Текст книги "La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет"
Автор книги: Эльза Моранте
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)
«А, я уже слышал, что ты поэт!»
«От кого?» – Узеппе посмотрел на Красавицу: знала она одна (но на самом деле это Нино сказал другу, хвастаясь своим незаконнорожденным братиком: «По-моему, он станет поэтом или спортсменом! Видел бы ты, какие прыжки он выделывает, а как говорит!»).
«Так ты пишешь стихи?» – переспросил Давиде, не отвечая на вопрос Узеппе.
«Не-е-т… Я не пису… нет (волнуясь, он обычно начинал произносить неправильно, как малые дети), – я стихи думаю… и говорю их».
«И кому же ты их говоришь?»
«Ей!» – Узеппе показал на Красавицу, та вильнула хвостом.
«Скажи и мне, если помнишь».
«Нет, не помню… Я их думаю, и сразу же забываю. Их много… но они маленькие! Но их столько!! Я их думаю, когда один, и даже иногда когда не один!»
«Придумай сейчас!»
«Ладно».
Узеппе наморщил лоб и начал придумывать стихотворение. «Но они очень короткие: одного мало, сейчас я придумаю несколько и скажу их тебе», – заявил он, тряхнув головой. Чтобы сконцентрироваться, Узеппе закрыл глаза, да с такой силой, что веки сморщились. Потом, когда он через некоторое время открыл их, его взгляд, словно у певчих птиц, продолжал следовать за какой-то подвижной светлой точкой в пространстве, находящейся вне поля зрения. Раскачиваясь, он начал произносить нараспев ясным голоском, немного робея:
Звезды как деревья и шелестят как деревья.
Солнце на полу как горсть цепочек и колечек.
Все солнце как множество перьев,
сто перьев, тысяча перьев.
Солнце вверху как лестницы дворцов.
Луна как лестница, а наверху – Красавица, она прячется.
Спите, канарейки, закрытые, как розы.
Звезды как ласточки, они здороваются друг с другом.
И на деревьях.
Река как красивые волосы. И красивые волосы.
Рыбы как канарейки. И улетают.
И листья как крылья. И улетают.
И конь как флаг.
И улетает.
Поскольку каждую строчку Узеппе считал стихотворением, он отмечал их паузами, делая между ними вдох, а прочитав последнюю, глубоко вздохнул, перестал раскачиваться и побежал навстречу своим слушателям. Красавица приветствовала его радостным прыжком, а Давиде, который выслушал все очень серьезно и внимательно, произнес: «Все твои стихотворения говорят о Боге!»
Потом, запрокинув голову на подушку, он принялся старательно и задумчиво объяснять причину такого суждения: «Все твои стихотворения строятся вокруг слова „как“, а эти „как“, собранные вместе, означают: Бог. Единственного реального Бога можно распознать через сходство вещей между собой: на что ни посмотришь, на всем лежит общая печать. Так от одного предмета к другому вверх по лестнице можно добраться до одного-единственного. Для верующих мир представляется неким движением, где через согласованные между собой свидетельства достигается истина… А самыми истинными свидетелями являются, разумеется, не священники, а атеисты. Невозможно свидетельствовать ни через церковь, ни через метафизику. Бог, то есть природа…Для религиозного сознания любая мелочь, будь то червяк или соломинка, свидетельствует о Боге», – серьезно закончил Давиде.
Узеппе непринужденно сидел в кресле, из которого свешивались его худые ножки, обутые в сандалии, а Красавица, лежа между креслом и кроватью, довольно посматривала то на Узеппе, то на Давиде, который высказывал вслух свои размышления, как будто беседовал с какими-нибудь философами, а не с двумя неграмотными существами. Казалось, он забыл, кто из них троих – ученый студент, кто – несмышленый малыш и кто – собака…
Но вдруг его взгляд остановился на своей голой руке, где у слегка вспухшей вены виднелся небольшой сгусток крови, похожий на укус насекомого. Каждый раз, прибегая к наркотику, Давиде вкалывал его неизменно в одно и то же место на руке, как будто хотел сделать видимым знак своего падения. Однако наркотик, блуждающий в крови и убаюкивающий Давиде, заставил его тут же забыть об этом позорном клейме. Звук собственного голоса успокоил его, глаза Давиде прояснились, словно в их черной глубине отражалась чистая прохладная вода.
Улыбаясь, прикрывая лоб рукой, Давиде сказал: «Раньше, много лет назад, я тоже сочинял стихи – о политике и о любви. У меня еще не было никакой подружки, я еще не брился, но каждый день, встречая девушек, даже незнакомых, с пятью-шестью из них я готов был крутить любовь, все они казались мне красавицами, но стихи я посвящал только одной, несуществующей, по имени Амата: она жила лишь в моем воображении и была красивее всех. Я даже не представлял себе, как она выглядит. Я только хотел, чтобы она была невинной и предпочтительно – блондинкой… А в стихах о политике я обращался к разного рода историческим деятелям, настоящим, прошлым и будущим: к Бруту Первому и Второму, к царю, к Карлу Марксу. Некоторые из этих стихов, особенно из первых, постоянно приходят мне на ум чаще всего по моим праздничным дням… Это проба пера, стихи начинающего… Я вспомнил одно из них, озаглавленное „Товарищам“:
Революции, товарищи, учатся не по книгам
философов, которым на пирах прислуживают рабы,
и не профессоров, которые обсуждают за столом
борьбу, в которой потеют другие.
Великой революции учит воздух,
которым дышат все.
Ее воспевает море – наша общая кровь,
в каждой капле которой отражается солнце!
Так же человеческий глаз отражает весь свет мирозданья.
Товарищи, люди всей земли!
Читайте слово революции
в моих-твоих-наших глазах, рожденных для света
разума и звезд!
Сказано:
Человек – сознательный и свободный!»
«Еще!» – потребовал Узеппе, когда стихотворение закончилось.
Давиде улыбнулся с довольным видом и сказал: «Теперь я прочитаю стихотворение о любви. По-моему, я написал его лет десять тому назад. Оно называется „Весна“:
Ты – как еще не раскрывшаяся примула,
которая расцветает под первым мартовским солнцем.
Раскройся, любимая моя!
Пора! Я – Март!
Я – Апрель! Я – Май!
О луговая раковина, морская примула!
Весна на пороге,
и ты – моя…»
«Еще», – снова потребовал Узеппе.
«Все, – сказал Давиде, засмеявшись, – стихотворение кончилось. Я их написал, может, пятьдесят, может, тысячу, но теперь моя память пуста…» Потом он добавил, нахмурив брови: «Попробую вспомнить еще одно, последнее из сочиненных. Я его даже не записал, я уже давно не записываю стихов. Я сочинил его в уме совсем недавно, и вспомнил о нем несколько дней тому назад, в свой праздничный день. Кажется, это было воскресенье, как сегодня. Я сказал „сочинил“, но это неточное выражение. Мне казалось, оно уже написано где-то особыми цветными знаками, а я лишь читаю его. Я даже не понимаю, о чем оно, скорей – ни о чем. Называется – „Светлые тени“».
Узеппе заерзал в кресле: так ему не терпелось услышать стихотворение; Красавица приподняла ухо. Давиде начал декламировать, бесстрастно и как бы рассеянно, словно строки стиха, то короткие, то длинные, доходили до его памяти с какого-то подвижного экрана, как и в первый раз, когда он их сочинял:
«А как я узн а ю его?» – спросил я.
Мне ответили: «Его знак —
Светлая тень».
Еще можно встретить людей, несущих на себе этот знак,
который излучает его тело, но одновременно
и заключает его в себе,
поэтому говорится «светлая», хоть и «тень».
Чтобы понять это, недостаточно обычного чувства.
Как объяснить смысл вещей? Правил не существует.
Это можно сравнить с желанием,
которое вызывает у влюбленных девушка
строптивая, некрасивая, неряшливая, но
окруженная ореолом неясных эротических грез.
Может, это можно сравнить
с благосклонностью племени, которое освящает
своих особенных членов, тех, которых посещают сны.
Но сравнения бесполезны.
Возможно, знак этот можно увидеть,
почувствовать, угадать.
Кто-то ждет его, кто-то предвосхищает, кто-то отвергает,
некоторым кажется, что они видят его в смертный час.
Именно из-за этого знака на реке Иордан
среди беспорядочной безумной толпы
Креститель сказал одному человеку: «Это ты
должен крестить меня, а просишь об обратном!»
Тени, тени, тени светлые
светлые св-ет-лые…
«Еще!» – попросил Узеппе. «Еще, еще!» – передразнил Давиде, чувства которого начали притупляться. Он спросил с некоторым любопытством: «А ты их понимаешь, стихотворения эти?»
«Нет», – откровенно признался Узеппе.
«И тебе все равно нравится слушать?»
«Да!» – простодушно ответил малыш.
Давиде рассмеялся и заявил: «Хорошо, еще одно, последнее, но уже другого автора. Посмотрим… что-нибудь, похожее на твои, со словом „как“. Как… как… как», – произносил он, вспоминая. Голос его казался шутливым, но в нем проступали уже нотки усталости.
«Как… Вот, вспомнил! Стихотворение называется „Комедия“, и в нем говорится о Рае!»
Узеппе приготовился слушать, раскрыв рот. Он не думал, что можно писать стихи на эту тему!
«Еще!» – осмелился попросить Узеппе.
«Еще!»
Давиде от усталости широко зевнул… «Нет, хватит! – твердо заявил он, потом спросил, повернув голову к Узеппе. – А ты веришь в Рай?»
«В кого?»
«В Рай!»
«Я… не знаю».
«По мне что рай, что ад, – сказал вдруг Давиде. – Я хочу, чтобы Бога не было. Хочу чтобы тамничего не было, иначе мне будет больно. Все вызывает у меня боль, и здесь, и там:я сам и другие… Я хочу, чтобы меня больше не было».
«Ты что, болен?» – встревоженно спросил Узеппе. Действительно, бледность Давиде приобрела землистый оттенок, взгляд помутнел, как если бы у него начинался приступ какой-то болезни или, наоборот, он выходил из такого приступа.
«Нет, мне просто хочется спать… это нормально». Узеппе слез со стула и участливо смотрел на Давиде своими голубыми глазами, окаймленными с обеих сторон беспорядочными вихрами, такими черными, что они казались влажными.
«Хочешь, мы останемся у тебя?»
«Нет, нет, мне надо побыть одному. Мы еще увидимся… в другой раз», – нетерпеливо сказал Давиде. Красавица, как и Узеппе, встала и была уже готова следовать за ним, вернее, вести его за собой. Давиде услышал скрип щеколды, которую пытался открыть Узеппе, а потом слабый стук закрываемой двери (малыш старался не шуметь), едва слышный шепот и легкий шум удаляющихся шагов. Давиде тут же уснул.
Этажом выше включили радио, ему отозвались эхом другие радиоприемники в других местах. Слышались выкрикиваемые кем-то имена, лай собак, приглушенный шум дальнего трамвая… Сон Давиде был скорее не сон, а некое изнеможение, полубодрствование. Ему снилось, что он лежит на кровати в своей комнате (так оно и было на самом деле), но в то же время находится на улице. Улица в этом полусне казалась ему широкой, незнакомой. Ее освещало ослепительное полуденное солнце, такое беспощадное, что день казался печальней ночи. Возможно, дело было на вокзале: слышался шум прибывающих и отходящих поездов, но людей вокруг не было. Кажется, Давиде пришел сюда, чтобы проводить или встретить друга. Но он уже знал, что это были пустые мечты… Вдруг Давиде кажется, что из вагонного окна кто-то машет ему платком… Этого достаточно, чтобы вызвать у него сильное волнение. Он пытается ответить на приветствие, но замечает, что это вовсе не платок, а страшная окровавленная тряпка, и понимает, что за ней скрывается мерзкая улыбка, обвиняющая и ироническая. «Это сон», – вспоминает он с облегчением, но не торопится проснуться, так как знает, что пробуждение будет всего лишь бесконечным продолжением этого сна.
На следующий день в тот же час, после обеда, известная нам нетерпеливая парочка Узеппе – Красавица снова прибежали к комнате Давиде, как если бы само собой разумелось, что встречи с ним должны были быть ежедневными. Но Давиде не было дома. Поскольку на царапанье Красавицы и стук в дверь Узеппе не получил ответа, он, боясь, что Давиде заболел, взобрался по выступам стены к низкому окну, защищенному решеткой, и позвал: «Вавиде! Вавиде!» Никто не ответил. Окно было открыто, Узеппе отодвинул занавеску и заглянул в комнату. Там ничего не изменилось со вчерашнего дня: голый матрац, скомканная простынь, окурки на полу… Но хозяина не было. В этот момент из двери, выходящей во двор, появилась хромая хозяйка комнаты, которая вначале приняла Узеппе за вора, но увидев, что он совсем ребенок, спросила:
«Что ты тут делаешь, мальчик?»
«Ва… Давиде», – ответил Узеппе, сильно покраснев, и спустился на землю.
«Давиде? Он ушел часа два тому назад. Наверное, еще не вернулся».
«А когда он вернется?»
«А я откуда знаю? Он приходит, уходит, мне ведь не сообщает, когда вернется».
Красавица и Узеппе побродили вокруг дома в надежде, что Давиде вот-вот придет. С разных сторон подбежали вчерашние собаки, желающие поздороваться с Красавицей, но Волка, к счастью, среди них не было. В конце концов малыш и собака вернулись домой. На следующий день в тот же час Красавица, предчувствуя что-то, повернула было в направлении Вьяле Остиенсе, но Узеппе потянул ее в противоположную сторону, напомнив: «Вавиде!», и собака послушно побежала с ним к дому Давиде. На этот раз он был у себя, но не один: через дверь слышались звуки разговора. Узеппе, однако, осмелился и постучал.
«Кто там?» – испуганно спросил из-за двери голос Давиде после небольшой паузы.
«Это я… Узеппе».
Снова молчание.
«Это мы… Узеппе и Красавица!»
«Привет, – произнес тогда голос Давиде. – Сегодня я не могу вам открыть, я занят. Приходите в другой раз».
«Когда? Завтра?»
«Нет, не завтра… В другой раз».
«А когда?»
«Я тебе сообщу, когда… Я сам за тобой приду… Приду к тебе домой. Понял? Не приходите больше сюда, пока я сам за вами не зайду».
«Ты придешь за нами?»
«Да – да!»
Голос Давиде был хриплым, отрывистым и усталым, но говорил он дружелюбно, почти нежно.
«А адрес ты помнишь?» – беспокоился Узеппе.
«Помню. Конечно, помню».
Каждый раз при звуках голоса Давиде Красавица скулила, вставая передними лапами на дверь и пытаясь открыть ее. Да и Узеппе, стоя перед закрытой дверью, никак не решался уйти. Чего-то не хватало в этом диалоге. Через мгновение ему в голову пришла замечательная мысль, он тихонько постучал в дверь и сказал:
«Вавиде! Когда ты придешь за нами, почему бы тебе не пообедать у нас? У нас есть помидоры… и плита… и спагетти… и помидоры… и вино!»
«Спасибо, приду. Хорошо. Спасибо».
«Когда придешь? Завтра?»
«Завтра… или в другой день… Спасибо».
«Не забудешь?»
«Нет. А сейчас уходите».
«Хорошо. Пошли, Красавица». Узеппе уже бежал на улицу Бодони, чтобы скорее сообщить матери о завтрашнем госте и что нужно было немедленно купить вина (Ида вина не покупала, так как его пил только Нино). Но ни завтра, ни в последующие дни желанный гость не пришел, хотя целая фьяска вина ждала его посредине стола и Узеппе сам клал на предназначенное для гостя место тарелку, вилку и нож. После обеда Красавица и Узеппе не торопились идти на ежедневную прогулку на случай, если Давиде пришел бы позднее. Они подолгу стояли у подъезда, глядя вдоль улицы Бодони и на близлежащие улицы. Но Давиде Сегре не появлялся.
Не раз Узеппе порывался направиться в запрещенную сторону, но Красавица, глядя на него и потягивая за поводок, урезонивала малыша: «Нас не звали!» Узеппе отказывался от своей затеи, и они пускались в длинный, хорошо им знакомый путь, который вел к прекрасному лесному шатру. Путь этот стал их каждодневным маршрутом. В те дни в шатре произошла еще одна замечательная встреча.
5
Из-за последних набегов Узеппе и Красавицы на комнату Давиде они не появлялись в шатре целых три дня. Едва войдя, они обнаружили там нечто новое и таинственное. В это время года (конец мая) сюда никто не приходил, кроме них двоих. Ближе к городу, на поросших травой берегах уже можно было увидеть, особенно в выходные дни, купающихся римских мальчишек, но лесной массив позади холмов и зарослей тростника оставался девственным, как джунгли. Лишь однажды Узеппе увидел над поляной прилетевшую с моря чайку, которую он принял за огромную белую ласточку. После того знаменитого певчего воробья или скворца под кровлю шатра залетали другие воробьи и скворцы, но они издавали лишь обыкновенное, банальное «тит-тит» и улетали, испугавшись резвящейся Красавицы. Несомненно, они не знали песенки «Это шутка…», но это не смущало Узеппе: ведь существовало неоспоримое доказательство, что замечательная песня становится известной в птичьей среде и, значит, рано или поздно, кто-нибудь из них ее споет.
Что касается короткой, радостной галлюцинации самого первого дня, Узеппе принял ее за нечто совершенно естественное, так что когда она развеялась, он тут же ее забыл. Однако в крохотном пространстве лесного шатра от нее осталось зачарованное воспоминание, похожее на радугу, в которой соединялись цвета и звуки. Эта огромная радуга, раскинувшаяся над кронами деревьев, проливалась на поляну светлым дождем звуков… Случалось и в городе, что звуки и предметы вокруг Узеппе, сливаясь в одно целое, взлетали вверх в виде яркой вспышки, заставляя кричать тишину. Когда он закрывал лицо ладонями, улыбаясь, как слепой, внимающий чудесным звукам. Это значило, что всем своим маленьким тельцем он слушал этот взлетающий ввысь хор, который на музыкальном языке (неизвестном Узеппе) назывался фугой… Воспоминание это постоянно возвращалось к нему в разных формах. Возможно, оно сопровождало Узеппе повсюду, перенося его в чудесный лесной шатер, как в родной дом.
Дом этот казался ему, однако, пустым. С самого рождения неутолимым желанием Узеппе было делиться с другими своей радостью, но до сих пор только Красавица наслаждалась лесным шатром вместе с ним. Он попытался хоть раз привести сюда мать, с воодушевлением описывая ей поляну и ее местонахождение, но Иде было трудно ходить на большие расстояния из-за больных ног, ей казалось, что вместо костей у нее внутри болтаются веревки… Зато Узеппе загорелся теперь желанием принять в шатре Давиде Сегре, хотя пока еще не осмелился его пригласить. Что касается других людей – всех остальных людей на земле, – уже давно он чувствовал себя исключенным из их круга. Именно пустынность этого укромного местечка позволяла ему жить тут с Красавицей.
За деревьями, ниже по склону, была еще одна поляна, окруженная небольшим кустарником. Там было солнечно и сухо, там даже росли маки. Красавице и Узеппе полянка эта была хорошо известна (как и другие близлежащие полянки и склоны), именно на ней Красавица обычно сушила шерсть после купания.
Дело в том, что она теперь каждый день купалась в реке, а Узеппе с завистью смотрел на нее с берега, так как не умел плавать. Правда, однажды, не в силах противостоять желанию поиграть с собакой, позабыв обо всем, он быстро снял сандалии и штанишки и ступил было уже в воду. Но Красавица, почувствовав неладное своим овчарочьим чутьем, немедленно вернулась назад и успела остановить Узеппе, схватив его зубами за майку. Потом, обернувшись, она яростно залаяла на реку, как будто это был волк. «Если ты будешь так себя вести, – жалобно сказала она малышу, – то я не смогу больше купаться, а мне это необходимо также и из соображений гигиены: помнишь, как меня прозвали? – Чернавка!» В дальнейшем Узеппе победил искушение и ожидал на берегу, на солнышке, возвращения Красавицы, которая, впрочем, никогда не задерживалась в воде…
В тот день, о котором мы рассказываем, Красавица и Узеппе, подойдя к солнечной полянке, увидели построенный из веток замечательный шалаш, которого раньше не было. Сейчас шалаш был пуст, и вокруг – никого, но было ясно, что в нем живут: они поняли это, осмотрев шалаш изнутри. Там лежал матрац (вернее, наматрасник, набитый, по-видимому, тряпьем), а сверху – солдатское одеяло. Рядом, на камне, прилепленная к нему воском, стояла наполовину сгоревшая свеча. На земле лежали комиксы, а в ямке, вырытой тут же, – две банки сардин и банка тушенки, а также, похожая на золотую, медаль небольшого диаметра, украшенная двумя надписями – по окружности и по центру. Медаль была аккуратно завернута в целлофановой пакет и спрятана под грудой еще свежих листьев. На земле валялся также кулек с остатком бобов, а снаружи на большом камне сушились плавки очень маленького размера, прижатые двумя камешками. Осмотрев шалаш, Узеппе положил все изученные им предметы на их прежние места.
Когда они выходили из шалаша, Узеппе впереди, Красавица сзади, за спиной Узеппе произошло нечто, о чем нельзя умолчать. Красавица вернулась назад и в мгновение ока съела все остававшиеся в кульке бобы. Не подозревая, однако, в своем невежестве, что поступила нехорошо, Красавица, довольная и веселая, поспешила вслед за Узеппе, который ничего не заметил.
В тот день неизвестный хозяин шалаша так и не появился. Назавтра, когда они снова пришли, опять никого не было. Но, кто-то сюда заходил, потому что к уже перечисленным предметам добавились жестяной будильник, полупустая бутылка воды и пустая – кока-колы.
После купания Красавица улеглась на солнышке, а Узеппе ушел в лесной шатер, куда вскоре прибежала и Красавица. Она улеглась подремать под деревом, а малыш, поскольку ему не хотелось спать, взобрался на это дерево и устроился в углублении, где он, устав от игр, обычно сидел, напевая стихи, которые сочинял и сразу же забывал. Верхние ветки дерева освещались солнцем. На них иногда садились птички и тотчас улетали. Кроме них, на стволе и листьях жили очень маленькие странные насекомые удивительной расцветки. Под солнцем листья также переливались всеми цветами радуги, их прожилки образовывали сказочные геометрические фигуры. Узеппе засмотрелся на них, как туристы засматриваются на диковинки арабского квартала… Кроме того, с этого наблюдательного пункта была хорошо видна река и освещенный солнцем берег.
Узеппе сидел на дереве уже около получаса, когда увидел в воде плывущую маленькую головку, потом показались две худенькие руки, и наконец из реки вышел мальчик, отряхиваясь от воды. Думая, что его никто не видит, он тут же снял плавки и, голый, побежал по склону, скрывшись из глаз.
Конечно, это хозяин таинственного шалаша! Узеппе окликнул Красавицу, но та в полудреме лишь слегка шевельнула левым ухом, не открывая глаз. Узеппе решил подождать и, забравшись повыше, посмотреть, не появится ли незнакомец вновь. Но и сверху шалаш не просматривался. Вокруг не было ни души, слышался лишь шум воды и шорох послеполуденного света.
Вдруг Красавица навострила уши и вскочила, чувствуя чье-то приближение. Она стояла и ждала, неистово махая хвостом и громко, но приветливо лая.
Ждать пришлось недолго. Вскоре послышались шаги, и давешний мальчик, уже одетый, приблизился к лесному шатру, осторожно, как разведчик, крадущийся по полным опасностей джунглям. При виде его Узеппе мгновенно скатился по стволу на землю, охваченный волнением, как при появлении чего-то необычного. Действительно, мальчик вблизи был очень похож на не забытого Узеппе бесхвостого бегуна в клетке.
Руки и ноги у него были худенькие и непропорционально короткие (даже для его маленького роста). Лицо его в профиль напоминало мордочку зверька. Глаза густого оливкового цвета были круглыми, широко поставленными, нервный нос состоял почти из одних ноздрей, а рот с тонкими, почти несуществующими губами, растягивался до ушей, особенно когда он улыбался.
На его наголо остриженной голове начинал расти густой пушок, похожий на коричневую шерстку. Небольшие пряди волос виднелись у него даже из ушей, маленьких и торчащих в стороны. Наконец, поверх белой майки и темно-серых брюк на мальчике был надет смешной балахон, с прорехами по бокам, с двумя дырками вместо рукавов. Его соорудили, должно быть, из куска ткани цвета хаки и кое-как покрасили зеленовато-коричневой краской.
Если судить по росту, ему было лет восемь, максимум девять, хотя на самом деле – двенадцать (в дальнейшем, при случае, он не пропускал возможности побравировать перед Узеппе своим возрастом и большим жизненным опытом).
Подойдя поближе, он посмотрел на Узеппе и Красавицу с некоторым подозрением, но в то же время с явным превосходством. Его взгляд выдавал, однако, веселое удовольствие, останавливаясь на собаке. Он протянул руку (вернее, лапку) и погладил ее.
«Есть тут кто другой, кроме вас?» – спросил он сурово. – «Не-е-т! Никого!» – «Вы одни?» – «Да». – «Кто вы такие?» – «Я – Узеппе. А это – Красавица». – «Что вы тут делаете?» – «Играем». – «Вы тут в первый раз?» – «He-ет… Мы здесь были уже тысячу раз… больше тысячи», – заявил Узеппе.
Это было похоже на настоящий допрос. Странное существо посмотрело Узеппе прямо в глаза с заговорщическим видом и строго сказало:
«Предупреждаю: никому не говорить, что видели меня. Понятно: никому на свете!»
В ответ Узеппе кивнул головой: он никому ничего не скажет. И сделал это с таким пылом, что даже клятва на крови не могла бы лучше защитить доверенный ему секрет.
Незнакомец после этого уселся на камень, с бывалым видом закурил сигарету, которую выудил из кармана штанишек, и объяснил: «Меня разыскивают». По его тону можно было заключить, что полиция всей Италии и даже Европы сбилась с ног, разыскивая его. Последовало молчание. Сердце Узеппе сильно билось. В его голове преследователи незнакомца неизбежно представали, все до единого, в виде огромной армии профессоров Маркьонни, толстых, старых, очкастых, с висячими усами.
Тем временем все внимание незнакомца было приковано к Красавице. Он смотрел на нее с такой симпатией, что на лице его (вернее, мордочке) играла улыбка до ушей (хотя рот был закрыт), умноженная многочисленными морщинками, а глаза зажглись, как у влюбленного.
«Ты что, тоже хочешь покурить?» – спросил он у Красавицы, которая, отвечая ему симпатией на симпатию, крутилась рядом, почти касаясь мордой его лица. Играя, он выпустил ей в нос струю дыма, она же в ответ весело чихнула.
«Ее что, так и зовут – Красавица?» – «Да, так и зовут». – «Она старая?!» – «Не-ет», – ответил Узеппе, а потом заявил с некоторой гордостью: «Она младше меня!» – «А тебе сколько лет?»
Узеппе показал ладонь одной руки, растопырив все пальцы, а потом ладонь другой руки с одним разогнутым пальцем, который он, подумав, согнул в фаланге.
«Пять, шестой!» – сразу же понял незнакомец и объявил очень важно: «А мне тринадцатый». Он помолчал со снисходительным видом, а потом сказал: «У нас дома, в деревне, тоже есть собака. Не такая большая, с черной мордой и острыми ушами. У нее, правда, полтора уха, потому что пол-уха ей откусил ее отец. Она принадлежит моему дяде, брату матери, он с ней ходит на охоту. Ее зовут Тото».
Наступило молчание. Незнакомец докурил сигарету, с видимым удовольствием сделав последние затяжки, а оставшийся крошечный окурок закопал в землю с таким видом, как будто это была торжественная похоронная церемония. Затем он улегся на землю, положив голову на камень. Красавица уселась рядом с ним, Узеппе – напротив. Они поглядывали друг на друга и молчали, не находя тем для разговора. Вдруг Красавица задрала вверх голову, но не залаяла и не вскочила.
На одну из верхних веток села птичка, как раз над их головами. Она немного помолчала, сделала несколько прыжков по ветке, повертела головкой (наверное, настраивала голос) и запела. Радость охватила Узеппе. Красавица тоже сразу же узнала песню, она с довольным видом смотрела вверх, открыв пасть. Третий слушатель сидел тихо, поглядывая на птицу одним глазом. Он казался рассеянным или задумчивым.
Когда певунья улетела, счастливый Узеппе подбежал к мальчику и громко, радостно и смело спросил его:
«Ты знаешь эту песню?»
«Какую?»
«Ну, ту, что пела птичка!»
«Какая птичка? Воробушек?» – спросил мальчик, показывая пальцем на ветку.
«Да! – дрожа от нетерпения поделиться тайной, Узеппе выдохнул: она поет: „Это шутка, это шутка, это просто шутка!“»
«Откуда ты знаешь, что она так поет?»
Узеппе ничего не ответил. Он просто стал напевать песенку, стараясь в точности повторить мелодию.
Незнакомец, слегка улыбнувшись, пожал плечами и заявил: «У воробышков свой язык, людям его не понять». Он состроил скептическую гримасу и продолжал:
«В нашей деревне живет торговец вином, он же парикмахер, так вот, у него есть птица, которая разговаривает, как человек, но она живет не на деревьях. К тому же птица эта – не нашей национальности, а турецкой. Она здоровается, говорит „С Рождеством Христовым“ и „Христос воскрес“, а также ругается и смеется. Это попугай. У него яркие перья. Он выучил одну известную там песенку и распевал ее!»
«Какую песенку?» – спросил Узеппе.
«Вот какую:
Я – король и кардинал.
Могу смеяться и говорить.
Но в хорошей компании
Я могу и помолчать!»
Наслушавшись песен, Красавица начала носится, а Узеппе снова сел на траву напротив таинственного незнакомца. «А как называется твоя деревня?» – спросил он.
«Тирьоло».
Мальчик произнес это название с видом превосходства, как эрудит в присутствии невежд произносит название всемирно известного места.
«В прошлом году во время Джиро дʼИталия [33]33
Джиро дʼИталия – чемпионат Италии по велосипедному спорту.
[Закрыть]через нее проехал сам Бартали, победитель! Когда он остановился у бензоколонки, я стянул у него медаль. Медаль в его честь сделана на каком-то большом заводе на Севере, около Милана».
Узеппе покраснел, вспомнив, что он уже видел ее, завернутую в целлофан, когда обследовал шалаш незнакомца. Тому наверняка было бы неприятно узнать, что в его доме кто-то побывал. Но мальчик ничего не заметил, поскольку в этот момент опустил глаза, полуприкрытые густыми ресницами. Вдруг сильный приступ кашля начал сотрясать его маленькое тело. Закончив кашлять, мальчик с гордостью заявил:
«Кашель курильщика».
Порывшись в карманах брюк, он достал почти полный пакет «Лаки Страйк» и похвастал, показывая его Узеппе:
«Американские! Мне их подарили!»
«Кто подарил?»
«Один педик».
Слово было незнакомо Узеппе, но он не стал ни о чем спрашивать, боясь показаться невежественным.
Вместе с пакетом мальчик достал обрывок газеты, который он стал нарочито внимательно изучать, как будто это был важный документ. В газете была напечатана небольшая заметка под заголовком: «Три малолетних воспитанника сбежали из исправительной колонии Габелли. Двоих поймали, один скрывается». Приводилась и фамилия того, который скрывался: Шимо Пьетро из Тирьоло (область Катандзаро). Мальчик еще долго делал вид, что читает заметку, хотя наверняка давно выучил ее наизусть. Потом он поднес ее к глазам Узеппе, указывая грязным ногтем на слова «Шимо Пьетро». Но для Узеппе, не умевшего читать, напечатанное в газете оставалось загадкой. Тогда незнакомец гордо произнес: «Это я Шимо. Это меня так зовут». (Его полное имя, как следовало из газеты, было Шимо Пьетро, но он привык, что его звали по фамилии – Шимо).
«Ты теперь знаешь, как меня зовут, но никто больше не должен этого знать. Никому не говори как меня зовут и что видел меня здесь!»
