Текст книги "Камыши"
Автор книги: Элигий Ставский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
– Да, – ответил я.
Быстрым, почти неуловимым движением он неожиданно перешагнул в мою лодку и тут же сел передо мной на корму.
– Выехали подышать? – с деланной, едва обозначенной усмешкой сказал он. – Вечерок-то хороший. Погодка. Извините, что потревожили. По долгу службы. Следователь Темрюкской прокуратуры Бугровский. – И вслед за этим протянул мне удостоверение.
– Как будем делать, Борис Иванович? Как договорились? – спросил милиционер. – Пока еще доберемся. Не обедавши ведь.
Бугровский махнул ему рукой. Милиционер оттолкнул свою лодку от моей, отплыл метров на пятнадцать и застыл, сделав, очевидно, как они договорились. Потом снял фуражку, положил ее на колени, пригладил волосы и как-то очень сладко почесал голову, оглядываясь по сторонам.
– Далеко же вы забрались, – сказал Бугровский. – Хорошо, я каждый метр здесь изучил. А главное – правильно выбрал направление. А у вас документики, случайно, при себе? – зачем-то окинув меня взглядом с головы до ног, словно прощупав, спросил он. – А чего же без удочки-то? Сейчас клев хороший.
Я вынул паспорт и писательский билет.
– Ваша фамилия как? – спросил он.
– Там написано, – ответил я.
– Вижу. А ударение как?
– На предпоследнем слоге.
– Смелый вы человек, товарищ Галузо. Не боитесь один так далеко уезжать. Тут хоть кричи – не услышат. Или так здорово эти лиманы знаете, может быть? Курите.
– Нет, папиросы я не курю. Спасибо.
Мне показалось, что он изо всех сил старается быть официальным и подчеркнуто закрытым. Чересчур не подходило для всего этого его лицо, почти юношеское, простое, очевидно доброе, с коротким носом, выцветшими рыжеватыми бровями и нелепо торчащими, навсегда угробившими его таинственность, ушами. Он был похож вовсе не на следователя, а, пожалуй, на учителя физкультуры, у которого только что с урока сбежали все ученики. Синяя спортивная безрукавка дополняла это впечатление.
– Прошу, – вернул он мне документы. – Понимаете, человека тут недавно убили, Виктор Сергеевич. Хорошего человека. Инспектор. Слышали, наверное?
– Да, – кивнул я.
– Ну вот, – опять вздохнул он. – Поэтому нам поговорить с вами надо. Обстоятельства есть, которые вас касаются. По этому делу.
– Меня лично?
– Вас, – удрученно подтвердил он, разглядывая дно лодки. – Вас лично, к сожалению.
– Скажите, а где именно его убили, в каком месте?
Он поднял голову, посмотрел на меня и усмехнулся:
– Как?! А вы не знаете? А нон за вашей спиной кол красный. На месте убийства мы поставили.
Я оглянулся и метрах в трех от лодки увидел тонкую оранжевую рейку, довольно высокую и действительно хорошо заметную.
– Неужели не видели? – удивился он. – Рядом сидели! Надо же?!
Я попытался усмехнуться.
– Представьте, не видел, хотя искал это место.
– Бывает, – покивал он головой. – Бывает. А к дому, случайно, еще не собираетесь? Километров двенадцать ведь. А вроде бы, по законам природы, ночь скоро. Симохина лодка, что ли?
– Собираюсь, – ответил я. – Симохина.
– Так, может быть, вместе поедем? – предложил он. – Ничего, если и я с вами? Следуй, Васильев! – не дожидаясь моего ответа, крикнул он милиционеру, потом поморщился, как от боли. – Только вот на веслах, вы уж меня извините, не смогу. Жена, понимаете, заставила целый метр дров поколоть. У нас ведь не в столицах, удобства пока минимальные. Ну и плечо сорвал.
Я поднял весла, опустил их и повернул лодку к протоке. Милиционер подождал немного и метрах в двадцати и чуть в стороне двинулся следом.
На лице у Бугровского появилась тихая задумчивость.
– Замечательные ведь места для туристских походов и рыбалства, а? Только сюда и ездить. Верно? Из больших городов особенно. Вы ведь не в первый раз здесь, Виктор Сергеевич? – обронил он, глядя мимо меня. – И прежде бывали? Любите, наверное, посидеть с удочкой?
– Да, неплохо, – ответил я, лишь сейчас начиная понимать, что его, кажется, интересовало нечто большее, чем мой рюкзак и рыбцы.
– Тут-то еще половить можно вволю, если подгадать под клев. Раньше-то, конечно, еще лучше было. Теперь, говорят, осолоняется. – И он добавил, издохнув: – А когда последний раз приезжали?
– Куда? – Я оглянулся, увидел темнеющий вдали почти круглый остром и повернул лодку туда, вспомнив, что сразу же за островом – ерик, в который и надо было попасть. Пожалуй, воздух стал серым, а звезды посинели.
– Ну вот на эти лиманы, к Ордынке, – уточнил он. – Эх, было бы у меня времечко, и я бы… Пенсионерам теперь хорошо.
Я слушал его и думал о том, что он, кажется, в чем-то заподозрил меня.
– А вон щука ходит, мальков гоняет, – заметил он. – Видите? У камыша. Вон как весело выпрыгивают. Акробаты! Хищница. Спрячется в камыше, стоит, а потом как пуля! А я тут, знаете, в одном журнальчике… «Огонек», что ли… читал, что уничтожать их совсем нельзя. В последнее время один ученый открыл. Забыл фамилию. Не читали? Как и волков, схоже. Равновесие.
– Приходилось. Читал, – кивнул я, видя, как он зорко поглядывает за движением лодки, и по его глазам понимая, что я пока еду правильно, не сбиваясь.
– Вроде бы как сангигиена в природе, – сообщил он. – Вон опять! Как салют из воды. Санитария. Профилактика. Вылавливают слабых для отбора грядущего поколения. Ее уничтожат, а другая рыба будет ленивая, негодная уже для воспроизводства сильных особей. Самовырождение. Продумано все у них, – усмехнулся он, как бы под впечатлением открытия. – С одной стороны, вроде бы жестоко, да? А получается – справедливо с точки зрения будущей жизни. Надо. И не попрешь. Надо! – И он как-то удрученно потряс головой, выкинул давно погасшую папиросу, посмотрел на часы и вздохнул: – Повезло же мне, что прямо на нас и выехали, как будто знали. А то бы до ночи тут…
Меня задела эта копившаяся в нем подозрительность, эти почти уже неприкрытые намеки, и я остановил лодку.
– Знаете что, переходите к вашему товарищу, – сказал я ему. – Мне хватит.
Он растерялся и стал похожим на самого себя, созданного природой. Уши как будто совсем оттопырились, по лицу заметалась напряженная, никак не пробивавшаяся улыбка. Но он в один миг взял себя в руки, и вздрагивающая улыбка превратилась в надменную усмешку.
– А что вдруг? – деланно удивился он. – Чего это вам, Галузо, еще «хватит»? Не понимаю. Вот вы какой! Не думал.
– Мне тяжело грести, – ответил я.
– Ну-у-у… сильный, здоровый мужчина! Тут не в этом дело.
– Хорошо, я вам открою, – сказал я, закурив и заметив, что лодка с милиционером остановилась тоже. – Вы так ловко, так удивительно здорово нашли меня, потому что преступника всегда тянет на место преступления? Так надо понимать? Удочку я не взял, потому что выехал на лиман совсем за другим. Плечо у вас не болит, а вам нужно было посмотреть, как я ориентируюсь в лимане. Ведь так же? Но я надеюсь, что не собьюсь, хотя на этих лиманах первый раз в жизни. Никогда прежде не был. Извинитесь для начала, а потом давайте прямо: что у вас ко мне?
Он посмотрел на меня, сожалеюще покачивая головой.
– Ну и случай: прямо из учебников, – засмеялся он. – Зря вы. Я же в ваших интересах искал вас в лимане, – с неподдельной обидой вздохнул он. – Увезти вас на всякий случай хотел отсюда. Ведь не в хорошую вы попали историю. В неприятную. А в темноте мало ли что… Двоих мы сегодня в Ордынке забрали. А может быть, еще третий есть? Понимаете? Да, да, – очевидно, увидев мое удивление, подтвердил он. – Вот как раз владельца этой лодки и бригадира Прохора Мысливцева. Вы ведь у него останавливались? Видите, какие дела… Ну, что ж, я слышал, что вы завтра в Темрюк собираетесь. Может быть, у меня в кабинете и продолжим, если вам здесь не подходит? Смотрите. Обиду на вас я таить не буду, но только лучше уж вы поезжайте за нашей лодкой на берег. Ну, давайте, я перейду.
Теперь растерялся я, услышав сообщенную им новость.
– Нет уж, давайте сейчас, чтобы не тратить времени, – сдался я, поднял весла и повернул лодку так, чтобы обогнуть остров и точно попасть в ерик.
Мимо тянулась полоса прошлогоднего тростника. В мозгу у меня мелькали обрывки всего, что я увидел и услышал в Ордынке. Я подумал о Каме, представляя, что сейчас с ней.
– Значит, их арестовали? – спросил я.
– Следуй, Васильев! – крикнул он, а потом ответил мне: – Ну, не совсем арестовали, а пока увезли.
– Их подозревают или это уже точно?
– Хм, – засмеялся он. – Ах да, папиросы вы не курите… А вот вы посудите сами, Виктор Сергеевич… Станьте на мое место. Убийство – дело серьезное. Да еще тут запутано. И вот, понимаете, появляется на лимане совсем незнакомый человек! Ну давайте рассуждать вместе. Давайте. Просто так были там? Ну, абстрактно если…
– Не могу вам сказать, – ответил я. – Действительно не могу. Но, очевидно, не просто так.
– Вы, когда устанете, скажите, я вас сменю. Дрова-то я колол и руку, верно, сорвал. Но вытерплю эту лодку. А между прочим, второй раз по этому месту едете. Кругаля дали. Не заметили?
– Нет, – признался я. – Не заметил.
– Сейчас влево возьмите. Видите, какие тут элементы коварства… Да, так что вас заставило быть там? Случайно?
– Нет, – сказал я. – И да, и нет. Я мог быть там, а мог не быть.
– Так все же: да или нет? – засмеялся он. – Ну давайте предположим, что случайно. Пускай. На месте преступления гражданин Галузо был случайно. А на Ордынку, сюда-то, он приехал тоже случайно? Вот от чего я начинаю. Понимаете?
– Во всяком случае, без всякой связи с этим убийством, – сказал я.
– Вспомните, вспомните, – покачал он головой. – Места ведь и другие есть. И возле Темрюка, и вот Приморск-Ахтарский рядом. Там лиманы не хуже. Начальство туда ездит и на рыбалку, и на охоту. А вот писатель Галузо приехал на Ордынку. Почему? Здравомыслящая логика. На всем Азовском море нашел Ордынку, где как раз было убийство. У вас, может быть, действительно от газеты поручение, как вы сказали парням, которые вас везли?
– Нет, – ответил я.
– Вот, товарищ Галузо. Видите! – засмеялся он, вздохнул, потом выпалил укоризненно: – Да бросьте вы покрывать ее. Не нужно вам это. И для вас лучше же. Бросьте. И нам легче.
– Кого покрывать?
– Ну, давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Между нами, конечно… Девица она, безусловно, видная… Она вам что-нибудь обещала?.. Только по душам.
– Что обещала? – не сразу понял я его.
– Ну что? Известно что! Что может пообещать женщина… Ну, мало ли какие могут быть у вас приключения, слабости… Особенно, если выпьешь… Ну, вот вы опять, кажется, полезли в бутылку. И опять зазря. Ну вот, скажите, в Ростове у вас какие были с ней отношения? Ведь с этим сейчас просто. Да и между нами же… Я вот вам честно скажу: был на стажировке в Краснодаре, а там бабенки, знаете! Первый сорт! Ну, а что я – святой? Или вы, что ли, святой? Жена далеко…
– Садитесь на весла. Я устал, – сказал я ему.
Я сел на корму и закурил. Мне почему-то стало тоскливо от этого разговора. Теперь уже лодка с милиционером была смутным, хотя и близким пятном. Было слышно, как он что-то пел себе под нос. Пожалуй, я не знал, куда сейчас ехать, и без них наверняка заблудился бы. Ериков вообще не было видно, и Бугровский вел лодку как будто чутьем. Звезд высыпало, как только, наверное, и может быть в августе.
– Значит, не хотите отвечать? – спросил он после долгого молчания.
– Скажите, а вы серьезно считаете, что мужчина мужчине может задавать подобные вопросы? – спросил я. – Вы в этом уверены? Или вам на способы своего следствия наплевать? Ведь вас за способы, наверное, не осудят? А если это так нужно, я лучше зайду в Темрюке к прокурору.
– А убивать, по-вашему, можно? – из темноты ответил он. – Или одни убивают, а я должен быть кисельной барышней?
– Так разве она убивала, что ли?
– А вот я, представьте себе, не знаю, – почти выкрикнул он, приблизив свое лицо, – зачем она вас посылала на место убийства? Высмотреть чего там? И каким таким способом рассчитывалась с вами или, извините, собиралась отплатить? Я вам по жизни, по сути говорю, а вы со мной по теории, – он круто повернул лодку из ерика. – Значит, ничего сейчас не скажете? Меня ведь не ваш облик интересует. Не ваш. А вы проявляете гонор, хотя ничего не знаете. Вот и защищай вас.
Я не ответил, он тоже замолчал, и до меня доносилось только его дыхание и поскрипывание уключин соседней лодки. Стало совсем черно, воды как будто не было, но камыш каким-то образом посветлел и был виден отчетливо, словно излучался. На всем пространстве ни единого звука.
– Ну ладно, сами разбираться будем, – вздохнул он. – Только смотрите, Галузо, чтоб вам потом стыдно не было за наши, так сказать, развлечения. Суд ведь и частные определения выносит. Знаете, конечно. А вы ведь не какой-нибудь шофер, которому все простить можно. Вот как этот Кириллов.
– Не стоит опережать события. Не надо, – ответил я ему.
Впереди небо странно розовело, точно от пожара.
– Хм! – усмехнулся он. – А вы когда же… Вы уезжать когда собираетесь отсюда, между прочим? Или это тоже ваша личная, неприкосновенная ваша жизнь?.. Вас Симохин обещал отправить?
– Утром, – сказал я. – Завтра.
– Так вот, Галузо, советую… Вы, конечно, считаете меня… Ну, это ваше личное дело, кем там вы меня считаете, но уезжайте имеете с нами. Сейчас. Будет лучше. Да, да. Не показывайте характер. Власть – она все равно сильнее вас. Верно? Место в машине найдется. В газике. Массы в Ордынке, сами понимаете, возбуждены. Обсуждают. Ну, ясно?.. Вот так. Симохина нет, а у вашей красавицы я взял подписку о невыезде. Поэтому, думаю, радости вам здесь от нее не предстоит. Опять же извините за правду.
– А почему подписку? – опросил я.
– Ну уж тут дело наше, служебное, – отрезал он. – Отчитываться вроде бы не обязаны. Вот к прокурору зайдете, он вам, может, на блюдечке скажет. Мы и вещи ваши уже в машину снесли. Там лежат. Очень, очень я вам советую, чтобы потом не было заявлений. Жалоб, так сказать. И мне спокойнее, говорю прямо. У вас ведь только рюкзак и пиджачок какой-то с молнией? Больше ведь ничего?
– Да, все, – ответил я.
– А что все же с этими, с рыбцами, у вас тут вышло? Казус вроде бы? – засмеялся он. – Прямо для учебников. А?
– Просто кто-то пошутил, – сказал я.
– Считаете? Вот какой вы добрый! Ну, допустим. А кто? А? Сами-то как думаете?.. А-а-а, понимаю: опять ваше личное дело. – Он сделал несколько сильных гребков. – Ну, мы их не трогали. Так они в вашем рюкзаке и находятся. Считайте на память об… Ну, вам лучше, конечно, знать об чем. Знакомых угостите. Рыбец-то, скажу вам, отборный.
– Нет, зачем же? Это не мои, – ответил я ему.
– Ну, ничего. Теперь все как за веревочку распутается, – удовлетворенно и твердо сказал он. – Ну, вроде прибыли. Рубль с полтиной по счетчику. Васильев!.. Жив?
Слева от причала, на берегу, горел большой костер, и возле него кружком и, кажется, молча сидели рыбаки, а справа в темноте чернел газик, на котором тут же, едва мы вышли, ослепительно вспыхнули фары, осветив лодки, воду, меня, Бугровского и прыгающего на причал милиционера. Не слышно было ни одного голоса. Ордынки как будто не существовало. Вглядевшись, пожалуй, можно было различить лишь смутные очертания холодильника. Белый пикап куда-то исчез. Дым от костра тянулся к лиману. В газике рыкнул мотор.
– Ну, чего, рыбачки? Спать надо! – крикнул милиционер, простучав каблуками по причалу.
Ему не ответили. Потом до меня донеслись приглушенные стонущие рыдания. Этот, уже бессильный, безутешный, страшный среди безмолвной ночи, подвывающий женский плач, казалось, усиливался, приближался. Комаров на этой Ордынке было как пуль на Миусе.
– Пойдемте к машине, – коротко, словно подстегивая самого себя, сказал Бугровский.
Фары мигнули, и жидкий свет рассеялся по земле, по нашим шагающим рядом ногам. Когда мы вышли из этой полосы, кто-то оказался передо мной и схватил меня за руку. Я увидел Каму, ее белое, вытянутое, удивительно узкое и словно не связанное с ней самой лицо, как будто нематериальное, как светящееся пятно, но с блестевшими от слез глазами и движущимся ртом. Она пыталась глотнуть и набрать в себя воздух, но не могла и мотала головой.
– Ой же… Ой… А я… Я-то на вас надеялась, Виктор Сергеевич. Я-то вам верила… Ой, спасибо вам… Как же вы мне помогли!.. Какой же вы добрый, хороший… А я теперь книжки… Вы книжки… Я…
Мне стало не по себе от того, что в ее глазах сверкала ненависть, а рука держала меня мягко, по-женски доверчиво.
– А ну, Мысливцева, отойди от машины! – прикрикнул на нее Бугровский.
– Пойдемте! Пойдемте! – вдруг яростно дернула она меня за руку. – В лодочке ночью покатаю. Чего там?! Для этого же сюда приехали. Поедем!.. А мне-то теперь нее равно. За ресторан с вами расплатиться надо. – И она снова рванула меня к себе. – Поехали! Тут шалашик один на лимане есть, Виктор Сергеевич! А больше вам ничего и не нужно. Шалашик есть! Ой же, какая вы дрянь, Виктор Сергеевич! Дерьмо! Ой, какая…
– Мысливцева! – подошел к нам Бугровский. – Допросишься.
– Ай, да пошел ты!.. Поедем, Виктор Сергеевич, в шалашик!.. Да я книжки теперь ни одной читать не буду. Вот, вот, что вы с людьми делаете! Теперь знаю, какие вы. Ничему, ничему не верю. Врете вы все! Брешете! За свою только шкуру, шкуру, шкуру… А люди вам… На людей нам…
– Я кому сказал, Мысливцева? – потащил ее за плечо Бугровский. – Васильев! А ну возьми ее! Вот сейчас посажу в машину, отвезу туда же. Поняла?
– Ты?! – расхохоталась она. – Ты-то посадишь в машину! Ты? Лопоухий?.. А вот это видал?.. А ну убери руку!.. Да у тебя нос не дорос, чтобы я с тобой рядом сидела. Захотел! – Она уже забыла обо мне и, повернувшись к Бугровскому, махала перед ним кулаком. – Да хоть сто у меня бери подписок, я сама не уеду! Сама!..
Еще одна фигура возникла из темноты. Это был старик моряк. Он встал перед Бугровским, заслонил Каму и обнял ее за плечи:
– Пойдем, дочка. Пойдем. Ну, что с ними…
– А мне сказали! – продолжала она кричать Бугровскому и точно пыталась дотянуться до него рукой. – Степанов! Это все Степанов наговорил. Он! Из-за него… На всех говорил, чтобы самому не сидеть. Степанов наговорил. Степанов… Он все!.. Он виноват…
– Вы едете, Галузо? – спросил Бугровский.
– Увози, увози его! – вырывалась Кама от старика. – А то еще комары зажрут. Так и надо этому Степанову, что подох. Бог, бог наказал. Подожди, вот я завтра позвоню куда надо… Подожди! Я еще посмотрю, где ты будешь работать. В какой прокуратуре. Шпильки лучше купи, уши закладывай. Он меня отвезет! Чихала я! Подписку! Да я сама не уеду. Сама! Я сама найду, кто убил! Сама найду… Все лиманы изъезжу, найду…
– Ну, что ты, дочка, с ними? – уговаривал ее старик. – Что им докажешь? Они ж работают. Им гроши за то платят.
– Пусть и меня берут. Ну, бери! Спалю их прокуратуру, и тюрьму спалю. Спалю-ю-ю! Ну, подожди, – неожиданно как будто успокоилась она. – Да я в Москве таких кобелей себе заведу, лопоухий… Подожди! Узнаешь! Поищешь правду, как я…
Она махнула рукой и пошла в темноту.
– А ты ври, ври! – повернувшись, крикнула мне. – Бреши людям. Пиши свои книги… Ой, что же они… что они сделали с ним… что они сделали?..
– Зачем же ты так, сынок? – встал передо мной моряк. – Ты зачем же старого человека плакать заставил? Чего он тебе сделал, бригадир наш? Он же тебе лед носил, на голову ставил, ходил за тобой у постели, а ты заарестовать его велел, фронтовика. Он же глаз свой отдал… По-человечески разве, сынок?
Я не сразу понял, о чем он говорил. Потом до меня дошел страшный смысл его слов. Рыбаки связывали арест Прохора и Симохина с моим приездом сюда, считали меня специально подосланным человеком. И это уже все…
– Или обидел тебя кто здесь, сынок? Ну, живи себе… Дай тебе бог счастья, сынок, живи… Поминать лихом не будем…
Я услышал, что газик уже трясся рядом, дверца была распахнута, и на моем плече лежала рука Бугровского, который сидел в машине.
– Лезьте! – крикнул он мне, наклоняясь.
Я увидел лежавший на железном полу свой раздутый рюкзак.
– Рыбца отдать надо, – сказал я ему.
– Ну высыпайте, – протянул он мне рюкзак. – Ну, на траву прямо.
– Да напрасно сорить будете, – засмеялся милиционер. – Оставьте себе. Не обедняют. У них-то этого добра хватает. А тут собаки сожрут.
Я доставал рыбцов и складывал на траву, в одно место. Бугровский вышел из машины и стоял рядом, ожидая. Потом нагнулся, взял несколько рыб и протянул шоферу. Снова нагнулся, поднял еще три штуки и дал милиционеру.
– Пожуй, Васильев, а то еще помрешь у меня с голоду. Всё? – спросил он меня.
Я откинул кресло, нагнулся и полез внутрь машины.
– Здравствуйте, – с приготовленным уважением сказал мне, повернув маленькую стриженую голову, шофер. – Очень за вас Борис Иванович беспокоился.
Бугровский устроился рядом с ним, вздохнул, привычно, решительно хлопнул дверцей и скомандовал:
– Поехали. Жми. А думали, засветло обернемся.
Я сидел на скамейке за его спиной, напротив меня – милиционер. Машина разворачивалась. Теперь отсветы костра были видны только в зеркальце. Фары обшарили камыш, выхватили какую-то изгородь, угол дома, окно с розово блестевшим стеклом, стену холодильника и, нащупав дорогу, метнулись вдаль. Шофер перевел скорость, и не стало ничего, кроме бежавшей серой грунтовой полосы.
Я еще пытался вглядываться в стекло и что-то увидеть. Ордынка исчезла, словно проглоченная.
Мы ехали жестко, на бешеной скорости и прямо в непроглядную черноту, поднимая каких-то спавших у дороги птиц. И ехали мрачно. Действительно на похороны.
Очень странную, тревожную и неожиданную вещь сказала Кама о Степанове, будто все это по его наговору. Не хотелось бы, чтобы ее слова даже отчасти, даже в чем-то были правдой. Наверняка она выпалила это от беспомощности и отчаяния. Выкрикнула от боли, не сознавая что. Не мог Степанов быть слабым, запутавшимся человеком. Он же проверен войной… Но, пожалуй, я ничего ровным счетом не понял на этой Ордынке, так все это мгновенно случилось. Даже Кириллов и Румба остались загадкой. А уж Кама, Прохор, Симохин – тут и говорить нечего… Симохин – убийца? Невозможно представить себе. Несколько часов назад я сидел с ним за столом, слушая его почти детскую душу.
И Прохор убийца? Кама соучастница?.. Как во все это поверить? И я тоже оказался уже в чем-то замешанным… Я вспоминал все, что случилось со мной в Ордынке, и старался намыть в себе хоть крупицу юмора. Не получалось…
– А вам переночевать в Темрюке негде? – повернулся ко мне Бугровский, когда мы потряслись уже с полчаса. – Знакомых нет?
– Что-нибудь придумаю, – ответил я ему, хватаясь за кресло, чтобы не упасть на очередном повороте. – Устроюсь.
– Редактора… Нашего редактора районной газеты, случайно, не знаете?
– Нет.
– И в райкоме тоже никого?
– Нет.
Он кивнул мне и отвернулся.
Машина как будто взлетела – пошел асфальт. Что же такое эта Ордынка? Неужели действительно я в чем-то виноват перед Камой? И ведь что любопытно, еще и как: моя прямая дорога на эти лиманы, в Ордынку, началась-то, оказывается, прямо с аэродрома в Ленинграде! Вот откуда еще! Ну да. Я махнул Оле рукой, посмотрел в спину Петьке Скворцову, поднялся по трапу и сел точно на указанное в билете место. А дальше все пошло словно само собой: и Костя, и Дмитрий Степанов, и косари, и Ордынка, и Прохор, и Кама, и Симохин, и Бугровский. От меня ничего уже не зависело. Случайность? Как знать… Стоило только взять свой рюкзак, выйти из дома, и вот тебе – на! И сам я уже был вовсе не наблюдателем, а тоже действующим лицом. В эту минуту особенно, так меня швыряло и подкидывало на каждом ухабе.
Впрочем, Ордынка, пожалуй, началась с Кости. А может быть, с Оли и ее психиатра. А вдруг еще с сорок третьего года, с Миуса, когда я впервые узнал вкус этого моря и вот по каким-то неведомым мне законам теперь снова должен был вернуться сюда же, чтобы зачем-то повторить этот круг, проделать его заново, словно все, что было со мной за эти двадцать четыре года, не имело значения? Опять все сначала. Одна и та же точка отсчета. А что произошло за эти двадцать четыре года?.. Но тогда меня поджидала в Ленинграде вымершая квартира, а теперь красивая женщина, веселый телефон и никелированная пишущая машинка. Круг на круг не приходится.
В сорок третьем меня вытащил из моря Степанов. Теперь его уже не было в живых. А мое путешествие торжественно заканчивалось в милицейской машине, за спиной следователя и рядом с милиционером. Почти под конвоем. Со стороны это забавно и, может быть, поучительно. А сама-то жизнь осталась от меня закрытой как будто высокой стеной камыша. И вот, не найдя Степанова, обратно с ветерком и комфортом. И еще с полиэтиленовой пробиркой на память.
Откуда пойдут на кладбище? Из дома или из инспекции? Очень плохо, если известили Костю, если послали телеграмму, а там ее, не вскрыв, отнесли в больницу…
Как я ни пытался думать о чем-нибудь другом, на меня все же начал наплывать завтрашний день, предстоящее печальное свершение, когда я увижу Дмитрия Степановича уже в гробу и, может быть, узнаю его, вспомню молодого. Как прийти, как представиться его жене? Как объяснить, кто я такой? Мне следует быть там пораньше, чтобы, возможно, чем-то помочь, что-то сделать на кладбище или в доме. В таких случаях для всякого найдутся пусть мелкие, но важные поручения. Куда-то сбегать, что-то организовать, купить. Загс, бумаги, гроб, справки, могила, венки… К тому же там, кажется, еще и внук. Как странно, что рождение и смерть человека сопровождаются обилием бумаг. Надо полагать, что похороны приняла на себя инспекция… Возможно, будет Глеб Степанов, если он уже не в Японии. Но лучше бы нам с ним не встречаться, и не только завтра, а никогда. Адрес Дмитрия Степановича придется спросить у Бугровского. Наверное, в Темрюке, как и везде на юге, встают чуть свет… Я попробовал представить себе жену Степанова, а потом и дом, в который войду, и снова почувствовал свою, может быть даже и выдуманную, вину оттого, что эта пробирка с лекарством так и осталась в моем кармане. Вдруг это был самый обычный приступ, который могла снять одна-единственная такая таблетка, но я опоздал, не догнал?..
– Темрюк, – тронул меня за колено милиционер. – Приехали.
Я поднял голову и увидел в небе щемяще одинокую красную лампочку, которая предупреждающе сигналит самолетам. Мы уже ворвались в улицу и под редкими тусклыми фонарями отчаянно газовали мимо мелькавших заборов и черных окон, шарахаясь от ям, облаиваемые собаками.
– Вообще-то я мог бы устроить вас до утра у себя, место найдется, – повернувшись ко мне, точно извинился Бугровский. – Тем более что мне еще протокол на вас оформить нужно. Но, понимаете, жена беременная, а у них в таких случаях погода капризная. Тут осторожно надо. Как считаете?
– Конечно, конечно, – ответил я.
– А сколько еще будете в Темрюке? – спросил он.
– Думаю, что день-два.
– В новую гостиницу, – приказал он шоферу. – Попробуем там.
– Бусделано, Борис Иванович, – кивнул тот, еще ниже склонясь к рулю.
Гостиница была темная. В ответ на бесцеремонный и долгий стук Бугровского за стеклом двери наконец забелело чье-то лицо. Человек смотрел не на нас, а на газик.
– Чего? – Он был босиком и поддерживал видно только сейчас натянутые брюки.
– Спишь? Милиция. Начальство где? Есть кто-нибудь? – Потом, когда мы уже были в вестибюле и к нам вышла какая-то заспанная, испуганная женщина, Бугровский стал мягче. – Устроить надо. Товарищ к нам в прокуратуру из Москвы приехал. Бронь райкомовская есть?
– Ой, да ничего. Ну, иичегошеньки-ничего, – развела она руками. – Вот только если швейцар местечко уступит, – и показала на стоявший тут же диван, на котором валялась скомканная простыня.
– Уступит, – заявил Бугровский. – Опять, наверное, нетрезвый? Уступишь? Товарищ устал с дороги.
– Ага, ага, – засуетился тот, сейчас же убирая простыню. – Не ночевать же в траве? А тут еще люкс почище. Поддувает. Тут – ууу! Комлект сейчас новый. – И он поспешно ушел куда-то вслед за женщиной.
Я сел на диван. Свет падал откуда-то с лестницы.
– Ну вот, все, кто надо, и в Темрюке, – потянулся Бугровский, сел со мной рядом и раскрыл захваченную им в машине папку. – Или завтра? Я ведь вас и задержать здесь могу.
– А это что же, самый настоящий допрос? Вы в чем хотите меня обвинить? – спросил я.
– Вас? – удивился он, заполняя какой-то бланк. – Да вы что?! Я ведь вас вслух не подозреваю. Ну и обидчивый вы народ! Нежный прямо народ, хоть не дуй. В Ленинграде медь у вас прописка постоянная?
– Вы же смотрели мой паспорт.
– Да, верно, – засмеялся он как бы над своим промахом. – И распишитесь вот здесь, что будете говорить правду. Чистая формальность.
Я молчал, стараясь понять, что все же ему от меня нужно.
– А не подпишетесь, приглашу двух понятых и заведу дело.
– Ладно, – я взял ручку и расписался. – А вообще, уважаемый Борис Иванович, я вам вот что хотел сказать… Впрочем, поздно…
– Нет, нет, – повернулся он ко мне. – Ведь мне и нужно, чтобы вы чистосердечно… ну зачем, как вы туда попали?
– Да нет, я не о том, – ответил я, уже жалея, что начал этот разговор. – Я вам хотел сказать, что Симохин… вряд ли… Тут, возможно, недоразумение?
– Да? А почему? Даже интересно. Профессиональное чутье на людей, может быть? Или что-нибудь веское? Факты собрали?
– Так мне кажется. Уверен. Чувствую, если хотите.
– Даже? Вот бы вы мне открыли ваши секреты! Ведь чувство у вас от каких-то сведений. Верно? Если материалистически…
– Видите ли, Симохин относится к такому сорту людей, которые и мухи не обидят. Это мои впечатления, если они вам пригодятся. Никаких деталей я не знаю.
– И даже убеждены? И даже поручиться за него можете? – заулыбался он. – Бывает… Вот это глаз у писателей! Прямо глаз – ватерпас. Значит, так: хоть сейчас за него голову на рельсы? И никогда не ошибаетесь в своих героях? А почему считаете, что мухи не обидит? Поделитесь, пожалуйста. – Он достал папиросы и закурил.
– Объяснить не могу. Еще не могу. Это, как бы вам сказать, человек музыку слышит или не слышит.
– Понимаю, – усмехнулся он. – Задеть меня хотите? А зря. Я ведь не из каких-нибудь оперов, а тоже человек с образованием.
– Видите ли, я почти убежден, что в данном случае – несправедливость.
– Но ведь не просто же так убеждены? А? Или просто так? Меня, понимаете, анализ психологии интересует. Давно, давно голову ломаю, Виктор Сергеевич. Вот может быть так, что человек прямо с пеной уверен, готов за свои убеждения другого даже с лица земли, а на самом деле он просто введен в заблуждение. Люди ведь, я по своему опыту знаю, очень здорово на красивый обман клюют, а потом даже на суде речи толкают, упорствуют. За свое цепляются. Вот же им показываешь: это – черное. Смотри! Продери очи! Черное! А они все равно свое: белое! Почему это? Может быть, человек вообще, так сказать, создан природой с изъяном? Своя вера вроде бы больше, чем объективная правда. Вера вроде бы заслоняет правду. Какая причина?
