.» И это, и действительно, так.

Может быть, потому-то и тренер из Грузии кричит именно это, давно устоявшееся в России: «Делай!»

А сколько ещё этих взбадривающих дух наставительных окриков: «Встань!» «Соберись!» «Работай!» Вошли бы они в нашу нынешнюю жизнь хотя бы также, как в мою собственную. Взгрустнулось что-то в Москве, малость занездоровилось и не успел сделать работу во-время: написать предисловие к сборнику рассказов северокавказских писателей. Слегка по телефону поныл, пожаловался жене, а она вдруг: «Соберись, отец!»

И тут уже, и в семейной жизни – влияние известной теперь во всём мире майкопской школы. Только и не хватало, чтобы она ещё посоветовала чисто тренерское: « своей борьбой!»

О, этот чёткое наставление: вспомни!.. И воспользуйся твоим коронным приёмом. Лучше многих иных изученным тобой. Лучше остальных тебе удающимся. Счастливым для тебя приёмом, который не однажды уже приносил победу!

Не то ли самое в жизни?

Тем более теперь – в нашей, когда честные правила борьбы столь многими позабыты. Но это не тот случай, когда можно присоединиться к неумолимо возрастающему большинству. Тебе – нельзя. Потому что ты – мастер. И хоть кимоно твоё пропитано такими земными запахами, мастерство дано тебе свыше. И за подлость, настанет миг, будет отобрано.

Недаром ведь говорится, что Господь долго терпит, да потом – больно бьёт.

Также, как и – народ?

Может быть, потому-то и любим спорт, что рождает в нас чувства и мысли, от физкультуры на первый взгляд очень далёкие?

…Закончился перерыв, зал стал стремительно заполняться, на ковры вышли рефери в своих особенных разноцветных блузах: левый рукав синий, правый красный, спина и грудь белые – цвета России. Поглядывали на длинный столик на сцене, за которым опять расположились устроители: не появится ли, наконец, высокий покровитель нынешних самбистов – сам Президент.

Пошли финальные схватки, и наш Мурат додавливал крупного, почти такого же, как он сам, болгарина, а к ним, стремительно сняв камеру со штатива уже подползал по ковру фотокорреспондент, умоляюще кричал: «Ну, подержи его, Мурат, подержи!»

У каждого своя работа, свой хлеб.

Прошли показательные выступления «старичков»: самбистов-ветеранов, которые, словно передавая эстафету, учили мальчишек мастерству. Сразу узнал несгибаемого чеченца Асламбека Аслаханова в белом кимоно и голубых спортивных трусах, невольно подумал: а что, мог бы тряхнуть стариной и наш экс-президент Аслан Джаримов, бывший самбист… Или «бывших самбистов», как и «бывших разведчиков» не бывает?

Потом, чтобы получить запоздалые награды и запоздалую признательность новой власти, на ковер выходили именитые борцы, спортивная слава России, на которых навсегда останется отблеск славы великого Советского Союза… И на ком только ещё этот отблеск не останется!

Жаль, сама страна никак не решится объявить себя правопреемницей всей прошлой славы, но что делать! Так устроена русская история, тем более, что незваных доброхотов этого, начиная со школьных учебников, «устроительства» истории нынче – как ещё никогда.

Последним в славной плеяде объявили героя уже сегодняшнего, чемпиона мира по боям без правил, но позднее время уже настолько поджимало меня, что поглядывал на него чуть не через плечо, уже от выхода… но что делать! Такова столичная жизнь: суета сует и всяческая суета.

На самом деле – работа с утра до вечера. Во всяком случае, у меня.

Прав оказался Арамбий.

Вручил нам с Николаем Демчуком, тоже пришедшим в главном «ауле» России поболеть за своих, фирменные футболки с крупным цветным лэйблом на груди «Кубок Президента по самбо» и полушутливо сказал:

– Говорил, он вас ждёт?.. Вдруг задержится или вообще не сможет прийти – пусть это будет на память!

Путин так и не появился.

Если у каждого из нас – «своя борьба», то у него она, и точно, – особенная.

Тем более случай тут уникальный: и болельщики, и судьи – в одном лице…

В кабинет своего друга вошел я в сопровождении встречавшего меня на вокзале Виктора Вербкина и с порога дурашливо, как иной раз позволяю себе, ну, прямо-таки заорал:

– Ну, винова-ат! Ну, не служил я в армии, не служил!

Но мэра это не проняло:

– Ты почему задержался?

И я зашел с другой стороны:

– Ты понимаешь, какое дело: был «Кубок Президента по самбо»… Коля! Как будто на нашем Запсибе побывал. В старые времена. Такое братство… недаром и среди устроителей – «Боевое братство», бывшие афганцы, ребята из других горячих точек. Ясно, что постарели, в зале по углам инвалидные коляски: и там, и там. Но такой блеск в глазах. Обнимаются…

Мэр явно не разделял моих эмоций. Суховато спросил:

– Как попал туда?

– Да как? У меня есть друг-черкес. Бывший чемпион мира… трижды. Известный тренер теперь. Пригласил: ну, как не пойти?

Он слабо так улыбнулся:

– Ты на своих черкесах зациклился!

– Да? – интонация у меня сделалась такая, с какой говорили в детстве: мол, нетушки-нетушки! – Скоро мы посмотрим, чьи они на самом деле черкесы: мои или твои?

– Что-то новенькое, – сказал мэр.

Может быть, может быть.

Но на Кавказе теперь – столько новенького!

Взялся ему рассказывать: есть, мол, в Майкопе одна обаятельная дама, историк и журналист Мулиат Емиж. Достаточно поездила по арабским странам, и не только по ним: черкесская диаспора в мире после русской – вторая по численности. Одно из последних увлечений её: Египет, мамлюки, черкесские султаны. Но не только это: человек она и разносторонний, и – масштабный. Так вот, есть у неё такая теория: украинская фамилия Шевченко произошла от адыгской Шеуджен. Основа фамилии – шоген, это христианский священник. «Ко» по-черкески: сын. Ну, сын такого-то, значит. В нашем случае – сын шогена…

– Попа? – переспросил мэр.

– Ну, там ведь, среди Шеудженов, тоже народ был разный. Тебе-то, понимаю, больше подошло бы родство с революционером Мосом Шовгеновым, – продолжал просвещать его. – Или был такой знаменитый в своё время участник гражданской войны – Шеуджен, я ещё застал его в Майкопе, пришлось и разговаривать, и рукопись прочитать: помахал дед шашечкой в буденовских частях, помахал.

– А я-то причём? – посмеивался мэр.

– Ничего себе: причем он!.. А хутор? Он-то небось и подогревает научный интерес Мулиат. Едет в Краснодар, название увидала, – и давай опять: Шевченко-Шеудженко. А если бы она ещё на тебя посмотрела? Ты же ведь по облику, и правда, черкес – больше, чем многие из настоящих…

Мэр кивнул в мою сторону, сказал Вербкину:

– Это он просто подбирает себе компанию…

– Хорошая компания, – поддержал Вербкин.

Ну, как бы им всё это объяснить? Верней, мэру. Потому что Вербкин через это уже прошел: был корреспондентом ТАСС в Киргизии, хорошо знал Чингиза Айтматова, не раз о нём писал… Или это всё-таки разные вещи, как говорится?.. Средняя Азия и Кавказ.

Тут у кого только крыша не поехала. Но основания для этого как бы есть, вот в чём штука. Отчего вершина Эльбруса двуглава?.. Да оттого, что Ноев ковчег, прежде чем остановиться на склоне Арарата, распахал Эльбрус – Ошхомахо. Это миф. Но то, что Кавказ хранит остатки самых различных цивилизаций – правда, в которой даже из самых серьёзных учёных мало кто сомневается. В моей библиотеке в Москве ну, прямо-таки на почётном месте стоит книжка Володи Болова, «кабардинца московского разлива», как сам о себе он говорит, «Кавказская Атлантида Платона». Но он ведь не такой большой юморист, более того, его даже можно и в некоторой доле мрачности обвинить: по вопросам геополитики консультирует Зюганова. Чеченцы дотошно разрабатывают теорию о том, что родина их – колыбель античного мира. Карачаевцы… Но, впрочем, чего мне по всему Северному Кавказу, занятому одним и тем же, наскребать недоброжелателей? Не лучше ли обратиться к нашему полушутливому разговору с со старым дружком – адыгейским археологом Нурбием Ловпаче: «Что делать! – посмеивается. – Что делать: не мы первые начали, не черкесы. Но то, что каждый из двенадцати адыгских этносов тоже скоро готов будет доказывать, что Адам разговаривал, скажем, по-бжедугски или по-абадзехски, это – точно. Президент Хазрет Совмен был шапсуг, а так как его знали золотишники всего мира, то наши стали было склоняться к тому, что Адам говорил по-шапсугски… жаль, рано от нас уехал Хазрет: не успели это в научных трудах закрепить – слишком рано!»

Есть, конечно же, в этом деле печальная сторона, но есть и другая, радостная.

Не поиск ли это всеобщего родства? Или – пусть в грубоватой, категорической форме – предложение родства. Которое нет-нет, да и оборачивается открытиями… пусть невеликими, конечно, но всё-таки, всё-таки.

Когда стали в Майкопе «копать» под Шевченко, я только посмеивался: черкесские султаны Египта – это само собой, это ваше, но мэра Старого Оскола не отдадим, нет!

А тут мягенько так, как могут только черкешенки:

– А кто у него жена?

– О! – говорю. – Жена у него писаная красавица. Даже ещё и нынче, в свои семьдесят. А видели бы её в молодые годы!

– А её бывшая фамилия? – спрашивают сторонники Мулиат. – Откуда она родом.

– В Абхазии они встретились, там она жила. А фамилия девичья – Кудзинова…

– Так это же известный кабардинский род, что вы хотите!

И вот шутки шутками, но, хорошо зная Людмилу Александровну, я вполне серьёзно начал подумывать о её адыгском происхождении. И высокий рост, и красота лица да изящество – это ладно, а вот характер, характер! И настоящая домоправительница, которая за всю жизнь ни разу небось без снежнобелой рубахи за порог Колю не выпустила, и хлебосольная хозяйка, мастерица готовить, и – всю жизнь она то директор техникума, то… И всю жизнь, считай, генеральный подрядчик над этим «субчиком» – моим другом-монтажником…

Нет-нет, чтобы не говорили, а есть что-то в этих модных нынче поисках родословия, что-то – есть.

Сказать, думал, Коле – не сказать?

Что мысленно я уже твёрдо определил его Людмилу Александровну в кабардинские княжны?

Но он будто опередил меня:

– Ерунда это всё! Чем ты занимаешься, слушай? Какой-то черкес привёл его на «Кубок Президента»… у тебя что, других друзей нету?.. Оттуда только вернулся наш Федя Емельяненко, уже двукратный чемпион мира по боям без правил…

И я замямлил:

– Погоди-ка, погодика…

– Чего годить?

– Да там потом в конце все они выходили на публику… может, он и был самый последний, а я уже торопился…

– Как всегда: слона он не заметил.

– Так он ваш, Емельяненко?

– А то чей же. Тут вырос, тут чемпионом стал… давно у нас не был: тебе неинтересно! А вот Владимиру Владимировичу Путину – интересно! – мэр взялся дожимать меня, как Мурат Хасанов – болгарина. – Недавно в Санкт-Петербурге были показательные бои с американцами, на которых он лично присутствовал. И Федя их сделал всех как мальчишек, а после сказал: били американцев и будем бить. Говорят, Владимир Владимирович первый зааплодировал. А потом тут же пригласил Федю на чай, и о чём там они целый час один-на один, можно только догадываться…

– И он сейчас здесь, Емельяненко? В городе?

– Редкий случай, но здесь. То сборы где-нибудь, то бои. Скоро должен опять…

А я уже, конечно, как старый боевой конь – копытом:

– Так, может быть… как-то…

– Возьми его за ручку, Виктор Алексеич, и отведи, – распорядился мэр.

– Наверно, в Дубраве тренируется?

– Ну, это вы разберётесь… бери за ручку, бери. Чем больше смотрю на этих москвичей…

Неужели такой ворчун стал?

Но на душе у меня, когда через несколько минут уже неслись на базу отдыха «Дубрава» за городом, играла музыка…

Неужели Емельяненко, думал, и в самом деле будет ещё на тренировке?

Вот везуха была бы! Вот – пруха!

Но этот, про себя посмеивался, мэр-то, мэр? Не Мэр, а – парень-удача, и правда что. О чем с ним не заговори, о чём не вспомни, и всё это – тут, всё – у него. В Старом Околе.

– В спортзале, говорят, полно автомобильных шин, – рассказывал по дороге Вербкин. – От всяких марок, от всяких – и маленькие, и большие, и просто гигантские. Снесли, что только можно… И вот он часами – по ним, до изнеможения. Интересно было бы застать его за этим занятием, интересно…

Не застали.

Только вышли из машины у ворот базы, как над стайкой девчат, явно выглядывавших кого-то, пронеслось негромкое:

– Идёт, идёт!

Он шёл. Фёдор Емельяненко. Гроза борцовских залов планеты, да!..

Но до чего же обыкновенный у чемпиона был вид.

Вовсе не богатырь. Симпатичное лицо. Ранние залысины. И дружелюбный, открытый взгляд.

– Привет, девчонки, привет! – сказал, когда его окружили.