Текст книги "Камыши"
Автор книги: Элигий Ставский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
Я увидел на лице Кости натянутую улыбку и, чтобы выручить его, как мне казалось, поднял кружку и предложил:
– За Азовское море! За вашу науку!
Они загалдели с такой силой, что за соседними столиками поднялась тревога. А глаза Кости по-прежнему отвергали меня. Я отозвал его в сторону.
– Видишь ли, Костя, я в этом разговоре, наверное, в самом деле не ко двору. А мне, понимаешь, как раз надо уйти на часок. Я приеду домой…
Он взглянул на меня и пожал плечами:
– Конечно. Если тебе надо, конечно…
Миновав парк, я очутился на улице, по которой шли троллейбусы, увидел стеклянный киоск с цветами и на всякий случай купил несколько чайных роз, совсем свежих. Потом узнал, где находится рыбный магазин в центре, и пошел туда.
Я должен был извиниться перед Настей, если она, пусть даже из любопытства или от скуки, придет на это свидание. Ну, девочкой, конечно, она не была, но и примочкой для выведения синяков не была тоже. К тому же и синяки у меня были совсем не на теле. А самое главное, она-то при чем здесь, если мы с Костей не нашли друг друга? И безусловно, самый лучший для меня вариант – если она пошутила и ее там нет. Тогда у нас не будет осадка от неловкости, которая неизбежна.
Я попытался разглядывать улицу.
До чего же этот Ростов был сам по себе! Желто-розовый сумрак постепенно впитывался в камни, и город, казалось, куда-то поплыл. Толпа уже стала пестрой по цвету, уже приоделась и охотно посматривала по сторонам. Вывеска «Столовая» уже казалась пресной и лишней, куда-то подевались грузовики, и у меня очень скоро, не успел я отшагать квартала, возле телефонных будок были изъяты все двухкопеечные монеты. Меня подивило: сколько красивых женщин! И не платьями, а лицами, фигурой, походкой.
Сама степенность, плавность, в движениях покой. Откуда? Можно было подумать, что их руки никогда не знали тяжелых сумок, стиральных порошков и кастрюль, что их кожа не соприкасалась с машинным маслом, железом или бумажной пылью, что их губы не ощущали на себе табачного дыма или винного перегара, да и вообще они по всему были далеки от самих себя, от утренних, которым надо было вставать, спросонья прихлопнув будильник, нестись на кухню, ломая спички, побыстрей зажигать конфорки, пробиваться локтями в трамвай, выдергивать себя из него, бежать к дверям учреждений или к проходной, а потом нестись в магазин, и еще туда и туда-то, и отсчитывать каждый день до получки. Откуда такая великая сила жизни, такой могучий заряд будущего? Да, действительно, сколько красавиц и по-настоящему крепких, здоровых женщин, наделенных природой всем, чтобы выстоять и по утрам, и днем, и вечером, и ночью. Может быть, тут замешаны воздух и солнце южной земли? Не знаю. Но куда там зябким и шустрым ленинградкам, куда там самоуверенным и суетливым москвичкам до неторопливых, осанистых и кровь с молоком ростовчанок.
Сгущаясь, сумерки стали фиолетовыми, а дома словно сгрудились. Пожалуй, город становился уютнее. Да, именно уютнее. Но воздуха не прибавилось. Напротив, стало совсем ясно, что ждать свежей струйки неоткуда.
Я нашел знаменитый рыбный магазин и, чтобы очистить свою совесть, даже заглянул внутрь его, насытившись тошновато скользким запахом сразу многих океанов. Насти нигде не было. Еще раз проверив, нет ли поблизости другого подобного и тоже высохшего аквариума, я всего минут пять потолкался на углу и тут-то вдруг понял коварство уставшей от поклонников стюардессы, которая, оказывается, отпустила мне все грехи заранее: «Ничего, у рыбного магазина не соскучитесь». Надо признать, она посмеялась надо мной остроумно и зло. Место это было – облюбованный уголок для знакомств. Пятачок, где собирались те, кто был не прочь вдвоем убить вечер, а потом мирно разойтись, ничего не требуя, не выказывая обиды и ни на что не посягая. Вытащив сигарету и скользнув по лицам, я тут же поймал несколько полусмущенных, робко взглянувших на меня предложений, одетых чистенько, но, пожалуй, не в меру подкрасивших свои около тридцати: «Может быть, мы пойдем куда-нибудь, где весело, а потом посмотрим?.. Или побродим где-нибудь у Дона…» Этого мне только и не хватало.
Я понял, что могу мотать отсюда на все четыре стороны. Посмотрел вокруг, силясь вспомнить номер троллейбуса, который довез нас с Костей до театра, до того сада, как вдруг прямо возле меня остановилась машина. Из опущенного окошка доносилась негромкая музыка и зеленовато светились кружочки всех приборов.
Та гордая красавица, что, распахнув дверцу, сидела в такси и смотрела на меня, выжидая, и была Настя, улыбавшаяся, чуть смущенная. Мелькнула блестящая красная туфелька. Что угодно, но такую вот Настю я не ожидал увидеть. Я только взглянул на нее и неожиданно почувствовал, как у меня в одну секунду отпустило душу. Как же, оказывается, мне сейчас нужна была давным-давно знакомая Настя.
– Добрый вечер. Здравствуйте, Настя. – Я протянул ей свой букет. – Вы даже не представляете, как я вам благодарен.
Дверца захлопнулась, на моих коленях оказался краешек вишневой вельветовой юбки.
– Куда? – откинувшись, спросил шофер.
– Куда? – повернулся я к ней.
– Не знаю. Мне все равно, – блеснула она зубами.
Под цветами обнажилась шелковая вышитая белая блузочка, не надетая на нее, а точно наклеенная. Словом, этой блузочки как будто не существовало. Но я заметил, что и под блузочкой ничего больше не было.
– Я бы, честное слово, подарил вам этот город, Настя. И будьте сегодня моим добрым гидом, если это нетрудно.
– А может, мне этого города и даром не надо, – засмеялась она. – Только недалеко. По проспектам. Я и сама-то нездешняя.
Я осознал, почему цветы в ее руках стали яркими необыкновенно. На ней была коротенькая и тоже вельветовая, синяя без рукавов… ну, жакетка, что ли… И это был фон, на котором выделялся каждый цветок. Яркость в одежде почти цыганская.
– Поехали, – сказал я шоферу. А когда мы двинулись, спросил: – Надеюсь, вы отдохнули?
– От чего это? – игриво пожала она плечами. – С такими пассажирами отдохнешь!
– С такими, как я?
– Вот именно, – засмеялась она.
Я достал сигареты.
Или с ней что-то произошло за эти несколько часов, или я не разглядел ее в самолете. Она была совсем не та, с которой я простился у трапа. Даже в манере говорить появилось что-то новое: растягивала слова на южный манер, уже самой интонацией как будто суля мне открыть нечто загадочное, почти роковое. И волосы, оказывается, были не каштановые, а скорее черные, такие же, как брови. От прежней надменной Насти остались только тяжелые веки да еще, пожалуй, прищур глаз, как от солнца, от теплого ветра. Она была более чем хорошенькой и теперь заманчиво диковатой.
– А я, по правде сказать, не надеялся, что вы приедете, – признался я.
– А я и сама не надеялась, – засмеялась она. – Спасибо вам за цветы, – и посмотрела на свои покрытые свежим лаком и еще слегка пахнущие ацетоном ногти. – А что делать, если скучно?..
А когда подняла голову, я заметил в ее взгляде несогласующуюся с улыбкой настороженность, пристальную зоркость. От этого и все лицо становилось иногда неестественным и даже как будто деланным. Она словно заставляла себя быть посмелее. Говоря честно, я, конечно, выбрал бы для себя ту недосягаемую Настю-стюардессу, которая представлялась мне ожившей и существующей частичкой давнего Миуса. Но в эту минуту мне, возможно, было легче с неловко пытавшейся кокетничать этой Настей, еще не привыкшей ко мне и как будто осваивающейся.
– А вы даже не назвали себя, между прочим, – лукаво глядя мне прямо в глаза, сказала она. – Или считаете, что со мной сойдет и так?
– Виктор Сергеевич, – ответил я и протянул ей сигареты.
– Это точно, что Виктор Сергеевич? – она посмотрела на меня испытующе, как бы оценивая. Потом взяла сигарету. Я дал ей прикурить, она закашлялась. – А я всегда говорю что попало, если пристают. И тоже назначаю у рыбного магазина, но не прихожу. – И, мне показалось, на секунду прижалась ко мне. Похоже, что она решила не терять вечер даром. Жаль только, что я, пожалуй, был не подготовлен к этому далеко не идиллическому завершению знакомства с небесным прообразом юношеской любви.
Но попробуйте быть святым и заниматься воспоминаниями, если вы ощущаете рядом гибкость горячего и вполне реального тела, если вокруг так дурманяще светятся розы, и эти шины как будто не едут по плевкам, по грязным следам, по сизым струйкам машинного масла, по зыбкой черноте асфальта, исшарканного вдоль и поперек, если все забито запахом роз, а доносящееся дыхание никак, никогда, ни за что на свете не может быть нечистым, как не могут быть опресненными эти губы, если весь эфир начинен неудовлетворенной страстью: «Как любил я вас, очи черные…», если вас бережно и невесомо покачивает и если вы улавливаете, как вам кажется, не просто любопытство:
– А вдруг я бы обманула и не пришла? – Она не знала, как избавиться от сигареты. – Вы бы нашли меня?
– Да, – уже почти убежденный, что говорю правду, сказал я и сунул надоевшую и, очевидно, крепкую для нее сигарету в пепельницу. Теперь я думал о том, как бы продлить этот вечер с Настей. Но что же нам делать? Нет, мне уже совсем не хотелось терять ее, так она была хороша.
Улицы были освещены. Мимо катился город, то высокий, то трех– и даже двухэтажный, который своими крышами, оказывается, заслонял и Кавказ, и Каспий, и Баку. В сорок третьем году я перебежал Дон по льду. Когда пропадали кварталы, полные электричества, витрин, светофоров и людей, лезших под колеса, когда словно обрывалась панель, где толпа казалась спрессованной и непонятно как передвигалась, тогда наступала полутьма, едва рассеиваемая редкими вспышками фонарей, дома чернели точно руины, улицы оказывались полупустыми, а иногда почти пустыми, и машина шла быстрее. Мы проехали по нескольким сияющим от огней проспектам, потом затряслась какая-то очень длинная улица, грохотавшая трамваями, потом за окном пронесся высокий черный обелиск, и снова стволы уцелевших деревьев и десятки возникавших впереди рук, махавших нам, встречавших нас и остававшихся за нами. Одним словом, перед нами пронеслась многоликая, вертящаяся, смеющаяся и захваченная каким-то безудержным круговоротом толпа живых. Мне приятно было видеть ее, подсматривая за ней из-за дыма тех пожаров, поднимавшихся над развалинами. А диковатая, о чем-то задумавшаяся и присмиревшая Настя не мешала мне. Я взглянул на нее, и мне вдруг пришла в голову простая и счастливая мысль, что самим своим присутствием красивая Настя помирила бы нас в Костей, развязала бы нам языки. Если бы час-другой нам втроем посидеть за столом… Я наклонился к шоферу и сказал адрес.
– А куда это вы меня? – тут же спросила она строго. – Может быть, на квартиру?
– Не бойтесь, пожалуйста, Настя. Я сейчас вам все объясню.
– И, как я понимаю, мы там будем одни? – последовал новый вопрос. – Так ведь? Я угадала?
– Нет, Настя, – ответил я. – Не угадали. Я познакомлю вас с одним замечательным человеком. Он мой фронтовой друг.
– Да? – усмехнулась она. – Это правда, что там будет ваш друг?
– Правда, – подтвердил я. – Посидим немного, выпьем по рюмке вина. В ресторан сейчас все равно не попадешь. Вы же видели, что делается.
Машина теперь свернула туда, где дома были похожи на те, которые можно увидеть и на окраинах Москвы и Ленинграда. Бутылка хорошего коньяка и шампанское уже позвякивали у меня под ногами, и я туфлей разделил их, чтобы они не разбились.
– А может быть, вы любитель быстрых побед? – опять насторожилась Настя, когда мы уже наткнулись на улицу, изрытую траншеями, и теперь, чертыхаясь, шофер объезжал ее. – Тогда я вам не подойду. – И мне показалось, что в ее глазах блеснула почти ярость, знакомая мне еще по самолету, хотя на губах и застыла улыбка. – Но вы не подумайте, что я из пугливых. У меня, знаете, сила, я даже сети с мужчинами тянула.
Я увидел знакомый дом.
– Если хотите, подождите меня здесь, Настя. Я только предупрежу, что приеду попозже, – сказал я, чуть ли даже не оробев под взглядом этой девочки.
– Значит, просто посидим? Надо же! – расхохоталась она. – А до сих пор все было по шаблону. Я думала, люди постарше – с выдумкой. Даже было интересно. Потому и приехала.
Я заставил себя рассмеяться:
– Вы мне нравитесь, Настя. А поухаживать за вами можно?
– Можно, – уже весело разрешила она. – Если у вас это получится.
Я расплатился, взял Настю за локоть, и мы двинулись по асфальтовой дорожке к подъезду, над которым светилась тусклая лампочка. Надо было что-то говорить, но никаких слов не находилось.
– А я опять забыла, как мне вас называть? – усмехнулась Настя.
– Виктор Сергеевич, – повторил я.
– А я думала: Витя… – неожиданно фыркнула она.
Пес, очевидно, узнал мой голос. Я услышал, как он радостно заскулил и бросился царапать дверь.
– Видите, нас встречают, – сказал я, нажимая кнопку звонка.
– А он кто, ваш друг? – успела быстро спросить Настя, прячась за розы.
Но он уже стоял перед нами щурясь, уже подтягивал брюки, виновато улыбался и уже отступал назад, пропуская нас.
– Это мы, – сказал я, победно выставляя перед собой бутылки, а главное – драгоценную Настю. – Жив, хвост? То-то! – Я взялся быть добродушным громилой, которому все трын-трава.
Пес точно рехнулся: чихал от волнения, подпрыгивал, вертел своим хвостом. И Костя тоже засуетился.
– Заходите, заходите, – неловко пятился он, показывая, что просит нас пройти в комнату. – Пожалуйста, – сказал он, придвигая Насте кресло, а после этого поворачиваясь ко мне. – А ты до сих пор так и ходишь голодный? Что же ты, Витя? А у меня все греется, ждет.
Над его бумагами и раскрытыми книгами горела настольная лампа, освещая комнату мягко и призрачно.
– Да нет, Костя, ты посмотри, какое перед тобой стоит чудо. А? Это – Настя. Покорительница высот.
– Здравствуйте, – застыв у порога и неожиданно холодно и даже надменно сказала, нет, не Настя, а именно стюардесса. Она проговорила свое «здравствуйте» так, что должна была тут же добавить: «Наш самолет совершает рейс по маршруту…»
– А это мой знакомый и верный и очень серьезный друг, – взмахнул я бутылками, как бубнами.
– Да, да, – виновато кивнул Костя, однако не посмотрел на красавицу, а снова взялся за свои брюки, суетливо задвигался вокруг стола, словно раздумывая, куда его отодвинуть. – Тут у меня кое-какие дела… Извините. Сейчас я надену пиджак. Что же вы стоите? Присаживайтесь. – Он взглянул на бутылки, которые я водрузил прямо среди его бумаг, и перевел глаза на меня: – Можно, Витя, тебя на минутку?
Я засмеялся, показывая Насте на кресло.
– Понимаете, этого человека заели рыбы. Такого могучего человека. Ну, какие, Костя, здесь пиджаки? Брось. Что тут, заседание месткома? – И я спросил Настю: – Ведь так?
Мне ответили только ее глаза: «До тех пор, пока самолет не наберет высоту, курить не разрешается. Благодарю вас за внимание». А Косте она ответила словами:
– Мы вам помешали?
– Ничего, ничего, – сказал Костя, уходя в другую комнату. – Мы только на одну минуту.
Я кивнул Насте, а потом пошел за Костей. Он стоял в маленькой комнатке, возле туалетного столика, и ждал меня, смущенный, как мальчишка.
– Ну, ты чего струсил? Какие еще могут быть церемонии? – И тут я замолчал, разглядев, что лицо у него точно больное, а сам он обрюзгший и даже, может быть, жалкий, такой скисший и, никуда не денешься, пожилой. – Ты что, Костя, нездоров?
В окне за его спиной горели квадраты повисших среди черноты огней. Только сейчас я ощутил, что в квартире не жарко.
– Понимаешь, Витя, – с напряжением глядя мне в лицо, сказал он, словно готовясь оправдываться. – Ты пойми меня правильно…
Я потянул его в коридор:
– Пошли, Костя. Посидим, а потом видно будет. Перестань. Это стюардесса. Я познакомился с ней в самолете.
– Да, да, конечно, Витя, – пробормотал он нерешительно. – Только я… Но у меня, сам видишь, дела. Не успеваю.
– Ну, немного… за компанию, – предложил я.
– И потом, – вяло усмехнулся он, и мне показалось, что подбородок у него дрожал. – Потом… Я отвык… Наверное, я устарел… Здесь все же моя жена… дети… Ты извини… Говорят, мы к старости становимся сентиментальными. Тебе видней, конечно… Ты пойми правильно, Витя…
Я замолчал, вдруг осознав, что значат его слова. Теперь нужно повернуться и уйти. Объяснения уже не годились.
– Я все понял, Костя. Так бы сразу и сказал.
– Ты, Витя…
– Ладно, Костя. Все это чепуха. А в целом я был рад тебя видеть на этой планете. – И я протянул ему руку, чтобы проститься. – Все ясно. Виноват. Бывает. А как у вас с гостиницами?
И опять он был хозяином положения, а я рядом с ним выглядел запутавшимся в чем-то суетном, сегодняшнем. Конечно, тут было замешано еще кое-что. Мне легче было провалиться, чем признать себя вот таким, каким через двадцать лет увидел меня Костя. И теперь я должен был идти до конца, оставив себе хотя бы Настю.
– Нет, ну что ты, Витя? Что ты? – Он схватил меня за руку и не отпускал. Его пальцы были холодными и потными. – Обо всем же договорились… Я понимаю, что твоя жизнь не так проста… Я, Витя, и сам-то… ну, бывал в переделках… И в стол находок я уже позвонил. Так что сообщат. А завтра сходим на Дон, искупаемся. И раков я заказал. Сами сварим…
– Так ты не посоветуешь, в какую лучше гостиницу?
Он вдруг пожал плечами и вздохнул:
– Ну, тебе виднее, Витя. Смотри. Поезжай тогда в «Ростов» – это в центре. У нас там броня есть. Я позвоню. Но только ты зря…
– Ты прав, Костя, как всегда. Ладно, живи сто лет. Надеюсь, что не осудишь?
– Да нет, Витя, нет у меня такого права, – ответил он.
Вот теперь я действительно был громилой.
– Здесь непьющие, – объяснил я Насте, широким жестом убирая со стола бутылки.
Мне показалось, что она усмехнулась, с какой-то торжествующей местью медленно опуская свои зазывные веки.
И опять этот пес все понимал. Уже не прыгал, а понуро стоял посреди передней и грустно следил за тем, как я чересчур решительно запихиваю в рюкзак бутылки. Хвост раза два робко шевельнулся и повис. Пожалуй, передняя была тесновата. Что еще? Кажется, все. Да.
– Ну что, пока? Пока, псина? – сказал я, закидывая рюкзак за плечо.
Нас Не Трогай не закрывал дверь, пока мы не спустились вниз. Ну и все. И трижды бог с ними, со всеми этими рыбами и пресными водами, если в мире существовала гостиница «Ростов», которая в центре. «Так, значит, так тому и быть. И эту песню прекратить».
…А потом этот чертов день догорал, как бесполезный, ненасытный костер, который, наверное, был бы способен сожрать весь мой реликтовый лес, только подкидывай.
И все же, пока Настя была рядом со мной, сидела в такси рядом со мной, я имел право не признавать себя полным банкротом. Теперь она стала единственным смыслом моего нового бытия. Моим воздухом, моей целью, за которой я готов был бежать даже на край света, благо рюкзак с бутылками мы уже закинули в гостиницу, и я снова был налегке.
И опять за стеклом разлетались подсвеченные фонтаны. Здравствуй, Ростов, город щедрых красавиц. Ладно, будет вам музыка.
…Моя королева как будто стала добрей. Сидела передо мной, пород пустыми пока что бокалами и уголком одного глаза посматривала на танцующих между столиками, а уголком другого обещала мне, что ни в жизнь не забудет, чего стоят златые горы и реки, полные вина. Табачный дым и звон стекла образовывал веселье взрослых, которые приходили сюда, чтобы построить красивую картинку из рассыпанных детских кубиков, подобрав цвета и рисунки по своему разумению, если, конечно, удастся. Этим здесь и занимались. Фантазировали кто как мог. Подносы гнулись от бутылок. Во входную дверь стучали кулаками, ботинками и сапогами. Мы с Настей тоже должны были сложить свой веселый пейзаж, где, наверное, будет плакать ива, бежать голубая с чистой водой речки и где попозже золотая луна, возможно, поднимется над пахучим и мягким стогом.
– Нет, я пить не буду, – решительно сказала она.
Меня покорила ее застенчивость, чистым румянцем, вспыхнувшая на щеках.
– Правда, – повторила она. – Нельзя.
– Можно, немного можно, – попросил я. – Я-то хотел бы пропить сегодня весь свет.
– А мы в другой раз, – и взглянула на меня выжидая.
А что я говорил?! Вот на моих кубиках, нет, на наших, уже и появился кусок совместного лазурного неба, край белого облака, а под ним в удивительно свежей траве – ослепительно нежные ромашки, мягкие, светящиеся. Пока что не находились плакучая ива и прозрачная речка.
Яства здесь разносили официанты, облаченные во вдохновенную форму строптивых казаков тех самых времен, когда у вольной Аксиньи хватило широты испить до дна весь красный Дон. Безликие официанты в стандартных пиджаках и капроновых манишках уже не могли, очевидно, вызвать прилива творчества.
– Тогда что же? – спросил я Настю, когда возле меня застыли лампасы и скучно склонилась согнутая спина.
– Давайте мороженое, – предложила она, – правда.
Кажется, к этому заказу я прибавил бутылку сухого «Донского». И снова любовался Настей.
– А знаете, вы очень храбрая. Вы ведь бесстрашная, – сказал я ей. – Вы смелая.
– Это почему же? – спросила она, поглядывая на зал, дымя сигаретой.
– Работа ведь у вас опасная. Высоко. Мало ли что…
– А что еще делать, если никто не берет замуж? – засмеялась она, показав всю прелесть звездных зубов. – А в небе зато много мужчин с положением. Не работа, а базар!
– А курить, между прочим, вы не умеете, Настя.
– Не умею, – вдруг густо покраснела она. – От них глаза ест.
Теперь я разглядел, что ей верных двадцать пять и она необыкновенно женственна, такая мягкость была в каждом ее жесте. И я тут же отыскал, нет, это она подала мне кубик, на котором был краешек берега и пушистое облачко. И мне даже показалось, что я нашел длинную ветку ивы, когда вдруг в трогательную и ничем не запятнанную нашу с Настей картинку влезла физиономия самого Глеба Степанова. Да, это был он, а возле него барышня в черном, по всей видимости, найденная им тоже возле того рыбного магазина, таким неимоверно потерянным и даже неуместным здесь было ее лицо, неулыбавшееся, даже суровое. И возле них застыл красавец брюнет в удивительно белом, чистом и ладно сидящем и, наверное, шерстяном костюме от лучшего портного. Они только что вошли и стояли у двери, высматривая свободный столик. Потом прошли недалеко от нас. Барышня семенила ногами, словно у нее не разгибались колени, и по всей фигуре, хотя она и была сложена совсем неплохо, почему-то каким-то образом разливалась тяжесть. Меня поразил несуразно высокий лоб. А платье на ней, оказывается, было вечернее, кружевное. Они сели, и тут Глеб Степанов увидел меня. Я быстро накрыл салфеткой наш с Настей пейзаж, потому что Степанов уже поднял своего товарища и шел к нам, раскинув руки, как будто увидел родного отца. К счастью, затылок, шея и спина барышни остались на месте и даже не повернулись в нашу сторону, не удостоили нас вниманием.
– О, я смотрю, вы люди целеустремленные, – уже говорил нам Степанов, а потом, повернувшись к изваянию в белом костюме, который был или киноактером или продавал мимозу возле метро, представил меня: – Сам, выражаясь научно, преемник великого Кони. Ну, конечно, не при исполнении служебных обязанностей. – И снова повернулся ко мне: – Ну, если вы предпочли встрече со мной такую компанию, я вас не осуждаю.
Человек в наряде из белого мрамора сперва впился в меня пустыми лунками своих глаз, но, обнаружив на моем лице полное непонимание греческой скульптуры, потянул Глеба Степанова к своему столику.
– Все, все, – доверительно кивнул мне Степанов. – Мы не помешаем. У нас тоже дама.
Их дама, кажется, потяжелела еще больше. Спина ее стала просто пудовой.
До чего же ласковым ветерком снова повеяло от синей речки, высокого неба и Настиных глаз. И, когда постаревший внук деда Щукаря принес мороженое, я уже был влюблен и Настю, как в стрелки своих часов, которые уверенно пересекли одиннадцать, чтобы скоро наконец-то закончить этот день. Но пока я еще держался, настойчиво придвигая Насте полный бокал, который она, почему-то вздыхая, отодвигала.
– Что с вами, Настя, случилось? Какие заботы?
– Нет никаких, – встрепенувшись, почти виновато сказала она.
– А знаете, Настя, кто вы в таком наряде? Вы настоящая цыганка, честное слово. И не скучайте.
– А у меня и правда бабка была цыганкой. Самой настоящей, – подтвердила она серьезно.
– Не погадаете? – попытался я восстановить веселье.
– Вам? – она вскинула брови.
– Да, что на сердце, что под сердцем…
– А позолотить ручку? – И, засмеявшись, она отставила вазочку с мороженым, а я протянул ей ладонь.
– Это смотря что вы мне нагадаете, Настя.
– А что вам суждено… Одну правду…
Пока, склонившись, она водила пальцем по моей руке и чересчур усердно сжимала губы, я заметил, что вокруг столика Глеба Степанова суетились сразу два официанта, а человек из камня пытался всучить барышне целый фужер коньяка, но та неумолимо не замечала его заботы. Во мне проснулся угрюмый исследователь: я пытался понять, отчего именно черная кружевная спина казалась чугунной и безнадежно унылой. Что за странность, в самом деле? Плечи были даже не по-современному узки, женственны, и талия, может быть, даже завидная, и шея как шея…
– Линия жизни долгая, – наконец объявила Настя и проницательно посмотрела мне в лицо. Потом взялась разглядывать какую-то другую, неимоверно запутанную колею моей жизни.
– А вам еще не надоело здесь? – спросил я, ощущая, как по мне расползалась сонливость, родничком разливавшаяся по жилам руки, лежавшей в центре бурого пятна. Мне почему-то вдруг захотелось, чтобы эта барышня-пуд повернулась и посмотрела в нашу сторону.
– Человек вы обеспеченный, – не подняла головы Настя. – А положение у вас такое, что вас, наверное, побоится даже… – Она подумала и вздохнула: —…может быть, и прокурор.
Я не выдержал и расхохотался, так как никогда не слышал о себе ничего более веселого.
– А кто этот прокурор? – спросил я.
– А если будете смеяться, не сбудется, – с шутливой угрозой сказала она.
– Нет, где эта линия прокурора, покажите мне! Почему меня должен бояться именно прокурор? Нет, вы мне покажите, где эта линия… Где этот прокурор?
– Потому что надо верить в гадание, – убежденно сказала Настя и опять сдавила мою ладонь, что-то еще выискивая на ней. – В настоящее время… видите, вот эта черточка… поперек… извилистая… у вас удар в связи с потерей ценных бумаг… каких-то документов.
Я забыл о нашей иве, о высоком небе, в котором летали птицы, о загадочной кружевной спине, откинулся от стола и посмотрел прямо в лицо необыкновенно прозорливой цыганке.
– Это, между прочим, так и есть, – сказал я. – В самом деле очень ценные. Так вы их нашли? Ведь вы нашли, да? – Я, кажется, понял, почему она так настойчиво переспрашивала мое имя и отчество. Не обязан ли я этой потере тем, что она пришла на свидание?
– А чего же тогда вы их теряете, если ценные? – засмеялась она, залезла в какой-то кармашек и вынула мой билет и листки деда. Как же ей шло стоять над водой и рядом с развесистой ивой.
– Я их выронил в самолете? Настя! Вы даже не представляете, сколько золота я должен положить на вашу ручку. Это ведь не просто бумаги, Настя…
В это время официант водрузил на наш стол поднос с бутылкой цимлянского и горой фруктов.
– Это вам с того столика, – сказал он Насте, показав на мраморного человека, который теперь сидел в одиночестве, потому что Глеб Степанов ушел с барышней-гирей танцевать. Вполне возможно, он тоже заду, – мал испытать прелесть воздушных путешествий в самолетах «Аэрофлота». Он что-то тянул из рюмки и, улыбаясь, поглядывал в нашу сторону.
– Еще чего! – прелестно взорвалась Настя. – Зачем это?
– Спасибо. Унесите все это, – сказал я официанту. – Верните на тот столик.
Красавец в белом вдруг оказался перед нами и, прижимая руку к груди, запинаясь, виновато пробормотал:
– Простите меня, если… эскьюз ми…
Мы с Настей заказали по чашке кофе и теперь уже, поглядывая друг на друга без прежней осторожности, легко завершили наш пейзажик, найдя даже изогнутый коромыслом месяц, подобный тому, который висел сейчас за окном.
– Значит, вы не хотите позвонить мне в гостиницу, когда прилетите? – спросил я. – Почему?
– Потому, – ответила она, ногтем что-то рисуя на столе. И вдруг посмотрела мне прямо в глаза: – А лучше вы сами приезжайте в гости. Правда. Вам у нас понравится. У нас лиманы. У нас, посмотришь кругом, камыш и вода. Знаете, какие у нас лиманы? А чтобы жить, целый дом пустой. Вот если приедете, тогда… – И уголки ее глаз жаркой молнией обожгли вдруг меня.
– Куда же это надо ехать? – спросил я.
– В Ордынку, – ответила она. – Сперва до Темрюка, а там спросить Ордынку. – Она вынула из стаканчика бумажную салфетку. – Я вам напишу, а то забудете. Приедете? А сазаны какие! Хвостом по воде как ударит! У нас Кубань!
– Темрюк? – засмеялся я, получив уже второе за этот день приглашение в удивительно прилипший ко мне город. – Так далеко?
– Чего же тут далекого? – почти обиделась она и протянула мне салфетку. – Поездом до Краснодара, а потом автобусом.
– Значит, до Темрюка, а потом… как вы говорите?
– Ордынка. Там написано. Вы когда-нибудь наши лиманы видели? А ерики?.. Такого нигде больше нет, как у нас… И вы писатель.
Я не заметил, как стюардесса исчезла, и цыганка исчезла, а теперь передо мной сидела какая-то новая, третья Настя.
– А есть такие ерики, что уплывешь и никто не найдет. А птицы всякой! А рыба плещется! А красота!.. Крикнешь, и голос понесется далеко-далеко! У нас простор. Лучше нет ничего, чем Азовское море.
– Вы мне напоминаете одну девушку, Настя… Очень здорово напоминаете. Но подождите, зачем же я поеду, если вы будете летать?
– Нет, хватит мне, налеталась, – с неожиданной злостью сказала она. – Другие пускай, а я к себе на лиманы лучше. Завтра уже там буду, У меня там дело.
Я посмотрел на нее внимательно:
– А вы действительно хотите, чтобы я приехал к вам?
– Хочу, – опустив глаза, подтвердила она. – А то зачем бы приглашала? Приедете?
Я, кажется, снова почувствовал на себе взгляд изваянного в древности щедрого брюнета, который по-прежнему тосковал в одиночестве, но мы с Настей уже встали, чтобы уйти. На соседних столиках еще продолжали складывать свои кубики, азартно подбирая самые броские краски, однако наверняка обманчивые и нестойкие, грозящие поутру обернуться несусветной и даже постыдной мазней, от которой появятся тошнота и тоска… да еще какая. За нами щелкнула задвижка, и мы вдохнули черный воздух.
– Значит, приедете? – спросила Настя, прощаясь, протягивая мне руку. – Я буду ждать. Не потеряйте адрес.
– А куда же сейчас вас отвезти? – спросил я.
– А чего это меня отвозить? – сказала она. – Не маленькая. Я темноты не боюсь…
