Текст книги "Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва"
Автор книги: Елена Коронатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
– Спасибо вам за все, – Ася помахала рукой и прошла в вагон, к окну.
Освещенный перрон и на нем одинокая маленькая фигурка медленно уплывали назад.
В этот город она больше не вернется. Ей здесь делать нечего. А там – будь что будет! А, впрочем, стоит ли загадывать, когда она не знает, сколько ей еще осталось жить… месяцев… дней…
Часть вторая
Глава двенадцатая
Анна Георгиевна не уставала восхищаться яркостью красок в Крыму: слепящее солнце, необычайная голубизна высокого неба, белые здания дворцов-санаториев на фоне густо-зеленых парков. Но, конечно же, чудо из чудес – море! Перед восходом – смуглое, днем в море играет, дробясь и сверкая, тысяча солнц, а вечером море вбирает в себя все: и вечернюю зорю, и зеленую береговую оправу, и лиловые тени скал, и огни проходящих судов. Ночь на юге наступает внезапно – точно срывается с каменистых гор. И если ночь лунная, то глаз не оторвешь от дрожащей феерической дорожки на море. Было бы у Анны время, она часами бы сидела у моря, бродила в парке. Каких только нет деревьев на этой обетованной прибрежной полоске земли. Кажется сказочным земляничное дерево, не случайно прозванное курортницей-бесстыдницей, нежно-золотистые лохмотья коры позволяют любоваться гладким, земляничного цвета, голым телом дерева.
…И вот сейчас, ожидая главного врача санатория, Анна загляделась на глицинию, – удивительное зрелище! – цветущий водопад обрушивается с высокой стены, по серому камню спадают ярко-синие струи гроздьев глицинии.
– Любуетесь нашим благословенным краем? – услышала Анна голос и быстро обернулась.
– Да. Удивительная природа.
– Это вам не угрюмая Сибирь.
– Вы не знаете Сибири!
– Почему же вы уехали оттуда? Простите, спрашиваю не как главный врач, а так… Вы работали, насколько мне известно, в хорошей больнице.
– В этой больнице умер мой муж. У детей был длительный контакт. Ради детей я должна была уехать. Сами понимаете…
– У меня никогда не было детей.
Анна взглянула на женщину, сидящую за столом. Бледное лицо, нос с горбинкой. Тонкие губы слегка подкрашены. Сколько же ей лет? Сорок или пятьдесят?
– А что с вашими детьми?
«Она не из тех, кто каждому жалуется на свою судьбу», – подумала Анна. Ей еще в курортном управлении сказали: «Маргарита Казимировна Спаковская – волевая женщина, с таким главным врачом хорошо работать».
– Так что же? Серьезное что-нибудь? – повторила вопрос Маргарита Казимировна.
– У старшего ангина. У дочки нынче появился очажок. Я страшно за нее беспокоюсь.
– Надеюсь, ваши дети здесь окрепнут. Климат наш благотворно действует на самые тяжелейшие процессы.
Маргарита Казимировна встала и прошлась по кабинету. Анна слышала: за глаза Спаковскую называют Королевой Марго. Что-то величественное есть в ее осанке, в манере держать голову чуть запрокинув, в скупых округлых жестах. Она не идет, а несет себя.
Спаковская подошла к окну.
– Сначала я жалела, что у меня нет детей, – после паузы заговорила Спаковская. – Мой муж погиб на фронте. А теперь пришла к выводу – все к лучшему. Ущербно, когда дети растут без отца… У меня большая работа, для себя не остается времени. Моя личная жизнь – моя работа. Но, вероятно, это удел всех женщин, стоящих на так называемом руководящем посту. Двум богам не служат. Вы не согласны со мной?
– Наша современница служит трем богам: детям, мужу и обществу.
– Вы ее жалеете?
– Я ей сочувствую.
– Но если отнять у нее возможность служить обществу – она будет несчастлива, это значит отбросить ее на сто лет назад.
– Никуда не надо ее отбрасывать. Пусть только будет побольше ясель. И домовых кухонь. Я однажды подсчитала, сколько времени тратит женщина на всю эту домашнюю «музыку»… А впрочем это старая песня…
Анна встала.
– Ну, что ж, Анна Георгиевна. Сейчас я познакомлю вас с нашим хозяйством, а после пятиминутки пойдем в ваше отделение, – предложила Спаковская.
Выходя из кабинета, Спаковская взглянула на себя в зеркало: поправила докторскую шапочку из плотного белого шелка, одернула туго накрахмаленный халат.
Такие изящные туфли на высоких «шпильках» Анна надевала лишь в театр. «Молодчина „Королева“», – отметила про себя Анна.
Перехватив взгляд Анны, Спаковская сказала:
– Мой девиз: женщина до тех пор женщина, покуда она следит за собой. Перестанешь – сразу состаришься. Я не позволяю себе распускаться.
Анна взглянула на свои растоптанные босоножки и с грустью подумала: «Вовке надо каждый месяц покупать новые ботинки».
На крыльце Анна остановилась. С первых дней, когда она еще приезжала из Ялты устраиваться на работу, ее поразило обилие клумб в санатории: всюду цветы, цветы, цветы…
– У вас искусный садовод, – сказала Анна.
– Лучший на всем побережье! Я считаю – лечение больного начинается с ландшафтотерапии.
– Полностью согласна с вами, – горячо отозвалась Анна. – Меня всегда угнетала унылая обстановка в наших диспансерах и больницах.
Они прошли по асфальтированной дорожке, по обеим сторонам которой цвели фиолетовые ирисы. По широким ступеням поднялись к белому зданию и очутились в просторном вестибюле.
Спаковская приподняла пеструю портьеру и, пропустив вперед Анну, сказала:
– Вот наша столовая. Ну, как? Нравится?
Несколько минут Анна молча разглядывала большой зал. И тут великое множество цветов. Из зала через застекленные двери – выход на просторную веранду, с трех сторон затянутую тентом. По столбам и перилам вьется плющ, с южной стороны тент приподнят: цветущими террасами спускается берег, а там море – голубые просторы поднимаются ввысь, сразу и не различишь, где небо, а где море.
– Великолепно! – снова вырвалось у Анны.
Довольная улыбка мелькнула на лице Спаковской.
Из столовой они спустились к морю в аэрарий. И тут во всем – внимание к больным. Открытый солнцу и морю деревянный павильон, разделенный на кабины. Кровати заправлены покрывалами, над изголовьями – лампочки, можно читать лежа.
– Сервис складывается из пустяков, – проговорила Спаковская, показывая на деревянные полочки с вешалками. – Недавно я обследовала один санаторий. Там все кровати с заржавевшими спинками. Очень неопрятное зрелище. А почему? Да потому, что негде сушить полотенца, их сушат на спинках кроватей. Эти вешалки нам ровно ничего не стоили. Их сделали отдыхающие в часы трудотерапии. У нас все, кто могут, – занимаются трудом. Это прошу вас учесть. У нас хорошо оборудованная столярка. К сожалению, у меня нет времени сейчас вам ее показать: нам пора на пятиминутку.
Анна еще раз взглянула на море. По голубому зыбкому простору рассыпались лодки.
– Далеко же они заплывают, – заметила Анна.
– Это не наши, – решительно произнесла Спаковская.
Анна подавила улыбку. Они медленно стали подниматься по лестнице из каменных, выщербленных от времени плит.
– Скамейки тоже пустяки. Их сделали сами отдыхающие. Не всем же легко подниматься.
Спаковская тяжело дышала, но шла, не останавливаясь, постукивая высокими каблучками.
Анна все оглядывалась на море, забирающееся к самому небу.
На пятиминутке Анна с любопытством принялась разглядывать своих новых коллег. Седой, худощавый, с болезненным лицом старик – рентгенолог Григорий Наумович Вагнер. Ему даже говорить мешает одышка. Вероятно, астматик. Рядом со стариком – цветущая женщина. Она чем-то напоминает купчиху с полотен Кустодиева. Сколько на ней золота: серьги, золотые часы на золотом браслете, кольца чуть ли не на каждом пальце, медальон. Женщина заговорила:
– Между прочим, у Жанны Алексеевны пустует место на море, а я не могу для моей Черниковой добиться места на море.
– Почему вы своевременно мне об этом не доложили, Таисья Филимоновна? – Спаковская повернулась к «купчихе» и с явным неудовольствием добавила: – Учтите, у вас отпуск только через неделю. Прошу оставить чемоданное настроение.
– Между прочим, Сашу Черникову нельзя пускать к морю, она перебудоражит все мужское поголовье, – раздался голос из угла.
У Анны мелькнула беспокойная мысль: Вовка умчится к морю и забудет о Надюшке.
– Сергей Александрович, я, кажется, просила – без пошлостей, – повысила голос Спаковская.
– Пардон, ничьей целомудренности я не хотел оскорбить.
«Уж очень он бесцеремонен, этот начальник медицинской части», – подумала Анна. Встретившись с ним взглядом, она поспешно отвернулась, а потом, досадуя на свою поспешность, холодно глянула ему в глаза.
Он сидел, откинувшись на спинку кресла, положив ногу на ногу. Темные, тщательно зачесанные волосы открывают высокие залысины. Усы придают его лицу несколько фатоватый вид. Взгляд серых, глубоко посаженных глаз как бы говорил: «Угодно это вам или не угодно, но я вас вижу насквозь». И это почему-то раздражало Анну.
Она старалась не смотреть в его сторону, но всей кожей ощущала, что он наблюдает за ней.
Когда пятиминутка кончилась, Журов подошел к Анне.
– Курите? – он протянул ей сигареты.
– Нет.
– И конечно же, принципиально.
– Просто меня потешают эскулапы, которые, прочитав лекцию о вреде курения, торопятся закурить.
– Я так и полагал, врачу – да исцелися сам. Так?
– Если угодно – так!
Журов, улыбаясь, поглаживал усы. Анна обозлилась: «Идиотский разговор. Что ему, собственно, нужно?» Ее выручила Спаковская:
– Доктор Буранова, идемте – я вас представлю, – сказала «Королева».
Они вышли за ворота санатория.
– К сожалению, ваше отделение на отшибе. Это страшно неудобно. Но отказаться от этого здания я не могу: оно очень комфортабельно. Для особых больных есть все условия. Как видите, я вам выбрала лучший корпус.
Было столько поворотов, дорожек и тропинок, ныряющих в самшитовые заросли, что Анна сказала:
– В этом лабиринте можно заблудиться.
– Когда идете ко мне, держите курс на море.
Из-за кипарисов выглянуло двухэтажное белое здание. «Главное, – подумала Анна, – большие веранды на юг».
В вестибюле, превращенном в своеобразную комнату отдыха, Спаковская произнесла, показав на девушку с красной повязкой:
– Наши помощники – общественные дежурные. Дежурят все отдыхающие. Идемте в кабинет, познакомитесь с вашей сестрой.
Мария Николаевна понравилась Анне. Почти с нее ростом, круглолицая, преждевременно поседевшая.
– Наша лучшая сестра, – представила ее Спаковская.
– Давайте не будем, – грубовато оборвала «королеву» Мария Николаевна и, взяв со стола папки с историями болезни, спросила: – Ну что, начнем, пожалуй?
– А нельзя ли, чтобы с нами пошла врач, которая вела этих больных до меня, – обратилась Анна к Спаковской.
– Она на больничном. Кстати, Виктория Марковна врач молодой. Надеюсь, вы ей поможете.
– Да, безусловно.
Сестра сказала:
– Надо бы зайти к Харитоньеву. Он собирается жалобу писать.
– Опять?
– Как всегда.
– Идемте к нему.
На кровати, укрывшись одеялом до подбородка, лежал пожилой человек с крупным мясистым лицом и читал.
– Что же вас сегодня беспокоит? – спросила Спаковская.
Харитоньев заложил страницу закладкой, засунул книгу под подушку, снял очки и только тогда заговорил. Конечно, изжога, которая его совершенно замучила. Лечащему врачу говорить бесполезно. Диетсестре тоже. И вообще, он чувствует себя все хуже и хуже. Вчера он температурил. Чем это вызвано? За последние дни у него увеличилась селезенка. Пусть Мария Николаевна не улыбается. Кажется, ничего смешного он не сказал. А если его не хотят лечить, – пусть так и скажут.
Он говорил долго, подогревая себя жалобами.
– Пожалуйста, запишите, – Анна заглянула в историю болезни, – Никанора Васильевича ко мне на прием.
Но Харитоньев не унимался. Поговорив о бессоннице, принялся жаловаться на своего соседа: на редкость неприятная личность. Пусть его переведут в другую палату.
«Уж вряд ли неприятнее тебя», – подумала Анна и ту же мысль прочла на лице сестры.
– Вы же сами просили двухместную палату, – сказала Мария Николаевна.
– Я не с вами разговариваю, а с доктором, – оборвал ее Харитоньев. – Я, как персональный пенсионер, имею право на особые условия.
– У нас есть свободная койка в пятиместной. Только на северную сторону, – невозмутимо предложила Мария Николаевна.
Харитоньев заговорил, голос его срывался. Как это расценить? Он приехал отдыхать. Он не позволит обращаться с ним, как с мальчишкой. Он напишет в ЦК. Он сделает это не ради себя, а ради других, пусть хоть у других будет отдых полноценным.
Ни один мускул не дрогнул на лице Спаковской. Она позволила ему выкричаться и, когда он, наконец, замолчал, как ни в чем не бывало спросила:
– Никанор Васильевич, а когда же выступите перед отдыхающими? – И, обращаясь к Анне, пояснила: – Никанор Васильевич – удивительный рассказчик.
– Да, – пробормотала огорошенная столь резким переходом Анна.
Мария Николаевна пренебрежительно фыркнула.
В дверь заглянула санитарка.
– Маргариту Казимировну вызывают к телефону.
Все облегченно передохнули. Спаковская на минуту задержалась, договариваясь с Харитоньевым о его выступлении. Когда они вышли из палаты, Анна спросила:
– Он действительно интересный рассказчик?
– Заговорит всех до столбняка, – сказала Мария Николаевна.
– Зачем же…
– Мы договорились на той неделе, потом перенесем, а там у него и срок кончится, – Спаковская засмеялась.
«Это надо уметь», – не без иронии про себя отметила Анна.
Поговорив по телефону, Спаковская сообщила: приехали из курортного управления, придется обход продолжить без нее.
– Покажите мой кабинет, – предложила Анна сестре. – Я хотя бы мельком просмотрю истории болезни. Десяти еще нет.
Войдя в большую светлую комнату, свой кабинет, Анна удивилась:
– Ведь здесь же свободно разместились бы четыре кровати. Разве нет в корпусе более подходящей комнаты для кабинета?
– Есть.
– Вы мне ее покажите, – Анна заглянула в историю болезни и, удивленно приподняв густые брови, проговорила: – Ну и ну! Харитоньеву 73 года. Да он великолепно сохранился.
– А как же! Туберкулеза у него нет и в помине, а каждый год отдыхает здесь.
– Почему?
Мария Николаевна в ответ только пожала плечами.
– Я слышала ваш разговор с начмедом о курящих медиках. Но у меня… – она вытащила из кармана папиросу и подошла к окну: – хроническая болезнь.
– Вы были на фронте? – спросила Анна.
– Да. С первого дня до последнего. А вы?
– Была. Простите за назойливость. Нам вместе работать. У вас есть семья?
– Есть. Я воспитываю племянника. Собственно, это даже не племянник, а пасынок моей умершей сестры. Я его усыновила. Такой занятный хлопец.
«Значит, мужа у нее нет», – решила Анна.
– Я хочу вас предупредить, доктор: у меня характер неуживчивый.
– Между прочим, и у меня неуживчивый. От сестер я требую безукоризненного порядка в отделении и исполнительности.
– Спаковская тоже.
«Что она этим хотела сказать?» – подумала Анна и, взглянув на часы, встала. Пора на обход.
Поднимаясь по лестнице, услышала снизу голоса. Разговаривали в гладилке, расположенной под лестницей.
Молодой девичий голос произнес:
– Глянь-ка – новый врач.
– А толку, что новый, – голос был хриплый и принадлежал явно пожилой женщине, – нам от этого не легче. Прилетела какая-нибудь птичка-курортница почирикать.
Анна оглянулась на идущую позади нее сестру. Лицо Марии Николаевны было непроницаемо. На Анну сестра не смотрела.
Глава тринадцатая
Надюшка сказала:
– Мама, пойдем погуляем. Сегодня воскресенье. Ты обещала в воскресенье со мной погулять, – девочка подошла к раскладушке, на которой Анна устроилась с книгой, и, склонив круглую головку с косичками-хвостиками к плечу, заглянула в лицо матери.
– Ты видишь, что я легла отдохнуть. Я устала.
– Ну, тогда в гости, – тянула Надюшка, – а в гостях ведь ничего не делают.
– Иди играй! У тебя есть новая посуда: угощай кукол. Пусть они к тебе в гости придут.
– А можно взять печенья и конфеток?
Получив разрешение, Надюшка подтащила стул к буфету и оглянулась: мать лежала с закрытыми глазами. Натолкав в карманы печенья и конфет, Надюшка отправилась в свой угол. Оттуда донеслось: «Пожалуйста, раздевайтеся, сейчас будем чаи гонять. Я предпочитаю домашний торт, у покупного крем пахнет мылом». Изобразив реакцию гостей громким смехом, Надюшка испуганно оглянулась: «Вы извините, – сказала она, – но я попрошу потише – наши соседи спят».
Анна не спала. «Пойти в гости? Не к кому, – раздумывала она, – хотя я здесь почти что месяц. В моем возрасте друзей не легко заводить. Но раньше-то я умела и за неделю подружиться. Вероятно, людям со мной скучно», – вздохнула Анна. Собственно, она и не успела как следует познакомиться со своими коллегами. Отделение, где она работает, на отшибе. Как-то врач Вера Павловна пригласила ее на чашку чая, но разве у нее, Анны, есть время? Чуть ли не каждый день, после работы, накормив ребят, она отправлялась на автобусную остановку, потом около часу тряслась в душном автобусе. Она уже проклинала себя за непростительную глупость: распродать мебель…
В Ялте она шла в мебельный магазин (ее разбирала досада: ах, если бы деньги – все было бы значительно проще), потом возвращалась на пропахнувший бензином ялтинский пятачок автостанции и, пытаясь спастись от палящего солнца под газетой, стояла в очереди. Потом снова тряслась в автобусе. Однажды в Ялте на набережной, усталая, забрела в маленький темноватый магазинчик керамики. В этот день у нее не было ощущения пустоты поездки. В ее сумке лежали: зеленый баран, коричневая птица с радужным гребнем на изящно вытянутой головке, пятнистый олененок на неправдоподобно высоких растопыренных ножках.
Анна открыла глаза, глянула на веселые ситцевые занавески и подумала: вот у нее и новый дом (сто раз в душе Анна благодарила Спаковскую: если бы не она, так быстро квартиру не получить), и в нем хорошо. Правда, немного пустовато.
Теперь можно и гостей пригласить. Но кого?
Больше других Анна была расположена к Жанне Алексеевне. Знающий врач, как будто умна, доброжелательна. Только она всегда точно в скорлупе. Говорят, она очень погружена в семейные дела.
Вообще-то, кажется, симпатичный человек и Вера Павловна. Лечит несколько по старинке. Но добросовестна, чуть ли не до педантизма. В один из субботних вечеров Вера Павловна зашла к ней, Анне, за каким-то советом. Несмотря на немолодые годы, Вера Павловна всегда хорошо одета, держится прямо, на ногах старомодные лакированные туфли с пряжками и широким небольшим каблуком. Видимо, она не прочь вечерок была посидеть, но как назло в Вовку и Надюшку словно бес вселился: они с таким грохотом возились на веранде, что гостья поспешно засобиралась домой.
«Плохо, что с Марией Николаевной у нас контакта не получается», – в который раз пожалела Анна. – «Ну, а кто еще?» – спросила она себя. С Таисьей Филимоновной они встречались всего неделю на пятиминутке. Сейчас она в отпуске. Поговаривают, что ее на усовершенствование собираются посылать. «Только вряд ли ей это впрок. Может, я ошибаюсь!» – одернула себя Анна. Отчего родилась неприязнь? Оттого, что жеманна? Что увешана золотом? Не в этом дело. Как-то Таисья Филимоновна говорила о больном с нескрываемым раздражением. А если этот больной вроде Харитоньева… И все-таки она – купчиха. Сытая. Самодовольная.
Вспомнила Анна и двух молодых врачей. В больнице она дружила с молодежью. А тут молодежь держится особняком. Анна вздохнула.
– Мама, ты не спишь? – Надюшка подошла и потерлась шершавой, липкой от конфет щекой об Аннин локоть. – У тебя что-нибудь болит?
– Почему ты решила, что болит? – спросила Анна.
– А Григорий Наумович так вот подышит, – Надюшка открыла рот и громко подышала, – потом таблетку-лекарство в рот возьмет. Он сказал чего-то, я забыла, чтобы не болело.
– Ничего у меня не болит, – Анна притянула к себе круглую головку дочки и поцеловала ее в макушку.
– Я гостей провожу и полежу с тобой. Ладно?
«Он-то себя не бережет», – подумала Анна о Вагнере. Вот с кем обо всем можно поговорить.
Вовка, когда ему хотелось избавиться от Надюшки, подбрасывал сестренку Григорию Наумовичу.
Вчера Анна, злясь на Вовку, пошла за дочерью к Вагнеру. Надюшка спала, раскинувшись на диване. Григорий Наумович, сидя в кресле у окна, читал. В мрачноватой комнате книги на шкафах, на столе и на полу. Вагнер обрадовался приходу Анны. Засуетился. Усадил в свое кресло.
– Побудьте со мной. Прошу вас. Хотите послушать оперу? Что будете слушать? Могу предложить любую, на выбор. – Он смущенно потер рукой небритый подбородок.
Они слушали «Пиковую даму». За два часа не обмолвились ни единым словом. Ей не хотелось разговаривать. Поставив локти на подоконник и подперев щеки ладонями, она смотрела на море, забыв о хозяине дома. И он не мешал ей. Оказывается, с ним хорошо и помолчать.
Перед Анной сидел худощавый маленький старичок, бархатный воротник и бархатные лацканы несколько широковатого пиджака делали старичка старомодным. Седые волосы прикрывали непропорционально с туловищем большую голову. Коричневое высохшее лицо изборождено глубокими морщинами.
– Семен Николаевич Захаров? – спросила Анна.
Старичок молча наклонил голову.
– Итак, вы заболели впервые в 1905 году?
– Да. Видите, как я стар.
– Что послужило причиной заболевания?
– Я заболел в ссылке, в Нарыме.
– Какой у вас тогда был процесс?
– Понятия не имею, – Семен Николаевич покачал большой головой и развел сухонькие ручки, коричневые, как у святых на иконах. – Там даже фельдшера не было. Вы можете не поверить – меня вылечила бабка. Каким-то настоем трав, медвежьим салом. Я был молод. Страстно хотел жить. Молодой организм прекрасно справился. – Старик говорил, тяжело дыша. После каждой фразы – пауза.
– Когда возобновился процесс?
– В двадцатом.
– Лечились?
– Да. – Семен Николаевич глянул на Анну. – А вы знаете, кто меня спас?
– Кто?
– Владимир Ильич! Нас вызвали в Москву. Я был у Ильича… Меня выдал кашель… Ильич спросил… о моем здоровье. А потом дал распоряжение, и меня отправили в Крым. – Старик замолчал. Сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, словно вспоминая.
Анна долго выслушивала и выстукивала его, поражаясь, чем дышит этот человек, Казалось, каждая клеточка организма изжила себя.
– Такую старую развалину, как я… трудно лечить, конечно… Но я должен… протянуть еще хотя бы год.
– О, мы еще поживем! И не один год.
– Мне надо год, – упрямо повторил старик. Словно это зависело от Анны: подарить ему этот год или не подарить. – Я должен закончить работу… Так я бы не согласился понапрасну занимать место… Лучше лечить молодого… Больше толку… Но без санатория мне не протянуть…
– Что вы пишете?
– Конечно, мемуары… Что пишут в моем возрасте?
– Неужели вы и сейчас ухитряетесь работать? Вас же четверо в палате.
– Я пишу в тихий час, когда все спят.
– В тихий час вам нужно отдыхать. И вообще, я бы хотела, чтобы вы в санатории не работали.
– Прошу вас, доктор… Я себя не перегружаю. Часок, два. Полстранички в день… Поверьте, если я хоть десяток строк напишу… я чувствую… еще живу… Мне осталось пустяки… одну главку…
Анна взглянула на руки, которые никак не хотели успокоиться.
– Не сегодня-завтра освободится палата на одного. В ней вам никто не будет мешать. Но с условием: работать только по утрам, за столом не засиживаться, в тихий час – отдыхать. Нарушите уговор – отберу бумагу. Договорились?
– Договорились.
Руки, успокоившись, легли на колени.
Закончив прием, Анна позвала сестру.
– Мария Николаевна, когда же дадут кровати?
– Мазуревич сказал – завтра.
– Я здесь почти месяц – и слышу это каждый день.
Мария Николаевна пожала плечами.
Анну редко обманывала интуиция: не понравится человек с первого взгляда – не понравится и позже. Но ради справедливости старалась побороть неприязнь. В этот же раз ничего не получалось. Заместитель Спаковской по хозяйственной части Вениамин Игнатович Мазуревич с первых дней вызвал у Анны антипатию. Все в нем ее раздражало: манера перебивать собеседника, его прямой, как бы срезанный затылок, тяжелая отвисшая челюсть.
– Ну вот что, с Мазуревичем я буду разговаривать на пятиминутке. Завтра же, когда больные уйдут в столовую, переоборудуйте палаты. Из двух одиночных перенесите кровати сюда. Ту одиночную, что на север, – под мой кабинет. А в ту, что на юг, переведите Семена Николаевича Захарова.
– Собственно, что мы этим выигрываем? От перемены мест слагаемых сумма не меняется.
– Выигрываем две койки. И завтра же добавим их сюда.
– Вы плохо знаете Мазуревича. Не стоит, пока не получим кровати, затевать перетасовку.
– Мария Николаевна, я прошу вас сделать все до пятиминутки.
– Хорошо. Мне можно идти?
– Да.
«Что она за человек? – подумала Анна. – Я ее знаю не больше, чем в первый день знакомства. В общем-то исполнительна, но очень уж равнодушная».
Оставшись одна. Анна позвонила Вагнеру.
– Григорий Наумович, смогли бы вы, возвращаясь домой, зайти ко мне?
– С удовольствием, – старческий голос прозвучал обрадованно. – Вы у себя в корпусе? Через полчаса буду.
Вот уж кто готов помочь каждому. 62 года, болен, а на пенсию не уходит. Прекрасный клиницист, прекрасный рентгенолог. Именно с ним следует проконсультироваться, вместе обсудить, как ей лечить Семена Николаевича.
Анна не относилась к категории врачей, которые из-за ложной боязни подорвать свой престиж не обращаются за советами к своим коллегам. И если уж консультируют своих больных, то непременно у профессуры или у какой-нибудь знаменитости.
На пятом курсе ее профессор на разборе истории болезни бросил фразу, позволяющую установить диагноз. Студенты ухватились за диагноз, подсказанный им. Анна, глядя в глаза профессору и покраснев до слез, сказала, что не согласна со всеми. Профессор выслушал ее, ни разу не прервав, а потом с нежностью сказал:
– Голубчик, вы будете врачевать, – и уже с негодованием добавил: – А эти! – махнул рукой и вышел из аудитории.
Анна помнила своего старого профессора и его первые заповеди: «Все подвергать сомнению», и «Не вредить». Теперь, когда у нее был почти двадцатилетний опыт, когда даже ученых мужей она поражала точностью диагностики, уже зная, чем болен пациент и как его нужно лечить, – она все же неизменно проверяла себя. Нередко хитрила – прикидывалась, что меньше знает. И радовалась, когда коллега, горячась, доказывал ее же правоту.
– У вас сегодня усталый вид, – заметил Григорий Наумович, со стариковской медлительностью опускаясь на стул.
«Ты тоже хорош», – подумала Анна, взглянув на Вагнера. Под все еще красивыми чуть выпуклыми глазами – темные круги, худое, с обтянутыми скулами лицо бледно до желтизны.
– Мне не понравился ваш голос по телефону. Чем вы взволнованы?
– Ничуть.
– Все же какие у вас неприятности?
– Да почему же обязательно неприятности?
– Да потому, дорогая, что ко мне обычно адресуются, чтобы… Так в чем дело?
– Вот и не угадали, я хочу проконсультироваться у вас.
Вагнер просиял.
Анна рассказала все о Семене Николаевиче. Григорий Наумович долго молчал, прикрыв глаза рукой.
– Как его лечить? Вполне с вами солидарен. Ему нужен покой, тишина. Убрать все раздражители. Почему даже хроникам, которые начинены антибиотиками, помогает санаторий?
– Режим.
– Это. И отсутствие негативных раздражителей. Человек выключается. Никаких забот. Никаких обязанностей. Полный покой для центральной нервной системы. Мы часто о Павлове вспоминаем в докладах и на конференциях. И забываем о нем в повседневной работе. Дети и молодежь не любят тишины. Тишина необходима больным и старикам. А как же мы угнетаем нашу психику этой немыслимой какофонией. Здесь, на курортах…
Анна знала, Вагнер сел на своего любимого конька, и поспешила спросить:
– Я не опрометчиво поступила, разрешив ему работать?
– Думаю, что нет. Для того, кто жизнь провел праздно, труд в тягость. А для него – эликсир жизни. Хотите знать, почему я не иду на пенсию? Боюсь отправиться к праотцам. Знаете, какая у меня самая сокровенная мечта? Умереть в белом халате.
– Терпеть не могу, когда со смертью заигрывают, – Анна нарочитой резкостью попыталась прикрыть охватившую ее жалость. Она-то знала, как он недолговечен.
– Кстати, я не собираюсь умирать. Особенно теперь, когда приехали вы… Посижу у вас с ребятами и уже не чувствую себя таким одичалым старым псом… Ну, довольно лирических отступлений…
– А давайте-ка я вам смеряю давление.
– Спасибо, докторуля! Я молод, здоров – хоть куда. Пошли-ка, дорогая, по домам.
– Не могу. Столько писанины. – Анна с досадой показала на стопку папок.
– Да уж, писанина – наш бич, – сочувственно вздохнул Вагнер. – Если бы техника пришла к нам на службу и помогла от этой писанины избавиться. Знаете, нам нужны свободные часы, чтобы сидеть и думать. Анализировать. Уточнять диагноз. Допустим, нам, санаторным врачам, еще туда-сюда. А бедный участковый – это безотказная лошадка, которая свой воз тащит всегда в гору. Когда уж там думать! И хотят, чтобы эта лошадка была непогрешимой. Сколько нашего брата ругают за непродуманный диагноз.
– И правильно ругают. Полез в кузов…
– Извините, дорогая, но вы очень уж требовательны.
– А как же! Не знаю, как в других институтах, а у нас каждый поступающий в медицинский обязан был сдать кровь.
– Великолепная традиция.
– Если тебе не подходит белый халат, иди туда, где ты отвечаешь, допустим, за бревна, хотя и за них, конечно, отвечать надо. Но все-таки там бревна, а здесь – люди! – Анна в который раз за последние дни с раздражением подумала о своей предшественнице. Так по трафарету лечить: «Фтивазид, паск», «паск, фтивазид». Сколько пропало санаторных дней у больных!
Вагнер, помолчав, поднялся.
– Спасибо вам, Григорий Наумович. Не сердитесь, что беспокою вас.
– Что вы! Вы же знаете, я всегда рад…
Но поработать Анне не удалось. Вошла Мария Николаевна, присела у окна, закурила.
– Мазуревич отказался дать койки.
– То есть как? Ведь со Спаковской договорились.
– Сказал: нечего устанавливать свои порядки.
Сестра улыбнулась.
– Послушайте, вы как будто рады?!
– Не биться же мне головой о стену.
– Хорошо. Завтра мы поговорим на пятиминутке.
Мария Николаевна не уходила. Анна вопросительно взглянула на нее.
– Что еще?
– Больные на консультацию ездили на попутных машинах.
– А санитарная?
– На санитарной отправили инспектора. Начальство не любит рейсовым транспортом пользоваться.
– Скажите, что представляет из себя Мазуревич?
– Ценный работник.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно. Достанет для санатория все что угодно, а себе не возьмет ни грамма.
– Не знала, что не быть вором – ценное качество.
Мария Николаевна пожала плечами и, не проронив ни слова, вышла.
Что за неприятная манера пожимать плечами. И эта гнусная политика невмешательства! Анна кончиками пальцев потерла виски.
Глава четырнадцатая
Обычно перед пятиминуткой Анна заходила к себе в отделение.
Санитарка Павлина, высокая, здоровенная бабища, с лукавым красным лицом и маленькими бегающими глазами, домывала пол в застекленном с трех сторон вестибюле. Бросив тряпку, она прогудела густым басом:
