Текст книги "Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы)"
Автор книги: Эмэ Бээкман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)
Бенита, словно защищаясь от самой себя, нахмурилась и, подавив в себе чувство долга, не последовала в хлев за кулливайнуской Меэтой.
Заморыш Карла, который все еще суетился под носом у быка, волоча за собой кнут, вдруг сорвался с места. Согнувшись, он подбежал к задку телеги, вытянул вперед руку, сжатую в кулак, и подтолкнул воз.
– Сдвинетесь ли вы наконец с места! – крикнул он тоненьким голосом.
Йоссь выхватил из рук Карлы кнут и начал хлестать быка Мадиса.
И бык взял с места.
– Эстония, живет в тебе еще твой мужественный дух! – во все горло заорал Парабеллум.
Какой-то растрепанный паренек появился в дверях дома. Через мгновение на двор Рихвы высыпала шумная ватага ребят. Почти ничего не видя спросонья и тыкаясь головами в животы взрослых, они припустили за телегой и, ухватившись за ее задок, повисли на нем. Ребячья стая, визжа от восторга, то рвалась на звенья, то снова соединялась. Намного более проворные, чем медлительный бык, дети забегали вперед и скакали перед самым носом Мадиса. Малыши носились без штанов, босиком – в том виде, в каком они выскочили из постелей.
– Да здравствует молодость, наше будущее! – закричал Йоссь и помахал кнутом.
Заморыш Карла, толкавший телегу, упал рядом с кучей торфа. Он тщетно силился встать. С трудом приподнявшись на колени, он пополз в сторону изгороди. Однако, как ни крепился, доползти все же не успел и, согнувшись, оправился на глазах у всех, неподалеку от торфяной кучи.
Приободрившись, Карла с блаженной улыбкой на лице отправился догонять веселую компанию гуляк.
Кнут Йосся, описывая в воздухе широкие круги, опускался на спину быка. Еще недавно возбужденный Мадис, вновь обретя достоинство породистого животного, полностью игнорировал своего нетерпеливого хозяина. Бык шел медленно, ровным размеренным шагом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем телега прогромыхала мимо риги. Тем неистовее веселились ездоки – гам, крики и пение разносились далеко над полями Рихвы.
Солдатик растянул мехи аккордеона и хриплым голосом затянул новую песню:
– В углу мешок качается, цимм-ай, руули-ралла.
Разиня Эльмар заткнул музыканту глотку, сунув ему в рот горлышко бутылки с самогоном.
От беззвучного смеха лицо у Леа Молларт пошло пятнами.
Бык, мотая головой, шел вдоль кустов черной смородины, впереди был перекресток, и Йоссь, с трудом сохраняя в телеге равновесие, стал протискиваться вперед. На одном из ухабов Йоссь, ища опоры, схватил Эльмара за нос. Злобно огрызнувшись, Эльмар ударил приятеля в живот. Йоссь подался вперед и торсом ткнулся в бычий зад. Но поскольку он все равно намеревался взгромоздиться на быка, то стал упрямо карабкаться на него, пока не залез.
Бык взревел, его беспокоил груз на спине, и он делал резкие прыжки, чтобы стряхнуть с себя Йосся.
Йоссь лежал животом на спине у быка и орал:
– Карла, держи быка!
Леа Молларт испуганно визжала.
Щупленький Карла повис у быка на рогах и болтал ногами.
Леа Молларт продолжала в страхе вопить даже после того, как Мадис остановился и Йоссь слез с него.
В утренней тишине далеко вокруг разносилась ругань хозяина Рихвы. Он отпихнул Карлу, взял Мадиса за ярмо и вывел на большую дорогу. Затем «лесные братья» снова залезли в телегу, и солдатик стал перебирать клавиши в поисках новой мелодии.
Но едва сделав несколько шагов, бык остановился. Он повернул голову, зафыркал и замахал хвостом.
Кнут Йосся снова описал в воздухе широкий круг, но бык стоял с безучастным видом и не трогался с места. Он опять обернулся и угрожающе запыхтел.
Люди, стоявшие в воротах и с любопытством наблюдавшие за поведением быка, подвинулись вперед, чтобы лучше видеть. Детвора, бежавшая до этого за телегою, рассеялась. Мальчишки нырнули в кусты черной смородины.
– Это точь-в-точь как с нашей кирхой… – произнесла сильная половина унылой пары.
– Что там у них стряслось? – недоумевала Армильда.
Лицо унылого мужчины расплылось в широкой улыбке. В эту минуту его интересовала только собственная история, которую он собирался поведать.
– Когда-то мимо нас проезжала Екатерина, – начал он и подмигнул Армильде, – и увидела она, что кирха наша куда как плоха. Женщина она была добрая и потому тут же дала штоф золота на постройку нового храма божьего. Ну, Екатерина поехала дальше, а пастор и помещик повздорили. Один хотел, чтобы кирха была поближе к имению, другой требовал, чтобы святую обитель воздвигли в центре поселка. В конце концов какой-то умный мужик посоветовал, дескать, чего это вы, господа, попусту спорите – запряжем быка в телегу, нагрузим воз камнями и пусть себе шагает. Там, где бык остановится, там и быть кирхе. Наложили полный воз камней, и бык попер. Это был огромный и сильный бык, в наше время таких уже не водится, так вот он до тех пор шел, пока на пути ему не попался пруд. После народ смеялся, дескать, бык оказался куда умнее и пастора и помещика, понял, что святая обитель только выиграет в красоте, ежели будет смотреться в пруд.
– Ты что болтаешь? – замахала руками жена. – Может, русские уже здесь, с чего это все пялят глаза на мост?
– Господи, а что, если правда? – подходя к ним, пробормотала Минна и сложила руки на груди.
Даже Молларт покинул свое место у лестницы и подошел к воротам.
– Одного седла не хватило, – шепнул он Бените.
Хотя волнение, охватившее всех, передалось и Бените, она не могла не улыбнуться.
Спрыгнув с телеги, Йоссь завернул быка к дому. Дорога была узкая, и одно колесо застряло на обочине канавы. Заморыш Карла попытался подтолкнуть телегу плечом, но у него не хватило сил.
Дети, шнырявшие меж кустов и лип, тоже смотрели на мост, но по их виду нельзя было понять, кто едет оттуда.
Рига ограничивала поле зрения людей, толпившихся в воротах, а выйти поглядеть на большую дорогу у них не хватало смелости – сомнения и страх пригвоздили людей к месту. Армильда только тихо охала и причитала:
– Какая нелегкая понесла этого Яануса! Только и делает, что чешет вокруг! Что и говорить – цыганская кровь.
Эльмар, Карла и Йоссь вытащили телегу из канавы на дорогу. Остальная публика продолжала сидеть в телеге и галдеть. Йоссь, понукая Мадиса, заставлял его шагать к дому, но бык задрал голову и фыркал. Он и на этот раз игнорировал приказы царя природы.
Люди в воротах прислушались. Грохота военных машин не было слышно. Кто бы это мог быть?
29
ык Мадис нагнул голову и, потряхивая ярмом, припустил. Разгулявшиеся лоботрясы один за другим посыпались из дребезжащей телеги на землю. Леа Молларт, согнув ноги, прыгнула на дорогу.
Из-за риги показалось стадо.
Черно-белые коровы потянулись вдоль дороги к липам. Серый угол риги, деливший надвое поле зрения толпившихся во дворе людей, казался гигантскими воротами, откуда выходило огромное стадо.
Бык Мадис, врезавшийся вместе с телегой в стадо, разделил его на две части. Одни остались на краю поля, другие побрели через дорогу на луг. Веселые гуляки, проклиная злую судьбу, сгрудились около лип. Они стояли с покорным и безучастным видом, словно готовились бесславно погибнуть, став жертвой коровьих зубов, если б только этих животных интересовало человечье мясо.
– Гляди, – с радостным удивлением воскликнула Армильда.
Мощный бык окончательно смешал коровье стадо. Несколько коров свернули на дорогу и поплелись к риге.
Кулливайнуская Меэта, процеживавшая у колодца молоко, держа в руке подойник, подошла к воротам и озабоченно сказала:
– Коровы, видать, недоены, так и прут сюда.
Сквозь сгрудившееся мычащее стадо протолкались два немецких солдата с ружьями на спине.
– Господи, господи! – воскликнула Минна и закрыла глаза руками.
Однако она напрасно тревожилась за сына. Йоссь, стоявший вместе со всеми у лип, во весь рот зевнул и, махнув рукой, заковылял к дому. Молларт, побежавший навстречу немцам, столкнулся с Йоссем у риги.
– Принесите винтовку! – крикнул ему Молларт. – Прогоним немцев!
Йоссь снова зевнул, однако прибавил шагу.
Коровы мычали, бык Мадис, врезавшийся вместе с телегой в их стадо, ревел. Стоя под липами, немцы размахивали руками и что-то кричали людям, норовившим спрятаться друг другу за спину. Но вот, набравшись смелости, вперед вышел солдатик и стал потрясать своим пистолетом перед носом у немцев. Немцы во всю глотку выкрикивали какие-то приказы, направив стволы автоматов на разгулявшуюся компанию. Они целились твердой рукой в упор, не выпуская из глаз растерянных людей. Пистолет был лишь ничтожным придатком к размахивающей руке подвыпившего солдатика – дуло глядело то в лес, то в небо, то в сторону сгрудившихся коров.
Молларт в спешке чуть было не растянулся. Вытянув вперед правую руку, он что-то кричал немцам.
Бенита нетерпеливо смотрела в сторону дома. Йоссь как исчез в кухне, так до сих пор не появлялся. Словно ружье было иголкой в стоге сена, которую невозможно найти.
Бенита не могла больше оставаться на месте. Она вихрем помчалась к липам, и Армильда, решившая любой ценой вырвать своего Яануса из когтей смерти, отдуваясь побежала следом за хозяйкой Рихвы.
Дети, шмыгнувшие в гущу коровьего стада, нашли мирный островок – телегу, подпрыгивающую за быком Мадисом. Взгромоздившись на нее, они галдели и прыгали.
Бенита добежала до лип спустя несколько мгновений после Молларта.
– Впереди русские, вам тут не пройти! – по-немецки кричал солдатам Молларт.
– Освободите дорогу! Освободите дорогу! – орали немцы, хотя дорога была свободна.
– Оставьте стадо и исчезайте, – убеждал их Молларт. Его голос терялся в мычании коров и криках детей.
– Спасайте свои души, – по-английски крикнула Бенита.
Протиснувшись к едва стоявшему на ногах солдатику, Бенита выхватила из его рук револьвер.
Немцы почувствовали облегчение. Словно сговорившись, они вытерли пот со лба и испуганно заморгали глазами.
Критический момент миновал, и это придало Парабеллуму смелости. Он вплотную, чуть ли не нос к носу, пододвинулся к немцам, сорвал с головы желтый платок, рукавом стер нарисованные углем усы и назидательным тоном стал уговаривать их. Он терпеливо повторял, что впереди русские и пробиться невозможно. Пусть немцы спасают свою собственную арийскую шкуру. Здешний народ отпустит их с миром.
Парабеллум говорил по-немецки неважно и поэтому для большей убедительности после каждой фразы произносил «Donnerwetter» и «Scheisse».
Теперь и к Риксу вернулся голос.
– Мы дадим вам расписку, – важно пообещал он солдатам, – что приняли стадо на свое попечение.
– Мы дадим вам бумагу, дадим! – с воодушевлением крикнул солдатик и похлопал Бениту по плечу.
На Леа Молларт снова напал неудержимый смех. Заморыш Карла стукнул ее между лопаток. Это подействовало.
– Вы имеете дело с интеллигентными людьми, – беря себя в руки, сказала Леа. – Здесь ветеринарный врач, – показала она на Молларта. – Оставьте стадо на его попечение.
На солдатика снова напал воинственный пыл. Он, словно клещами, сжал руку Бениты, стараясь вырвать у нее свой револьвер.
От боли Бенита согнулась и, пытаясь оттолкнуть от себя обнаглевшего юнца, свободной рукой влепила ему пощечину.
– Интеллигентные люди! – с истинно арийским презрением воскликнул немец постарше и снова поднял опущенный было ствол автомата.
Между тем две коровы, отбившиеся от стада, подошли к воротам хутора и стали оценивающе разглядывать двор и снующих по нему беженцев. Остальные черно-белые коровы исчезли за деревьями, что росли на лугу по ту сторону дороги. Бык Мадис, которому надоело стоять впряженным в телегу, ревел. Коровы, стоявшие в хвосте стада и норовившие подойти поближе к быку, стали протискиваться вперед.
Немцы орали на коров, забредших на рихваский двор, но пеструхи, зная лишь местный язык, не обращали внимания на призывы к порядку.
Йоссь, который в конце концов появился в воротах хутора, снова стал отходить к дому. Вероятно, он прятал за спиной винтовку и не хотел, чтобы его заметили.
Эльмар, решив договориться с немцами по-хорошему, протянул им початую бутылку самогона.
Немцы колебались. Чтобы показать пример, Эльмар глотнул сам, затем, как человек воспитанный, вытер горлышко бутылки и, ободряюще кивнув, протянул самогон старшему солдату. Тот что-то пробурчал на ухо своему младшему спутнику, после чего младший взял Эльмара на мушку. Только теперь старший отважился поднести бутылку ко рту. Видно было, что «лесной шум» пришелся ему по вкусу. После нескольких изрядных глотков он соблаговолил передать бутылку своему напарнику и в свою очередь попытался взять Эльмара на прицел, однако конец автомата клонился у него то вправо, то влево. Один раз ему все-таки удалось направить дуло на Эльмара, но тут вдруг ему показалась подозрительной Леа Молларт, и он взял ее на мушку.
– Впереди русские, – вздохнув, повторил Молларт.
– Donnerwetter, бросайте животных и сматывайтесь, – посоветовал Парабеллум. Затем удивленно хлопнул себя по лбу и спросил заморыша Карлу:
– Кому, черт побери, нужны эти коровы?
– Да, кому они нужны? – в свою очередь удивился заморыш Карла.
– Пусть эти черти вместе со своей скотиной отправляются русским в пасть! – сплюнул Парабеллум. – Какого дьявола нам беспокоиться!
Парабеллум засунул руку в карман брюк и начал насвистывать.
– Верно, кому это надо, – махнул рукой Эльмар. – Кто будет доить это стадо? Возись тут с ними, а потом придут русские и прирежут их.
Эрвин Молларт изменился в лице.
– Это чистопородное молочное стадо, нельзя допустить, чтобы животные погибли.
Сообразив, что его слова не производят никакого впечатления, Молларт принялся исступленно действовать. Схватив кнут, которым погоняли и хлестали быка, он попытался отогнать коров с края поля на дорогу. Прыгая по обочине канавы и бесцельно суетясь, Молларт из-за хромоты выглядел довольно-таки беспомощным. Он не знал, куда направить скотину.
Бенита, протиснувшись между коров к Молларту, нерешительно сказала:
– А что, если отогнать их через перелог к реке? – И показала рукой на ригу.
– Это правда, что впереди русские? – спросил Рикса старший немец.
– Делайте что хотите, – отмахнулся Рикс и, повернувшись, отошел.
Младший немец еще раз приложился к бутылке, и Эльмар с досадой развел руками.
Окосевшие немцы вопросительно смотрели друг на друга, им вдруг показалось бессмысленным тащиться со стадом неизвестно куда, и поскольку стоящая под липами компания потеряла интерес к коровам, то и у немцев пропала охота защищать имущество великой Германии. Сгорбившись, они стали выбираться из гущи стада. Выйдя на дорогу, немцы оглянулись. То ли им почудилось, что мычащее стадо взывает к их совести, то ли еще что – во всяком случае, они кинулись удирать во все лопатки. Немцы бежали зигзагом, время от времени прыгая за кусты ольшаника, что росли по обочинам дороги, и оглядываясь на липы, но никто из стоявших там не собирался стрелять в них.
Только солдатик грозил в их сторону кулаком и непристойно ругался. Но Бенита надежно держала в своей руке револьвер пылкого молодчика. Поскольку хозяйка Рихвы не успела отломить прут, она взяла револьвер стволом в ладонь и рукояткой стала постукивать коров по заду, подгоняя их.
– Помогите отогнать коров! – сквозь мычание животных крикнул Молларт разгулявшейся компании, направляющейся к Рихве.
– Нам пора собираться в дорогу! – крикнул в ответ Парабеллум.
– Поздно! – воскликнул Молларт. – Впереди русские!
– А вы откуда знаете? – остановился Рикс.
– Я уже вернулся! – произнес Молларт, и Бенита уловила в его голосе злорадство.
Всех охватил испуг.
Люди повернулись и с вытаращенными глазами стали протискиваться к Молларту. Ветеринарный врач, занятый коровами, даже не взглянул в сторону беженцев. Они подошли к нему вплотную и схватили за рукав пиджака.
– Ты чего брешешь? – с надеждой спросил Рикс.
– Дорога отрезана, – холодно ответил Молларт.
Леа Молларт начала нервно смеяться.
– Чему вы смеетесь, мадам? – спросил свою бывшую жену Молларт.
– Он никогда не шутит, – пояснила Леа Молларт и икнула. Она совсем уже дошла от ночной пьянки, говорила невнятно и все время беспричинно смеялась.
– Я знаю его, это – убийственно серьезный человек. Никогда не шутит и никогда не врет. Как сказал, так и есть. Мы в кольце, – с трудом выговорила Леа Молларт и прищурила опухшие веки.
– Я вчера ушел отсюда с лошадью и телегой, а обратно вернулся пешком. Лошадь околела. Фронт, видимо, где-то в районе Ристи, а теперь, вероятно, еще ближе!
Парабеллум протяжно свистнул. Вытащив из кармана желтый платок, он снова надел его на голову и завязал под подбородком крепким узлом.
– Donnerwetter, а я-то думал, что он просто пугает немцев, – вздохнул Парабеллум.
Прошло немало времени, пока беженцы, толпившиеся возле Парабеллума, вновь обрели дар речи.
30
ены беженцев отправились на луг доить коров. Кулливайнуская Меэта кликнула на помощь свое юное потомство. Девчонки обмывали коровам вымя, мальчишки подводили коров к женщинам и держали их во время дойки. Бенита, взяв из хлева коромысло, стала носить молоко с луга к колодцу. Леа Молларт, как горожанку, заставили мыть молочные бидоны и прочую годную под молоко посуду; чтобы поместить весь надой, ее требовалось много. Ребята поменьше стояли у колодца, глазели и, пуская штоф вкруговую, пили парное молоко, так что животы чуть не лопались. Минна, как только один бидон оказывался полон и начинал переливаться через край, прополаскивала тряпку для процеживания молока и бельевыми защепками прикрепляла ее к следующему сосуду.
Проходя через выгон, Бенита крикнула на помощь Каарела. Старик отвел лошадей беженцев на обочину канавы, а кобылу хозяйского сына из-под Раквере привязал к березе. Вдвоем они задвинули прясла, и Бените не надо было, таская молоко, каждую минуту открывать лаз. Родившийся под утро жеребенок, казавшийся на рассвете таким жалким, теперь стоял на своих длинных тоненьких ножках рядом с кобылой и из-под густых ресниц глядел на хозяйку Рихвы, взад-вперед сновавшую через выгон.
Отогнав стадо к реке, Эрвин Молларт осмотрел коров и, видимо, остался доволен их состоянием. Правда, Бенита решила, что он потому занялся ими, что хотел быть по возможности дальше от своей бывшей жены. В создавшемся положении бессмысленно было кому-либо торопиться покидать Рихву. Беженцы находились в кольце. Трудно было даже предположить, что происходит за лесом, за рекой и дорогой. Следовало переждать и примириться со спутниками, с которыми пришлось встретиться в Рихве.
Каарел отнес свиньям корм – сегодня в их обычную болтушку было добавлено молоко. Затем старик отогнал рихваских коров на дальнее пастбище. Будь у Бениты время и желание выглянуть в эту минуту из окна мансарды, она бы увидела свершение мечты своего детства. На ярко-зеленых лугах паслись тучные стада. На выгоне, под березами, рядом с кобылой стоял, растопырив ноги, жеребенок. Вдали, на пойме, резвились гнедые, серые в яблоках, пегие и вороные лошади. Подоенные коровы, покачиваясь, брели к пологому берегу речной излучины на водопой. Утолив жажду, они возвращались и принимались усердно щипать зеленую отаву.
На рихваском дворе Эльмар поднимал полные до краев молочные бидоны и ставил их в корыто охлаждаться. Единственный из мужчин, он вертелся у колодца, стараясь помочь. Он даже побежал по собственной инициативе в кладовку за посудой и вернулся со жбанами, кадушками и горшками – нельзя же было в самом деле допустить, чтобы молочная река вытекала.
Всех, кто был занят молочным стадом, перенятым у немцев, – на сенокосе ли, на дворе или возле колодца – охватила какая-то неистовая жажда деятельности. Работа подвигалась споро, смех и шутки возникали сами собой. Солнечное, в меру прохладное утро еще больше подняло настроение людей. Забылись мрачные рассказы, страх, неприятности, и даже выпитый ночью самогон начал потихоньку улетучиваться из головы. И только мужчины, которые сидели перед амбаром, оставались безучастны. У их ног, зажав в лапах кость, доверчиво развалился пес; белые куры леггорнской породы расхаживали по двору следом за петухом; дети со вздувшимися от молока животами лениво играли на траве. Но мужчины по-прежнему были мрачны.
Каарел вывел из конюшни обоих меринов и, держа под уздцы, повел их на пастбище. Даже он улыбался.
Минна, предоставив Леа Молларт заниматься тряпками для процеживания, отправилась хлопотать на кухню. Вскоре из трубы дома в ясное утреннее небо потянулся дымок. Минна поставила на плиту котел, решив сварить на всех молочный суп.
На зов Леа Молларт, перескакивая через грядки, подбежала пасторская дочка. Девочке сразу же сунули в руку штоф молока. Увидев, что посуды не хватает и что молочная река вот-вот прольется прямо на траву, девчонка побежала в баню и вернулась оттуда с кувшином и тазом.
Минна вышла на крыльцо поглядеть, как справляются с работой Леа Молларт и Эльмар. Старуха держала в руке поварешку и улыбалась.
31
рехдюймовка, настоящего имени которой никто не знал, радостно подпрыгивая, приближалась к Рихве. Две ее крысиные косички болтались над большими ушами. Сморщенное личико было лиловым; солнце играло на старухином платье, сшитом из подкладочного материала, ядовито-яркий цвет которого отражался на лице Трехдюймовки.
– Кто в садике, кто в садике, одна пчелка в садике… – хриплым голосом пропела Трехдюймовка и тщательно закрыла за собой калитку. – Мой отец держал пчел, – сообщила Трехдюймовка Леа Молларт, которая мыла руки у колодца. – Он всегда требовал, чтобы я как следует закрывала калитку – не то пчелы улетят.
Увидев странную маленькую старушку, Леа Молларт испугалась и с надеждой взглянула на мужчин, сидящих перед амбаром.
– Здравствуй, Трехдюймовка! – крикнул Йоссь гостье.
Трехдюймовка послала ему в ответ воздушный поцелуй и кокетливо кивнула.
– Ишь ты, все старые клиенты в сборе! – удивилась Трехдюймовка, оглядывая мужчин. – Ты, дитятко мое, однажды забыл заплатить мне, – погрозила она пальцем солдатику.
– Чокнутая, – проворчал солдат.
Йоссь что-то прошептал парню на ухо. Солдатик протянул: «Ах вот оно что» – и уставился на старуху.
– Где они, где они, дорогие мои, распрекрасные? – протянула старуха на какой-то незнакомый мотив, но, сбившись с мелодии, решила лучше поболтать. – Однажды подошел ко мне пастор – я как раз стояла у церковной стены и мазала губы – и говорит, дескать, стань-ка ты лучше Христовой невестой, Трехдюймовка. Я в ответ – отчего же, веди его, только сможет ли он заплатить? Пастора точно ветром сдуло. Шутник, не правда ли? Господин пастор был под башмаком у своей толстой и ленивой супруги, ну хоть догадался бы по крайней мере немножечко покуролесить с такой шустрой бабенкой, как я.
– Расскажи, Трехдюймовка, – подзадорил ее Йоссь, – как ты развела госпожу Аанисберг с мужем.
– Ах, это такая забавная история, – сложив губки бантиком, кокетливо протянула Трехдюймовка. – Несколько ловких движений – и господа судьи уткнулись в бумаги. Адвокаты носились и лопатами загребали деньги, потому что Аанисберги были очень богатые люди.
– Рассказывай, рассказывай, – подбодрил старуху Йоссь и хихикнул в ладонь.
– На галстуке у господина Аанисберга была булавка с бриллиантом. Мне ужас как хотелось получить ее, – важно произнесла Трехдюймовка. – Я была тогда молодая и красивая и мне здорово шли дорогие камни. Господин Аанисберг каждый вечер выходил прогуляться на улицу Харью. Он астмой страдал. Издали было слышно, как он идет и отдувается. Три раза к нему подходила – толкну его и говорю, дескать, пойдем со мной. А он глядит в сторону, словно деревянный, на меня ноль внимания. На четвертый раз и говорю ему, мол, если ты, такой-сякой, копченый окорок, не можешь, то отдай булавку просто так. Он опять – ноль внимания, нос задрал, идет себе мимо, молчит. Ну, мое терпение лопнуло. Как-то выдался жаркий вечер, смотрю я, Аанисберг плетется, полы пиджака болтаются. Я набралась духу и кинулась ему на грудь, у него аж дыхание перехватило. Пока он ловил ртом воздух, я булавку цап – и дело в шляпе. Бросилась наутек. В подворотню, оттуда на двор – и была такова. Но этого мало. Мое сердце честной девушки было оскорблено, и я сказала себе: Трехдюймовка, отомсти. Отомсти, Трехдюймовка! Отомсти ему за свою честную мать, за свою честную бабушку и за всех честных женщин. Тогда-то я и послала повенчанной мадаме господина Аанисберга письмо. Я всего-навсего спросила: где булавка вашего мужа. Еще я спросила, знает ли уважаемая госпожа, где это ее муж каждый вечер прогуливается. И еще я хотела узнать у этой цацы, куда направляются мужчины, когда они по вечерам одни выходят из дома. И эта цаца поверила мне, она поверила мне! – нараспев закончила Трехдюймовка свою историю.
– Глупый шантаж, – пробормотал Рикс и постучал ногтем по крышке пустого портсигара.
– Тебя не посадили? – спросил Йоссь.
– Хе-хе! – рассмеялась Трехдюймовка. – Письма-то я не подписала! Булавку сразу продала. Однажды явился ко мне полицейский, перевернул весь комод, а что он мог найти там. Без конца носился по моей комнате, так ведь ему и без того все мои тряпки и украшения давно были известны. Он вообще любил прогуливаться по нашему тупичку.
– Сколько тебе дали за булавку? – поинтересовался Парабеллум.
– Да разве запомнишь! – воскликнула Трехдюймовка. – Деньги приходили и уходили, из одного кармана брала, в другой складывала. Я такой человек – мне сразу подавай вещь, которая мне понравилась. Я никогда не считала сенты. Тоже мне дело! – расхвасталась старуха. – Погоди, погоди, – Трехдюймовка еще больше сморщила свое маленькое личико. – Я, помнится, даже подарила эту булавку.
– Кому? – удивился Йоссь.
– Был один такой высокий парень, светловолосый, глаза голубые. Ну прямо молодой чистопородный бог. Он мне ужас как нравился. Я ему говорю – приходи, я с тебя денег не возьму. А он говорит – не хочу. Я выдрала из головы клок волос и молю его – бери булавку, но только приходи.
– И что же – пришел? – спросил хозяин Рихвы.
– Пришел, – кивнула Трехдюймовка и рассмеялась. – Куда он денется? Драгоценные камни так просто на улице не валяются! Я денег на него не жалела, щедрой рукой тратила, купила флакон французских духов и полила простыни, чтоб приятнее было.
– Он и потом приходил? – не отставал Йоссь.
Рикс с безразличным видом смотрел в сторону, продолжая постукивать ногтем по крышке пустого портсигара.
– Нет, не приходил, – вздохнула Трехдюймовка. – Он был дорогой парень.
Немного подумав и взглянув в сторону колодца, Трехдюймовка шепотом спросила:
– Не хотят ли господа дать мне немножко заработать?
Рикс сплюнул и опустил глаза.
Солдатик, который не мог оторвать взгляда от старухи, задумчиво почесывал ляжку. Парабеллум зевнул и пощупал рукой кадык, словно он у него сдвинулся с места.
Йоссь смотрел на мужчин, те даже и не старались скрыть отвращения, которое вызвало у них предложение Трехдюймовки. Йоссь понял, усмехнулся.
– Да вы же не знаете, о каком заработке идет речь!
– Где им знать? Они и не предполагают! – с блаженной улыбкой сказала Трехдюймовка и покачала бедрами.
Мужчины старались не смотреть на Трехдюймовку.
Женщины, закончив дойку, возвращались с берега реки, неся в руках полные до краев ведра с молоком.
– Некуда девать, – посетовала Леа Молларт и развела руками.
– Останется свиньям, – решили женщины и тут же, у колодца, поставили ведра на скамью. Освободив руки, они подошли поближе к амбару. Их тянуло взглянуть на маленькую старушонку в блестящем лиловом платье, с тоненькими косичками, торчащими над большими ушами.
Йоссь как будто позабыл о Трехдюймовке, которая, стоя перед мужчинами, все еще покачивала бедрами. Вытянув шею, он пристально следил за Бенитой – отстав от других, она разговаривала с Моллартом. Они никак не могли наговориться. Их не тянуло к остальным. Йоссь увидел, как Молларт мимолетно коснулся руки Бениты, и она засмеялась. Он заметил, как Бенита показала ели, что росли на пастбище, и Молларт, взглянув в ту сторону, еще раз коснулся руки Бениты.
– Дайте немного заработать! – клянчила Трехдюймовка.
– Ладно, – согласился Йоссь. – На, Трехдюймовка, деньги. – Он пошарил в карманах брюк и рассеянно протянул старухе монету. Старуха схватила деньги, но спустя мгновение разочарованно сказала:
– Пятнадцати мало.
Йоссь, отыскав в кармане еще одну монету, добавил. Ему некогда было разглядывать пфенниги, его внимание все еще было сосредоточено на Бените и Молларте.
– А теперь много, – пропищала женщина. – Моя такса – двадцать.
– Да ладно, оставь себе, – не глядя на старуху, отмахнулся Йоссь.
– Я люблю точность, – провозгласила старуха. Она поискала в складках своего лилового платья и в каких-то ее тайниках нашла нужную монету, которую тотчас же протянула Йоссю. – Полчаса и двадцать – такова моя такса, – громко подтвердила Трехдюймовка, чтобы все, кто был заинтересован, услышали.
– Валяй, – мрачно пробормотал Йоссь.
– Кого? – спросила Трехдюймовка и огляделась вокруг.
– Вон ту женщину, – Йоссь показал пальцем на Бениту.
– Бениту? – удивилась Трехдюймовка.
– Да.
– Моя такса двадцать, – перебирая в кармане монеты, нерешительно повторила Трехдюймовка.
– Начинай, – приказал Йоссь.
– Сейчас, – послушно ответила Трехдюймовка и сделала книксен.
Трехдюймовка выудила из-под выреза платья часы-медальон на позеленевшей медной цепочке и, щелкнув крышкой, перевела одну-единственную стрелку на полный час.
Люди за спиной Трехдюймовки расступились, освобождая дорогу маленькой старушонке, которая взяла разгон и подбежала к Бените.
– Здравствуй, Трехдюймовка, – заметив старуху, сказала Бенита.
Трехдюймовка не ответила на приветствие. Она несколько раз облизнула губы, словно для того, чтобы разогреть рот, и затем принялась на чем свет стоит поносить Бениту.
Язык старухи двигался с такой быстротой, что на ее отвисших губах то и дело выступала пена.
Рот Трехдюймовки исторгал отборную брань. Покончив с бранью, старуха перешла к следующей части своего спектакля. Она перебрала богатый ряд названий половых органов мужчин и женщин, упоминая в промежутках имя Бениты. Затем перечислила всех известных ей в округе мужчин, объявив, что Бенита спала с ними. Но и этого ей показалось мало. Старуха во всех подробностях сообщила оторопевшим слушателям, какими дурными болезнями болеет хозяйка Рихвы. Переведя дух, она взялась за Бенитино тело. Самые страшные уродства и изъяны, какие только могут встретиться у человека, она приписала Бените. С пеной у рта Трехдюймовка лила на хозяйку Рихвы потоки словесных помоев.
Старуха, еще больше взвинтив свой голос, принялась обнажать нутро Бениты. Она проклинала похоть молодой женщины, ее обманчивую сущность, коварство, злобу, ничтожество, скупость и жадность. Она назвала молодую хозяйку Рихвы самым гнусным человеческим отребьем, когда-либо существовавшим под солнцем. Трехдюймовка разошлась, ее рот походил на пушечное жерло.
