Текст книги "Генерал коммуны"

Автор книги: Евгений Белянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

10

Это был деловой и во всех отношениях приятный день. Петр Степанович Волнов вылез из кабины самолета местной линии, по-дружески, как со старым знакомым, попрощался с летчиком и, купаясь в солнечных лучах, с видом здорового и довольного собою человека, пошел по шелковистому ковру поля.

По полю навстречу уже бежал запыхавшийся человек. Волнов остановился, прищурил глаза. Без сомнения, это Васька, его шофер.

– Петр Степанович, – запыхавшись, Васька вытянулся перед Волновым почти по струнке, – виноват, не рассчитал по времени.

– Ну что ж, – неопределенно протянул Волнов. Он как-то и не успел обидеться на шофера, задержавшего машину. – Опаздывать, конечно, нехорошо, – заметил он тем не менее. – В другой раз, брат, смотри…

Они миновали летное поле, Волнов сел в голубую «Волгу».

– Домой? – спросил Васька.

– Нет, не угадал. Поедем в управление.

Чувствуя хорошее настроение начальства, Васька тоже приободрился, приосанился.

– Удачная поездка была, Петр Степанович?

– Удачная, Василий. На пять с плюсом.

Волнова на два дня вызывали в область. В областном управлении сельского хозяйства его принимали с почтением, еще бы – работник он старый, опытный, кроме того, Курденко, начальник управления, помнил добрые слова, сказанные в адрес Волнова самим первым секретарем обкома. Он даже пошутил, что, мол, с Волнова «причитается». Пришлось и впрямь выпить на дорожку. А как же! Похвалу же секретаря обкома Волнов использовал на полную катушку: выхлопотал в «Сельхозтехнике» два самосвала да еще кое-что и в придачу.

Проезжая мимо райкома, Васька было притормозил и искоса глянул на Волнова, но тот спокойно жевал папироску. Машина проехала райком.

В управлении сельского хозяйства Волнов не сразу прошел к себе в кабинет, а заглянул сначала в один, потом в другой отдел, кого-то на ходу отругал, с кем-то перекинулся шуткой.

– Начальство в расположении, – заметила секретарша плановику в приемной.

Но настроение Волнова неожиданно испортилось. И всему виной был как раз этот самый плановик.

– Петр Степанович, а ведь вышла заковычка.

– Какая? – удобно расположившись в кресле, улыбнулся сквозь дым папиросы Волнов.

– Опять Русаков отсебятину начал. Колхоз его, «Коммуна», севооборот нарушил…

– Как нарушил?

– А вот смотрите…

– Подожди, – остановил его Волнов жестом и взял в руки сводку хлебопоставок. Он быстренько пробежал глазами по мелким строчкам машинописи, – что, коммунары предпоследние? – удивился Петр Степанович.

– Вот я и говорю, – осмелел плановик. – Не слушаются нас, все не по-ихнему. Одним словом – отсебятина. А вот смотрите. В девятипольных севооборотах одни предшественники заменил другими. Горох поменял с кукурузой. Мы такие севообороты обычно всегда относили к неосвоенным.

– А вы чего смотрели?

– Да мы что! Весной Русаков давал сведения по плану, все было в ажуре. Я случайно поехал – вот и натолкнулся, сами понимаете… Пошел к председателю, а он, Чернышев-то, меня по матушке, я тебе не агроном. А Русаков смеется: частичная, мол, замена культур при сохранении севооборота в целом – это привилегия агронома. Право, дескать, его. Я вам скажу, что действия Русакова заразительны, – тихо, будто по секрету, доложил плановик, – вон и Ярцев из Вишневого, чуть что – на дыбы: мол, Русакову можно, а мне, выходит, нельзя…

Волнов насупился, строго посмотрел на плановика.

– Так что делать? – сотрудник стоял почти навытяжку, и в голосе его сквозила виноватость.

– Немедленно вызвать Русакова!

Лицо плановика стало серьезно-деловым; кивнув, он тотчас же вышел.

Волнов, оставшись один, заходил по кабинету.

«Ох уж этот Русаков… Сколько он мне крови испортил! И теперь опять. В области знают, что у нас с севооборотами все в порядке, а он номера выкидывает…»

11

Было время, Волнов благоволил к Русакову. Когда районом командовало территориальное сельхозуправление и у руля был Волнов, он часто заезжал в Александровку и, останавливаясь у Русаковых, не раз предлагал агроному идти работать в управление.

– Чудак ты, Русаков, – говорил в ту пору Волнов. – Неужели тебе в управлении будет хуже, чем здесь. Ну? В твое распоряжение легковушку свою отдам, лучшую. Агроном ты стоящий, любишь землю… Сделаем из тебя образцового руководителя. Ну, как?

Русаков не соглашался.

– Не надо из меня делать образцового руководителя, Петр Степанович! – Сергей тихонечко царапал кончиком вилки клеенку. – Их и без меня предостаточно.

Волнов недовольно причмокнул, поморщился, встал и вышел из-за стола.

– Неправильно ты понимаешь работу управления. Ну ничего, Батов еще с тобой будет говорить.

Мать, с сердитым видом убирая посуду, толковала свое:

– И не вздумай. Все при тебе – и жена, и угол, все есть… Отец мечтал о том, чтобы ты при доме был…

– Да я никуда и не собираюсь, мама.

Потом Сергей не раз слышал, как в горнице мать ворчала при жене.

– Ты волю мужу не давай и не соглашайся, если что. Понапрасну сманивают. Все мы родились и жили в Александровке. У него и здесь место неплохое, видное. Знаем мы этих районных, день и ночь все в разъездах, щей домашних не поедят, все по чужим углам.

Ну и скажет мама! Была смешна материнская тревога. Разве мог уехать из своей Александровки Сергей? Вот уже четвертый год, как он работает агрономом, четвертый год…

Волнов был настойчив, Русакова действительно тогда вызвали к секретарю парткома Батову. Волнов уже ждал его. Вынул часы, массивные, на цепочке, и улыбнулся.

– Точно, не опаздываешь. По старой армейской привычке люблю, когда люди не опаздывают.

– А я раньше, в студенчестве, всегда опаздывал, – сказал тоже с улыбкой Русаков, – теперь привыкаю… Ну что, сейчас поведете на проработку?

Проходя с Сергеем в кабинет Батова, Волнов усмехнулся:

– Не то слово. Скорее на притирку…

Батов разговаривал по телефону, когда вошел Русаков; оторвался от трубки, сказал, что рад видеть, пожал руку. Сергей ждал, пока окончится телефонный разговор, и время от времени вскидывал испытующий взгляд на Волнова.

– Ну вот что, старина, – чуть улыбаясь, сказал, наконец, Батов. – Жалобы на тебя поступают… Чернышева обижаешь.

– Обижаю, – в тон ему заявил Русаков. – Пусть не подменяет агронома.

– И Волнова обижаешь?

– Обижаю, – опять согласился Русаков. Батов нравился ему свободной, хитроватой манерой разговора.

Батов посмотрел на Русакова в упор.

– Ну, а как с управлением? Пойдешь работать?

Чувствуя, как лицо и шея покрываются капельками пота,

Русаков сказал:

– Нет, не пойду.

Волнов нервно ходил по кабинету. Батов чего-то выжидал. Потом улыбнулся и подмигнул Русакову.

– Ну, раз ты такой твердый, скажи, почему?

– Михаил Федорович, от души скажу, бумажное у нас сейчас управление.

Волнов даже руками всплеснул:

– Батов, слыхал?!

Удивился и Батов, и брови его нахмурились.

– Постой, постой… По-твоему, значит, управление ненужная надстройка? Так надо понять тебя, что ль?

Русаков смутился от столь прямого вопроса, даже растерялся.

– По-моему, когда была старая структура, было проще, – заметно волнуясь и потому досадуя на себя, сказал Русаков.

– Стоит ли такого брать в управление? – Батов повернулся к Волнову. – Что ты скажешь?

– Я думаю, что работа в районе придаст ему масштабность мышления, прибавит ума-разума.

– Петр Степанович, а может быть, нам все же нет смысла силком тащить к себе Русакова?

Батов прошелся по кабинету и хитровато сузил глаза.

– Мы здесь в парткоме думали… Что, если рекомендовать Сергея Павловича секретарем парторганизации колхоза.

– Секретарем? – Русаков удивился. Всего он мог ожидать, только не этого.

– Но секретарь… это освобожденная должность…

– А вы будете не освобожденным. Хорошее ведь сочетание: агроном и секретарь колхозного парткома.

В первый раз Волнов посмотрел на Русакова недружелюбно…

Волнов хотел бы забыть о тех неприятных днях. Как-никак прошло три года. Но Русаков опять, черт возьми, вел себя строптиво, становился поперек дороги… Можно, конечно, терпеливо ждать и приглядываться, как будут развертываться события… Но в конце концов, есть и предел!

Раньше Волнов был большое начальство и мог смотреть на все сквозь пальцы, теперь когда у него положение оказалось скользким, он не может позволить себе быть сердобольным.

Да что думать о Русакове! Культуры не хватает… Да, образование ничего еще не дает – культура важна, воспитание. Откуда ему, Русакову, было почерпнуть это? Из Александровки, что ль?

С восходом солнца Волнов был в машине и объехал уже несколько колхозов. Было тревожное желание заехать в Александровку, – даже крюка не надо делать, – но так и не заехал.

Часам к двенадцати приехал в район. И что бы ни делал, мучил его все тот же вопрос: как начать разговор с Батовым?

Теперь Батов был секретарем райкома, и Волнов долго обдумывал «подходы» к нему. Но все, что задумывал, сам же отвергал. Трудно было ему. Потому что совсем не понимал Батова. Вот тоже человек – вроде Русакова. Тоже готов в любую минуту выкинуть что-то такое, чего он, Волнов, не мог вообще ожидать… А ведь работали вместе.

Чего он, собственно, хочет, Батов?

Неужели ему хочется, чтобы район плелся в хвосте? Неужели ему… выгодно? Ерунда. А с другой стороны… Почему ему важен Русаков, вечный экспериментатор, ставящий району палки в колеса? Ведь нет ни одной отчетности, где бы «Коммуна» не давала повода для зацепки. Другой секретарь райкома насовал бы агроному столько выговоров, что Русаков не только не улыбался бы, но и забыл дорогу в район…

Батов умный человек, этого у него не отнимешь. Но близорукий. И умные люди бывают близорукими. Не видеть, откуда надвигается гроза…

Зарабатывает дешевый авторитет? Дудки, никто не знает, как авторитет приходит и как он уходит… Чаще всего он определяется там – наверху, хотя даже начальство не в состоянии сделать то, что иногда подсунет жизнь. Взлеты, падения… Все проходит…

И что он так печется о Батове? Батов в конце концов занял чужое место, предназначенное ему, Волнову, по праву… Эх, а плохо, что субординация не сработала.

В них – в Батове и Русакове – есть, есть что-то общее! Общее – нахальство, которое они выдают за твердость, заискивание перед колхозниками под маской уважения к людям. Стремление к власти, а кое-кем оно принимается за убеждения… Да, да, они похожи, они духовно близнецы!

Открытие поразило Волнова. Он даже постукал себя кулаком по лбу: ну и голова у тебя, Петр Степанович! Политик ты, да и только!

12

Годы, годы… В те времена, когда было принято решение о восстановлении райкомов, еще никто толком не знал, каково будет положение управления сельского хозяйства. Волнов жил тогда в страшной тревоге. С рассветом, не заходя в кабинет, уезжал в колхозы; из любого пункта района связывался с управлением или прямо с элеватором, и ему докладывали данные о хлебосдаче и уборке. Шли дожди, дороги развезло, и хлебосдача застопорилась. Волнов злился, гонял свой «газик» по непролазному бездорожью. Шофер, вымотанный непрерывными поездками, засыпал на ходу. А Волнов из одного колхоза гнал машину в другой, в третий, в четвертый, нервничал, ругался с председателями, приказывал и грозил. Но дело от этого не двигалось. Дневная цифра хлебосдачи не только не возрастала – она падала. Это Волнова бесило. Ему казалось, что от темпов хлебосдачи зависит его судьба. Волнов думал о том, что он больше, чем Батов, имеет прав на восстанавливаемую должность секретаря райкома. Батов его беспокоил, и поэтому всякий раз, как только попадался телефон, он спешил узнать: а что Батов делает?

Ему ревниво думалось: вот Батов сидит у себя в кабинете и потихоньку подхихикивает над ним: гоняй, гоняй машину, Волнов, старайся, жми, мокни… Но на телефонные звонки в партком каждый раз отвечали: Батов не приезжал, в колхозах. Волнов узнавал, в каком колхозе Батов. Узнав, тут же звонил на элеватор: а сколько вывез этот колхоз хлеба? У Батова обычно все шло хорошо. Волнов ловил себя на дурном: вместо того чтобы радоваться хлебу, злость забирается в душу.

Поздно, к ночи, замызганный, облепленный грязью, еле рассекая светом фар темную пелену мелкого осеннего дождя, вползал в райцентр «газик» Волнова. Сам Волнов, прикрывшись плащом военного образца, дремал. Это были бездумные минуты. Минуты, когда слипались веки, ничего не хотелось делать – только спать.

Но и в поздние часы окна в управлении светились. Затормозив «газик» у входа в управление, шофер, зевая, спросил:

– Зайдете? Или домой?

Волнов раздумывает. Идти в кабинет – как нож острый.

Но он напрягает тело, разлепляет веки.

– Поезжай в гараж, – говорит он и тяжело поднимается с сиденья.

Батов у себя в кабинете, и Волнов заходит сначала к нему. Лицо у секретаря парткома серое, вспухшее, с желтыми мешками под глазами. Волнов это замечает и думает о себе: хлеб тоже даром не ем, тоже хлеб дорого достается.

Они говорят об области, которая не выполнила план, об уборке и о том, как наверстать вывозку хлеба. Еще говорят о расширении элеватора, о новых зерноочистительных машинах, необходимых срочно для токов.

В этом деловом разговоре Волнову все кажется, что Батов что-то скрывает, Батов знает что-то, но молчит.

Больше всего Волнова беспокоят дела в области. Не раз ночью звонил в обком, прощупывал. Как будто все было на мази. Но чем больше было оснований, что секретарем будущего райкома станет он, тем глубже становилось волнение. Батов – серьезный соперник. Делает вид, что ему безразлично, что его это абсолютно не волнует, а сам небось названивает во все концы.

Волнов ломал голову над тем, кто поддерживает Батова в обкоме. Казалось, Батов потерял свои акции. Но теперь, когда произошел крутой поворот, не получится ли, что все прошлое запишется Батову в заслугу?

Обговорив с Батовым кое-какие важные вопросы на завтра, Волнов простился с ним. Хотел вызвать машину, но раздумал: решил по дороге размяться. Шел по темной, плохо освещенной улице и уже ругал себя за то, что отказался от машины: голова болела от усталости, ноги еле двигались.

Дома ждала жена.

– Будешь есть?

– Сначала оботрусь теплой водичкой. А ты налей мне стопочку, – сказал устало Волнов, раздеваясь до пояса.

Не в духе. Жене казалось, что она все предвидела. Глядишь, Батов опять на коне. Ведь говорила, что таких, как Русаков, надо приближать, делать из них друзей и соратников. Доброта начальства еще никого не обидела.

Подождала, пока он, вымывшись и закусив немного, успокоился, ощутил домашний уют. И тогда повела постепенное наступление.

Волнов отбивался.

– В конце концов, понимаешь сама, есть же самолюбие, черт возьми!

– И все же, – не унималась жена, – все из-за Русакова… Сто раз на день говорила, возьми его в управление. Возьми.

– Я Русакова к себе в управление брал… Да что толку – не хотел он.

– Тогда нужно было вовремя освободиться, – заметила она. – Не маленький, учить тебя.

– Больно ты уж умна, – вспылил Волнов.

В передней строго зазвонил телефон – междугородняя. Волнов подбежал к телефону, с надеждой схватил трубку.

– Да, да… Хорошо… Буду…

Волнова и Батова вызывали в область.

Тогда же все и решилось. Надежда Волнова оказалась ложной.

События после мартовского Пленума, конечно, отразились на Волнове: осунулся как-то, будто после болезни, но все же мало чем выдавал свое внутреннее беспокойство. Голос у Волнова был, как всегда, тверд. Те же жесткие, начальственные интонации.

Дня через два после назначения Батова Волнов сидел у него. Их разговор прервал телефонный звонок. Собственно, разговор этот давно окончился, но Волнов не уходил. Ему казалось, что Батов на него зол. Разговор получился неприятный. Вспоминали старое, и разгоряченный Волнов зло сказал:

– Ты выиграл, Батов. Ты зорче. У тебя получается, получается быть самим собой. Я, выходит, оказался лишь на гребне событий, а события-то были пустые.

Батов, прищурившись, взглянул на Волнова сквозь очки. Потом снял их, положил в карман.

– Так ты ничего и не понял, Петр Степанович.

Волнов испугался: переборщил. Они стали чужаками, думалось Волнову, совсем чужаками, будто и не работали до этого вместе.

Сейчас, дожидаясь, пока окончит телефонный разговор Батов, Волнов думал о том, что надо разрядить обстановку, сказать что-то такое, что ему, Батову, было бы приятно.

Батов положил трубку.

– У этого Крылова опять какая-то неполадка. Сплошные жалобы колхозников.

Волнов кивнул гривастой головой.

– Вечная история.

Батов сказал в раздумье:

– Да. Пришло время – толковые люди надобны.

Волнов посидел с минуту. Так ничего и не придумалось, что бы можно было сказать Батову.

– У меня есть кое-какие дела, – тоном занятого человека сказал он, поднимаясь. – Я зайду потом, ладно?

Батов согласно кивнул.

Нет, не забыть Волнову своей обиды, трудно побороть самолюбие. Ну и пусть, что прошло три года. Батов еще узнает, каков он, Волнов, чего он стоит. Похвала секретаря обкома многое значит!

Сегодня тоже денек выдался! С утра сцепился с женой. Упрекнула незаслуженно в медлительности, бездеятельности.

– Батов? Глупости, просто твои глупости, – отнекивался он.

– Он специально восстанавливает против тебя этого Русакова.

Старая, неприятная тема.

И вот – снова добрая возможность открылась. Позвонил из райкома завотделом Персианов. Сообщил о том, что секретарь обкома сегодня приезжает в район.

– Самолетом прилетает? – переспросил Волнов.

– Нет, Виктор Борисович едет на машине по районам.

Волнов с минуту постоял молча. Он что-то обдумывал.

В это время к Волнову подошла жена.

– Сам Еремин едет? – спросила она.

– Да. Виктор Борисович. Я, видимо, выеду ему навстречу.

13

Была у Чернышева с незапамятных времен привычка: просят у него заработанное – никогда не откажет. «Заработали, – устало произнесет председатель, встряхивая седеющей головой, – так надо платить». И тут же, не торопясь, подпишет большим цветным карандашом накладную… Уйдет довольный колхозник. Иногда и вправду получит. А иной раз в кладовой ждет сюрприз. Кладовщик, стреляный воробей, повертит-повертит перед носом накладную, покачает головой – и отправит получателя домой не солоно хлебавши: сейчас, мол, не могу отпустить муку. Вот если вечерком или завтра… Или что-либо другое придумает: через недельку приходите, помол сейчас не тот…

О колхозном кладовщике Ермолае брезгливо говорили: жаден, ну и жаден, что собака над куском. Свой-то хлеб заработанный получить и то находишься…

Тракторист Тимофей Маркелов, который вот уже вторую неделю ходил за кладовщиком, выпивши встретил Ермолая на выгоне у колхозных амбаров и, прижав его к стенке, сказал! «Ну, доколе будешь меня за нос водить? Отдашь мое положенное, председателем подписанное?» Струсил Ермолай. Кулак у Тимохи, что гиря. И сказал, ощущая руку тракториста у себя за плечом:

– Не озоруй, Тимошка, ни при чем я. Зря себя погубишь и меня. Завтра все получишь, вот попомни мое слово, только иди к председателю и попроси, чтобы он подписал накладную разборчиво, понимаешь, разборчиво и имя впереди подписи свое поставил…

– Как это разборчиво, да еще имя свое поставил?

– А вот так, Тимошка… Пусть он аккуратно фамилию выведет свою – мол, Чернышев… Понял? А то – Чыр… и все, вот и ходи, чыр – это все равно, что – ничего… А если уж – Чернышев, то само собой – без всякого, в первую очередь получишь…

Все понял Тимофей и отпустил ворот Ермолая:

– Эх ты, козявка!

На следующий день Маркелов пришел к Чернышеву и подал ему накладную.

– Василь Иванович, сами понимаете, в поле у трактористов заляпал бумажку. Кладовщик просил переписать. Я вот в бухгалтерии накладную переписал, так будьте любезны – поставьте свою подпись…

Чернышев потянулся к карандашу.

– Извольте подписать разборчиво… кладовщик жаловался, уж больно неразборчива подпись то была, Василь Иванович…

– А какая разница? – удивился председатель, поднимая на Тимоху глаза с нависшими густыми бровями.

– Разницы, конечно, никакой, Василь Иванович, да, видимо, кладовщик боится, как бы его не обманули… и для отчетности, конечно, важно, чтобы подпись-то…

Чернышев и виду не подал – пожалуйста…

– Спасибо, – поблагодарил Маркелов. – Вам только на деньгах расписываться.

В тот же день Тимоха получил муку в кладовой. И Ермолай, отпуская, веселей веселого был:

– Мука, Тимоша, последнего размола, очень уж на блины пригожа…

– Спасибо, – поклонился с ухмылкой Тимофей Маркелов, – блины я уважаю…

С тех пор Маркелов с накладными всегда вовремя успевал в кладовую. Как смелят муку, он тут как тут. Удивлялись люди: вот проныра, караулит, что ль, когда с мельницы муку привезут?

И невдогад многим, что не караулил Тимофей муку с мельницы, а узнал магическую силу председательского карандаша: карандаш-то один, да подписи разные.

Платили в этом году аккуратно, председатель все старался деньгами рассчитаться – и это колхозникам нравилось. Но дело Матрены Румянцевой – дело особое.

Второй год, как был за колхозом долг – причитающийся ей хлеб. И за председателем по пятам ходила, и в суд подавала – ничто не помогало.

С теми, что в поле работали, давно рассчитались. А она с двумя сыновьями на строительстве коровника мучилась: все лето день-деньской, с рассвета до самого поздна. Коровник строила бригада наемная, из города, с теми тоже давно расплатились. А про Матрену забывали. Своя, мол, колхозница, – потерпит… За прошедшим годом новый год наслоился, дали за него – теперь и не вспоминай: ты, Матрена, с голода, небось не умираешь.

Не раз говорил Русаков председателю насчет Матрены – все мимо ушей. Видимо, привык Чернышев к уговорам. Конечно, можно строго спросить с председателя на правлении или на парткоме… Но пока Василий Иванович сам, своим умом, не поймет, в чем тут дело – никакими правлениями и парткомами его не прошибешь. Румянцевой, может быть, и заплатит, а кому-нибудь другому опять задержит. И вечно сотни отговорок и обещаний, сотни причин. И все будет выглядеть весомо.

«И что мне показалось, будто Румянцевой все уплатили, – думал Сергей. – Поверил обещаниям Чапая?..»

На очередном заседании парткома Русаков выбрал момент и сказал:

– Предлагаю обсудить еще один вопрос, о Румянцевой. Негоже так, Василий Иванович. Люди в обиде.

Чернышев вспыхнул.

– Я что, себе карман набиваю?

– Работу наших колхозников ни во что не ставим, – спокойно говорил Сергей. – Вот иноземцев – так ведь пришлых-то работников у нас величают? – готовы на руках носить. А перед Румянцевой в долгу. Просто стыдно: жена погибшего фронтовика. Как вы на это смотрите, Егор Егорыч? – спросил Русаков бригадира Мартьянова.

Мартьянов было замялся… но секретаря поддержал.

– Да, Румянцеву обижаем. И потом, по-честному говоря, плотники и свои есть, и дешевле…

Чернышев взвился:

– Тебе бы все язык чесать!

– Только ведь с иноземцами удобнее, – обиделся Егор Егорыч и, не глядя на Чернышева, продолжал: —Деньги отвалил – все сделают, и никаких забот… Лучше, чем свои колхозники, и в срок… На сдельщине ведь, топор только посвистывает…

Чернышев недовольный прикусил губу.

– Пусть решает правление. Ходят, кляузничают… А я что? У меня хлеба нет.

– Давно Румянцева бросила ждать и ходить жаловаться, – заметил Русаков. – Когда жаловалась, еще верила, что заплатят. А сейчас махнула рукой, – нет у ней веры в Чернышева. Да и мы, прочие, тоже хороши.

Русаков искоса посмотрел на Чернышева. Тот молчал.

– Ну, как – будем обсуждать сейчас? – хитровато спросил Русаков, – или специальный партком посвятим. Дело-то яйца выеденного не стоит… – секретарь бил на самолюбие председателя.

– Чего здесь обсуждать! Отдать, хлеба, что ль, у нас нет? – вставил кто-то. – Чего зря время тянуть!

Чернышев по достоинству оценил маневр Русакова – не любил протоколов. Гораздо лучше решать дело вне повестки парткома, так сказать, под занавес. Он почесал затылок и проворчал:

– Может, из нового хлеба заплатим?

Вызвали Матрену Румянцеву спросить про это. Она рядом в сенях ждала.

– Можно и из нового, Василий Иванович.

Чернышев повеселел, закивал головой.

– Сделаем, Матрена Петровна, сделаем.

Тимофей Маркелов подмигнул Чернышеву.

– Только, пожалуйста, Василь Иванович, разборчиво подпишите накладную. Уж больно любит разборчивые подписи наш кладовщик! А если еще и инициалы поставите, то вообще в восторг приходит…

Русаков и Мартьянов переглянулись. Чернышев поднял свои темные, вприщур, глаза на Тимофея, но ничего не сказал.

Поблагодарив Ермолая, стала Матрена с ребятами грузить два мешка с зерном на подводу. И вдруг – надо же… К кладовой подкатила машина… Сразу узнал Ермолай; приехал Волнов.

– Почему хлеб выдали? – громко спросил Волнов. – Или рассчитались уже с государством? Район хлебопоставку не выполнил, а они уже у сусека… Разбазариваете!

Смекнул Ермолай – мол, я здесь при чем?

Послали за председателем.

– Кто приехал? – озабоченно спросил Чернышев, допив молоко и надевая пиджак.

– Вроде сам Волнов, – сказал посыльный, – в правлении ждет.

– Меня дома нет, понял? Дома нет. В поле я. Скажи, во второй… Нет, в первой бригаде… Вот так.

Волнов был явно не в духе. Он медленно прохаживался по опустевшим комнатам правления. Не дождавшись председателя, сел в машину и поехал в поле.