Текст книги "История города Рима в Средние века"

Автор книги: Фердинанд Грегоровиус

2. Урбан II. – Рим во власти Климента III. – Урбан II обращается за помощью к норманнам, и они водворяют его в Риме. – Безнадежное положение Урбана в Риме. – Бракосочетание Матильды с Вельфом V. Генрих IV возвращается в Италию (1090 г.). – Римляне снова призывают Климента III. – Восстание юного Конрада. – Урбан II овладевает Римом

По своему происхождению Урбан II был француз и принадлежал к знатному роду в Шатильоне, близ Реймса; вначале он был монахом и настоятелем Клюни. Как ревностный сторонник реформы и человек с теологическим образованием, Урбан был возведен в 1078 г. в сан кардинала-епископа остийского. Некоторое время он находился в плену у Генриха IV и, по-видимому, не был одним из крайних противников императора. Когда Григорий VII был освобожден в Риме, Урбан в качестве легата находился в Германии и основательно ознакомился с положением церковных и политических дел того времени. По своему уму Урбан стоял выше Дезидерия и был известен как оратор и дипломат. Католическая партия видела в нем человека, который пойдет вперед по пути, проложенному Григорием VII, и со всею предусмотрительностью найдет новые средства для борьбы. Сам Урбан немедленно возвестил христианскому миру, что он решил быть папой в духе Григория VII. Тем не менее положение Урбана было трудное. В Германии, где со времени возвращения Генриха безостановочно шла междоусобная война, только что умер (1088 г.) покорившийся императору второй претендент на германский престол, Германн; саксонцы и почти все папские епископы в Германии все более склонялись на сторону императора. С 1087 г. в Ломбардии находился юный Конрад, сын Генриха. Наконец, со стороны самого императора так же грозила опасность, что он снова совершит поход в Италию, разобьет войска Матильды и надолго упрочит в Риме положение Климента III.

Рим был тогда во власти Климента; в это время правления антипап и антипрефектов в городе царило самое ужасное безначалие. Ежедневная уличная борьба, тирания грубых нобилей, бедственное положение обнищавшего народа – вот все, что представлял тогда Рим, уподобившийся развалинам.

Казалось, Григорий VII обрек на изгнание целый ряд своих преемников; мы видим, что, начиная именно с Григория, многие папы почти все время своего правления проводят в изгнании и отлучены от церкви; это поразительное явление еще не наблюдалось в истории папства. Урбан II вынужден был провести почти весь 1088 г. в Южной Италии, где братья Рожер и Боэмунд вели друг с другом жестокую борьбу из-за наследства, пока наконец дяде враждовавших братьев, Рожеру Сицилийскому, и папе не удалось примирить их. Существование папства зависело от сомнительной поддержки норманнских государей, и в ноябре 1088 г. Урбан получил возможность вступить в Рим с помощью все того же норманнского войска. Таким образом, Рим снова стал ареной борьбы двух пап; отвоевывая город друг у друга отдельными улицами, каждый из них по очереди изгонял своего противника и предавал его анафеме.

Разместившись на о-ве Тибра под защитой Пьерлеоне, Урбан оказался в таком беспомощном положении, что вынужден был прибегнуть к милосердию римских матрон. Несмотря на то со свойственным ему искусством он не замедлил раскинуть сеть интриг, в которую решил поймать своих врагов. Напротив, Клименту, имевшему в своих руках большую часть города, приходилось сокрушаться о своей злополучной судьбе, которой он был обречен на нечеловеческие усилия, чтобы отстоять свой сан, и возможно, что он уже искренне желал вернуться в свое епископство и там, в тишине и спокойствии, окончить свои дни. Урбан II, Генрих IV, Матильда и с ними все народы требовали мира; но сила слепого рока, во власть которого отдались все партии, осудив тем целое поколение на полную смуту, оказалась для этих людей неодолимой; они продолжали по-прежнему плести интриги и совершать одно преступлением за другим. Генрих уже был склонен примириться с церковью, и только отлученные от церкви епископы, судьба которых зависела от положения Климента, удерживали императора от этого примирения; тем не менее одно важное событие заставило Генриха еще раз вернуться в Италию и снова начать борьбу. Узнав, что ослабевшая партия Матильды склоняется к примирению с Генрихом, и опасаясь, что благодаря этому император восторжествует в Италии, Урбан II поспешил уговорить графиню Матильду вступить во второй брак. Этим искусным маневром Урбан достиг того, что в лице мужа Матильды дал церкви нового борца, в котором эгоистические инстинкты были сильно развиты. Вельф IV, сын маркграфа Аццо II д'Эсе и Кунигунды, сестры последнего швабского герцога из дома Вельфов, в 1055 г. сделался наследником этого дома и сменил Италию, свою отчизну, на Германию; представителем фамилии д'Эсте в Италии остался его брат, Фулько. Женившись на дочери баварского герцога Оттона, Вельф IV в 1077 г. получил от Генриха в ленное владение герцогство своего тестя, возмутившегося против императора. После того Вельф сам изменил Генриху и стал одним из ярых его противников и ревностным сторонником Григория. Оставаясь до последнего времени душой и руководителем римской партии в Германии, Вельф в августе 1086 г. разбил Генриха на голову при Блейхфельде, неподалеку от Вюрцбурга. Утомленный, однако, борьбой, этот мужественный воин уже готов был так же заключить с Генрихом договор. Но когда неожиданно явилась возможность возвеличения дома Вельфов в Италии, глава этого дома нашел своему честолюбию новую пищу, и юный Вельф V, сын Вельфа IV, был принесен в жертву политике своего корыстного отца и хитрого папы, решивших женить его на графине Матильде. Притягательная сила заключалась не в самой графине, которой уже было 42 года, а в ее владениях. Претендентом на руку Матильды был даже Роберт, наследник Вильгельма Английского. Но Матильда оказала предпочтение юному Вельфу. Бракосочетание это состоялось в 1089 г. Таким образом, католическая партия в Италии приобрела в лице Вельфа новую силу, и это-то обстоятельство вынудило Генриха опять двинуться в Италию. Весной 1090 г. этот испытанный в боях муж, сопровождаемый обоими Гогенштауфенами, Фридрихом и Конрадом, спустился с Альп и нашел своего противника в лице все той же графини Матильды, с которой он уже так долго вел борьбу. Великая государыня, знамя которой было теперь в руках ее мужа, 18-летнего юноши, была так же, как и Генрих, обречена вести войну без отдыха. Мы не можем не чувствовать уважения к неутомимой энергии монарха, защищающего свое государство; но то фанатическое упорство, с которым боролась женщина, не имевшая собственных детей, поражает нас, как что-то загадочное. Мы не будем останавливаться ни на мужественной борьбе Генриха в Ломбардии, ни на упорном сопротивлении, оказанном ему Матильдой, отвергнувшей с чисто женским упорством всякую мысль о заключении мира, на котором настаивали ее недовольные вассалы. Мы должны вернуться к Риму, хотя в его положении все оставалось без перемены. Несмотря на то что непостоянные римляне изгнали Климента, Урбан все-таки не мог подчинить город своей власти и был вынужден проводить большую часть времени, скитаясь по Южной Италии, где он старался заручиться дружбой норманнов. Господствовавшей повсюду смутой воспользовался даже Иордан Капуанский для того, чтобы захватить в свои руки римские земли; ему удалось овладеть уже почти всей Кампаньей, когда (30 ноября 1090 г.) смерть настигла его в Пиперно, древнем городе вольсков. Между тем в то время как Урбан присутствовал на соборах, созванных им в Мельфи, Трое и Беневенте, римляне снова отпали от него. Успехи Генриха и неудавшаяся попытка старого Вельфа заключить мир повлияли на римлян настолько сильно, что они снова стали искать сближения с Генрихом. В 1091 г. они взяли приступом замок св. Ангела, прогнали папский гарнизон и лишь с трудом удержались от своего намерения срыть замок св. Ангела до основания. Затем они снова призвали Климента III из лагеря Генриха в город.

Появляясь в Риме, Климент получал возможность созывать на соборы отлученных кардиналов и назначенных им пригородных епископов; но соборы эти не приводили ни к каким результатам. Римская область разрывалась на части епископами той и другой партии; что же касается графов Кампаньи, то они почти все по-прежнему признавали Климента III и пользовались расколом церкви, чтоб грабить ее. Во время этого раскола духовное и светское управление Рима находилось большей частью в руках Виберта. У Урбана были, конечно, свои министры, судьи и префект; но в действительности они не имели никакой власти, и судебные акты как в черте самого города, так и за пределами его помечались понтификатом Климента III. Таким образом, Урбану ничего не оставалось, как только отлучить своего противника от церкви, и это отлучение было провозглашено на соборе в Беневенте в марте 1091 г. Проникнуть в Рим Урбан не имел возможности ни в этом году, ни в следующем и принужден был праздновать Рождество у стен города, тогда как Климент отпраздновал его в базилике Св. Петра.

Падение Мантуи (апрель 1091 г.) и других городов, уныние, овладевшее партией Матильды, и измена римлян до крайности смутили католиков; встревоженные всем этим, они решили тогда противопоставить императору нового врага, более страшного. Хитрый папа, графиня Матильда, ненависть которой доросла до фанатизма и корыстный старый Вельф общими силами выработали коварный план действий. Юный Конрад, старший сын Генриха, уже в течение нескольких лет был наместником в Италии. Несходный с отцом по природе, не обладавший его страстной энергией, Конрад унаследовал от отца лишь один неустойчивый темперамент. Все современники Конрада говорят о нем как о человеке привлекательном, кротком и склонном отдаваться мирным искусствам. Служители церкви уже давно опутали своими сетями сердце юноши; длившаяся без конца борьба казалась ему ужасной; грубые люди, окружавшие его отца, производили на него отталкивающее впечатление, а отлучение от церкви представлялось ему тяжким бедствием. Взглядов отца Конрад, вероятно, не разделял; в нем не могло быть так же и должной сыновней почтительности к человеку, который давал волю своей чувственности. Поддавшись увещаниям, Конрад решил восстать против отца. Генрих угадал замысел сына и заключил его в тюрьму; тогда Конрад бежал к графине Матильде и был с восторгом принят ею. Уговорив сына восстать против отца, графиня Матильда лишила себя блестящего ореола, которым она была окружена до сих пор, и с того времени ее покинуло все вдохновение ее молодости. Образ Матильды в Каноссе, стоящей возле своего друга Григория и умоляющей его о милосердии к униженному королю Генриху, трогателен и привлекателен; но образ той же Матильды 16 лет спустя, когда она, имея возле себя мужа-мальчика, принимала под свое «широкое крыло» восставшего против своего отца сына того же короля, – этот образ производит отталкивающее впечатление. Матильда направила Конрада к папе, который немедленно дал ему отпущение греха, совершенного против собственного отца. В это же время Вельф прилагал старания к тому, чтобы образовать в Ломбардии лигу против Генриха. Примеру восставшего Конрада последовали многие города: Милан, служивший имперской партии центром Лоди, Пьяченца и Кремона объявили себя сторонниками Конрада и заключили с юным герцогом Вельфом и графиней Матильдой союз на 20 лет. Затем в Милане в 1093 г. Конрад был провозглашен королем Италии, Получив тяжкую весть о бегстве, измене и короновании своего сына, несчастный император в отчаянии удалился в свой одинокий замок и уже готов был погибнуть от собственного меча. Как бы ни были позорны проступки Генриха (его ярые противники обвиняли его в небывалых прегрешениях и, без сомнения, много преувеличивали те, которые были действительно совершены им), сколько бы ни был виноват в измене сына сам Генрих, участь, постигшая его, была несомненно жестокая. Его вторая жена, Пракседа, или Аделаида, по происхождению русская, так же бежала от него из Вероны к Матильде; побуждаемая священниками, эта несчастная женщина, принадлежавшая к варварскому народу, с полным бесстыдством поведала всему миру на двух церковных соборах преступные тайны своей брачной жизни, в которых отчасти была сама виновата.

Изменившийся ход событий дал возможность Урбану II в конце ноября 1093 г. прибыть в Рим. В то время в городе не было Климента; он находился в лагере Генриха; тем не менее вибертисты держали в своих руках Латеран, замок св. Ангела и другие укрепленные места в городе. Таким образом, Урбану пришлось искать приюта у Франджипане. Неизменно оставаясь сторонниками законных пап, члены этой фамилии укрывались в укреплении, воздвигнутом возле церкви S. Maria Nova на развалинах храма Венеры и Ромы, и затем имели в своем распоряжении еще неприступную башню у подошвы Палатина, называвшуюся Tunis Cartularia и принадлежавшую раньше папам. Арка Тита была включена в эту феодальную крепость и замыкала ход в последнюю со стороны via Sacra. Здесь именно и поместился Урбан под защитой консула Иоанна, сына Ченчия и внука Льва Франджипане, ставшего в 1000 г. родоначальником этого знаменитого рода. Обремененный долгами папа чувствовал себя в беспомощном положении. В это же время в городе находился по делам своего монастыря аббат Готфрид Вандомский. Тронутый жалким положением папы, Готфрид продал все, чем обладал, выручил папу из его затруднений и дал ему так же денег, чтобы подкупить Ферруцция, начальника гарнизона, оставленного в Латеране Климентом III. Таким образом, Урбану удалось на Пасхе 1094 г. вступить во дворец пап и в первый раз занять Латеранский престол, на котором, по словам аббата Готфрида, уже давно не восседали католические папы.

Удручающую картину полного упадка представляло в то время папство в лице Урбана II. Подавленный годами и преследуемый обстоятельствами, он вынужден был купить папскую резиденцию на деньги чужеземного аббата и затем, вступив а Латеран, нашел его совершенно разоренным. Окружавшие здесь Урбана сторонники его были грубы и невежественны; не меньшей дикостью отличались сами епископы. В городе царила мертвая тишина, на месте церквей и домов виднелись одни развалины, являвшиеся как бы памятниками Григория VII. Несчастное население, совершенно обнищавшее, жило грабежами и убийствами. Не менее печальное зрелище, редки встречающееся в истории, представлял тогда так же император Генрих IV. Сращенный изменой сына и готовый па самоубийство, он скрылся и свой ломбардский замок, расположенный среди провинций, опустошенных огнем и мечом не меньше, чем во времена войн готов. Таковы были последствия борьбы за инвеституру и оставленные Григорием VII памятники.

3. Возникновение крестовых походов. – Усиление папства в зависимости от этого всемирного движения. – Урбан II проповедует в Пьяченце и в Клермоне (1095 г.) крестовый поход. – Отношение города Рима к крестовым походам и к рыцарству. – Участие итальянских норманнов в крестовом походе. – Французские крестоносцы в Риме. – Изгнание из Рима Климента III. – Возвращение Урбана II в Рим

Нескончаемая война между короной и тиарой привела всю империю к такому бедственному положению, которое не поддается описанию; поглощенное яростной враждой партии, общество прониклось какой-то неестественной ненавистью и жило одними раздорами и преступлениями. Измена Конрада была только ярким символом того состояния, в котором пребывало тогда человечество. Отец восставал на сына, брат на брата, государь на государя, епископ на епископа, папа на папу. Этот разлад, глубоко проникший в жизнь и до того еще неизвестный в истории, казалось, грозил нарушить целостность христианского мира и лишить его святыни могущественного значения, которое за ним благоговейно признавалось. Проклятие, обрекавшее мир на смерть, лежало на нем беспросветной тьмой; благословляющий и милующий Христос был совершенно забыт людьми; вернувшись на землю, Он нашел бы, к изумлению своему, что установленная им религия любви настолько отдалилась от своего чистого первоисточника, что стала совершенно неузнаваемой. И точно так же св. Петр в смущении увидел бы, что его преемники в апостольском сане, именуя себя, подобно римским императорам, первосвященниками, все свои усилия прилагают к тому, чтоб на развалинах Рима, над гробом апостола, воздвигнуть себе трон цезарей.

К концу XI века европейские страны походили на поле битвы; темная ночь спустилась на это поле и окутала его непроницаемым мраком; войска обессилены, но дышат ненавистью; тоскуя в душе о мире, они чувствуют, что обречены неискупленной виной на братоубийственную войну и ждут наступления утра, чтобы снова все так же яростно напасть друг на друга. Но в проблеске приближающегося дня они видят в небе херувима, который, указывая на Восток, велит им заключить во имя Бога мир и с оружием в руках идти в священный Иерусалим, чтобы там, у Гроба Господня, искупить грехи свои и всего мира.

Такое изумительное событие, как крестовые походы, находит, следовательно, объяснение со самих условиях того времени. Это великое движение было вызвано борьбой за инвеституру, хотя, конечно, в том же направлении одновременно действовали и многие другие обстоятельства. Все последствия, к которым приводит нас история, достигаются скрытой работой влечений и потребностей; преступность, безумие и заблуждение являются в истории движущими началами в такой же мере, как добродетель, разум и вдохновение. Глубокий упадок человечества в XV веке, обрекший Гусса, Иеронима и Саванаролу на мученичество, сменился в людях жаждой искупления, и реформация снова обрела Христа в Священном Писании. В XI веке человечество было наивнее и невежественнее на целых четыре столетия своего существования и искало Христа у самого гроба Его. Таким образом, крестовые походы, которыми народы были двинуты к колыбели христианской религии на Востоке, свидетельствовали о том, что человечество возвращается к источнику спасения.

Не был ли Христос в действительности почти забыт миром? Поклонение ему не было ли вытеснено культом Пресвятой Девы, апостолов и целого сонма святых?

Им выдвинул образ апостола, которому был присвоен светский патрициат и которого, как утверждал один из пап уже в VIII веке, весь Запад почитал своим Богом на земле. Апостол Петр являлся символом римской иерархии и единства Вселенской церкви; но он не был символом того Спасения, которого искал каждый христианин. Вместо того чтобы обращаться к апостолу, поставленному у врат в Царствие Небесное, не лучше ли было прибегнуть к Самому Сыну Божиему? Люди привыкли верить тому, что наиболее верный путь в рай шел через ворота Рима; а между тем через эти ворота разносились проклятия Григория VII, обрекавшие мир на бедствия. Порочность духовенства и многих пап и затем ужасы нескончаемых раздоров между партиями давно ослабили благоговейное отношение к Риму, и во времена Генриха IV паломники уже почти не посещали Рима и базилики Св. Петра, которая казалась оскверненной и в действительности была обращена вибертистами в крепость. И по мере того как число паломников ко Гробу Господню росло, иудейский город в далекой Азии приобретал, по сравнению с Римом, все больше и больше значения святыни. Расчетливые римляне имели основание негодовать на крестовые походы. Благодаря последним толпы благочестивых паломников отвлекались от Рима, а с отсутствием паломников должен был прекратиться и приток денег, что не могло не отразиться тяжело на положении города. Но римская церковь почерпнула новые силы в энтузиазме, который охватил тогда людей. В то время когда борьбе с Генрихом IV еще продолжалась и исход ее оставался неизвестным, папы, не колеблясь, стали во главе широко разлившегося движения. Уловив дух времени, они вышли из узкой сферы мелких раздоров и частных интересов, до которой низведена была борьба за реформу, и, поднявшись на высоту общехристианской и идеи, сосредоточие мысль на великом объекте религиозного порыва, направили в сторону Сирии своих врагов, и близких, и дальних, а с ними и все то, что имело отношение к ереси и схизме. Присоединив церковь к великому чувству, воспламенившему Европу, они достигли того, что и сами получили новое всемирно-историчские значение.

Людям нашего поколения не может не казаться странным то время, когда одетый в рубище пустынник, разъезжавший верхом на осле, встречался повсюду как посланник Бога; когда народы, внимая рассказу о гонениях христиан в далеком Иерусалиме, чуть не поголовно приходили в состояние религиозного экстаза и обрекая себя на явную гибель, покидали отчизну и шли в Азию. Положение христиан в Сирии не представляло тогда ничего чрезмерно ужасного; летописцы того времени не сообщают ни одного факта, который можно было бы приравнять к избиению 25 000 человек, имевшему место уже в эпоху культурную, в 1860 г., в Дамаске Опираясь на такой факт, Петр Амьенский, вероятно, увлек бы за собой в Азию почти всю Европу. В наше время он был бы сочтен за безумца, заслуживающего только сожаления. Человечество, по счастью, уже более не способно вести кровавые войны из-за религиозных мотивов; но вместе с тем оно утратило, может быть, и вообще способность относиться с пламенной, юношеской восторженностью к тому, что обнимается сферой возвышенного. Спустя восемь столетий после крестовых походов нелепо утверждать, что они были проявлением религиозного сумасшествия. Будучи в полном соответствии с духом времени, крестовые походы являются отражением всего характера Средних веков и составляют великую эпоху в существовании человечества. Могучим порывом были объединены самые разнообразные народы, которых с той поры уже никогда больше не связывала общая цель, и по сравнению с этим величественным зрелищем разрозненная и эгоистическая политика наших дней кажется постыдно жалкой.

Первый крестовый поход, проповедником которого выступил сам Урбан II, был украшением понтификата этого папы. Прибыв по приглашению Матильды в Тоскану, Урбан созвал в Пьяченце собор. Ликования, которыми Урбан был встречен в Ломбардии, и затем приезд сюда множества духовных и светских лиц (в начале марта 1095 г.) со всей очевидностью показали Урбану, что дело Генриха IV проиграно, а его собственное – выиграно. Число участников собора было так велико, что они не могли поместиться ни в одной церкви; поэтому заседания собора проходили на открытом воздухе. Глубокое волнение охватило мир, потрясенный до основания Григорием VII; человечество прониклось новыми веяниями. От византийского императора на собор явилось первое посольство, просившее о помощи; ему была обещана поддержка. Решено было, однако, созвать еще второй собор в ноябре в Клермоне, где на защиту Восточной церкви папа, сам француз, должен был призвать франков, отличавшихся рыцарским характером. Перед поездкой в Клермон папа свиделся в Кремоне с юным Конрадом и принял от него присягу, причем обещал ему императорскую корону, под условием отказа от прав на инвеституру. Прельщенный этим обещанием мятежник поспешил в Пизу, чтобы вступить там в брак со своей богатой невестой, дочерью Рожера Сицилийского, а папа затем направился на собор во Францию.

На клермонском поле Урбана встретили приветствием 13 архиепископов, 205 епископов, множество нобилей, съехавшихся из разных мест Франции, и толпа в несколько тысяч человек пришлого народа, расположившаяся лагерем вокруг города; оглашая воздух нетерпеливыми криками, эта толпа ждала одного лишь призывного слова, чтобы разразиться грозой, подобно туче, насыщенной электричеством. Ораторы Греции и Рима, все без исключения, могли бы позавидовать Урбану, и не только потому, что он занимал такое величественное положение, но еще и потому, что слушатели его, составлявшие это всемирно-историческое собрание, относились к оратору с безусловным сочувствием. Едва ли еще когда-нибудь слово имело такую увлекательную силу. Звучный, величественный язык Цицерона даже в такое отдаленное время дал возможность Урбану воспламенить народные массы, среди которых латынь уже давно подверглась порче. Желая вдохновить своих слушателей великой идеей, ораторы обыкновенно взывали к самым благородным их чувствам, отчасти льстя слушателям, отчасти действительно предполагая в них эти чувства. Урбан знал, что многотысячная толпа, стоявшая перед ним, почти вся состояла из грабителей и убийц, и тем не менее это обстоятельство не только не ослабило его энтузиазма, но еще более содействовало подъему его мысли и чувства. Контраст, который мы встречаем здесь, поражает нас своей исключительностью. К общественному чувству делается воззвание во имя самой высокой идеи, и разбойники и убийцы призываются на служение этой идее именно потому, что они разбойники и убийцы. Урбан говорил не речь, а проповедь; для массы людей, слушавших Урбана, самым сильным двигателем было страстное желание искупить свою вину, и сам крестовый поход был как бы актом покаяния, которым достигалось отпущение грехов. Папа вкратце изобразил порабощенное положение священного города, в котором царь царей жил, страдал и умер, и, чтобы усилить впечатление своих слов, сопровождал их плачем, рыданиями и изречениями пророков; затем, взывая к единодушию христиан, он приглашал их опоясаться мечом и идти на освобождение Христа. «Восстаньте, направьте свое оружие, обагренное кровью ваших братьев, против врагов христианской веры. Вы, угнетатели сирот и вдов, убийцы, осквернители храмов, грабители чужого достояния, вы, которых нанимают для того, чтобы проливать христианскую кровь, которых так же, как коршунов, влечет к себе запах поля битвы, – спешите, если только вам дорого спасение души вашей, стать под начало Христа на защиту Иерусалима. Повинные в преступлениях, лишающих вас Царствия Небесного, искупите их этой ценой, потому что такова воля Господня.» Как часто самое пламенное красноречие оказывалось бессильным и не подымало людей на то, что было связано с ближайшей, непосредственной пользой для них; а между тем Урбан призывал своих клермонских слушателей на защиту единоверцев и города которые были отделены от Европы целыми странами, морями и протекшим тысячелетием! Тесно сплотившиеся слушатели (среди них можно было насчитать, конечно, немного людей с чистой совестью) неоднократно прерывали слова папы фанатическим возгласом: «Deus lo volt. Deus lo volt». Дрожащими от волнения руками князья, рыцари, епископы и кнехты спешили пришить к своему платью красный крест; честолюбию, искательству приключений и всякому преступлению была дана возможность прикрыться этим символом; рабы, крепостные, должники и все, кто был осужден на изгнание, стекались под знамя крестового похода, вполне уверенные, что они при жизни получат отпущение грехов, по смерти же будут приняты в рай, но прежде всего обретут в Сирии золотые горы. Успех проповеди превзошел ожидания Урбана; он отклонил, однако, настойчивую просьбу некоторых епископов стать лично во главе похода и назначил своим заместителем Адемара, епископа в Пюи.

Но историку Рима не приходится заносить в свою летопись Gesta Dei per Romanos: в войске, выступившем в поход под знаменем Искупителя, римлян не было. Сенату и римскому народу Урбан казался, вероятно, только смешным, когда он увещевал их отдаться священному энтузиазму, покинуть развалины Рима и идти на освобождение Иерусалима, некогда разрушенного римскими императорами, того Иерусалима, о падении которого все еще свидетельствовала арка Тита, – кивот завета которого хранился теперь в Латеране, составляя его гордость, – население которого в лице отдаленного потомства ютилось со времени Помпея у мостов через Тибр, составляло особый цех (Schola) чужеземцев и возбуждало по отношению к себе одно только презрение. Увлечение великими идеями было мало доступно римлянам, и рыцарский романтизм остался для них чуждым. Рыцарство с его героизмом, с его изменчивыми влечениями, выражавшимися то в наслаждении жизнью, то в пренебрежительном отношении к ней, с его страстным исканием подвигов, увлекавшим людей в далекие земли и моря, достигло своего полного развития повсюду, где жизнь складывалась под влиянием германского и норманнского начал; ничего подобного, однако, мы не наблюдаем в ту эпоху в большей части Италии. Для городов, могущество которых в то время возрастало, а именно для морских республик Пизы, Генуи и Венеции, которые своими флотами содействовали завоеванию Сирии, крестовые походы явились источником обогащения, так как повели к установлению торговли с Левантом и учреждению колоний. Но по отношению к Риму влияние крестовых походов сказалось еще большим упадком его. В пределах самого города рыцарство возникнуть не могло; преградой тому служила церковь, исключавшая процветание всего, что имело светский характер (этому много содействовали так же и женщины в Риме); сами римляне, следуя древним традициям, могли сделаться сенаторами и консулами, но не рыцарями. Церкви и монастыри так же, как и развалины древнего Рима, явились бы совершенно неподходящей декорацией для турниров на поросшей травой арене древнего цирка; толпа же зрителей на этих турнирах состояла бы почти наполовину из священников и монахинь. Феодализм проник, правда, так же и в римскую область; но сложная система вассальных отношений, лежавшая в основе рыцарства, могла развиться во всей полноте только при светском дворе. Римские нобили того времени, превратившие древние памятники в свои жилища, были грубы и невежественны; они делились на партии, враждовавшие одна с другой, с папами и с императорами, и были все корыстны и вместе с тем бедны. Затем, графы, населявшие Кампанью, были так же не больше как разбойники, одни – крупные, другие – мелкие; их замки, как гнезда хищных птиц, построенные на неприступных скалах, остались до сих пор не тронутыми культурой и своим видом производят все то же гнетущее впечатление; таковы замки Сеньи, Чеккано, Монте Ротондо, Палестрина, Чивита Кастеллана и Галерия. Странствующий трубадур не заходил в эти замки; так же как и в Риме, в них не съезжались красавицы, чтобы увенчать цветами рыцаря, одержавшего победу на турнире. Увлекательная поэзия Средних веков никогда не свивала своего гнезда на мрачных развалинах Рима; казалось, строгие тени древних сенаторов витали среди этих развалил и оплакивали падение родного города..

В совершенно иных условиях находились дворы норманнских государей Южной Италии. Будучи рыцарями по рождению, эти странствующие искатели приключений владели своими прекрасными землями по праву завоевателей; они принудили мусульман бежать из Сицилии и навели ужас на греческого императора. Таким образом, неудивительно, что эти люди, предвидя возможность совершить новые подвиги и овладеть новыми землями, ответили на призыв священных труб ликованием и затем в лице бессмертных героев Танкреда и Боэмунда покрыли славой Первый Крестовый поход. Танкред, цвет рыцарства, стал под знамя своего родственника Боэмунда, когда последний снял осаду с Амальфи, чтобы идти на Иерусалим (1096 г.). Гюискару наследовал его младший сын Рожер, а не старший Брэмунд. Под предводительством Танкреда и Боэмунда соединились толпы итальянских крестоносцев; возможно, что среди них были так же римляне; но летописец, явившийся в своем поэтическом описании итальянского войска предшественником Тассо, не упоминает о римлянах.