Текст книги "История города Рима в Средние века"

Автор книги: Фердинанд Грегоровиус

2. Эдикт Льва против иконопочитания. – Сопротивление Рима и Италии. – Заговор на жизнь Григория. – Римляне и лангобарды берутся за оружие. – Восстание против Византин. – Письма Григория к императору

Знаменитый эдикт, которым предписывалось удалить все иконы из церквей империи, был издан в 725 г. Это распоряжение вызвало бурю негодования и на Востоке, и на Западе. Толпой овладело фанатическое возбуждение, и многочисленные духовные пастыри ее поняли, что власть их над ней опирается, главным образом, на внешние средства их богослужебной деятельности. На Востоке и в некоторых провинциях было уничтожено множество статуй, и это стремительное разрушение могло породить в иудеях и магометанах чувство злорадного удовлетворения. Но в защите мифологической стороны христианского культа папа проявил больше энергии, чем Симмах, некогда защищавший древних идолов и алтарь Победы. В Рим Лев также послал свой эдикт, но Григорий ответил на него буллой, в которой объявлял, что императору не приличествует издавать предписания, относящиеся к делам веры, и отменять постановления церкви. Лев повторил свой приказ, угрожая папе низложением в случае, если он окажет неповиновение. Тогда Григорий обратился к епископам и городам Италии с воззванием, призывавшим к восстанию против еретических замыслов императора, и, как гласит книга пап, вооружился сам против императора, как против врага. Пастырские послания папы имели успех повсюду. Весь Пентаполис и Венеция немедленно вооружились и объявили, что они готовы защищать папу. Григорий мог видеть, что итальянское национальное чувство уже пробудилось и что ему, папе, достаточно было бы дать только сигнал, чтобы вспыхнула революция; но очень серьезные соображения принудили Григория помешать открытому отпадению от империи, и, по-видимому, он оказал сопротивление только введению установленного Византией нового налога.

Возмущением были охвачены Рим и провинции вплоть до Калабрии, и центром этого движения был папа, их защитник и представитель перед императором. Получив известие о возмущении, Лев снарядил флотилию; но раньше, чем она прибыла к устьям Тибра, решено было покончить с Григорием византийским способом. Герцог Василий, хартуларий Иордан и иподиакон Лурион вместе с Марином, которого император только что прислал в Рим для замещения должности герцога, задумали убить папу; однако этот чиновник неожиданно был удален, и замысел расстроился. Иордан и Иоанн были убиты народом, а Василий спасся бегством в монастырь. Затем в Равенну прибыл новый экзарх Павел, которому было предписано подавить восстание римлян во что бы то ни стало. Экзарх выслал против Рима войско, но лангобарды Сполето и Тусции, – без сомнения, призванные папой на помощь и вполне готовые содействовать ослаблению власти императора в Италии, – поспешили занять границы римского герцогства и в месте с римлянами преградили надвигавшемуся врагу переход через Саларский мост. Греки принуждены были вернуться, а экзарх, которого папа отлучил от церкви, увидел, что опасность грозит уже его собственному положению в Равенне. Пентаполис открыто заявил о своем отложении: все города Средней Италии изгнали византийских чиновников, выбрали своих собственных герцогов и грозили возвести на греческий трон нового императора. Этот замечательный план восстания доказывает, что возмутившиеся итальянцы вовсе не замышляли ни о восстановлении римской имперской власти на западе, ни о разделении империи. На этот раз даже сам Григорий выступил против итальянцев – не столько потому, что он надеялся на возможность раскаяния императора, сколько из опасения, что низвержение власти Византии приведет Италию и Рим к подчинению лангобардскому королю. Уже тогда папы понимали, как выгодно для них не допускать возникновения монархии в Италии и держать вдали от себя центр государственной власти. Император в Константинополе представлял для пап менее опасности, чем какой-нибудь король, который, объединив под своим скипетром Италию, неизбежно заявил бы притязания на Рим как на столицу. Помимо того, папа обязан был избегать всего, что могло бы придать ему вид бунтовщика против законной имперской власти. Следуя таким благоразумным соображениям, папа сдерживал итальянцев и убеждал их не восставать против императорской власти. На том же основании он не препятствовал императорскому герцогу Петру оставаться по-прежнему в Риме, хотя и не помешал римлянам схватить во дворце цезарей герцога и изгнать или убить его. После того в Риме так же, как и в других итальянских городах, был, вероятно, избран собственный герцог. Но не существует доказательств того, что римляне в это время формально объявили город и его область республикой, а ее главою – папу; это противоречило бы также политике Григория. В то же время неаполитанский герцог Эксгиларатус двинулся с отрядом войск в Кампанью, но был разбит римской милицией и сам убит. Таким образом византийское правительство вскоре увидело, что власть его ограничивается одним Неаполем для которого как торгового города, населенного греками, иудеями и другими восточными народами, было бы тяжело порвать отношения с Востоком. Евтихий, находившийся тогда в Неаполе и раньше бывший экзархом, пытался вызвать в Риме контрреволюцию, но безуспешно. Агент Евтихия был схвачен, и только заступничество папы, поступившего и в этом случае со всей государственною мудростью, спасло ему жизнь. Разгневанный император конфисковал тогда все доходы церкви в Южной Италии. Это было единственным средством отмщения папе, которое, однако не привело к цели. В самом Риме влияние императора было совершенно утрачено; здесь уже едва ли существовала какая-нибудь византийская партия, и Григорий II вполне мог считать себя действительным властителем города, хотя был не больше, как только его епископом. Революция против императорских чиновников породила новый порядок вещей в Риме и повела к образованию городской милиции, во главе которой стали judices de militia. В это время Рим впервые является снова городом, независимым от византийской власти и имеющим республиканско-аристократическое устройство; последнее остается, однако, для нас неясным. По всей вероятности, город управлялся магистратом в лице консулов и герцогов, причем власть папы молчаливо признавалась всеми как высший авторитет. Римляне, не пожелавшие больше оставаться под властью греческих сатрапов, тем не менее продолжали признавать императорскую власть; но в то же время они находили, что их истинная защита в их могущественном епископе, и они стояли за него с полным единодушием против императора. Этот епископ был естественным главой римской национальности; таким образом, во время иконоборства было положено в скрытой форме начало той светской власти пап в Риме и в римском герцогстве, которая позднее получила историческое значение.

Страстная борьба велась в то же время и пером, на догматической почве. Мы имеем два письма, написанные Григорием императору Льву в разгар происходившего в Риме возмущения. Язык этих писем варварский; они написаны в грубом и страстном тоне; ничего подобного никогда бы не написал утонченно-образованный Григорий I. Но в этих, полных протеста, письмах римского епископа к главе империи высказывались впервые иерархические основания верховной власти папы как главы христианских народов, и эта власть утверждалась с такой сознательностью и решительностью, что письма Григория II вполне могли служить образцом последующим папам. Основоначала позднейшего папства – эпохи Григория VII и Иннокентия III – здесь явились уже вполне намеченными.

«Мы можем писать тебе, – пишет Григорий в своем первом письме, – только простым, грубым языком, так как ты сам неучен и невежествен», – и затем указывает императору-иконоборцу на скрижали Моисея, на херувимов ковчега завета и на подлинное изображение Христа, посланное им самим вместе с собственноручным письмом королю Эдесы Абгару. Подобных изображений, пишет далее Григории, существует много, и к ним стекаются толпами благочестивые пилигримы. Эти изображения, продолжает Григорий, не боги, да и святые служат предметом поклонения не сами по себе; к ним обращаются с молитвой, прося лишь их представительства перед Христом. «Очисти, – советует Григорий императору, – свою душу от соблазнов мира, которые одолевают тебя; даже малые дети смеются над тобой. Поди в школу, где учат азбуке, и скажи: я разрушаю иконы и преследую за поклонение им, – и в ту же минуту школьники швырнут тебе в голову свои доски. Мы, получившие нашу власть и силу от святого Петра, хотели подвергнуть тебя наказанию, но ты уже сам осудил себя на проклятие, и этого довольно для тебя и для твоих советников». В более позднее время папа не задумался бы отлучить императора от церкви, но в ту эпоху папа не решался прибегнуть к этому средству, ставшему м течением времени таким страшным орудием. Эпоха, когда могущественные короли и даже императоры подвергались отлучению от церкви, была еще далеко впереди Но о возмущении провинций Григорий говорите чувством собственного достоинства; он указывает императору, что народы Италии попирают ногами его собственные изображения, что его чиновники изгнаны и на их место поставлены другие лица, что предполагалось поступить таким же образом и в Риме, который удержать за собой византийское правительство не имеет сил. «А ты, – пишет Григорий, – думаешь испугать нас, говоря: я прикажу разбить в Риме статую Петра, самого же папу велю заковать в цепи и доставить ко мне, как некогда Констант увел из Рима пленным папу Мартина. Ты должен знать, что мы не найдем надобности снисходить до борьбы с тобой, когда ты будешь следовать по пути дерзкого высокомерия и угроз ибо стоит папе удалиться в римскую Кампанью хотя бы только на 24 стадия, и тебе придется искать ветра в поле».

Возвращаясь к знаменитой статуе апостола, которую император считал главным идолом Запада, Григорий приходит в такое раздражение, что даже впадает в противоречие с самим собой. «Все народы Запада питают чувства глубокого благоговения к тому, чье изображение ты похваляешься уничтожить у нас, – к святому Петру, говорю я, почитаемому во всех западных королевствах за Бога на земле. Отступись от своего замысла; твоя сила и твоя ярость не могут простираться на Рим – ни на сам город, ни на принадлежащие ему морские берега и суда. Весь Запад поклоняется святому апостолу; ты пошлешь людей разрушать его изображения, а мы объявим, что мы неповинны за кровь, которая тогда прольется, и эта кровь падет на твою собственную голову. Некий Септет с далекой окраины Запада просит у нас как милости Господней посетить его лично, прибыть туда и совершить над ним святое крещение, и мы, не желая быть нерадивыми, решили препоясать наши чресла».

Нам неизвестно, о каком германском короле-варваре говорит здесь папа; очевидно, этим сообщением он хотел дать понять императору, что влияние римской церкви простирается на самые отдаленные западные окраины и что народы Запада все готовы защищать церковь. По-видимому, папа придавал особенное значение упомянутому крещению, так как он говорит о нем и во втором своем письме. Но франков, которых его преемник немного лет спустя призвал на защиту Рима, в этом случае Григорий не имел в виду.

Во втором письме Григорий с большей логической последовательностью выясняет различие между духовной и светскою властью – между, как он выражается, дворцом и церковью. Здесь проводится граница между полномочиями верховного судьи с одной стороны, решающего мирские дела мечом, наказующего тело заключением и смертью, и с другой, полномочиями верховного епископа, который, будучи «сам лишен всякого оружия и беззащитен», карает греховную душу отлучением от церкви, причем не осуждает ее беспощадно на гибель, а ведет к вечному спасению.

В истории христианских веков этими замечательными определениями Григория II в первый раз был отмечен момент, когда светская и духовная власть, церковь и государство совершенно отделились друг от друга и как два начала власти противостали одно другому. Этот всемирно-исторический разлад, наполнивший собой все существование Средних веков и продолжающийся до наших дней, был неизвестен Древнему миру. Лишенная единства уже в силу своего политеизма, языческая церковь Древнего мира могла быть только таким культом, который определялся интересами государства и был подвластен ему. Константину и его преемникам вышесказанный разлад был также неизвестен, так как с провозглашением христианства государственной религией император, облеченный пастырской властью, считал себя главой государственной церкви. Это положение казалось таким простым государственным основоначалом, что Лев Исаврянин уже не в силу своего деспотического высокомерия, а в спокойном сознании святости своей власти писал папе: «Я император и я же пастырь». Это были именно те слова, которые побудили Григория дать свои знаменательные объяснения и в то же время разделили человечество на два мира – мир духовный и мир политический, церковь и государство. Таким образом, внезапно стало очевидным, что римская церковь каким-то едва уловимым процессом, длившимся всего 150 лет, приобрела значение независимой власти, в которой и сказался дух Запада.

3. Политика Лиутпранда. – Он завоевывает Равенну. – Он приносит папе в дар Сутри. – Коалиция папы, венецианцев и греков против Лиутпранда. – Поход его на Рим и отступление. – Узурпатор в Тусции. – Смерть Григория II, 731 г. – Григорий III, папа, 731 г. – Римский собор против иконоборцев. – Искусство на Западе. – Постройки Григория III. – Восстановление городских стен

Страстная борьба, которую вели между собой два противника, могла бы принести неисчислимые выгоды третьему лицу, если бы оно обладало подходящей для того энергией и способностями. Этим третьим лицом был король лангобардов Лиутпранд. Высокая цель, которую ставили себе государи лангобардского народа, уже начавшего воспринимать римскую культуру, заключалась в объединении Италии под их скипетром, и эта цель могла быть достигнута только покорением Равенны и Рима. Лиутпранд не помышлял, конечно, об императорской короне, но он мог надеяться, что ему удастся восстановить королевство Теодориха. Италия явно отпадала от греческого Востока, и императоры уже не имели сил удержать ее под своей властью. В окрепшем латинском народе чувствовалась возможность нового возникновения того национально-римского государства, которое существовало до дней Одоакра. Лиутпранд был достаточно дальновиден, чтоб отклонить те заманчивые предложения, с которыми к нему обращалась Византия, желавшая заключить с ним союз. С радостным чувством смотрел он на возмущение греческих провинций и, без сомнения, имел среди возмутившихся свою партию. Во время восстания в Равенне экзарх Павел был убит. Лиутпранд немедленно же воспользовался этим обстоятельством; сделав неожиданное нападение, он овладел гаванью Классис, разграбил и разрушил ее; потом ему удалось проникнуть и в самую Равенну. Со всем своим войском он подступил к этой столице греков в Италии и овладел ею. В котором году произошло это замечательное событие – неизвестно.

Затем Лиутпранд овладел городами Эмилия и Пентаполис. Он вел поход также и против самого папы, вторгся в римское герцогство и дошел до Нарни. К сожалению, когда был совершен этот поход, также неизвестно. Смелое движение к Риму грозило последнему как резиденции пап чрезвычайной опасностью, но подарками, просительными письмами и искусными дипломатическими приемами Григорию удалось склонить короля к отступлению. Проникнутый благочестием государь-католик не был на высоте великой задачи, выполнению которой, по-видимому, так благоприятствовало то время.

Он не только покинул герцогство, но еще отдал завоеванный им город Сутри в распоряжение папы, который именем апостола Петра предъявлял на этот город, составлявший законную собственность греческого императора, ничем не объяснимые притязания.

Это был первый случай дарственной передачи города церкви. Заключив договор с королем лангобардов и склонив его на свою сторону, умный Григорий в то же время замыслил возможно скорее отнять у короля Романью. Таким образом папа ставил себе задачей добиться того, чего достигнуть не чувствовал себя в силах могущественный государь. На экзархат папа решил смотреть как на наследие церкви. Достижение власти над Италией, о котором Григорий Великий едва ли думал, но которое он мог смутно предчувствовать, теперь являлось для римских епископов вполне определенной целью. В понимании политических условий своего времени папы стояли выше королей, и победа осталась на стороне первых. В то время венецианская республика процветала, и Григорий II обратился к ней с настоятельной просьбой об освобождении Равенны. В городе лагун послы папы встретили послов греческого императора, явившихся сюда с той же просьбой. Таким образом страх, который внушало папе могущество Лиутпранда, снова сблизил папу с императором. Если приписываемое Григорию письмо к дожу достоверно, то приходится допустить, что Григорий не постеснялся заклеймить именем «подлого народа» тех самых лангобардов, которые были его собственными союзниками и вместе с тем ревностными католиками, стоявшими за иконопочитание, между тем как своих врагов, императора и его сына Константина Копронима, папа называет «своими государями и сынами». Не лишено вероятности также и то утверждение, что Григорий II тайно восстановлял против Лиутпранда герцогов Сполето и Беневента. Так положено было Григорием II начало дипломатическому искусству пап и, наследуя друг другу в традициях этого искусства, папы превзошли в нем всех государей. Перед Равенной появился венецианский флот; племянник короля, Гильдепранд, тщетно старался отбить нападение: сам он был взят в плен, а герцог Виченцы, Передео, убит. Затем венецианцы изгнали лангобардский гарнизон и вернули экзарху Евтихию его власть. После этого Лиутпранд вынужден был отказаться от приморских городов и Романьи, и он не только заключил мир с императором, но еще вступил в союз с экзархом для того, чтобы покорить герцогов Сполето и Беневента, и затем напасть на папу в самом Риме.

Оба названных герцогства по закону стояли в вассальных отношениях к королю лангобардов, но в действительности уже с давнего времени достигли почти независимого положения. Эта независимость герцогств поддерживалась папами, так как в их интересах было ослабить королевство лангобардов путем его раздробления. Только могущественному Лиутпранду удалось вернуть Сполето и Беневент снова к вассальным отношениям. Оба герцога, Тразамунд II и Ромуальд II, сдались Лиутпранду в Сполето и присягнули ему как вассалы. Это было в 729 г. После этого король в сопровождении экзарха двинулся к Риму и расположился лагерем на Нероновом поле. Если бы Лиутпранду удалось тогда овладеть городом, надо думать, что судьба Рима, Италии и пап была бы иная. Каждый государь, желавший объединения Италии, должен был стремиться к обладанию Римом. Эта великая цель, если только ей предстояло когда-либо осуществиться, могла быть достигнута в 729 г., так как папа, покинутый греками и никем не поддерживаемый, был совершенно беззащитен. Но какая-то таинственная сила, казалось, охраняла Рим и препятствовала германским завоевателям овладеть этим городом и отнять у него его космополитическое значение. Когда безоружный Григорий мужественно вступил в лагерь Лиутпранда и обратился к нему с речью, воскресившей образ Льва Великого, король забыл о своих обидах и пал на колени перед папой. Тогда чародей-пастырь поспешил привести обезоруженного врага ко гробу апостола, и благочестивый король сложил у ног почившего святого свою пурпурную мантию, свой меч, свою корону и все свои смелые замыслы. После того был заключен мир и состоялось полное примирение; по просьбе короля папа снял также с экзарха отлучение от церкви. Этот момент решил вопрос о всемирной власти пап. В истории последней он знаменательнее легендарного появления Льва перед Аттилой; еще за 300 лет до знаменитой сцены в Каноссе человечество уже могло убедиться, что папе присуща какая-то загадочная сила. Грубые и невежественные люди преклонились перед пастырством церкви, почитая в ней единственную божественную власть на земле, и признанный ими верховный глава казался им святым существом сверхъестественного происхождения.

Не вступив в Рим, Лиутпранд снял свой лагерь и направился по Фламиниевой дороге. Так навсегда ускользнула из рук этого государя, не обладавшего необходимой для того решимостью, корона Италии, уже носившаяся, казалось, над его головой, и, может быть, это было также несчастием Италии, расторженные части которой могли бы быть в то время соединены. За коленопреклоненного Лиутпранда его преемникам и народу пришлось вскоре же заплатить своей трагической гибелью.

Вслед за тем один узурпатор превзошел Лиутпранда своей решимостью. Охватившая то время смута была так велика, что каждый смелый человек мог питать надежду на то, что ему удастся захватить в свои руки власть. Тиберий Петазий, герцог одного из городов римской Тусции, собрал вокруг себя приверженцев и в 730 г. вдруг объявил себя императором. Папа немедленно же отдал римское войско в распоряжение находившегося в Риме экзарха, и голова мятежника была отослана в Константинополь. Таким образом Григорий все еще признавал верховную власть императора и, примирившись с экзархом, желал также восстановления мирных отношений с византийским правительством. Держаться такой политики папу заставляли, помимо страха, внушаемого все возраставшим могуществом сарацинов в Испании, еще опасения борьбы с римским народом, в которую папа рано или поздно должен был вступить, как скоро законная власть императора была бы упразднена. Церковь всегда понимала, что сохранение государственной власти составляет непременное условие ее собственного существования.

10 февраля 731 г. после пятнадцатилетнего управления, полного знаменательных событий, Григорий II умер. Это был вполне государственный человек, сильно подвинувший папство на его пути к достижению светской власти.

Единодушный выбор духовенства и народа пал затем на человека, происходившего из Сирии и занявшего Святой престол 18 марта 731 г. под именем Григория III. Возможно, что он был избран прежде всего потому, что был основательно знаком с греческим языком, знать который в то время было весьма важно для папы; но Григорий III обладал также и другими качествами, которые его делали достойным его предшественника. Тяжелым наследием, которое получил Григорий III, было иконоборство, в действительности являвшееся только символом борьбы между церковью и абсолютизмом государства. Первый фасис этой замечательной борьбы, преисполненный страстных и яростных порывов, уже миновал, и обе боровшиеся стороны, не уступив ни в чем друг другу, приостановили свои воинственные действия и как бы заключили перемирие. Император Лев признал нового папу и изъявил ему в письме свое благоволение, надеясь, что он будет сговорчивее своего предшественника. Григорий III в письме к императору не постеснялся, однако, повторить все основные положения Григория II и изложил их в такой резкой форме, что нунции, которому предстояло передать письмо императору, не посмел этого сделать, вернулся в Рим и пал к ногам папы, умоляя избавить его от возложенного на него поручения. Низложение, на которое был осужден этот кардинал, проявивший так мло готовности пострадать за иконопочитание, было заменено по просьбе собора и римской знати церковным покаянием, и затем вестник должен был вновь отправиться с письмами в Византию. На его счастье, императорский патриций схватил его в Сицилии и продержал там под стражей в течение года. 1 ноября 731 г. Григорий III созвал собор. В храме ап. Петра собрались 93 епископа Италии, римское духовенство и представители народа и знати, или «консулы», как называет их книга пап. Этот собор приговорил иконоборцев к отлучению от церкви; такое решение было уже само по себе отпадением Италии от византийской империи. Постановления собора должен был доставить в Константинополь дефензор Константин, но и он также был задержан в Сицилии. Просьбы городов римского герцогства о сохранении икон постигала та же участь; лица, которым поручалось доставить эти просьбы в Константинополь, были заключаемы в тюрьмы и после восьмимесячного заточения с позором отсылались обратно. Император решил не принимать больше ни послов, ни писем. Конечно, такие натянутые отношения существовали только на догматической почве, так как революционное движение в Италии прекратилось само собою, и авторитет императора формально признавался по-прежнему; отношения же папы с экзархом Евтихием были настолько хороши, что последний принес в дар папе шесть драгоценных колонн из оникса взятых, без сомнения, скорее из какого-нибудь древнего сооружения в Риме, а не в Равенне. Григорий украсил ими исповедальню у ап. Петра. На эти колонны были положены окованные серебром балки, а на них были укреплены чеканной работы изображения Христа, апостолов и других святых; очевидно, что это было сделано ради демонстрации против иконоборцев. Папа намеренно наделял церкви иконами и реликвиями, так как Константин Копроним, сын Льва Исаврянина, уже не довольствовался преследованием икон, но, будучи вполне последователен, объявил войну почитанию реликвии и святых вообще.

Если мы теперь, не колеблясь, становимся на сторону византийских иконоборцев, старавшихся очистить христианскую религию от всего языческого, проникшего в нее, то при таком решении мы должны, однако, принимать во внимание и эстетические потребности человечества. Начало искусству и у древних, и у христианских народов было положено религией и службой в храмах. Как бы ни было мало привлекательно для нас содержание искусства варварских веков христианства и как бы ни была несовершенна форма этого искусства, оно тем не менее для культуры своего времени имело огромное значение. Это искусство подымало человека из его грубых чувственных верований в область идеального и раскрывало ему мир прекрасного, где не было места для мрака, где все преображалось в символы, и у человечества в момент его духовного оскудения это было единственное достояние, которое могло своим светом и образами разогнать окутавшую людей темноту суеверия. Борьба пап с византийскими императорами спасла искусство на Западе. Италия, боровшаяся за почитание икон, утверждала многобожие, но она нашла себе оправдание – конечно, уже позднее – в гении Джотто, Леонардо и Рафаэля. В эпоху иконоборства многие восточные мастера переселились в Италию и Рим, будучи уверены, что здесь они будут встречены вполне гостеприимно. Возможно, что эти мастера содействовали распространению в Италии догматического византийского стиля и установлением традиционных форм помешали более свободному развитию искусства на Западе. Но историки умалчивают об этих явившихся с Востока школах живописи.

Немало спасено было икон таким же образом, т. е. отсылкой их на Запад. Возможно, что во время гонения против них многие из потемневших образов древнего и грубого письма, которые изображают Христа или Деву Марию и встречаются еще в настоящее время в римских церквях, были тайно взяты из какого-нибудь византийского города и перенесены в Рим. Нет ничего невероятного и в том, что в числе уцелевших таким образом икон был также и тот «нерукотворный» лик Христа, который хранится в капелле Sancta Sanctorum. Какой-нибудь бежавший с Востока грек мог принести с собой эту икону; во всяком случае, такое предположение правдоподобнее того предания, по которому этот образ был переброшен по воздуху из Константинополя в Рим несчастным епископом Германом и появился в Риме так же, как и многие другие образа апостола Луки, начертанные им с помощью незримой кисти ангелов.

Григорием III были воздвигнуты некоторые церкви и капеллы. В базилике Св. Петра он построил капеллу реликвий и украсил ее живописью. В Транстеверине им был основан монастырь Св. Хризогона, а на Марсовом поле заново отстроена диакония S.-Maria in Aqniro. Затем Григорием III была восстановлена на церковные средства значительная часть городских стен, к поправке которых его предшественник едва успел приступить. Наконец, Григорий III обнес стеной также Центумцеллы, предвидя возможность нападения сарацинов, уже занявших Сардинию и высадку византийцев. Таким образом мы видим, что Григорий III действовал так, как бы он был государем в римском герцогстве.