Текст книги "Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы)"
Автор книги: Эмэ Бээкман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)
– Может быть, вас интересует, как это протекало у меня? – насмешливо бросила женщина. – Когда сядем ужинать, у вас будет возможность собственными глазами осмотреть ребенка.
4
окрытый клеенкой обеденный стол стоял у окна. Струившийся со двора слабый свет освещал лишь стол, оставляя все остальное в темноте. В глубине помещения двигались темные фигуры. Затем где-то в доме вспыхнул свет и начал приближаться к кухне. Лампа, которую несли откуда-то из задних комнат, осветила покрытую солдатским одеялом железную койку. Она стояла в тесной каморке сразу за кухней.
Бенита, державшая лампу, на секунду остановилась у порога и оглядела кухню, словно желая убедиться, все ли участники трапезы на месте. Старик, стоявший у ящика с дровами, повесил на вешалку кепку и неуклюже провел рукой по седым щетинистым волосам.
Бенита посмотрела на Молларта и, кивнув в сторону старика, поправлявшего ворот рубахи, коротко сообщила:
– Мой отец – Каарел.
Молларт поклонился старику, однако тот как будто и не заметил приветствия. Вероятно, его прищуренные глаза еще не привыкли к свету.
Старая хозяйка в черном платке, накинутом на плечи, держала за руку веснушчатого мальчишку. Тот испуганно разглядывал незнакомца и норовил спрятаться за спину старухи.
– Пожалуйста, веди себя по-человечески, – сказала Бенита мальчугану, заметив, что тот кривляется.
Ребенок вздохнул и, пересилив себя, подошел к Молларту; протягивая руку, он сказал:
– Роберт с хутора Рихвы.
– Эрвин Молларт, – серьезно ответил мужчина.
За этим столом могла бы разместиться гораздо более многочисленная семья – несмотря на гостя, длинные скамьи оставались полупустыми.
– Прошу, – сказала Бенита Молларту, садясь во главе стола.
Молларт смотрел в тарелку. Медленно разрезав жаркое, он отломил кусок хлеба и осторожно отхлебнул молока из кружки. Немногословие рихваской семьи сковывало его, хотя Молларт и сам предпочитал скупую беседу и не выносил надоедливых потчеваний, уговариваний и ежесекундных извинений.
Мальчишка привык есть самостоятельно, без того, чтобы его поучали и запихивали ему еду в рот. Если Роберт забывался и начинал вилкой ковырять в тарелке, его останавливали строгим взглядом, и ребенок сразу же равнялся на взрослых.
Молларту было не по себе. Инстинктивное чувство долга заставило его взять нить разговора в свои руки.
– Я смотрю, у вас в Рихве почти все работы сделаны в срок, – начал он с похвалы.
– Да, – согласилась старуха. – Бенита молодая, сил много. А у Каарела опыт и мужские руки, – с достоинством добавила она.
Бенита горько усмехнулась. Обычно старая хозяйка говорила о ее отце так: дескать, до того немощен, в чем только душа держится. Глаза у Каарела были пустые, он жевал пищу медленно и методично, словно усталая лошадь.
– Рихву основал мой зять, – сообщила старуха, чтобы незнакомец не подумал, будто старой хозяйке пришлось всю жизнь довольствоваться обществом лишь Бениты и Каарела. – Бог знает, в какой российской глуши голодают мои дочь и зять.
– Вместе взяли? – участливо спросил Молларт.
– Явились ночью, подняли с постели и под конвоем повели к машине, – со вздохом произнесла старая хозяйка.
Еще недавно столь разговорчивая Бенита как будто нарочно не вмешивалась в разговор.
– Он был волостным старшиной, – с гордостью сообщила старуха. – И в «кайтселийте»[4]4
«Кайтселийт» («союз защиты») – военная организация эстонской буржуазии.
[Закрыть] состоял. Без него ни одно общество не обходилось, ни одно собрание. Хутор-то ему за участие в освободительной войне дали.
– Я одно время работал на той мызе, откуда отрезали Рихву. Теперь там богадельня, – вставил Каарел.
– Когда нам дали участок, там, кроме кустарника да нескольких больших деревьев, ничего и не было, – торопилась рассказать старуха. Она метнула сердитый взгляд на Каарела, словно тот не смел раскрывать рта без ее позволения. – Полоска поля на берегу ручья – не в счет. Только они зажили по-человечески, как их под конвоем увели. Увидят ли их когда-нибудь мои глазоньки, – расхныкалась старуха.
– Куда ты денешься, – равнодушно бросила Бенита.
– Да разве эти образованные люди что-либо смыслили в поле, – проворчал Каарел. – Гляди-ка, посадили на обочине канавы ясень, теперь мучайся с ним тут, одно наказание, – разошелся старик и засопел, как будто вспыхнувшая вдруг старая неприязнь стеснила ему грудь.
– Это дерево ты не тронь! – расшумелась старуха. – Пока я жива, в обиду его не дам. Они своими руками этот ясень в землю вкопали, а затем стих народный прочли. И дубок тоже посадили – дуб со стародавних времен дорог сердцу эстонцев. Только он, бедняжечка, не привился, видно, не то место выбрали.
Молларт понял, что о ясене на краю поля говорят в этом доме не впервые.
– Да ведь я деревьям не враг, – пробурчал Каарел. – У меня плечи ломит, когда я пашу подле ясеня. Земля вся будто в волосьях, того и гляди, лемех сломается.
– Рихваские стальные плуги крепкие, – сочла нужным вставить старуха.
– Кабы еще так – разрезал корни и нет больше никаких забот. Так ведь нет. На следующий год та же история. Кроны на дереве и в помине нет, а внизу – будто какие духи протянули новые нити. Пашешь и пашешь до того, что сердце готово из груди выскочить. То и дело меняй лошадь, не то рухнет. Что и говорить, животных здесь берегут. А вот кто о человеке подумает?
– Нет, этот ясень я тронуть не дам, – упрямо повторила старуха. – Вали елку на дороге, где скот ходит, ежели руки по пиле соскучились, – ядовито посоветовала она.
Каарел кинул нож на стол. Молларт увидел потрескавшиеся ногти труженика, в которые въелась земля.
– Отцу в самом деле трудно, – с упреком сказала Бенита.
– Не позволю, – визгливо закричала старуха. – Эдак ни одного дорогого сердцу воспоминания не останется!
Она даже всхлипнула. Молларт не понял – деланно или искренне.
Каарел бросил есть и стал смотреть в окно, за которым сгущались сумерки. Неровная поверхность стекла, словно кривое зеркало, исказила лицо старика. Казалось, что его выступающие треугольниками голые виски растут, подобно рогам, от самого лба.
– Говорят, в Рихве раньше было сыровато, – заметила Бенита.
Осталось непонятным, намекает ли она на то, что глаза у старухи на мокром месте, или имеет в виду рихваские земли.
К счастью, именно благодаря фразе, сказанной Бенитой, ссоры не вспыхнуло. Старуха вытерла глаза и принялась торопливо рассказывать дальше. Ей почему-то хотелось показаться перед незнакомцем толковой хозяйкой.
– Да, – вздохнула Минна, стараясь не смотреть в сторону Каарела. – На восьми гектарах проложили закрытые канавы. Сколько денег ушло на это! Одни деревянные трубы обошлись в уйму крон. Выдолбить дерево – с таким делом только мастер справится. А планы, рытье канав, обмер! Подумать только, если б вода из реки вдруг затопила поля или пашни! Об урожае и думать было нечего – только и знали, что разравнивать да обрабатывать. Ну, – удовлетворенно произнесла старуха и выпрямилась, – а потом уж и сена накашивать как следует. Иначе разве б построили у дороги такую большую ригу. Ячмень рос – ну прямо золото, все закрома были битком набиты.
– Крысам раздолье, – бросила Бенита.
– У нас в реке есть водяные крысы, – вставил Роберт.
– Тсс! – остановила его старуха и снова обратилась к вежливо слушавшему ее Молларту – Искусственное удобрение тоже помогло, не без этого. Зять все новшества знал, не хотел землю обрабатывать по старинке, читал всякие книги.
– В реке ужасно много водяных крыс, – вздохнул Роберт. Так как ему не раз разъясняли, что во время еды разговаривать нельзя, он торопливо объявил Бените: – Я сыт, – и похлопал себя по животу.
– Можешь встать, – разрешила старая хозяйка.
Каарел взял предложенную Моллартом сигарету, потер свой заросший подбородок и, не глядя на Минну, пробурчал:
– Картошку бы еще убрать.
– Зря беспокоишься, отец! Пройдет через Рихву война, бомбами покорежит поля, картофелины полетят на крышу и, точно градины, скатятся оттуда в кучу под навесом, – одним духом выпалила Бенита и уголком глаза взглянула на старуху.
Минна фыркнула.
– Война ли, мир ли, – серьезно промолвил Каарел, – люди-то все равно есть хотят, камень – его на зуб не положишь.
Затянувшийся разговор начал раздражать Бениту и, воспользовавшись минутным молчанием, она встала.
Быстро убрав со стола, она сложила посуду в таз, стоявший на плите, и налила в него из кастрюли горячей воды. Старуха тоже встала и сняла с крючка длинное льняное полотенце. Бенита схватила с плиты ковшик, и Молларт, следивший за ее движениями, только сейчас заметил, что пустые ведра из-под воды стояли на ящике для дров, всунутые одно в другое.
Молларт мог в очередной раз убедиться, как прекрасно налажено хозяйство на этом хуторе: из крана, который находился в углу кухни, в ковшик журча побежала вода.
Молларт разглядывал обитателей Рихвы. У всех у них снова был замкнутый и озабоченный вид. И у Бениты, которая ставила посуду на решетку, чтобы дать стечь воде; и у Каарела, разглядывавшего в оконном стекле свое кривое отражение; и у Минны, вытиравшей тарелки. Даже Роберта, казалось, одолевали мрачные мысли, он сидел на чурбачке перед плитой, подперев кулаком щеку, и гладил по блестящей шерсти кота, того самого, которому Бенита во время вечерней дойки нацедила молока из коровьего вымени прямо в рот.
«Странно, – подумал Молларт, – что за столом никто ни разу не заговорил о муже Бениты, нынешнем хозяине Рихвы».
5
емнота сгустилась, окутав все вокруг плотной завесой, как бы сплетенной из волос. Недруг отца Каарела – ясень, который рос на краю поля, шевелил ветвями и, казалось, танцевал и двигался перед Бенитой, мешая ей идти. Бенита наткнулась на колючую проволоку и долго шарила рукой, пока наконец не нашла лаза, ведущего на выгон. Нечаянно сбившись с тропы, Бенита продиралась дальше сквозь кусты. Она несколько раз споткнулась, хотя только что за столом свекровь Минна хвасталась, какими ровными стали рихваские земли после того, как был сделан закрытый дренаж.
Сегодня она и в самом деле запаздывала. Плутая в темноте, Бенита проклинала про себя незнакомца, по вине которого так затянулся ужин. Однако больше всего она досадовала, разумеется, на свекровь. В минуты душевного упадка Бените начинало казаться, что и она разделяет безрадостную судьбу своего отца Каарела – гнуть спину до ломоты в костях. Едва справишься с одним делом, как уже на тебя наваливаются новые заботы и хлопоты. Рихваский хутор своими цепкими корнями и корешками, расползающимися во все стороны, оплетал тех, кто служил ему, связывая их по рукам и ногам. Добро бы Бенита могла управлять хутором и вести дела как полноправная хозяйка. Но поперек дороги ей стояла свекровь. И хотя заботы о хуторе давно уже лежали на плечах Бениты, она не имела права сказать отцу: «Выкорчуй этот проклятый ясень – и дело с концом!»
Бениту всегда раздражало, когда отец, подобно рабочему волу, хотел сбросить с себя несносное ярмо. Ему это никогда не удавалось. Вечно ему приходилось мириться со своей долей. Правда, в последнее время старик чаще ворчал просто так, лишь бы позлить Минну.
Каарел работал через силу, так как Йосся, хозяина Рихвы, мало интересовали дела и заботы хутора.
И, разумеется, львиную долю своей досады Бенита заочно обрушивала на Йосся.
Бенита не знала человека, который звал бы ее мужа Йоссепом. Все только – Йоссь да Йоссь. Бывало, встретятся ей в поселке знакомые и с усмешкой спрашивают, как, мол, поживает Йоссь.
Впрочем, один случай она все-таки помнит. Во время венчания пастор назвал Йосся Йоосепом, и слышать это было очень странно.
Йоссь, будучи уже четыре года женатым человеком, хозяином хутора и отцом семейства, прошлым летом вдруг взял да и скатился на велосипеде с чердачной лестницы – пьян был. Хорошо еще, что зацепился за стул, не то велосипед мог бы с размаху угодить на стол, а оттуда через окно прямо в яблоневый сад. Бог бережет пьяниц. Руки-ноги у Йосся остались целы, только колесо дало «восьмерку».
О пьяных проделках Йосся болтает вся деревня, а вот тому, что он съехал с чердачной лестницы на велосипеде, никто не поверил. Думали, угодил в канаву, такое нередко случалось с Йоссем.
Йоссь и эти господа-бездельники с Веэрикуского хутора друг друга стоили. Связать бы их вместе и заставить плыть против течения! Бенита готова была побиться об заклад, что, привелись, например, Йоссю полоскать в реке белье, он повел бы себя точно так же, как эти веэрикуские лопухи: вытряхнул бы белье из корыта в реку, а затем, когда тряпки стало бы уносить вниз по течению, стал бы с воплями носиться вдоль берега.
Вообще эти веэрикуские господа, устроившие за мостом пляж, раздражали Бениту. Увидев, как госпожа в купальном трико, в шляпе, с книгой в руках загорала на берегу, деревенские женщины пришли в ажиотаж. Те, кто был хоть чуточку помоложе да попригожей, тоже решили вкусить сладкой жизни. Они сшили себе из ситца трусики, стянули грудь лоскутом и стали с визгом носиться по лугу. Бенита была наполовину горожанкой и кое-что в своей жизни повидала, однако такое выпендривание барышень из захолустной деревни было, по ее мнению, форменным идиотизмом.
Пусть беснуются, если хотят, чтоб им пусто было, Бените какое дело! Но достопочтенные хозяева вылезали на свет божий даже из своих тайных убежищ, только бы принять участие в светской жизни. В то время они облав не боялись! Но когда их ждала работа в поле, никакая сила не могла вытащить мужчин из сарая.
Да и чего им бояться! Сельская власть, койгиский Арвед, был подкуплен. Немцев «лесные братья» не интересовали, и немцы их не трогали. Правда, кое-где будто бы видели немецкие отряды, которые шныряли вокруг со сворами собак и стреляли наобум по кустам. Что ж, таков был приказ начальства – расходовать патроны. Однако большей частью все на этом и кончалось.
Похоже, что Йоссю уже изрядно надоела лесная жизнь, однако домой он тоже не возвращается. Наведываясь в Рихву, он прямо-таки не знает, к чему приложить свои силы. Возится с бараном, бог мой, Йоссь просто души не чает в этом Купидоне! Бените иной раз казалось, что Йоссь любит его больше, чем самого себя.
Он может без конца ласкать барана, мекать ему что-то на ухо или целовать в тупой нос. Однажды Бенита услышала, как Йоссь назвал Купидона птенчиком. Излив на него весь свой запас нежности, Йоссь принимался дразнить животное. Это он привил барану свирепость, и тот может, разозлись, с разбегу размозжить себе голову о каменную стену. Йоссь же хохочет, как дитя, и, держа в руках простыню, размахивает ею перед Купидоном до тех пор, пока баран не изогнет шею и не начнет бодать полотнище. А иной раз Йоссь привяжет тряпку ко дну ведра и просто покатывается со смеху, когда баран начинает биться головой о жестяное дно, да так, что звон стоит над всеми рихваскими покосами и полями.
Даже Минна, эта капризная и вздорная старуха, бывало, склонит голову набок, скрестит руки на животе и с умилением взирает на проделки сына. Правда, Бените тоже не всегда удавалось удержаться от громкого смеха, но в общем она не очень-то и старалась, потому что, если человек вообще перестанет смеяться, лицо у него может окаменеть.
Чего таить, иногда Йоссь вспоминал и о своей законной жене. Порой он даже терпеливо выслушивал ее жалобы. Обычно он утешал ее одними и теми же словами, дескать, Бените следует понять: идет война и ничего не поделаешь. В такие времена женщинам всегда приходится трудно, на их плечи ложится основной груз забот.
Интересно, почему этот ветеринарный врач Молларт сует свой нос в частную жизнь Купидона? А может, он вообще впервые видит такого злого барана? И что он у него обнаружил?
Утром Молларт уедет, и бог с ним.
– It’s a long way to Tipperary…[5]5
Долог путь до Типперери… (англ.).
[Закрыть] – замурлыкала Бенита, чтобы подбодрить себя.
Самое неприятное – идти в темноте по скользким камням. И надо же было так запоздать сегодня. Но в общем дорога до нудности знакомая, исхоженная вдоль и поперек бессчетное количество раз. Порой, правда, мелькнет тревожная мысль, а что, если какая-нибудь группа, проводящая облаву, вдруг напала на ее след. Им тогда ничего не стоит по протоптанной дорожке выйти к сараю. Правда, посередине река, и от сознания этого на душе делается спокойнее.
Бенита ухватилась за гладкий ствол ольхи, раскинувшей свои ветви далеко над водой, для равновесия подняла корзину повыше и левой ногой ступила на первый камень. Впрочем, угоди Бенита в воду, она бы не испугалась. Река была не особенно глубокой, хорошему пловцу пара пустяков добраться до другого берега. Вот только содержимое корзинки подпортилось бы, и тащись тогда домой за новой провизией.
Бенита запаздывала и поэтому с большой осторожностью переступала с камня на камень.
Посередине реки на отмели росли камыши, цепляясь за них, легче было перепрыгивать с камня на камень. Наконец Бенита достигла валуна, на котором можно было даже посидеть, не боясь замочить подол платья. Правда, удовольствия такое сидение не доставляло, кругом холодная вода, однако Бенита все-таки на минутку присела. Больше для того, чтобы проверить свою смелость и присутствие духа – не каждая из этих деревенских женщин была бы способна в темную осеннюю ночь сидеть в одиночестве посреди реки!
Внезапно Бенита почувствовала голод, хотя совсем недавно встала из-за стола. Сунув в рот кусочек жаркого, она едва удержалась, чтобы еще раз не запустить руку в корзинку.
Бенита сидела неподвижно, прислушиваясь к монотонному плеску свинцовой воды. Ни птичьих голосов, ни дуновения ветра. Весной и летом было просто наслаждением совершать эти вечерние вылазки – все в природе ликовало, теперь же при мысли о затяжных дождях становилось не по себе. Хорошо, что осенние дожди еще не начались, иначе пришлось бы идти кружной дорогой через мост, потому что достаточно было одного ливня, чтобы камни на стремнинах исчезли под водой.
Бенита встала и продолжала путь. Шагов десять еще, не больше! Прекрасная обувь – постолы, можно всей ступней опереться на камень или, скрючив пальцы ног, зацепиться за какой-нибудь выступ.
Работая в поле или в огороде, Бенита, бывало, распрямив спину, с тихим изумлением смотрела на свою обувь и одежду. В такие минуты ей казалось невероятным, что на выпускном вечере в колледже она щеголяла в кружевном платье и атласных туфельках. Теперь, в прохладные или дождливые дни, она натягивала на себя старый мужнин пиджак с обтрепанными рукавами и отвисшими, словно свиные уши, лацканами.
До сарая оставалось теперь совсем немного.
Только в такой отдаленной лесной деревне можно было позволить себе прятаться в столь доступном для всех месте. Хотя скрывавшихся мужчин и называли «лесными братьями», фактически они жили на сенокосе койгиского Арведа. Впрочем, было бы не совсем правильно называть этот отрезанный от государственного леса участок сенокосом. Он лежал далеко от койгиских строений, и батрак редко когда приходил сюда с косой. Другое дело, если на культурные луга обрушивалась засуха. Койгиский хозяин любил утверждать, что дешевле удобрить землю поблизости от дома и снять с нее урожай, нежели косить стебельки за рекой. Осенью сорокового года он без всякого сожаления дал отрезать от своих заречных угодий участок своему батраку, новоиспеченному хозяину Юри. Махнув рукой, Арвед сказал, дескать, едва ли батрак запретит ему возить оттуда дрова.
Таким образом, ранней весной следующего года батрак Юри переехал в этот самый сарай, где сейчас скрывались «лесные братья», перевез жену, детей и стал налаживать новую жизнь. На это стоило посмотреть. Вдоль стены Юри набил нары из жердей, перед дверью сложил из камней очаг и соорудил над ним навес из еловых веток, защищающий от дождя. Лето выдалось жаркое, ветки то и дело приходилось менять – хвоя осыпалась и крыша редела. В деревне смеялись, что новоземельцы кормят своих детей супом из еловых игл, которые подобно манне небесной сыплются прямо в котел.
Много ли они успели сделать за пол-лета – очистили лоскуток земли от деревьев и кустарника, построили за сараем хлевок для коровы и лошади – этот Юри ведь не был Юркой из Пыргупыхья[6]6
Речь идет о герое произведения классика эстонской литературы А.-Х. Таммсааре «Новый нечистый из Пыргупыхья».
[Закрыть]. Война быстро прошла через те края, и, когда подули резкие осенние ветры, Юри перебрался обратно в Койги. Его корова заняла привычное место в койгиском хлеву, и до того, как дороги окончательно раскисли, Юри привез хозяину несколько возов дров. Другие хуторяне, которые нельзя сказать чтоб были богаты, но которые все же имели за душой свои двадцать гектаров хорошо обработанных полей, предвидели, что из планов Юри ничего путного не выйдет. Не те времена, одного желания было мало для того, чтобы наладить хозяйство. Бобыль – он бобылем и останется, говорили они с презрением, если нет у тебя необходимых орудий, удобрения и хороших построек, лучше и не берись хозяйничать на земле. Не зря ведь народ разводил племенной скот, приобретал машины и ходил в народный дом послушать речи умных людей. Хочешь иметь с хозяйства доход – трать деньги, заглядывай в книги, одной голой силой тут не прошибешь.
Идя по росистой траве к сараю, Бенита на какое-то мгновение почувствовала щемящую боль в груди – пусть незнакомец как угодно превозносит Рихву, но ведь и она, Бенита, порой ощущала себя задавленной этим хутором. Шаришь как впотьмах: науки, усвоенные в колледже, оказались ненужными для того, чтобы вести хозяйство.
А Йоссь останется Йоссем, от него совета не жди!
Бенита часто ловила себя на мысли – не из-за девчоночьей ли бравады стала она хозяйкой Рихвы. Да что за муж, которому каждый божий день, словно больному, таскай в корзинке еду! А любовь? Когда цветет смолянка, то и пылинка находит пылинку. У них с Йоссем ребенок, и ведь все-таки она привязана к мужу. Почему при виде того, как Элла увивается вокруг Йосся, Бенита ощущает болезненный укол в сердце. Говорят, ревность и любовь – неразлучны. Да и вообще, разве можно требовать во время войны, чтобы у тебя был спокойный сон и муж рядом. У скольких жизнь в этом отношении сложилась еще хуже. Йоссь, приходя домой, хоть иной раз приносил жене охапку рогоза с речной излучины.
– Бенита!
Бенита остановилась, она узнала голос Эльмара, но самого его видно не было. Сзади послышались шаги, и руки Эльмара легли ей на глаза.
– Не паясничай, – сказала она, вырываясь.
– Ты сегодня запоздала, – прошептал Эльмар, обдавая Бениту запахом сивухи.
– Снова нализались, – грубо сказала женщина.
– Один-единственный поцелуй. Твой Йоссичек заждался!
– Не испытываю ни малейшего желания, – зевая ответила Бенита.
– Бенита! – прошептал ей прямо в ухо мужчина.
– Мало вам Эллы?
– Бениточка, – с пьяной настойчивостью клянчил Эльмар.
– У тебя борода, точно борона, – ответила Бенита и оттолкнула пристающего к ней Эльмара.
– Ах, женщины, женщины, – затянул Эльмар и, как лопоухий пес, поплелся вслед за Бенитой к сараю.
– Эгей, вы, лесные жители, вылезайте на кормежку, – крикнула Бенита и, расставив ноги, встала в дверях сарая.
Она вовремя успела закрыть глаза: как всегда, свет карманного фонаря ударил ей прямо в лицо, и, как всегда, Бенита разозлилась.
– Пора бы уже узнавать по голосу!
Эллы здесь не было, и Бенита почувствовала облегчение.
Она ждала, что Йоссь что-нибудь спросит про хутор, как там и что, но он запустил руку в корзинку и принялся с аппетитом уписывать принесенную Бенитой еду.
– Мужики, давайте-ка поближе, – с набитым ртом сказал Йоссь.
С нар, сбитых новоземельцем Юри, один за другим посыпались дружки Йосся, и Бенита испугалась, что какой-нибудь верзила упадет ей прямо на голову.
– Чертовски жесткие нары, – потягиваясь, произнес заморыш Карла. – Все кости ломит.
– На, глотни и ты. – Эльмар сунул под нос Бените бутылку с самогоном.
– Эта живительная влага, которую вам принесла Элла, не согреет меня, – огрызнулась Бенита.
Мужчины заржали, но как-то вяло, видимо, спросонья.
– Сегодня неплохой вечер, темно, – протянул Карла.
– Не отправиться ли нам в деревню? – оживился Эльмар.
– Верно, а что, если пойти спать домой? – шепнул Йоссь Бените.
– У нас в доме посторонний, – громко сказала Бенита.
– Кто? – спросили мужчины.
– Из-под Тарту один. Утром отправляется дальше, к морю.
– Хочешь не хочешь, а фронт, леший его возьми, все время движется, – засмеялись мужчины.
– Вас, лесных жителей, это не касается, – насмешливо сказала Бенита.
– Черт его знает, – подал голос Кустас, самый пожилой и тихий из мужчин. – Сиди тут и думай, что делать, пока ум за разум не зайдет.
– Припустить бы к берегу, да и махнуть на какой-нибудь скорлупке через море, – произнес Карла.
– Чем дома плохо, ежели у нас такие замечательные женщины, – все еще усердно жуя, пробормотал Йоссь и в подкрепление своих слов похлопал Бениту по спине.
– Сходить бы в деревню, узнать, какие новости, – заметил Карла.
– Лень, – зевнул Кустас. Слышно было, как он носком сапога почесал голень.
– Если фронт будет двигаться, жизнь станет привольнее. Никто не будет рыскать по лесам, – обрадовался Эльмар.
– Кому вы нужны, – бросила Бенита.
– Женщинам, только женщинам, – кольнул ее Йоссь. – Ты почему каждый вечер приходишь с корзинкой?
Мужчины засмеялись.
– Ты, Йоссь, помолчи, – предостерег его Кустас.
Бенита молча собрала тарелки и сложила их в корзинку.
– Ладно, – сказала она, вставая. – Йоссь, приходи утром на реку, наловим рыбы.
– А что, бочка с мясом уже пуста? – буркнул Йоссь.
– Долго ли ей опустеть, таскай тут всяким обжорам.
– Ну что ты, Бениточка, – подошел к ней Эльмар.
– В картишки бы сразиться, – протянул Карла, – а где взять батарейки…
– Берегите свой фонарь, – посоветовала Бенита и со злорадством добавила – Дни становятся все короче, скоро прошибете себе головы о стенку, дверного проема не сумеете отыскать.
– Сразиться бы в картишки, спать больше нет мочи, – протяжно повторил Карла.
– Неохота, – сладко зевнул Кустас, – зароюсь-ка я лучше в солому.
– Примем вместо снотворного самогончику, глядишь, и ночь пройдет, – предложил Эльмар.
– Ты к Элле ступай, – хихикнул Карла. – Потом на недельке отдохнешь.
– Уж Элла нас в беде не оставит, – поддразнил Йоссь Бениту. – Как кончатся рихваские припасы, так, смотришь, Элла бежит, за спиной бидон, в руках – кадушка с маслом.
– А мне и впрямь осточертело таскать, – едва сдерживаясь, ответила Бенита. – Пусть Элла побегает, да так, чтоб ее между ляжками пот прошиб.
– Какая муха тебя сегодня укусила, – удивился Эльмар.
– Кто ее разберет, – сердито бросил Йоссь.
Бените нравилось, когда Йоссь сердился, он тогда гораздо больше походил на мужчину.
– Пусть Элла таскает вам подачки, а я принесу пакли. На зиму утеплите свою берлогу, не то превратитесь в сосульки, – сказала Бенита и стала ждать, что ответит Йоссь, потому что единственное, что по-настоящему тревожило Йосся – это приближение зимы.
– С морозами вернемся домой, – высокомерно бросил Йоссь.
– Чем плохо греться у печки, когда зерно в закромах, – съязвила Бенита.
– У тебя земные заботы! – свысока рассмеялся Йоссь.
Бенита стояла как воды в рот набрав, ей не хотелось раздувать ссору.
Не попрощавшись, она пошла, и Йоссь отправился проводить ее.
– Что поделывает Роберт? – небрежно спросил он.
– Слоняется где-то, – хмуро ответила Бенита.
Они дошли до реки. Йоссь остановился, схватил Бениту за руку и привлек к себе.
Какое-то мгновение они стояли совсем близко друг от друга, слушая, как бьются сердца.
Внезапно Бенита повернулась и, оставив Йосся на верху склона, стала спускаться к реке. Шаг ее был слишком резвым, а темнота слишком плотной, и Бенита поскользнулась. Упав на левое колено, она вскочила и от резкого движения порвала подол платья. Вытянув вперед руки, чтобы удержать равновесие, она прислушалась, видимо надеясь услышать от Йосся хоть одно слово, но наверху все оставалось тихо. Бенита отыскала ногой камень и медленно пошла через реку. Было жутковато одной в кромешной тьме переступать с камня на камень, нащупывая дорогу в черной как деготь воде.
6
два рассвело, а скот был уже накормлен и обихожен. Теперь Бенита могла какую-то часть времени уделить и себе.
Откинув прясла лаза, она прошла на выгон. Рыжий мерин Молларта дружелюбно заковылял ей навстречу, и она потрепала его по шее. Направляясь с выгона на луг, Бенита замедлила шаг – сейчас взойдет солнце. Скользя голыми ступнями по холодной от росы траве, Бенита смотрела на кроны старых елей, темневших на заречном лугу. Несколько ленивых, закоченевших от ночной прохлады лягушек отскочили в сторону, уступая ей дорогу. Ступни горели и, хотя плечи дрожали от холода, Бенита чувствовала, как вверх по телу поднимается тепло.
Солнце коснулось крон самых высоких деревьев, над туманной дымкой, словно огненные пирамиды, заполыхали верхушки елей. Река, вдоль берегов которой тянулся ольшаник, тихо журчала, еще погруженная в глубокие сумерки. Безветрие и бледное предрассветное небо сулили хорошую погоду.
Бенита остановилась. Она взяла кофту и платок в одну руку, а постолы в другую и взмахнула обеими руками, точно мельничными крыльями. Солнце вставало, на мельничном бугре запламенели гроздья рябины. Желтые стволы берез словно приподнялись навстречу солнечным лучам.
Затем засверкала холодная трава, и Бенита, скользя ступнями, заспешила к берегу. На миг остановившись, она перевела дыхание, оглянулась и увидела за собой ярко-зеленую полосу на серебряной поверхности луга. Ни единого больше следа, слово кто-то прошел тут на лыжах, роняя по дороге капли росы.
Бенита быстро стянула через голову платье. Ей хотелось искупаться до того, как тени окончательно спрячутся за деревья и кусты.
Пальцами ног она оттолкнулась от песчаного дна реки и поплыла против течения. Над водой поднимался пар, камыши колыхались от движений Бениты. Зеленый плот из листьев кувшинок покачивался на тугих стеблях, словно на якорях. Обратно Бенита плыла на спине. Там, где было помельче, она упиралась ногами в дно и, набрав полные пригоршни воды, плескала ее себе в лицо и на плечи. Выйдя на берег, Бенита, чтобы согреться, стала прыгать под деревьями, потом растерла тело жестким холщовым полотенцем и натянула кофту. Затем Бенита обмотала полотенце вокруг шеи и, сунув в рот два пальца, засвистела, как мальчишка.
На другом берегу показался Йоссь, он прислонился к стволу березы и зевнул. За спиной у него торчал ствол ружья. Бенита расхохоталась. Страшась холода, Йоссь натянул ворот свитера на самый подбородок, тщательно застегнул пуговицы пиджака и сдвинул на глаза кепку, словно лоб его боялся прикосновения утренней прохлады.
Не поздоровавшись, каждый из них прошел по своей стороне метров сто вверх по течению, туда, где можно было перейти реку по камням, не замочив ног. Перепрыгивая с камня на камень, Бенита добралась до середины реки и, наклонившись вперед, стала ждать. Йоссь еще сколько-то прошел вверх по реке и, внимательно оглядевшись вокруг, поставил ногу, обутую в сапог, на кочку. Подняв ружье, он выстрелил в темный щучий омут. Сразу же на поверхность белыми брюшками кверху всплыли плотвички, и течение отнесло их к Бените. Она быстро собрала рыбу и кинула на берег.
