Текст книги "Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

ШАРМАНКА
Роман

Вместо предисловия

Об Управлении учета мнений, сокращенно УУМе, слышали многие, и немало было людей, которые, разбуди их хоть ночью, могли назвать номер почтового ящика этого учреждения. Однако никто не знал, где оно находится.

Не думайте, что учреждение это было тайным. Напротив, его повсюду широко рекламировали: пишите в УУМ, и ваши желания, предложения, жалобы и благодарности попадут именно туда, куда следует. Сообщайте УУМу обо всем, что вас тревожит и мучает. И помните: учитываются только письменные заявления.

УУМ начал невероятно интересовать меня. Мне казалось, что там сосредоточилось огромное количество информации о современном человеке. Я хотела попасть в УУМ, но не знала, где и как искать это учреждение. Я от корки до корки прочитала телефонную книгу. Я расспрашивала знакомых почтовых служащих и шоферов такси. Но даже самые бывалые шоферы, с большим стажем, не могли удовлетворить мое любопытство, а на почте, вздыхая, говорили:

– У них свой почтовый ящик, огромный как товарный контейнер. Каждое утро он бывает забит до отказа. Раз в день пикап увозит письма. Куда – неизвестно.

В воскресные дни я систематически обходила все улицы города. Свежий воздух, как известно, полезен для здоровья, и поэтому эти прогулки не вызывали у меня досады.

Я надеялась обнаружить на малозаметном доме какой-нибудь боковой улочки табличку со словами: У правление учета мнений. Но не тут-то было. Все мои походы оказались безрезультатны, несмотря на то, что я получила от знакомого туриста в качестве сувенира подробный план города, и таким образом, не оставалось ни одной улицы, которую бы я не исходила вдоль и поперек.

От отца я унаследовала азартный характер, от матери – выдержку. Я не могла примириться с постигшей меня неудачей. Мой интерес к УУМу все возрастал. Я стала думать – нельзя ли проникнуть в таинственный дом каким-то иным путем. И тут я начала читать приключенческие и детективные романы в надежде, что они натолкнут меня на спасительную мысль. Проглотив примерно с полсотни историй про убийства, шпионаж и преследования (в этом отношении мне большую помощь оказали газеты и журналы), я пришла к выводу: надо во что бы то ни стало устроиться на работу в УУМ.

У меня, собственно, несколько профессий, но ни одна из них не казалась мне приемлемой для УУМа. В качестве кого предложить свои услуги?

В тот день, когда моя старая, некогда приобретенная у пастора пишущая машинка окончательно пришла в негодность, меня осенила блестящая идея. Сочиняя романы, я хорошо освоила машинопись и могу вполне сносно печатать. А машинисток якобы всюду не хватает.

Несколько дней подряд, поставив рядом кофейник, я сидела за столом и составляла письмо в УУМ. Немало черновиков угодило в корзинку для мусора, пока я наконец не сочинила нужное послание. Зная, как обильна почта УУМа, я постаралась, чтобы мое письмо не осталось незамеченным.

Труд себя оправдал. Через три дня ко мне явился высокий субъект в очках и попросил продемонстрировать мое умение. Я приняла успокаивающую таблетку, чтобы мои руки не дрожали от волнения, и отпечатала несколько пробных текстов. Просмотрев их, мужчина в очках глубокомысленно кивнул. Затем, проверив мой паспорт и сравнив копию диплома высшего учебного заведения с подлинником (я послала им нотариально заверенную копию с диплома и паспортные данные), он долго и пристально смотрел мне в глаза. Перед уходом господин в очках задал мне два вопроса:

– Почему вы хотите работать в УУМе?

– Мне кажется, что в УУМе, как в зеркале, в какой-то степени отражена суть времени, – нерешительно пробормотала я.

И второй:

– Вы согласны дать подписку о неразглашении местонахождения УУМа?

Я без колебаний подписала бумагу, которую ткнул мне под нос мужчина в очках.

С этого момента я была связана с УУМом.

Прошло уже немало времени с тех пор, как я работаю в упомянутом учреждении. Место, где находится УУМ, отпечаталось у меня в мозгу, я знаю его, как свои пять пальцев. Выйдя из дому, я могу с завязанными глазами найти дорогу в УУМ. На улице, где полно подворотен, я, не глядя, безошибочно выберу правильную и дойду точно до того места, где надо повернуть налево. Затем от чахлой ели дорога сворачивает направо. В течение сорока двух секунд идешь прямо. Еще несколько раз – налево, и снова направо, и ты перед зданием УУМа. На дубовой входной двери красуется звонок, словно пупок посреди живота. Нет, я больше ничего не могу рассказать вам о внешнем виде дома, я же дала подписку. И никто пока не освободил меня от этого обязательства, хотя за последнее время степень засекреченности УУМа несколько уменьшилась. Могу лишь добавить, что учреждение это расположено в очень красивом и прекрасно отремонтированном здании.

Я весьма неплохо знаю людей, работающих в УУМе. В прежнее время сказали бы: они пуд соли вместе съели. Несмотря на мой замкнутый характер, у меня сложились с ними дружеские отношения.

Одно время я горела желанием написать обо всех людях этого учреждения, но я решила не торопиться. Письма, поступающие в УУМ, тоже представляли для меня в этом отношении большой соблазн. Наконец, когда я все еще пребывала в замешательстве относительно главного героя, ко мне неожиданно явился Оскар и излил передо мной душу.

Оскар это тот самый высокий мужчина в очках, который приходил ко мне домой проверить, умею ли я работать, и одновременно удостовериться, что копия с диплома не была фальшивой, а паспорт – подложным.

1

оймав хмурый взгляд Рауля Рээзуса, начальника Управления учета мнений и доктора наук, Оскар нажал кнопку магнитофона.

Раздался вопль. Мужской квартет высокими женскими голосами запел о солнце и счастье.

Это был музыкальный пролог ко второй половине праздника по случаю дня рожденья.

Поскольку в УУМ'е работало пятнадцать человек, дни рожденья здесь отмечались пятнадцать раз в году. В учреждении царила абсолютная демократия, все памятные дни отмечались после работы, в одно и то же время – с шести до восьми, и каждый праздник состоял из двух половин. Первая проходила за столом, вторая отводилась массовым играм. Перешагнувший критический возраст, однако все еще стройный и подтянутый Рээзус строго придерживался современных взглядов на режим питания и физическое развитие, полагая, что установленный им порядок празднования торжественных дат пойдет на пользу и его подчиненным.

Работники УУМ'а знали, что им надлежит делать после того, как заиграет музыка. На большом ковре, стараясь не производить шума, они установили в круг тринадцать стульев. Уборщица Анна-Лийза Артман села на табуретку возле магнитофона. Ей, как человеку в годах и с больными ногами, Рээзус разрешал не участвовать в играх. Хотя в общественной жизни УУМ'а у нее тоже были свои обязанности.

Тринадцать стульев широким кругом стояли в каминном зале УУМ'а, и четырнадцать работников Управления учета мнений гуськом маршировали вокруг них. Анна-Лийза Артман не торопилась выключать магнитофон; ухмыляясь, она смотрела, как ее сослуживцы шагают, вытягивая ноги. Внезапно она нажала на кнопку, музыка оборвалась. Женщины фыркнули, мужчины расхохотались, и в один миг тринадцать мест были захвачены. На этот раз без места остался шофер Ээбен. Согласно правилам игры проигравший должен был сделать двадцать приседаний. Разместившееся на стульях общество принялось хором считать, лишив таким образом Ээбена возможности самому выбрать для себя темп принудительного упражнения. Как только Ээбен кончил приседать, Анна-Лийза Артман снова нажала на кнопку, и мужчины снова запели женскими голосами о солнце и счастье.

Уборщица-затейница, отважно вкушавшая вместе со всеми коньяк, задремала, и поэтому ее сослуживцы довольно долго толклись вокруг стульев. Квартет пропел свою песню, наступил черед совсем недавно выдвинувшейся певицы. Работники УУМ'а топали по кругу, переходя временами на легкую рысь, и смеялись, потому что на праздновании дня рождения всем полагалось быть в хорошем настроении.

Правила игры не разрешали никому, даже Рээзусу, мешать Анне-Лийзе Артман в ее деятельности. Поэтому уборщица преспокойно продолжала дремать. Только когда певица дошла до рефрена и грудным голосом пропела «цик-бум, цик-бум, цик-цик-цик», затейница проснулась. Немного поразмыслив, она закрыла телом магнитофон и неожиданно для всех нажала на кнопку. Многолетний опыт Анны-Лийзы Артман по части подвижных игр всегда помогал ей выбрать наиболее забавный момент. Приседать выпало Оскару.

На сей раз Анна-Лийза Артман остановила магнитофон довольно скоро. Голос певицы оборвался в середине какого-то слова, которое она без конца тянула. Толкая друг друга, все бросились к стульям. И снова Оскар остался без места.

Начальник третьего отдела УУМ'а, Оскар, как раз подкарауливал момент, чтобы устраниться от игры и потихонечку смыться. Лишь только музыка заиграла вновь, он на ходу схватил стул и, взяв его под мышку, отнес в сторонку. Зайдя за тяжелую зеленую портьеру, Оскар настороженно прислушался. Как ни странно, но веселящееся общество не заметило его исчезновения. Оскар задержал прерывистое дыхание и посмотрел в окно. По стеклу барабанил несносный осенний дождь. Оскар вздохнул, однако чувство долга одержало в нем верх. Крадучись, он вышел из каминной.

Бесшумно закрывшаяся за ним дверь отделила его от резвящихся коллег, магнитофонной музыки, начальника Рауля Рээзуса и трех букв: УУМ. Эти три огромные буквы из полированной меди, красующиеся над камином, были единственной в этом здании эмблемой Управления учета мнений. Неважно, что в глубине дома, в каминном зале, главное – они были налицо.

Через полчаса, воспользовавшись общественным транспортом и немножко собственными, уставшими от приседаний, ногами, Оскар уже сидел под пальмой.

Вийвики еще не было.

Оскар смог побыть немного наедине с самим собой. Несколько раз глубоко вздохнув, он в первую очередь постарался отвлечься от мыслей о Вийвике. Легкая улыбка появилась на его лице, и он стал пристально разглядывать листья на пальме.

Как редки были эти минуты, когда удавалось остаться одному. И уж если выпадал столь благословенный миг, Оскар выключался из окружающей среды и мысли его начинали течь свободно.

Оскар откинулся на спинку стула. Интересно, сколько стульев приходится в среднем на человека? Два? Пять? Или больше? Один из них, безусловно, главный, почетный. Затем имеются второстепенные – дома, в кафе или еще где-нибудь. Однако основной, тронный в эпоху стул, должен быть у каждого. С его помощью можно охватить для себя надежную площадь в пол квадратного метра. Сидящий всегда устойчивее стоящего на своих ногах.

Поэтому-то все без конца передвигаются с места на место. Целеустремленные искатели все более почетного стула имеют весьма сосредоточенный вид. Они появляются группами, попарно и в одиночку. Их сменяют новые, похожие на предыдущих. Они словно шествуют по огромной аллее. Поначалу большие, в перспективе они уменьшаются до крошечных размеров. Потом исчезают точно за кулисами, чтобы возникнуть вновь, уже важными и солидными. Иные с глубокомысленным видом потихоньку проталкиваются вперед, обгоняя своих попутчиков. Они не знают, что тем скорее минуют аллею и превратятся в глубине ее в крошечные фигурки.

Все идут, спешат и подкарауливают подходящий момент, чтобы завладеть вожделенным троном. Как всегда, сигнал раздается неожиданно. Садитесь! Те, кто помедлительнее, остаются стоять, они не хотят садиться на оставшиеся шаткие табуретки.

Если вожделенный служебный стул кажется некоторым монументальным и вечным, достойным того, чтобы брать его штурмом, то на второстепенные, по сравнению с тронным, стулья распространяется совсем иное правило. Большинство мечтает об их быстрой смене. Да будет природа этих стульев непостоянна. Да сдвинутся они поскорее в сторону, и да несутся в хороводе. Да уменьшатся и исчезнут с глаз, чтобы появиться из-за кулис по возможности иными, новыми. И да будет грандиозен поток второстепенных стульев.

Оскару снова вспомнилась Вийвика. Он чувствовал, что больше не переступит порога ее квартиры и не сядет в ее кресло под лампой.

Вийвика была одной из многих, кто в душевном смятении посылал письма в УУМ.

Оскар хорошо помнил то утро, когда, перебирая на столе груды конвертов, размышлял, с какого же из них начать свой рабочий день. Нежный почерк Вийвики притягивал внимание. Как раз к этому времени Оскар так устал от Марики, что даже одно ее имя нагоняло на него зевоту. Итак, Оскар привел в рабочее положение сконструированную Ээбеном гильотину для распечатывания конвертов и первым вскрыл письмо Вийвики.

Кстати, Оскар до сих пор придерживался мнения, что Раулю Рээзусу не следовало скупиться, платя Ээбену за его изобретение. Гильотина Ээбена была отличным рабочим инструментом, безупречно выполнявшим свою функцию. Вмонтированный в агрегат автоматический блок своевременно сигнализировал красным огоньком о бумажном заторе. До сих пор гильотина Ээбена не была пущена в серийное производство. Три опытных экземпляра украшали столы трех начальников отделов УУМ'а, больше нигде их не было.

Итак, Оскар с помощью идеально функционирующей гильотины вскрыл конверт с письмом Вийвики. Текст был довольно банальный. Письма подобного содержания заносились в ту картотеку Тийны Арникас, которая называлась «Неудавшаяся семейная жизнь». (Недавно Тийна Арникас усовершенствовала свою систему – начала раскладывать жалобы женщин и мужчин по разным ящикам. Ее беспокоила некоторая дисгармония: синих ящиков, предназначенных для писем мужчин, требовалось гораздо меньше, чем красных, куда складывались послания женщин.)

В то утро, прочитав письмо Вийвики, Оскар занес ее адрес в свою записную книжку.

Служебные инструкции УУМ'а, разумеется, не требовали, чтобы поступившее письмо каким-то образом фиксировалось на страничке личной записной книжки. Оскар делал это на общественных началах. И в глубине души гордился этим. Он не знал никого, кто бы добровольно и к тому же без всякого шума нес на себе груз общественной работы.

Сразу после окончания рабочего дня Оскар поехал разыскивать Вийвику. Так с весны он и продолжал занимать этот второстепенный стул. А сейчас уже была осень. Меж тем, Оскар любил, чтобы второстепенные стулья вертелись во множестве вокруг него и, суля богатый выбор и разнообразие, оживляли жизнь.

Сегодня, поджидая под пальмой Вийвику, он почти с благоговением думал, как думают волевые люди о программе своей жизни, об этом укоренившемся в нем принципе.

Да, настала осень. Пальма, которая росла в дубовой бочке, казалась последним зеленым оазисом среди ливней и резкого ветра. Какие-то обезьяны запихали меж чешуек ствола скомканные бумажки от конфет и удобрили черную землю оазиса пеплом.

За огромной стеклянной стеной барабанил дождь. Затяжной дождь, под который приятно дремать, медленно покачиваясь, в кресле-качалке. Дремотный дождь. В пору октябрьских непогод мать Оскара всегда говорила, что любит такие дремотные дожди. Унаследованная от ее родителей старомодная качалка давала ей право пользоваться такими образными выражениями. Мать Оскара просто срослась со своей качалкой. Так продолжалось до тех пор, пока Оскар не выкинул один фортель. В паз кресла-качалки он засунул кусочек сломанной бритвы, и кресло, когда на нем качались, начинало отвратительно скрипеть. Матери это ужасно действовало на нервы, и она все время передвигала кресло с одного места на другое. Однако новое место оказывалось ничуть не лучше старого, так как маленький кусочек стали по-прежнему таился в пазу.

Мать снова волочила кресло по комнате и снова безрезультатно. Наблюдая издали за все более мрачнеющим лицом матери, Оскар подсознательно старался телепатически воздействовать на нее. Не спуская с матери глаз, он про себя повторял: «В пазу лезвие. Лезвие в пазу».

Телепатический сеанс не состоялся. Контакт не был достигнут. Мать даже и не взглянула в сторону Оскара. Она покорно оставила качалку на месте и позже пользовалась ею просто как обычным креслом.

Оскар до сих пор не понимал, почему он тогда не подошел и не вынул из паза кусок лезвия.

И все же октябрьский дождь оставался для Оскара дремотным дождем.

Тем временем подошла Вийвика и села за стол напротив Оскара. Она с трепетным восторгом взирала на погруженного в свои мысли мужчину. Заметив, что взгляд Оскара сосредоточился на стеклянной стене, в которую барабанил дождь, Вийвика уставилась туда же. Когда она, оглядывая себя, на миг посмотрела вниз, ее взяла досада – прыгая через лужи, она забрызгала чулки грязью.

Оскар увидел Вийвику. Его рука на какое-то мгновение легла на ее запястье. Это означало приветствие. Вийвика блаженно улыбнулась и закрыла глаза.

Взгляд Оскара по-прежнему был прикован к стене. Гул голосов в кафе превратился в его ушах в стук дождя, который прямо-таки ощутимо барабанил по его затылку.

Перед стеклянной стеной стояло искусственное дерево – черная разлапистая ветвь в тяжелом глиняном сосуде. На ветке висели бледно-голубые и серебряные стеклянные шарики. Оскару захотелось, чтобы внутри стеклянных шариков оказались крошечные звоночки, при малейшем дуновении ветра они нежно звенели бы. А еще лучше, если б спрятанный где-то вентилятор неожиданно включался и порывом искусственного ветра заставлял, подобно чуткому дирижеру, эти звоночки звенеть. Время от времени раздавалось бы тихое дзиньканье, все в ожидании застывали бы на месте, прервав болтовню и не понимая, откуда доносится странная музыка, похожая на мелодию музыкальной табакерки.

А на пальме могла бы висеть настоящая живая обезьяна, Оскару очень хотелось заглянуть в глаза нашему предку. Как великодушный цивилизованный человек, он почесал бы обезьяну за ухом. Оскар ясно представил себе, как благодарная обезьяна прыгнет ему на плечо, обхватит длинными неуклюжими руками его голову и начнет шептать на ухо древние мифы, напевая в промежутке песни джунглей. В своем воображении Оскар пошел еще дальше – он видел себя рука об руку с обезьяной среди магнолий. На потеху какаду они станцевали бы бравурный и модный були-вули.

Однако нельзя было окончательно забывать о Вийвике. Оскар налил полные рюмки коньяка. Они выпили. Вийвика смотрела в очки Оскара, и стекла, отражавшиеся в зрачках женщины, подчеркивали блеск ее полных ожидания глаз.

Все больше людей поднималось вверх по каменной лестнице. Они приходили группами, парами и в одиночку. Они сосредоточенно заглядывали в глубину зала, ища глазами место за столиком. Обычный, второстепенный, самый случайный стул, не больше, ведь для того, чтобы провести досуг, иного и не требовалось.

Каждый присматривал для себя наиболее подходящее место. Единственная разница заключалась в том, кому какой стул казался лучшим. Одному хотелось сесть у стеклянной стены, чтобы слушать дремотный дождь своих воспоминаний, другой жаждал смотреть на ржавый кран на дне бассейна, из которого била вверх широкая струя. Даже соски фонтана, видимо, были ржавыми, вода в трубе как бы хрипло и с трудом дышала и, вырвавшись, вздымалась кверху, чтобы тут же упасть.

Тихо журчащие фонтаны Оскару не нравились. Ему хотелось видеть большие и мощные потоки воды, которые с шумом извергаются из глубин классических каменных пастей.

Мысль о грохочущих фонтанах заставила Оскара поморщиться. Он никогда не увидит их, потому что физически он неполноценный человек. Однажды он, правда, сделал такую попытку, но ничего не вышло, так как осматривавшие его инспектора здоровья опять придрались к его почке. Левая почка у Оскара была намного меньше правой, очевидно, уже с рождения. Поскольку во времена его отца и деда не знали широко используемой теперь ренокоскопии, то невозможно было установить, идет ли речь о наследственном изъяне или нет. Во всяком случае, этой асимметрии парных органов оказалось достаточно, чтобы повлиять на судьбу Оскара. В свое время из-за малогабаритной почки его не приняли в Государственный институт унифицирования мифов и не призвали на действительную службу в армию. Однако в университет Оскар все же попал. Его, правда, чуть было не забраковали, но нашелся один профессор, который сказал, что у него у самого одна нога на два номера меньше другой и что на работу мозга это ничуть не влияет.

Внимательная Вийвика, заметив на лице Оскара тень озабоченности, нежно произнесла:

– Оскар, скажи что-нибудь. Тебе станет легче.

Оскар улыбнулся. Его безупречные искусственные зубы сверкнули. Очевидно, Вийвика хотела услышать какой-нибудь анекдот. Для Оскара было проще простого запоминать и рассказывать анекдоты. Неоценимый жанр, приятный и современный, емкий и содержательный. Точный, как фольклор. Модные модификации устного творческого наследия предков – это настоящее искусство, отвечающее темпу эпохи.

Рассказывая, Оскар одновременно разглядывал ногу Вийвики. Женщина с нарочитой небрежностью выставила напоказ свою левую конечность.

Чулок был модного розового цвета, напоминающего цвет яблоневого лепестка. Туфли слегка поношенные и немного испачканные.

У Марики, которая была до Вийвики, были почти такие же ноги. А также у Агне, жены Оскара. У дочери Оскара – Керту ноги совсем другие – длинные, прямые, тоненькие. Ее ноги еще не успели стать приземистыми от стояния и толстыми от ходьбы. Может быть, ноги у Керту так и останутся стройными, теперь с транспортом дела обстоят намного лучше, чем в то время, когда Марика и Вийвика были в возрасте Керту.

Условия передвижения стали несравненно лучше, чем в пору юности Агне, юности, все более отдалявшейся.

2

отом они бежали под дождем и в ожидании автобуса стояли под трухлявой ивой. На море переливалась полоска света, порывами налетал ветер. Где-то погромыхивало, будто пустая бочка билась о парапет.

Покачиваясь, подошел автобус и остановился, окатив грязью ноги ожидающих пассажиров. Оскар, поддерживая Вийвику за талию, помог ей подняться на подножку. Его очки запотели, и он рукой нащупал в кармане монетку. Кто-то выхватил ее из рук Оскара и сунул в ладонь обрывок бумажки.

Оскара и Вийвику заклинило в толпе пассажиров. У Вийвики за спиной понуро стояли длинные парни. Оскар дышал Вийвике в волосы. Вийвика с большим трудом приподняла руку и начала крутить пуговицу на пальто Оскара. Оскару хотелось запротестовать, так как эта пуговица уже долгое время держалась на честном слове.

Вскоре они вырвались из тяжелых запахов автобуса и, не глядя по сторонам, побежали под плотным дождем. Вийвика перепрыгивала через лужи, хотя она была слишком полной для того, чтобы прыгать, и Оскар думал о том, как ему не хочется с ней идти.

Поднявшись на цыпочках по лестнице, Вийвика долго рылась в сумочке и в карманах, ища ключ. Она словно чувствовала настроение Оскара и время от времени поглядывала на него через плечо. Оскар старался избегать ее взгляда.

В передней Вийвика зажгла лампу с зеленым абажуром. Скинув с плеч пальто, она подошла к зеркалу, вытерла мокрое от дождя лицо и подкрасила губы. Оскар, поглядев на свои мокрые перчатки, бережно сунул их в карман.

Войдя вслед за Вийвикой в комнату, Оскар расслабил узел галстука. У него не было ни малейшего желания разговаривать.

Опустившись в единственное кресло, стоявшее в углу под лампой, Оскар удобно развалился в нем.

Вийвика остановилась посреди комнаты, опустила руки, не зная, что предпринять. Для нее не прошло незамеченным, как Оскар украдкой оттянул рукав и взглянул на часы.

Тихий голос из задней комнаты позвал Вийвику.

Женщина зажала уши руками, но все-таки прошла на кухню, налила стакан воды и исчезла с ним в задней комнате. На Оскара пахнуло запахом жареного.

Когда Вийвика вернулась, ее руки заметно дрожали. Она вынула из книжного шкафа початую бутылку и будто нарочно вылила остатки коньяка в тот самый стакан, в котором только что относила ребенку воду.

Оскар отхлебнул глоток. Его губы, прикоснувшиеся к стеклу, казались каменными. Вийвика жадно выпила остатки коньяка.

– Мормон, – сердито сказала Вийвика, и на ее глаза навернулись слезы.

Оскар смотрел мимо нее. Он знал, что единственный выход – это молчать. Он так и сделал. Посидев еще минутку, он встал с медлительностью лунатика и вышел в переднюю.

Чего ради Вийвика зажгла все светильники – торшер, плафон и к тому же еще лампу над кушеткой. Она ходила по ярко освещенной комнате и внимательно оглядывалась вокруг. Против ожидания Оскар не торопился заверить, что это не последний его визит, пусть Вийвика не беспокоится, если он что-то забыл, когда-нибудь в следующий раз и так далее и тому подобное.

Оскар чувствовал, что должен спешить. В противном случае из глаз Вийвики брызнут слезы и, как в кино, последуют сцены объятий и бесконечные разговоры о неудавшейся жизни.

Оскар сам открыл дверь и внезапно почувствовал огромное облегчение. Он взял себя в руки и из сумрака коридора послал Вийвике на прощание воздушный поцелуй.

Как прекрасно было начало и как кошмарен конец, без особых угрызений думал Оскар, спускаясь по лестнице. Как хорошо будет, вернувшись домой, принять ванну и сразу же завалиться спать, чтобы освободиться от похмелья затянувшихся отношений.

Оскар постоял у дома, натягивая на руки сырые кожаные перчатки. Он не взглянул наверх, хотя был уверен, что где-то там, за стеклом, стоит Вийвика и следит за каждым его движением. Почувствовав на себе ее взгляд, Оскар встал под фонарь, напоминающий своей формой лапоть. У Оскара было великодушное сердце, эти несколько минут ничего ему не стоят, пусть Вийвика наглядится на него досыта. Потом приятно будет вспомнить: Оскар стоял под фонарем и думал обо мне. В действительности Оскар думал, где бы достать такси.

Из-за угла как раз вынырнула машина с зеленым огоньком.

Сейчас Вийвика там, за мокрым от дождя окном, начнет все уменьшаться и уменьшаться, пока совсем не исчезнет, как будто и не было ее.

– Собачья погода, – заметил шофер после того, как ему был сообщен адрес.

– Льет и льет, – радостно откликнулся Оскар. Нашарив в кармане сигарету, он прикурил от миниатюрной газовой зажигалки.

– С ночной смены? – спросил шофер и промчался через большую лужу – со стекол машины потекла грязь.

– Да, – дружелюбно ответил Оскар. – Спина устала, и ноги гудят.

Словно по приказу ноги его стали тяжелыми от охватившей его сладостной истомы.

Оскар устроился поудобнее на обитом искусственной кожей сиденье машины и подумал, что с момента работы в УУМ'е он, по сути, ни о чем серьезном не задумывался.

Все предшествовавшее сводилось к нескольким видениям, посетившим Оскара.

Он бежал вверх по низвергающемуся эскалатору, в ушах гудело, и голова казалась засорившимся насосом. Наверху – это можно было едва увидеть – меж фонтанами мыли утренний поезд, который через минуту должен был устремиться в систематизированные пространства. Там, впереди, ждали дальнозоркие жирафы, которые стоически объяли необъятное и теперь отстукивали на телетайпе предельно короткие, но исчерпывающие ответы на все, что казалось неразрешимым.

В другой раз Оскар ощутил себя забинтованной мумией в темном лабиринте пирамиды слов.

С тех пор, как Оскар по совету мозгового инспектора начал пользоваться транквилизаторами, эскалатор остановился. Одновременно исчезло и желание бежать. Пропала и мучительная потребность куда-то спешить. Бинты с мумии были сняты. Оскар отнес большинство своих книг в подвал и сложил на бельевой каток, которым давно уже никто не пользовался. Он несколько раз толкнул взад-вперед ящик катка, и это позабавило его. Книги лежали словно в качалке, и Оскар почувствовал себя их властелином, а не рабом. Это была почти что модель систематизированного пространства – он просто-напросто, когда хотел, отталкивал их всех от себя подальше.

На свете не было ничего, на что стоило бы тратить свои нервы. Надо было только глядеть в оба, как бы самому не попасть впросак и не допустить, чтобы тебе на шею взвалили непосильный груз. Когда Рауль Рээзус принялся создавать УУМ, он пригласил к себе в сотрудники Оскара. С тех пор заботы не отягощали душу Оскара, а работа не ломила костей.

Хорошо, что Вийвика сказала лишь «мормон».

В большинстве случаев женщины в подобной ситуации употребляли такие локализмы, как «свинья» и «подлец». У Оскара же, когда ему говорили «свинья», сразу срабатывал рефлекс и возникало желание хрюкать. Однако, как эстет, он не переносил таких звуков.

В подобных случаях он обычно отвечал:

– Исключим общих предков из игры.

Такси остановилось. Оскар отыскал в кармане измятую бумажку и развернул ее.

– Главное – это приветливое лицо, – сказал шофер, когда Оскар вылез из машины.

– Точно, – ответил Оскар и осклабился.

Так он и вошел в дом, осклабившись. Отличного качества искусственные зубы Оскара были как собственные. Молоденькая женщина, зубной техник, которая делала ему челюсть, очень сочувствовала Оскару. Она считала, что в таком возрасте чересчур рано обзаводиться искусственными зубами. Тридцать девять – черт его знает, как отнестись к этой цифре. Ничего, утешал себя Оскар, средняя продолжительность жизни человека все время растет, граница старости отдаляется. С запасными частями для человека становится все легче, а если учесть рост автомобильного движения, а следственно и катастроф, то ассортимент будет более чем достаточен. В какой-то степени помощь оказывает и наука. Один знакомый Оскара в результате несчастного случая потерял ноготь большого пальца. Теперь ему сделали новый из перламутрового пластика.

Оскар продолжал улыбаться, и к нему само собой вернулось хорошее настроение. Прощай, Вийвика! По всей вероятности, она все поняла. С этой минуты Вийвика интересует Оскара не больше, чем некогда написанное ею письмо, которое сперва лежало в красном ящике Тийны Арникас в разделе «Неудавшаяся семейная жизнь», а теперь перекочевало в архив УУМ'а.

А вот та молоденькая врачиха, зубной техник, о которой Оскар вспомнил сейчас совершенно случайно, была во всех отношениях очаровательным существом. У нее были темные искусственные ресницы и пестрые наклеенные брови. Светлый парик очень гармонировал с ее маленьким розовым ртом. В тот раз, когда зубной техник посочувствовала Оскару по поводу его зубов, ему захотелось чем-то развеселить ее, и он рассказал о перенесенном им в детстве авитаминозе. К огорчению Оскара, зубной техник оказалась человеком на редкость серьезным и выслушала его рассказ с грустным лицом послушного ребенка. Разумеется, ей неинтересно было знать, что мать Оскара с точностью часового механизма ежедневно натирала сыну морковь и заставляла есть, приговаривая:

– Не упрямься, иначе у тебя выпадут зубы.

Оскар остановился на ступеньке лестницы. Он хотел окончательно освободиться от Вийвики прежде, чем нажмет на ручку двери своей квартиры. Где-то внутри вроде бы еще скребло. Хорошо бы какой-нибудь рассудительной мыслью или красивым воспоминанием поставить точку на истории с Вийвикой. Ему словно необходимо было за что-то зацепиться, чтобы откинуть это «что-то» в прошлое и со спокойной душой оставить его там во власти патины времени.