Текст книги "Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы)"
Автор книги: Эмэ Бээкман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)
Теперь каждый вечер, прихватив с собой стопки и бутылки, я провожу подле Миракулума. Собираю капли ртути на стекло от очков, делаю это старательно, словно коплю змеиный яд. Я нежно разговариваю со своим Миракулумом, никогда и никому я не отважился говорить такие ласковые слова, как теперь этой немой скале. Щедрость Миракулума позволила мне собрать несколько бутылок ртути. Сосуды, полные до краев жидкого металла, невероятно тяжелы, я тайком по одному отношу их в свой виварий. С каждой новой ношей передо мной все шире открываются перспективы будущего. Главное, чтобы под давлением тяжелого сокровища не лопнули бутылки.
12
ного ли времени прошло с тех пор?
Не помню.
Я невольно подслушал, как Тесса негодующе крикнула в телефон:
«Он ни черта не смыслит! Майк одержимый! Живет во имя какой-то призрачной идеи!»
От слов Тессы я вздрогнул, как от удара. По-моему, я вполне твердо стоял на земле, правда, в ту минуту – на ковре залы нашей квартиры, где все вокруг меня было осязаемо и насквозь знакомо с детства: посреди потолка висела люстра, под ней массивный овальный стол темного дерева, вокруг двенадцать обитых гобеленом стульев, у стены громоздился буфет, в верхней части которого, за резными столбиками, поблескивала стеклами горка; из окон, обрамленных портьерами, в комнату струился рассеянный солнечный свет, в воздухе трепетали нежные, по-домашнему уютные пылинки, у всех трех диванов по-прежнему было восемнадцать медных ножек в форме львиной головы, да и огромную пальму вот уже двадцать лет никто не переставлял, о нашем комнатном дереве всегда заботился один и тот же садовник – менял землю, удобрял, срезал высохшие листья. Нам никогда не надо было вызывать этого старика, он всегда приходил сам в нужное время и делал все необходимое.
Я не знаю почему, потрясенный словами Тессы, в течение нескольких секунд старался уверить себя в незыблемости нашего дома. Очевидно, мне хотелось подсознательно, подчиняясь инстинкту самосохранения, зафиксировать, что воспринимаю реальность адекватно. Меня ведь слегка задело поведение Тессы. Крикнуть чужому человеку по телефону: Майк живет во имя какой-то призрачной идеи!
Ее слова задели меня, однако я постарался подавить в себе неприятный осадок, глубоко засунул руки в карманы, вытянул губы, готовясь весело засвистеть, и направился к двери, чтобы по ковровой дорожке коридора дойти до холла, где Тесса беседовала с кем-то по телефону. Я едва успел сделать несколько шагов, как меня охватило сомнение, неожиданно показалось неуместным и фальшивым мое намерение обнять Тессу, сжать в ладонях ее пылающее от смущения лицо, заглянуть ей глубоко в глаза, посмотреть, как вздрагивают ее искусственные ресницы, и сказать: дорогая Тесса, я тоже кое-что смыслю в жизни и людях, скажи мне, что тебя мучает.
Передо мной выросла стена, веселый мотив замер на губах, еще не успев родиться, руки, засунутые в карманы, не были уже так самоуверенно напряжены и мускулисты, они стали дряблыми, словно вареными, и не подчинялись моей воле.
До сих пор я крайне редко задумывался над характером нашего длившегося не один год брака, никогда не пытался разведать причины настроений Тессы, я всегда думал, что все обстоит так, как и должно обстоять, ибо совместная жизнь в общем-то не обременяла меня. Было исключено, чтобы взаимоотношения с женой стали краеугольным камнем моей жизни; просто я нуждался в надежном тылу – жена была принадлежностью дома, по квартире расхаживала верная душа, Тесса не только радовала глаз, но и дарила, когда хотела, мгновения забытья.
В большинстве случаев я оказывался пленником своих мыслей. С юных лет я увлекся актиномицетами, и этот многосторонний объект исследования по-прежнему занимал меня; чем больше мир узнавал о лучистых грибках, тем больше загадок таилось в них. Меня все время подстегивало сознание: я должен торопиться. Возникла отрадная цепная реакция: чем больше опытов я проводил и чем больше добивался заслуживающих внимания результатов, тем интенсивнее начинали множиться мои идеи, они без конца делились, подобно клеткам развивающегося организма, – в моем воображении возникали все новые и новые возможности. Широчайшее распространение актиномицетов во всем мире, обилие форм этих интереснейших микробактерий в каком угодно климатическом поясе, не говоря о их жизнеспособности и устойчивости, – все это сулило беспрерывные неожиданности и сюрпризы. Утилитарная отрасль микробиологии уже длительное время занималась актиномицетами, заботясь непосредственно об интересах человека, в этих исследованиях и мне удалось восполнить кое-какие небольшие пробелы. Теперь же я все больше и больше тяготел к теории, я сумел увидеть новые перспективы подхода к материалу и собирался создать хитроумную всеобъемлющую систему, которая стала бы отправной точкой для исследователей в этой области по меньшей мере лет на десять. Я упорно шел к вершине. При современных темпах развития неизменность какой бы то ни было системы в течение десятилетия явилась бы величайшим достижением, во всяком случае, это было бы немаловажной ступенью к следующему, поворотному моменту на пути изучения актиномицетов.
У меня было все для того, чтобы выстроить свою систему. Совершенная лаборатория, знающий персонал, достаточные материальные ресурсы, чтобы постоянно менять аппаратуру на более современную; к тому же я еще не достиг тридцати – в науке крайне важно не пропустить поры расцвета умственных способностей; итак, у меня хватало энергии на то, чтобы торопиться. Мне создали самые благоприятные условия, возможно, забота, которой меня окружили, была даже чрезмерной. В поездках меня сопровождал секретарь-телохранитель. Не допускалось, чтобы мелочи жизни отвлекали меня. Я мог спокойно думать.
Я уже почти зафиксировал каркас своей системы. До сих пор все время подгоняя себя, я в какой-то момент стал осторожнее и расчетливее, мне необходимо было разобраться еще в кое-каких неясных пока подробностях, чтобы не начать опрометчиво предлагать принципы взаимосвязи актиномицетов. Многие оставшиеся нерешенными вопросы ждали единственно возможного решения, научное открытие нельзя было насильно затолкать в какие-то определенные рамки, это не чемодан, который мой телохранитель Аврелий в случае необходимости прижимал коленом, чтобы защелкнуть замки.
Может быть, оставалось сделать лишь один маленький шаг, чтобы достичь вершины. В специальных журналах я опубликовал ряд статей и намеревался дать в печать еще целую серию, чтобы исподволь подготовить достопочтенное общество микробиологов к ошеломляющему открытию. В любой области отношение к новому одинаково; надо быть немного психологом, чтобы выступить со своими концепциями не прямо, а как бы исподволь, скармливая их маленькими дозами и приучая людей к свежим мыслям, как к яду, ибо, если потревожить осиное гнездо, можно затормозить развитие. Правильнее делать вид, что ты и не открыл ничего принципиально нового; твои уважаемые и высококвалифицированные коллеги, разумеется, давно все знали, ты лишь связал концы с концами и восполнил отдельные, абсолютно несущественные пробелы. Молодых Ньютонов и Эйнштейнов, простосердечно восклицающих «эврика», проглатывают в эпоху коллективной науки еще до их рождения. Деликатно улыбаясь и проявляя великую заботу о чистоте и процветании науки.
Все было тщательно продумано, до победы рукой подать – еще миг, и человечество известят об открытии. Утилитарная отрасль науки могла бы, опираясь на мои концепции, сразу сделать огромный скачок в области сельскохозяйственной, фармацевтической и химической промышленности.
Однако внезапно начался какой-то необъяснимый обратный процесс. Вначале я не ощущал никаких признаков беды. Несчастье подкрадывалось незаметно.
«Майк одержимый, он ничего не смыслит в жизни», – повторила Тесса в трубку.
Услышав слова Тессы, я застыл на месте, парализованный каким-то необъяснимым чувством: мое кровообращение, казалось, замедляется, красные кровяные тельца погружаются в летаргический сон, очевидно, в кровеносных сосудах начался процесс свертывания крови. Если б Тесса говорила в шутливом тоне, я не обратил бы ни малейшего внимания на ее слова, но из холла донеслось нечто совсем иное: впервые я уловил в ее голосе презрение, в кипящей злобе разверзлась мертвящая пропасть враждебности.
В моем сознании с нелепой последовательностью стал повторяться один и тот же рождающий страх вопрос. Тот ли я, кем себя считаю? Все прочее растворилось в тумане. Постепенно способность мышления восстановилась. В силу вступило критическое отношение к себе. Когда я совершил ошибку, когда возник хаос в моем надежном тылу? С какого момента начались расхождения между мною, каким я себя считаю, и тем, кем являюсь на самом деле? Ошибку надо исправить прежде, чем она усугубится.
Много позже я понял, что тогдашний испуг в один момент лишил меня самоуверенности, к которой примешивалось тщеславие. Внезапно я оказался беззащитным и напуганным и, разумеется, стал искать опоры в своей почти законченной научной системе. Размышления об этой сложной структуре приободрили меня, я решил, что беглого анализа такого сравнительно примитивного явления, каковым является один из моментов семейной жизни, достаточно, чтобы устранить некоторые отклонения и восстановить равновесие.
Я был нетерпелив, для долгих копаний в себе у меня не хватало времени, я хотел немедленно поставить все на свои места. Вскоре мне предстояло в сопровождении Аврелия лететь через океан, я задумал покопаться в научных лабораториях нескольких университетов и намеревался пробыть в отъезде самое большее месяц. Собственно говоря, предстоящая поездка была необходима мне, чтобы немного проветриться перед тем, как закончить серию статей. Заготовки лежали на письменном столе. На какое-то время я должен был отвлечься от этих исписанных листов бумаги, чтобы вновь испытать их властную притягательную силу. Чтобы заторопиться домой, за свой стол, в свою крепость, в свой кабинет. Темно-коричневые и мшисто-зеленые тона комнаты способствовали концентрации мыслей на тайнах жизни. Я почти всегда заходил в свой кабинет с каким-то благоговением, словно в святилище. А уходя из кабинета, верил, что обрывки мыслей остаются висеть в спокойном полумраке; и в самом деле, возвращаясь, я обнаруживал перед собой комбинации, ожидающие своего развития, они покачивались на прежнем месте, в едва колеблющемся воздухе, мне было легко собрать все нужное воедино и продолжить то, что осталось незавершенным. Все, что приходило мне в голову в кабинете, никогда не забывалось и не улетучивалось. Когда я возился в лаборатории или находился в поездке, я всегда должен был записывать в блокнот осенившие меня мысли, в противном случае они либо исчезали, либо сами собой трансформировались в прописную истину.
Итак, рейс через океан должен был взбодрить меня и вызвать тоску по рукописям и кабинету. Накануне решающего рывка надо было обрести идеальное душевное равновесие, чтобы максимально сосредоточить свои силы и волю. Я не сомневался, что, вернувшись домой, с жаром наброшусь на работу. Я ни в коем случае не собирался отказываться от поездки из-за капризов Тессы.
Я торопливо перебирал в памяти последние недели нашего брака. Нюансы более отдаленных времен так и так позабылись.
За несколько дней до отъезда, известив Тессу о своих планах, я заметил, что она отвела глаза и помрачнела. Я терпеливо объяснил жене, почему не могу взять ее с собой. На том материке наши интересы разошлись бы – это ведь не увеселительная поездка, – меня отвлекали бы посторонние разговоры и праздные желания что-то купить или посетить сенсационные места. Тесса, казалось, поняла мои доводы, во всяком случае спорить не стала. Когда же на следующий день она вскользь обронила, что позвала в гости своих друзей и чтобы я по этому поводу освободил себе вечер, я понял, что на этот раз должен покориться.
Большей частью я сторонился ее друзей. К тому же они менялись так часто, что запомнить их имена было невозможно.
В тот вечер в нашей квартире собралось с десяток совершенно незнакомых мне людей. Я благоразумно запер дверь своего кабинета и сунул ключ в карман, чтобы никто из них развлечения ради не зашел туда и не переворошил бумаги на письменном столе.
Едва собравшись, друзья Тессы умудрились перевернуть квартиру вверх дном. Меня ошарашила их ретивость – про себя я окрестил их вечными двигателями. Они непрерывно шныряли по комнатам, запускали музыкальные агрегаты – игнорируя мое неудовольствие, Тесса накупила их в большом количестве, везде у нее под рукой должны были быть клавиши и кнопки, – хлопали дверцами холодильников, доставали из бара и буфета вина и напитки покрепче, понаставили всюду формочки для льда, бутылки из-под лимонада и минеральной воды; то тут, то там в наши старинные люстры стреляли пробками из-под шампанского, женщины беспрерывно готовили на кухне все новые салаты из шампиньонов и коктейли с крабами, в бесчисленном количестве разносились баночки и бутылочки с приправами – весь этот грандиозный бедлам олицетворял, по их мнению, праздник и отдых.
Прежде я деликатно намекал Тессе, что она могла бы не возиться с приготовлением еды и напитков, наняла бы повара и слугу, которые накрыли бы стол как полагается. Я с удовольствием после долгого перерыва воспользовался бы накрахмаленными салфетками и смотрел бы на серебряные подсвечники и букеты гвоздик в вазах, как в былые времена, когда отец с матерью принимали гостей и мне тоже разрешалось сидеть вечером за столом.
Тесса смеялась и говорила, что этак чинно киснуть за столом давным-давно изжило себя и к тому же смертельно скучно.
Молодые мужчины и женщины предпочитали сидеть развалясь в креслах или слоняться из комнаты в комнату. Во время приемов, которые устраивала Тесса, я не находил себе места. Где бы я ни пристроился, меня обязательно задевала бедром проходившая мимо хихикающая или хохочущая женщина, словно в нашей квартире мало места и невозможно пройти мимо, не толкнув кого-то. Я попробовал укрыться в ванной комнате, чтобы хоть немного отдохнуть от всех них; грохочущая музыка, шум голосов и экзальтированные выкрики начинали действовать на слух. Но, увы, меня опередили. За незапертой дверью я обнаружил парочку. К счастью, я не оказался свидетелем чего-то непристойного, но все же разозлился; высокий кудлатый мужчина в узких брюках, которые прямо-таки трещали по швам, стоял нагнувшись над раковиной и преспокойно чистил моей зубной щеткой свои лошадиные зубы. Женщина, поставив ногу на край ванны, затягивала ремешок на туфле.
Странно, что она проявляла такую заботу о своих туфлях, состоявших из тонюсеньких ремешков, в то время как молния на ее вечернем платье была расстегнута до самого копчика.
Я возмущенно фыркнул и захлопнул дверь.
Теперь я уже никуда не решался сунуть нос. Я охотно приготовил бы себе на кухне сандвичи – живот подвело от голода, эти сварганенные наспех салаты я не рискнул есть, – однако боялся попасть под ноги снующим в кухню и из кухни женщинам, да и вряд ли мне удалось бы найти там чистые ножи и вилки.
Я с нетерпением ждал конца этого томительного кутежа. Я жаждал уединения в своем кабинете, броситься на диван и выспаться при открытом окне. Воспользоваться спальней в сегодняшнюю ночь было невозможно. Какая-нибудь бесстыжая парочка конечно же побывала в нашей постели. В конце концов я ведь не какой-то завсегдатай ночлежки, чтобы спать на грязных простынях.
Я сел в тени пальмы – авось они вскоре устанут от разгула и разойдутся? Зачем Тессе понадобилось вовлекать меня в эту вечеринку? Я ведь и раньше допоздна засиживался в лаборатории и в тиши вечерних часов делал немало полезного. К тому же мне было неприятно смотреть на Тессу. На ней был жуткий, обтягивающий тело комбинезон телесного цвета, напоминающий покроем пижаму; мне казалось, что сквозь тонкий шелк просвечивают ее соски. Да и остальные женщины были одеты во что-то облегающее либо просторное и открытое, с вырезом до пупа, и у всех между грудей болталось бесчисленное количество цепей и побрякушек. В тот вечер Тесса казалась мне чужой, ее можно было перепутать с любой другой, и мне стало не по себе от мысли, что я женат на стандартной женщине.
После полуночи я неожиданно им понадобился.
Пресытившись суетой, питьем, едой и валяньем, они окружили меня; я оказался в фокусе множества блестящих глаз, гости бренчали льдом своих полупустых бокалов и жаждали духовной интермедии. Какая-то женщина, с иссиня-черными волосами и выщипанными бровями, подошла ко мне, покачивая бедрами, остановилась, выпятила свой плоский живот и, сложив губы трубочкой, спросила:
– Что нового в микробиологии?
Мне хотелось язвительно заметить, что ее мозги все равно не в силах этого уразуметь и что ее действиями управляет лишь игра гормонов, однако я заставил себя вежливо промолчать – к чему мне потом выслушивать упреки Тессы, что я испортил им праздник, – я напустил на себя вид маститого профессора и на полном серьезе принялся пудрить им мозги.
– В микробиологии масса нового. Скоро не надо будет мучиться, рожая детей. Современная наука просто обязана избавить женщин элиты от этого тяжкого бремени. Согласитесь – женщина теряет форму, тратит свои лучшие годы и к тому же на свет может появиться урод.
Все оживились.
– Самим рожать детей – это вчерашний день! Уже стало возможным клоническое воспроизводство.
– Что значит – клоническое?
– Людей станут размножать подобно тому, как почками и черенками размножают растения, и ребенок будет походить на своего предка как две капли воды. – Я назидательно поднял палец. – Самая большая притягательность этого метода в том, что при клоническом воспроизводстве мужчины тоже смогут иметь отпрысков, ядро их соматической клетки будет пригодно для трансплантации донору, и ребенок будет копией отца, от матери он не унаследует ни одной черты. К примеру, если я сам себе очень нравлюсь, то путем клонического размножения смогу обрести вечную жизнь. Я, как личность, могу повторяться здесь, на земном шаре, бессчетное количество раз. Майк первый, Майк второй, Майк третий – и так до бесконечности. У всех у них будет точно такая же внешность, как у меня, умственные способности и наклонности также не будут отличаться от моих. Так что приготовимся к бессмертию!
– Потрясающе! – вздохнула женщина с иссиня-черными волосами, потрясла грудью, на миг глубокомысленно уставилась в потолок, а затем осушила полупустой бокал.
– А секс? Неужели всего лишь наслаждение? – оживился тот самый тип, который нахально пользовался в ванной комнате моей зубной щеткой.
Я решил отплатить ему за то, что, перед тем как пойти спать, должен буду рыться в шкафчике и искать, имеются ли там про запас новые зубные щетки.
– Как сказать, – я с независимым видом пожал плечами. – Тот, кто жаждет для себя вечной жизни, должен подвергнуться стерилизации. Ничего не поделаешь, даже ослу приходится подумать, прежде чем выбрать из двух куч сена одну, – заметил я не без злорадства. – За все надо платить – и за победу, и за поражения. Надо решать, что выгоднее. Только не раздумывайте слишком долго, а то опоздаете!
Гости, ошеломленные новостью, принялись, как заведенные, ахать, вздыхать и ерзать, в их пустых глазах появилось выражение крайнего отчаяния. Одна лишь Тесса усмехалась про себя, вероятно, считала, что ее муж-микробиолог окажется в новой ситуации всемогущим. Очевидно, сумеет сообразить, как заполучить вечную жизнь и одновременно сохранить сексуальное наслаждение.
Моя мини-лекция почему-то отрезвила компанию и снова возбудила их аппетит. Они набросились на остатки салата в мисках, на кухне захлопали дверцы холодильников, лед с решеток перекочевал в термосы, бутылки разглядывались на свет, вечность представлялась чем-то очень далеким, а умирать от сиюминутной жажды никто не хотел. В склоненных над бокалами бутылках играли блики света и отражались мертвенно-бледные лица, гости спешно искали забвения, словно клоническое размножение человека стояло на повестке завтрашнего дня и, как только забрезжит рассвет, им придется сделать выбор – остаться ли земными, грешными, жалкими смертными или ценой полного отречения достичь вечного повторения своей неповторимой личности.
Я не имел ни малейшего представления, хотела ли Тесса, презрительно отозвавшись обо мне по телефону как об одержимом, который ничего в жизни не смыслит, утешить этим кого-то из своих знакомых, обсуждавшего с ней проблему смерти и бессмертия, – во всяком случае, искренность тона Тессы вселила в меня тревогу. До отъезда оставалось мало времени, я должен был действовать. Было бы тяжело уезжать, увозя с собой необъяснимую натянутость отношений или даже враждебность.
К сожалению, мне в голову не пришло ни одной дельной мысли, которая помогла бы нормализовать домашнюю жизнь.
Я признался себе, что я бездарный муж.
Тесса как будто почуяла мое состояние, потому что вечером, накануне отъезда, она неожиданно выключила один из музыкальных агрегатов и заявила с продуманной решительностью:
– Мне нужна довольно крупная сумма.
– В чем же дело! – облегченно воскликнул я. – Сколько?
– А я не собираюсь упрощать тебе жизнь и называть сумму, – ядовито произнесла Тесса.
Я решил, что лучше будет промолчать, поплелся в свой кабинет, выудил из ящика стола чековую книжку и задумался. Каждый месяц я перечислял в банк на счет Тессы довольно-таки внушительную сумму, которой ей хватало на ведение хозяйства, тряпки и развлечения. Сколько же я должен выписать сейчас? Черт его знает. Я стал прикидывать, что ей могло взбрести в голову. Может быть, она собирается за время моего отсутствия съездить на какой-нибудь курорт? Это предположение было вполне логичным, и поэтому я выписал чек на сумму, которой хватило бы на то, чтобы объехать пол-Европы. Я считал, что проявил щедрость.
Тессе надоело ждать меня, снова гремела музыка, и Тесса потягивала из высокого бокала какой-то напиток. Я положил чек перед нею, она мельком взглянула на него и коротко бросила:
– Мало. Мне нужно еще столько же.
Я повернулся на каблуках и, недовольно сопя, вернулся в свой кабинет. Я ведь не машина, печатающая деньги! Тесса даже не потрудилась объяснить, зачем ей такая сумма! Открытое вымогательство, она пользуется тем, что я последний вечер дома и не могу послать ее ко всем чертям.
Выписывая новый чек, я заметил, что у меня слегка дрожит рука. Нервы расшатались, испуганно подумал я. Открыл окно и сделал несколько дыхательных упражнений, пытаясь восстановить душевное равновесие. Скоро я пришел в норму. Держа двумя пальцами чек и размахивая им, я, насвистывая, отправился в комнату Тессы. Она даже не взглянула на чек, попросила, чтобы я положил его на стол. Мгновение спустя Тесса сообразила, что в своей надменности и бесцеремонности зашла слишком далеко. Она встала, подошла ко мне, приподнялась на цыпочки и сухими губами равнодушно прикоснулась к моей щеке. Очевидно, я должен был подскочить до потолка от проявленной ею нежности, а я, увы, помрачнел. На сердце заскребло: может, мы устали друг от друга? Ах, пытался я успокоить себя, ведь ни одна система не функционирует все время ровно, всегда бывают какие-то колебания и отклонения, подъемы и спады. Наверное, разлука пойдет нам на пользу. Конечно же Тесса будет с нетерпением ждать моего возвращения домой, так же как я буду тосковать по тому чувству покоя и сосредоточенности, которые охватывали меня за моим письменным столом. Прежняя свежесть чувств, и радость, которую мы дарили друг другу, восстановятся, и, быть может, даже в еще более совершенной форме.
Я бодро отправился в путь. Насыщенная программа помогла мне в течение поездки стряхнуть мрачные мысли и почти забыть о Тессе. Все это время я был занят делами поинтереснее, нежели самоистязание. Строить какие-то предположения и подозревать жену, будучи вдалеке от дома, значило бы заработать невроз.
Домой я вернулся на несколько дней раньше намеченного срока.
Я мог быть доволен собой, меня действительно мучила нестерпимая жажда деятельности, и, кроме того, время, потраченное на поездку, не прошло зря. По ту сторону океана я даже во сне думал об усовершенствовании своей системы и, просыпаясь по ночам, делал кое-какие существенные пометки. Я был готов к финишному рывку. Состояние подавленности, в котором я находился накануне отъезда, казалось мне теперь далеким и несущественным. Даже если Тесса за это время стала колючей как еж, мне все равно. Впредь я не стану обращать внимания на капризы жены. Я не собирался плясать под чью-либо дудку. Я был убежден: я – выдающийся ученый, и эгоцентризм мне дозволен, быть может, даже необходим.
Перед дверью квартиры в нос мне ударил неприятный запах. Почему-то мне не захотелось совать свой ключ в замочную скважину, и я, подобно случайному гостю, нажал на кнопку звонка. Одновременно с раздавшимся мелодичным звонком распахнулась дверь: кого-то ждали. Передо мной стояла Тесса. Волосы перехвачены на затылке тесьмой, овал лица неожиданно чистый и милый, искусственных ресниц нет и в помине, в глазах ребячливый азарт и блеск. Я боялся погасить этот огонек и готов был отвести взгляд. Но нет, Тесса изменилась До невероятности, она обхватила меня руками за шею, и я размяк. И все же я почувствовал, что и от Тессы исходит тот же вызывающий тревогу резкий запах, который озадачил меня уже при выходе из лифта. Тесса самозабвенно обнимала меня за шею, я украдкой обвел взглядом прихожую. Цвет стен изменился, дверцы стенных шкафов были приоткрыты, зеркало и бра отсутствовали, в углу валялись в куче картон и оберточная бумага.
Едкий запах синтетических смол и растворителей ощущался теперь совершенно явственно.
В конце концов Тесса устала висеть у меня на шее и разжала руки. И тут же упоенно защебетала, мол, дорогой, я хотела тебя удивить и обрадовать, ведь не могли же мы дольше жить среди всей этой затхлой и устарелой мебели; я пригласила дизайнера, маляров и старьевщика, бог мой, весь этот месяц я разрывалась на части, сколько было трудностей, я только и делала, что бегала из одного мебельного магазина в другой, а устроиться, распаковать и расставить по местам – я и не думала, что у нас столько одежды, посуды и книг, все это надо было вытащить, рассортировать и снова уложить на место…
Меня охватило дурное предчувствие.
Я кинул пальто в угол, прямо на ворох оберточной бумаги, и, заставляя себя идти размеренным шагом, принялся бродить по квартире.
Мне захотелось завыть в голос.
То, что произошло за это время, было чудовищно.
Землетрясение, пожар, наводнение да любое другое стихийное бедствие не потрясли бы меня в такой мере, как потрясло увиденное. Катастрофа неуправляема, она не зависит от человека, который волей-неволей покоряется неизбежности и, призывая на помощь разум, старается примириться с потерей.
В моей квартире предумышленно был учинен невообразимый разгром.
Вместе с уютной старой мебелью было сметено и воспоминание о моих прадедах, родителях и моем собственном детстве. В полумраке вечерних часов тени дорогих мне ушедших людей располагались на диванах и в креслах, временами их бледные лики, казалось, глядели на меня из потускневших зеркал или из-за стеклянных витрин шкафов. Большие восточные ковры, хранившие следы ног прошлых поколений, – все это исчезло. Пальма и та была срезана – в кадке с землей оставался один-единственный жалкий отросток. Внезапно я почувствовал себя предельно опустошенным и беззащитным. Даже прежние портьеры оказались недостаточно хороши для Тессы, теперь на окнах висели жалкие мятые полотнища в сюрреалистических разводах. Я угадал на них какие-то скабрезные фигуры. В обиходе не нашлось бы ни одного подходящего названия, чтобы описать новую мебель. Диваны не были диванами – к тому же все они были разномастные. Один из них, черный, с высокой спинкой, вселял ужас, будто это не диван, а адская бездна. Опустишься на него – и нет тебя, сразу же провалишься в зияющую тьму. Остальные приспособления для сидения были чудовищно вытянуты и извивались. Их покрывал пятнистый бархат, на котором серые, цвета плесени, пятна сменялись красными, словно мебель страдала грибковым заболеванием и скарлатиной. Тут и там стояли столы, светлые и темные, повыше и пониже, но и одного такого, куда можно было бы поставить столовый сервиз с супницей. И вообще, сидя за каким-либо из этих столов, пищу приходилось бы отправлять в рот на уровне колен. Кроме того, в зале находились еще разные, наполовину обитые, наполовину отполированные деревянные предметы, назначение которых оставалось для меня загадкой.
Тесса за моей спиной шептала что-то о последней моде, затем потащила меня за руку в свою комнату. Там был сооружен монументальный круговой помост, на котором в беспорядке валялись черные, зеленые, лиловые и красные подушки. И лишь в центре комнаты оставался пятачок свободного пространства, где можно было стоять; а так, при желании, ты мог бездумно броситься в любую сторону и приземлиться на дурацком, обитом материей помосте. Жизненное пространство человека было превращено в арену блуда. Торопливо и смущенно Тесса стала собирать среди подушек свое белье. Вероятно, она считала, что эти крохотные, разноцветные, изобилующие кружевами и едва прикрывающие тело предметы дамского туалета гармонируют с этим ложем.
Я окаменел и потерял дар речи.
Усилием воли заставил себя войти в свой кабинет.
Моя темная и спокойная комната волей больной фантазии была превращена в лабораторию из какого-нибудь фантастического фильма. Все было сверкающе-белым: потолок, стены, шкафчики на ножках-палочках; на каждой дверце золотая виньетка, в которой я угадал свои инициалы, а у самой длинной стены лежал на боку труп слона. Или труп мамонта – чудище было мохнатым. Над вытянутыми передними ногами, имитирующими подлокотники, возвышалась голова с хоботом, на бивнях лежала белоснежная столешница – очевидно, она представляла собой подставку для газет и журналов. Как-никак комната человека, занимающегося умственным трудом!
Я задохнулся, сердце, подпрыгивая, покатилось вниз по невидимой лестнице. Я был в состоянии шока и не мог сделать ничего другого, как встать на колени перед своими рукописями, в беспорядке разбросанными по полу. Я не решался прикоснуться к бумагам. Я и не хотел знать, насколько перепутаны были отдельные листы и части, я не был уверен, смогу ли я вообще когда-нибудь преодолеть нашедшее на меня оцепенение, чтобы привести в порядок и прочесть эти ставшие неожиданно чужими бумаги.
