Текст книги "Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы)"
Автор книги: Эмэ Бээкман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
– Мы с интересом слушаем, – высокомерно заметила Леа Молларт.
– Одно время довелось мне работать на водочном складе. Русский мороз трещал в бревенчатых стенах, а немцы бродили скрюченные от холода. Когда они, входя в избу, натыкались на углы, их руки и ноги бренчали, как кости первосортнейших скелетов. И вот, откуда не знаю, прослышали они, что мне нравятся богоматери с красивыми глазами. Ну и пошли пачками таскать мне иконы! Развернулась обменная торговля: мне – икона, закоченевшему немцу – четушка водки. Я, конечно, отбирал, не мог же я до капли опустошить немецкие бочки, а перельешь воды – она замерзнет и бочки лопнут. Кроме того, я искал в глубине глаз богородиц исключительную красоту и всю скорбь мира. Далеко не все гляделки намалеванных женщин волновали меня. Некий Эбергардт, башка стоеросовая, изо дня в день таскал мне иконы, но мы с ним никак не могли договориться. У парня было маловато вкуса на женщин. Однажды, так и не получив своей четушки, Эбергардт чуть не спятил – так замерз. Вот тогда-то он и выкинул со мной ужасную штуку. Тьфу, дьявол, язык не поворачивается рассказать…
Парабеллум умолк и потянулся за кружкой с самогоном.
– Ладно, люди должны все знать. Не то подумают, будто жизнь состоит из картофельных борозд и забот о собственном желудке.
Бенита покраснела.
– Эта жертва родильных щипцов, этот Эбергардт, воспользовавшись тем, что я был в отлучке, выколол глаза у всех моих мадонн.
Леа Молларт взяла из пачки Рикса сигарету, зажала ее в зубах и медленно чиркнула спичкой.
– Возвращаюсь и смотрю – у моих богородиц вместо глаз дырки. У меня было такое чувство, словно по мне проехал дорожный каток.
– Наверно, у тебя в голове разорвалась бомба, – вставил Рикс. – Говорить такую ерунду о цивилизованных людях!
Парабеллум задумчиво пускал в потолок кольца дыма и даже не пытался спорить.
– Я не желаю слушать подобные гнусные истории! – завизжал солдатик. – Ну так как – сразу напьемся и завалимся спать, или немножко потренькаем на гармошке, а потом напьемся и завалимся спать? – настойчиво спросил молодой человек в одежде Йосся.
Никто не ответил.
– Бог мой, неужели в этом доме нет какой-нибудь старой гармошки? – плаксиво спросил солдатик и заискивающе огляделся по сторонам.
24
ам, где плещут балтийские волны…" – затянул солдатик после того, как Бенита дала ему аккордеон Йосся.
Бенита слушала. Песня про балтийские волны брала ее за сердце. Возможно, что на нее размягчающе подействовал и выпитый самогон. Во всяком случае, ей вспомнился тот день, когда дезертировавший из немецкой армии Йоссь вернулся домой.
Утром, в канун Иванова дня, он с распухшим лицом ввалился на кухню. Бенита как раз варила в большом котле картошку для свиней и, плавая в пару, не видела даже своей руки. Йоссь ощупью пробирался сквозь облака пара, жалобным голосом клича свою законную жену. Бенита пошла на голос мужа, и он упал ей в объятия. Так он стоял до тех пор, пока она не усадила дрожащего от усталости мужа на стул. Здесь же, на кухне, Бенита сняла с Йосся мундир. В одном нижнем белье он сел к огню и стал шарить в карманах, пока не нашел того, что искал.
Предназначенный для Бениты подарок – тоненькая, как папирус, плитка шоколада – чуть было не угодил в печь вместе с мундиром.
– Ты не представляешь, сколько всего я нес тебе, – извиняющимся тоном произнес Йоссь. – Шелковую блузку с бархатной юбкой, вуаль, чулки с черным швом, кожаные туфли, крем для лица. Даже сепаратор тащил, пока хватало сил. О водке и консервах я и не говорю.
– Йоссь, главное – ты сам вернулся, – ответила Бенита.
– Да. – Йоссь виновато опустил голову на грудь. – Долгая дорога вымотала меня. Пробирался через заросли, а по ночам дрожал под елкой. Костер разводить не решался. Силы день ото дня убывали. Сперва кинул сепаратор. Долго не мог расстаться с ружьем. Я ведь не знал, что меня ждет в следующий момент. Консервы с голодухи потихоньку съел сам. По вечерам, когда устраивался на отдых под деревом, тянул водку, ты же знаешь, я всегда чертовски боялся холода. Когда водка и консервы кончились, настал черед других подарков – ношу-то надо было облегчить. Все оставил вместе с вещевым мешком. Ружье уж под самый конец кинул.
– Главное, сам пришел, – повторила Бенита, утешая мужа.
Весь Иванов день Йоссь проспал в яслях на конюшне.
Вечером на берегу реки возле моста должен был состояться праздник по случаю годовщины Освобождения от красных. Койгиский Арвед велел притащить из народного дома кафедру, ее поставили на пригорке, чтобы волостной старшина был виден всем собравшимся.
Народу привалило множество. В стороне, привязанные к деревьям, понуро стояли лошади, уткнув морды в торбы с сеном. Женщины, сгрудившись перед кафедрой, внимательно слушали все, что говорил народу представитель власти. Выползли и кое-кто из стариков, мальчишки держались поближе к ним и вытягивали шеи, чтобы казаться выше, время от времени они сплевывали направо и налево, как заправские мужчины.
Маленькие девчонки с косичками резвились словно бабочки меж натыканных вокруг кафедры берез. Было ужасно торжественно.
Волостной старшина с гордостью говорил о великом вкладе эстонцев в борьбу против красных. Он дважды отметил, что эстонский народ дал немецкой военной силе большое количество добровольцев. Упомянул также об отважных делах членов «омакайтсе», подсчитал количество облав и перечислил, сколько красных парашютистов и партизан захвачено в лесах.
Он не преминул сказать и о самоотверженности мирного населения в борьбе с восточным врагом. Лесозаготовительная кампания дала горожанам необходимое топливо и строительные материалы.
Между прочим, волостной старшина призвал население выполнять обязательство по сооружению дорог и не забыл напомнить женщинам, что от выполнения ими норм по сдаче сельхозпродуктов будет зависеть окончательная победа и возвращение домой мужчин.
После того как волостной старшина закончил свою речь, загремели барабаны и затрубили трубы. Затем на берегу ручейка, заросшего камышами, была спета прекрасная эстонская песня о том, как плещут балтийские волны.
Бенита стояла в толпе женщин с кротким и просветленным лицом, сердце ее было преисполнено великого покоя. Йоссь отслужил свою службу на благо Германии. Перед тем как уйти из дома, Бенита зашла на конюшню посмотреть на мужа – он спал на сене, будто на подушке, лицо его от сна порозовело. В эту минуту хозяйка Рихвы чувствовала себя всемогущим ангелом-хранителем. Она подумала о бочке с мясом и о кадушке с маслом, стоявших под замком в амбаре, как о лучших спасительных средствах. Размякшая от охватившего ее счастья, Бенита погладила Йосся по плечу и поправила на нем одеяло.
Стоя возле похрапывающего Йосся, Бенита дала себе клятву – сделать все для того, чтобы Йоссь остался жив.
Спустя некоторое время, когда Йоссь со своими дружками обосновался в сарае койгиского Арведа и, полеживая на нарах, ждал окончания войны, к ним забрел какой-то бородатый седой старик. Как Бенита боялась, подозревая, что этот старикашка – шпион. Он нарушил спокойную жизнь мужчин, от зари до зари держал перед ними речи, вызывая на споры и стараясь убедить постояльцев койгиского Арведа в своей правде. Этот сумасшедший хотел вовлечь в борьбу и рихваского Йосся, и растяпу Эльмара, и лаурисооского Кустаса, и даже заморыша Карлу. Старик ошибочно принял мужчин за партизан и пытался подбить их действовать против немцев.
Однажды утром, ругаясь и отплевываясь, старик покинул сарай. Мужчины на время перебрались в другое место, однако старик все-таки не был предателем. Облавы не последовало, старик, видимо, принадлежал к числу истинных борцов-антифашистов. На сенокосе койгиского Арведа стояла тишина, мужчины могли вернуться в сарай на свои насиженные места.
Еще долгое время после этого случая «лесные братья» смеялись над стариком. Правда, иногда в порыве великодушия они признавались себе, что и сами спятили бы от этакой неразберихи. Ну и шутку сыграла судьба с этим стариком: сам – чистейшей воды эстонец, а немцы считают евреем и который год пытаются сцапать. Поживи-ка, если на тебя ведут облаву, как на зайца, этак и молодому недолго поседеть и свихнуться, сочувственно рассуждали мужчины, попивая самогон.
В то же время «лесные братья» отнюдь не считали себя ничтожными трусами. В стене меж бревен они, как святыню, хранили пожелтевшую газету, часто доставая ее и разглядывая напечатанную там фотографию, хвастаясь своими геройскими поступками. На фотографии, расставив ноги, стояли в ряд шикарные парни, бывшие бойцы мародерского отряда. Лица героев были каменные, козырьки шапок надвинуты на самые брови, стволы ружей, казалось, росли прямо из богатырских плеч. Фотография была сделана в первые дни немецкой власти, и подпись под фотографией утверждала, что мужчины, стоящие здесь под елями, нанесли сокрушительный удар по одному из подразделений истребительного батальона.
О том, что эти самые люди после ухода красных разграбили кооперативный магазин, в газете ни словом не упоминалось. Даже в Рихве появились вдруг папиросы, кожа на подметки и удивительное лакомство русских, называемое пастилой.
Бенита тоже не раз рассматривала эту фотографию, слушая хвастливые рассказы мужчин; в устах «лесных братьев» эти былые их подвиги раз от разу становились все удивительнее. Только заморыш Карла дулся, он не мог принять участия в разговоре, так как его на фотографии не было. В июле сорок первого Карла страдал поносом – как тут пойдешь на войну, если каждую минуту приходится откладывать ружье и спускать штаны.
Песня про балтийские волны кончилась, солдатик взял несколько аккордов, а потом заиграл старую милую мелодию.
– Матушка отнесла люльку на лужок, – подхватили все хором.
Былые надежды осуществились, подумала Бенита. Йоссь здоров и невредим, фронт, очевидно, минует их. Рихва уцелеет и хозяева тоже. Может быть, никогда и не было Молларта, ветеринарного врача из-под Тарту. И не жил в Рихве баран Купидон, которого они с Каарелом прирезали. И немую цыганскую девушку – эту сумасбродку, что уволокли с желтого одеяла в сарай, может быть, Бенита тоже придумала?
Может быть.
– И меня берут за сердце вот такие бесхитростные мелодии, – сказала Леа Молларт после того, как песня была допета, и дотронулась до Бенитиной руки. – С настоящим искусством всегда так – смотришь или слушаешь, и от восторга на глаза навертываются слезы. К сожалёнию, в последнее время такое радостное переживание выпадает редко. Во время войны искусство деградирует. Барин превратился в продажного оборванца. Не зря утверждают: когда гремят пушки, музы молчат. Сегодняшнее искусство, словно угодливый адвокат, пытается любой ценой оправдать преступления тех, кто ему платит. Но нормальный человек не терпит, если происходит подтасовка и ложь возводится в добродетель, он начинает протестовать, его передергивает от этого.
– Вы ошибаетесь, – прервал Парабеллум. – Именно с послушными людьми вершили историю. Вы видели военные парады? Хотя бы в кино? Вы обратили внимание, как восторженно рукоплещут люди, увидев мощное огнестрельное оружие? Сегодня они кричат «ура» пушкам, чтобы завтра стволы этих пушек плевались в них смертью.
Рикс, который дремал, подперев щеки руками, вдруг поднял голову.
– В таком случае, чем бы мы стали воспитывать любовь к родине и боевую готовность, если не искусством? – спросил он.
– Вы апеллируете к примитивной психике, – с раздражением Произнесла Леа Молларт.
– Послушай, госпожа, говори по-эстонски, – заплетающимся языком сказал Яанус.
– У меня был спор на эту тему с господином Вальтером. Я встретилась с ним в Тарту. До войны господин Вальтер работал в Дрезденской галерее. Он тоже считал, что искусство должно воспитывать в человеке веру в господствующий строй. Делать из человека фанатического сторонника правящей власти.
– Если мы пустим все на самотек и будем снисходительно относиться к тем, кто морщит нос, единство нации будет нарушено и государство погибнет, – присоединился Рикс к точке зрения господина Вальтера.
– Вам доводилось видеть современную немецкую живопись? – спросила Леа Молларт у Рикса.
– Сразу не припомнить, – уклончиво ответил Рикс.
– Ладно, я попробую немного помочь вам, – с увлечением воскликнула Леа Молларт, очутившись в своей стихии. – Представьте себе наполовину вспаханное поле, на первом плане уходящие вглубь борозды. Вдалеке ярко зеленеет дубовая роща, рельефные кучевые облака бороздят небо. Могучий светловолосый мужчина-ариец пашет поле. На нем белоснежная рубашка с рукавами буфом, она так же чиста, как и его совесть. Лошади арденнской породы – их светлые гривы развеваются на ветру – с извечным немецким упорством тянут плуг.
Леа Молларт вздохнула.
– Или другая картина. На ступеньках, простерев руки, стоит фюрер словно великий миротворец, и улыбающиеся, чистые, счастливые детишки протягивают любимому вождю цветы.
– Детьми можно подсластить самую горькую пилюлю, – насмешливо произнес Парабеллум.
– Мало разве картин, на которых ариец героически кидает во врага последнюю гранату или выпускает последний патрон? В качестве модели подбирают молодого мужчину, у которого каждый мускул напряжен, как у атлета. На картине его лицо слегка – дабы не нарушить эстетических норм – искажено яростью борьбы…
– Человек убивает, чтобы сохранить цивилизацию, – вставил Парабеллум.
– Или возьмите, например, бесчисленные портреты фюрера. Блестящие коровьи глаза, на лбу складки – свидетельство мудрости, взгляд устремлен вдаль, где, подобно восходящему солнцу, сияет новый строй!
– Не знаю, почему господин Вальтер не посадил вас в тюрьму?
– Оставим немцев, – ответила Риксу Леа Молларт. – То же самое можно сказать по поводу любого принудительного искусства.
Солдатик, которому надоели умные разговоры, стремясь привлечь к себе внимание, взял несколько аккордов на басовых нотах и спросил:
– Дадут ли наконец промочить горло? Все только норовят запихать тебе в башку побольше всяких премудростей. Человек не умеет весело жить.
– Все зависит от того, что понимать под весельем, – огрызнулась Леа Молларт, однако все же прекратила разговор об искусстве.
– Я все же думаю, что цель оправдывает средства, – никак не мог успокоиться Рикс. – Какие-то организующие начала необходимо давать народу. Люди спрячутся в кусты и на все махнут рукой, если будут думать своей головой. Развитие остановится, и цивилизация погибнет.
– Кто спрячется в кусты, кто удерет за море, – колко заметил Парабеллум.
– Мы отступаем для того, чтобы собрать силы. Наш долг – обеспечить эстонскому народу новое и лучшее будущее, – сурово произнес Рикс.
– Какой приятный человек и какие твердые принципы, – с другого конца стола пробормотала Бенита.
– Кто знает – новое и лучшее будущее или дурацкий балаган. – Леа Молларт подвергла сомнению высказывание Рикса. – Никто из нас не в состоянии подняться так высоко над временем, чтобы понять, что, собственно, происходит.
– Если б у свиньи были когти, залезла бы на дерево, – сказал муж кулливайнуской Меэты, обычно предпочитавший молчать.
Бените не хотелось принимать участия в беседе. Она водила пальцем по скатерти, чертя какие-то круги и треугольники. В треугольнике появились бараньи рога. А под кругом – корни, густые как волосы. Лень сковывала язык, и у Бениты было такое чувство, будто на нее нашло полное отупение. Интеллигентка по уши увязла в коровьем дерьме! Жалкая пташка, которая, сидя на трубе, считает себя великой!
Все же Рикс был прав, сказав когда-то, что интеллигентами рождаются.
Очень надо было ей в свое время стремиться в колледж? Служить прислугой в семье дяди, чтобы было чем платить за учение? А отцу ее, Каарелу, с раннего утра до поздней ночи – гнуть спину на государственной мызе, чтобы помогать дочери?
«Все было бессмысленным, бессмысленным», – с тоской думала Бенита.
– Когда я открыл дверцу самолета и плюнул на Монблан, – вернулся Парабеллум к старому разговору, – я думал, что совершил самый героический поступок в своей жизни – взглянул на знаменитую вершину мира сверху вниз. Вздор все это. Я только убедился, что и Рикс, и госпожа Молларт – несравненно более высокие вершины, через которые ни одному самолету и не перелететь.
Все с облегчением рассмеялись.
Солдатик снова заиграл на аккордеоне. Спутник девушки-цыганки и тот на миг оторвался от своих мучительных мыслей и начал раскачиваться в такт мелодии.
Бенита украдкой наблюдала за этим парнем из-под Раквере. Она смотрела на его мясистое лицо и округлые красные щеки, и на сердце у нее почему-то становилось легче.
25
очу взглянуть, что за праздник, черт побери, справляют в моем доме! – рявкнул кто-то с улицы. – Я самого черта не боюсь, у меня ружье!
Это был Йоссь.
И, словно в подтверждение этих слов, он дважды пальнул в воздух. Собаки залаяли.
Минна оперлась руками о стол и встала. Беженцы, которые не имели ни малейшего представления о существовании Йосся и других «лесных братьев», съежились, готовые залезть под стол.
Бенита быстро убрала пустые бутылки из-под самогона. Ей необходима была сейчас какая-то деятельность, чтобы справиться с охватившим ее волнением.
Солдатик положил револьвер перед собой на стол. Хозяйского сына из-под Раквере словно сдуло со скамьи – опрокинув лимонное дерево, он выскочил в открытое окно.
Прежде чем Бенита успела произнести хоть слово, чтобы успокоить гостей, Рикс и Парабеллум привстали и направили дула своих пистолетов на дверь.
– Успокойтесь, прошу вас, – ловя ртом воздух, сказала Бенита. Однако вид бледной, как полотно, хозяйки отнюдь не прибавлял мужчинам решимости, и пистолеты так и продолжали быть направленными на дверь.
– Это мой сын, – ясным голосом объявила Минна. – Он никому зла не сделает. Он такой же бездомный, как все эти сироты военного времени, которые не хотят убивать других людей.
Бенита не ожидала от свекрови такого красноречия.
Даже Каарел не захотел остаться в стороне от событий. Он встал, протиснулся поближе к Риксу и Парабеллуму и что-то шепнул им на ухо.
Казалось, одна Леа Молларт не поддалась всеобщему оцепенению. Опустив голову на руки, она расхохоталась и отрывисто сказала:
– Никогда у меня в жизни не было такого количества приключений!
В кухне загремели ведра и покатились по каменному полу, с грохотом упала скамейка и скрипнула ножка отодвигаемого стола или стула. Затем в дверях появился разъяренный Йоссь с ружьем в руках.
– Черт! – оглядевшись в комнате, выругался он. – Моя жена открыла здесь публичный дом! Комната полна мужчин, бутылок невпроворот. Нет, ты только погляди, как стол накрыла – скатерть вытащила, целые горы мяса выставила.
Йоссь был изрядно пьян.
Сылмеская Элла, по-видимому, не скупилась, таская им самогон.
– Черт! – Йоссю хотелось продемонстрировать свою власть. – Хозяин Рихвы – я, захочу – всех вас вышвырну из дома.
Бенита села.
– Потеснитесь, – скомандовал Йоссь.
Кулливайнуская Меэта быстро вскочила и предложила Йоссю сесть на ее место.
– А теперь все будете пить за мое здоровье, или я выкину вас со всем вашим барахлом на улицу, – разошелся Йоссь и, схватив со стола бутылку, стал размахивать ею.
– Выпьем, выпьем, – поспешно согласились женщины. Только Леа Молларт все еще не могла справиться с разбиравшим ее смехом.
– Дерьмовый народ – эти эстонцы, – провозгласил Йоссь, дрожащей рукой наполняя кружку.
Рикс и Парабеллум переглянулись. Леа Молларт перестала смеяться, вытерла платком уголки рта и с интересом стала наблюдать за действиями хозяина Рихвы.
Минна вздохнула:
– Вот что делает война с людьми! Нервы так взвинчены, что не остается уже ни стыда, ни совести.
Подойдя к Йоссю, она положила руку ему на плечо и стала уговаривать.
– Йоссинька, деточка, – заговорила она ласково, – люди пришли издалека, ты на них не сердись. Все мы страдаем одинаково. Надо держаться вместе и протягивать руку ближнему своему.
– К черту! – Йоссь резко дернул плечом. – Все они были прихвостнями у немцев, а теперь мчатся искать новых хозяев. А вот я, – стал выхваляться Йоссь, – еще весной откололся от немцев, я не признаю над собой никакой власти, я – сам себе хозяин.
– К сожалению, редко можно встретить таких смелых людей, как вы, – произнес Парабеллум и, встав, отвесил Йоссю поклон.
– Гляди-ка, – удивился Йоссь, – хоть один толковый человек нашелся. Тебя как звать?
– Парабеллум.
– Если ты – Парабеллум, то я – Йоссь Ружье! – победоносно провозгласил Йоссь и огляделся вокруг – вызовет ли смех эта его шутка. Он встал и, пошатываясь, пошел к дверям.
– Камрады! – крикнул он. – Выходите из леса! Я уже вчера сказал – Гитлер капут! Не валяйте дурака!
Йоссь уже не мог стоять на ногах, схватившись за спинку стула, он упал на нее.
– Да придут ко мне отроки и отроковицы! – из темноты прихожей крикнул Эльмар и, подталкивая впереди себя цыганочку, вошел в комнату. За спиной Эльмара посмеивался заморыш Карла.
– Кустаса мы отправили домой каяться в грехах, – сказал Бените Эльмар.
Цыганка вырывалась, но Эльмар крепко держал ее за руку. И девушке пришлось покориться. Судорожно придерживая под горлом ворот платья, она робкими и!агами подошла к столу. Унылая пара потеснилась, и девушка села рядом с ними. Она опустила голову, и ее темные волосы, подобно покрывалу, упали ей на лицо.
Леа Молларт горящими от любопытства глазами смотрела на новоприбывших.
– Вот, значит, какой он, этот эстонский народ, – пробормотала она про себя.
Парабеллум ухватился за слова Леа Молларт и провозгласил:
– Из кого состоит эстонский народ? Нашу скудную землю часто топтали чужеземцы. Моим предком со стороны деда был некий солдат Гарибальди. Бабушку моего друга Рикса взяли «правом первой ночи», таким образом, перед почтенным обществом восседают рядышком слегка немец и слегка итальянец. Когда я служил у генерала Италиано Апеннино, я всегда думал, почему мне так легко дается итальянский язык, что ни говори – наследственность проявилась.
– Я по бабушке шведка, – рассмеялась Леа Молларт и откинула назад голову. – Очевидно, поэтому меня туда и тянет.
– А наш род берет начало от русских Причудья, – провозгласила сильная половина унылой пары.
– Я – чистокровный эстонец, – перебивая, заорал Йоссь. – Скажи, – он настойчиво посмотрел на Минну, – или ты тоже согрешила с кем-либо из чужеземцев?
Минна еще сильнее сморщила свое и так морщинистое лицо и сердито махнула рукой в сторону сына.
– Видите, – обрадовался Парабеллум, – у нас что ни волость, то свой народ – тут тебе и причудские, и запсковские, тут тебе и полунемцы, и четвертьшведы, не говоря уже о прочих.
Армильдин муж Яанус облизнул губы, видно было, что ему не терпится высказаться. Он вращал своими карими глазами, тайна распирала его щеки, он не мог дождаться, пока стихнет шум.
– В нашей волости когда-то жило много цыган. А потому на самых что ни на есть исконных эстонских хуторах рождалось немало кареглазых детей, – хихикнул он.
Армильда отодвинулась от мужа, взглянув на него, всплеснула руками:
– Бог мой, что же ты мне ничего не сказал, когда к алтарю повел! Теперь, не приведи господь, цыганская кровь заговорит в ком-либо из наших детей и уже тогда ничего путного из него не получится.
– Не волнуйтесь, госпожа, – стал утешать ее Парабеллум. – Есть одна такая уловочка, с ее помощью нетрудно узнать – есть ли в ребенке цыганская кровь. Больше всего цыгане любят мясо ежа. Это их национальное блюдо. Если ваш ребенок начнет гоняться за ежами, наймите сразу же адвоката и приготовьтесь идти в суд, ибо из вашего ребенка вырастает конокрад, шельма и лодырь. По ежам, запомните как следует, узнаете, что вам готовит будущее.
Армильда широко раскрытыми глазами смотрела на Парабеллума и старательно кивала.
– Я буду держать своих ребят подальше от ежей, – пообещала она, – все картинки с ежами из книжек вырву, чтоб дети и не знали, что такой зверь существует на свете.
Леа Молларт засмеялась.
– Пожалуйста, прекратите, – сказала Бенита Парабеллуму.
Цыганка отбросила волосы на затылок. На мочках ее ушей болтались нитки, рябиновые ягоды с них исчезли. Девчонка потрогала рукой остатки своих былых украшений и в упор посмотрела на Рикса. Бенита заметила, что Риксу неловко под взглядом девушки. Закрыв лицо рукой, он нагнулся, словно ища упавшую пачку папирос, и отодвинулся, едва не вытеснив сидящего рядом с ним Парабеллума.
– Разве я не прав, Рикс? – Парабеллум повернулся к приятелю. – Неизвестность – друг и опора человека. Чем меньше мы знаем, тем ограниченнее наше воображение. Если бы мы не представляли, что нас ждет, то не сидели бы в Рихве, а полеживали у себя дома, в постели, и пусть бы все шло, как…
Рикс уже не мог оторвать взгляда от подрагивающего лица цыганки. Да он и не пытался больше прятаться. Парабеллум, забыв закончить фразу, тоже смотрел на смуглую девушку, сидящую напротив него рядом с унылой парой.
Теперь все глядели на девушку, лицо которой исказилось в страшной гримасе.
И тогда девушка начала страшно кричать. Ее голос звучал настолько дико, что сидящие за столом не на шутку перепугались. Кулливайнуская Меэта схватила девушку за плечи. Леа Молларт вскочила, озираясь вокруг, словно ища помощи. Бенита зажала ладонями уши и закрыла глаза. Эльмар подошел к девушке и стал хлопать ее по спине. Его движения были ритмичны, словно он хотел помочь ей вытолкнуть застрявший в горле кусок. Йоссь стучал кулаком по столу и что-то требовал. Но из-за крика девушки его слов было не разобрать.
Парабеллум с умоляющим лицом склонился над девушкой. Но цыганка закатила глаза и ничего не видела.
– У нее падучая, у нее падучая, – твердил Рикс, почему-то обращаясь к Армильде. Армильда хоть и не совсем разобрала, что сказал Рикс, однако восприняла его обращение к ней как приказ к действию. Она оторвала свой толстый зад от скамейки и схватила цыганку. Минна принесла из кухни мокрое полотенце. От холодного компресса девушка перестала кричать. Сквозь мокрое полотенце неслись тихие стоны; девушка откинулась назад.
В открытое окно глядело мясистое лицо хозяйского сына из-под Раквере.
– Отдайте ее мне! – закричал парень, когда девушка затихла.
– Иди и забирай, – испуганно пробормотал Йоссь и жадными глотками осушил полную до краев кружку.
– Верните ее мне! – парень протянул руки через окно в комнату.
Женщины взяли ослабевшую, почти потерявшую сознание девушку под мышки и подвели к окну.
Хозяйский сын из-под Раквере схватил цыганку в свои объятия и, что-то бормоча, нырнул вместе с ней в темноту.
Парабеллум громко вздохнул и сказал:
– Обычно, чтобы выйти из комнаты, люди пользуются дверью.
– Вот вам – нынешняя молодежь, – звонко произнес Эльмар, словно хотел поскорее рассеять мрачное настроение, воцарившееся в комнате. – Тычутся вокруг, точно слепые котята, и не могут найти правильной дырки, которую прорубил в стене плотник.
– Да что говорить, – махнул рукой Йоссь, – девчонке захотелось парня. Если сосчитать все те бревна, которые мокли в ее пруду, можно было бы построить мост через реку.
Опустив глаза, женщины сердито фыркнули.
– Скорей бы утро, – через силу, словно что-то мешало ему говорить, произнес Рикс. – Сидим на линии фронта, теряем время.
– Бедняжка, и что только приключилось с ней, – сделав вид, будто пропустила мимо ушей слова Йосся, сказала кулливайнуская Меэта.
– Ни словечка сперва не говорила, такая тихая и вдруг начала кричать, – удивилась Армильда.
– Падучая у нее, что ли, или какая другая хворь, – вздохнул Яанус.
– Видимо, что-то так потрясло ее, и она потеряла речь. Она не может говорить, – медленно произнесла Бенита.
– Доннерветтер! – вырвалось у Парабеллума.
– Господи, за что? – жалобно протянула кулливайнуская Меэта и растерянно посмотрела на Армильду, у которой от испуга сделалось глуповатое выражение лица.
Затем все сидящие за столом вперемежку заговорили – о чем, уловить было трудно, и только Йоссь сидел с безучастным видом, выводя пальцем на скатерти восьмерки.
Солдатик поднял от аккордеона сонное лицо. Он вытянул шею, локоть его соскользнул с колен, и инструмент издал звук.
– Будем пить или пойдем сразу спать? – спросил солдатик.
Йоссь посмотрел на него.
– Послушай-ка, – сказал Йоссь, пододвигая солдатику кружку, – ты очень похож на меня. Или я раздвоился? Один Йоссь восседает на твоем месте, второй – на моем.
– Я такой же смелый человек, как и ты, – солдатик готов был побрататься с Йоссем.
– Ну, ну, ты не очень-то равняй себя с настоящим Мужчиной, – хвастливо заметил Йоссь.
– Истинная правда, – со свистом произнося букву «с», убежденно сказал парень. Глубоко вздохнув, словно беря размах, он принялся рассказывать – До того, как меня взяли в армию, я побился об заклад с парнями из поселка, что встану вниз головой на башне колокольни. Солнце еще не взошло, а парни из нашей компании уже тут как тут – как и было договорено. Уселись на кладбищенской стене, словно воробьи на проводах. Сидят и дрожат – ужасно холодное утро выдалось. Залез я на колокольню и задрал ноги кверху, к отцу небесному. Ну, тут парни заорали «ура» и «да здравствует». Весь окрестный народ переполошили. Кидали в воздух шапки, двое так и остались без них – закинули на самую верхушку ели, кто доставать полезет, иглы-то колются. Спустился я с башни, парни меня на руки – и понесли, подкидывают в воздух, чуть ли не до самых верхушек деревьев. Потом в поселке обо мне иначе и не говорили: да это тот парень, который стоял вниз головой на колокольне. Когда вышел приказ о мобилизации, я потребовал, чтобы меня определили в летную часть, объяснил всем деятелям – высоты-де не боюсь, на церковной башне вниз головой стоял. И слушать не стали, дьяволы! Немец не уважает эстонского парня. Не подпускает его к штурвалу самолета. Словно он и не человек! Эстонскими девчонками они не брезговали, любую девку попригляднее подцепят и давай услаждать ей слух игрой на гармошке.
– Парень, ты что за ахинею несешь, иди-ка лучше спать, – посоветовала двойнику Йосся кулливайнуская Меэта: после мрачного инцидента она была не в состоянии слушать болтовню солдатика.
– Девчонка эта лишилась языка с перепугу. Ну и что, – глядя на Меэту, обиженно пробурчал парень. – Увидела где-нибудь труп и потеряла дар речи. Нельзя быть такой неженкой. И раньше во время войн людей сажали на кол, вешали вверх ногами или заживо сжигали. Я ведь не малолеток какой, исторические книги в школе от корки до корки прочитал. Побежденных не жалеют! Кто, как не победители, несет время вперед.
– И ты смирился с ролью побежденного? – спросила солдатика Леа Молларт.
– Я? – удивился он. Ему пришлось крепко схватиться за аккордеон, чтобы не упасть на соседа. – Я? – повторил он. – Я ничего, я держу нейтралитет. Я – смелый парень, я стоял вверх ногами на церковной башне. Ну и ветрище там! На земле было совсем тихо, а там просто завывало все. Верхушка башни качалась, словно маятник, а я все-таки задрал ноги к небу и стою.
