Текст книги "Хороший немец"
Автор книги: Джозеф Кэнон
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
– Только золотые фазаны.
Слабая улыбка в знак согласия.
– Да. Им я не прощаю. Я пока не святой.
– А что это вообще значит? Золотые фазаны?
– Кто знает? Яркие перья – форма. Жены ходили в мехах, пока не пришли русские. Может, потому, что они вылетали из кустов при первых звуках выстрелов. Ха, – сказал он, радуясь собственной шутке. – Может, поэтому в Берлине и не осталось нацистов. – Он остановился и посмотрел на Джейка. – Это была формальность, понимаете. Просто формальность. – Он коснулся шапочки кончиками пальцев. – Доброй ночи.
Джейк в нерешительности постоял минуту перед мрачным зданием. Эмиль точно вступил. Исключений быть не могло. Но почему это удивило его? Так сделали миллионы. Формальность. За исключением того, что Джейк об этом не знал. Все время что-то оставалось недосказанным. Приятный человек с мягким взглядом, тихо вел себя на вечеринках, скромный, одни цифры в голове – тот, о ком Джейк вообще никогда не думал. Не нацист, один из добропорядочных немцев. Стоял, обняв Лину. А она знала? Как он мог ей не сказать? И как она могла остаться с ним, если знала? Но осталась.
Темнело, и он направился по Тильалле. Перед комендатурой остановился джип. Из него вышли два солдата с чемоданчиками в руках и торопливо поднялись по лестнице. Новая политика скоро также устареет, как и фрайкорпы. А что имеет значение? Люди делают то, что вынуждены делать. Она осталась. Джейк уехал. Все просто. За исключением того, что Эмиль не был так прост. И это все меняет. Знала ли она уже тогда, в те дни, когда они задергивали шторы, чтобы отгородиться от Берлина?
Джейк вдруг ощутил, что потерялся – его умственная карта перечерчена, как улицы города, которые уже не там, где должны быть.
Свернув с Тильалле направо, он в замешательстве обнаружил, что действительно заблудился. Оказывается, переулок выходил не на Гельферштрассе. Да и твой немецкий уже не так хорош, подумал он, улыбнувшись. Он никогда не знал эту часть города: улицы здесь не поменяли расположения. Но был другой Берлин. Берлин, который он когда-то знал, и где теперь ему нужен компас, чтобы найти путь, стрелка, притягиваемая гравитацией – достаточной сильной, чтобы преломить луч звезды.
Глава четвертаяПочти все здания на Эльсхольцштрассе были разрушены, и штаб-квартира Контрольного совета казалась теперь еще выше. Массивный корпус из прусского гранита с угрюмым фасадом в свое время, очевидно, казался достойным полустанком на жизненном пути тех жертв, которых судьи, члены партии, загоняли после слушаний здесь в самые страшные лагеря. Однако главный вход, к которому вела подъездная дорога от Кляйст-Парка, являл более радостный вид: высокие стеклянные двери были украшены по бокам парящими ангелами, которые смотрели сверху на то, что когда-то было английским газоном, окаймленным живой изгородью, уходившей к двум симметричным колоннадам на другом конце. Неожиданный кусочек Парижа. Тут кипела жизнь – скрипели по гравию автомобили, рабочие, гремя черепицей, ремонтировали крышу, – как будто сельский дом готовили к большому воскресному празднику. Над входом вывесили четыре ярких новых флага союзников. Перед дверьми выставили часовых из 82-й дивизии ВДВ в белых гетрах и сверкающих касках. Приводили в порядок даже пыльный участок. Отряд немецких военнопленных с трафаретом «ВП» на спинах сгребал мусор, а несколько американских солдат со скучающими лицами стояли вокруг и присматривали за ними, греясь на солнышке. Джейк последовал за группой дородных русских женщин в военной форме через украшенный люстрами зал и затем вверх по мраморной лестнице – как в оперном театре. К удивлению Джейка, его встретил лично Мюллер.
– Я думал, вы вокруг походите, – сказал Мюллер, ведя его по коридору. – Мы все еще наводим порядок. Здесь все было порядком разрушено.
– Пожалуй, не так сильно, учитывая, что тут было.
– Ну, приходится пользоваться тем, что есть. Это самое большое здание, которое смогли найти. Говорят, в здании больше четырехсот комнат. Хотя, кто считал. Наверно, в это число и пара чуланов вошла. Конечно, использовать можно только часть комнат. Здесь будет заседать Совет. – Он открыл дверь в большую комнату, уже переделанную в конференц-зал с длинными столами, поставленными квадратом. В каждом углу около соответствующего флага стояли столики с пишущими машинками для стенографистов. На одном столе в ожидании распределения лежали стопками пепельницы и блокноты.
– Сюда пока еще никто не заходил, – сказал Мюллер. – Вы первый, если для вас это что-то значит.
Джейк оглядел пустую комнату – будто снова оказался в Цецилиенхофе и подсчитывает трубы.
– А места для прессы?
– А мест для прессы нет. Мы не хотим поощрять речи, а когда вокруг пресса, трудно удержаться. Дайте им публику, и их не остановишь. Нам нужны рабочие заседания.
– В милой приватной обстановке.
– Нет. – Он кивнул в сторону столиков для стенографистов. – Будут вестись протоколы. Совет станет собираться раз в квартал, – продолжал он. – Координационный комитет раз в месяц, подкомитеты – постоянно. Работы полно.
Джейк показал на стопку блокнотов:
– Все организовано.
– На бумаге, – сказал Мюллер и прислонился к столу спиной к окну, так что его серебряные волосы образовали нимб вокруг головы. – На самом деле никто не знает, как это все будет работать. Пока не начнем. По ходу дела будем совершенствоваться. Никто же не планировал заниматься управлением страной. – Он заметил, что Джейк вздернул брови. – Не таким образом. Обучили нескольких людей где-то в Вирджинии – помочь немцам в переходный период, – сказал он, растягивая это слово. – Переходный период. Не знаю, чего они ожидали. Последней войны, наверное. Подписать мирный договор, передать страну хорошим парням и уехать домой. Но на сей раз не вышло. Передавать оказалось некому.Двенадцать лет. Даже почтальоны были нацистами. А страна – сами видели, пошла псу под хвост. Никто не ожидал, что они будут биться до конца. Зачем? Никто не думал, что вся страна дойдет до самоубийства.
– Им немного помогли бомбардировщики.
Мюллер кивнул:
– Я бы сказал, они сами напрашивались. И теперь, когда тут хоть шаром покати, нам досталась эта страна. Продуктов нет, ничего не работает – берлинское главное управление только и делает, что чинит водопровод. – Он вздохнул и в упор посмотрел на Джейка. – Только в нашей зоне нам нужно накормить двадцать миллионов человек. А те, кто не голодает, воруют велосипеды – просто покататься. Скоро зима, а угля нет. И эпидемии, если нам не повезет, а повезет нам вряд ли. Перемещенные лица… – Он махнул рукой, словно от избытка чувств у него кончились слова. – Мы на такое не подписывались, – произнес он голосом, таким же усталым, как и его глаза, – но все равно получили. Так что работы полно. – Он оглядел комнату. – Ну, посмотрели?
Джейк кивнул:
– Спасибо за экскурсию. И за речь, – сказал он как бы ненароком. – Вы же не хотите невзначай кое-что мне втолковать.
Мюллер терпеливо улыбнулся, снова превращаясь в судью Гарди.
– Может, только чуть-чуть. Я всю жизнь служу в регулярной армии – мы привыкли защищать наши фланги. Те, кто пишет о ВА, должны иметь представление, с чем мы столкнулись. Небольшую перспективу. Мы не все – ладно, пошли, я вам дам то, за чем вы пришли.
– А как вы сюда попали? – спросил Джейк, выходя следом в длинный холл.
– Как и все остальные – в действующей армии мы уже не нужны, так что приходится дослуживать в другом месте. Я не напрашивался, если вы это имеете в виду. ВА не видит особой пользы в боевых офицерах. Считают нас мальчиками на побегушках. И мой случай не исключение. Кто будет повышать в должности слесаря-сантехника? Хотя и в действующей армии уже никто не получает очередных званий – война кончилась, говорят, – а до пенсии дотягивать надо. Вот так. Поэтому старых пердунов тут навалом. У вольнонаемных все иначе. Чаще всего это какой-нибудь юрист, который всю войну просидел в своей Омахе, а теперь решил получить офицерское звание, чтобы называть себя капитаном, – на более низкое звание они не согласны. И они его получают, звание. Чего все остальные добивались годами. Это, конечно, задевает немного, если уж говорить начистоту.
– Но не вас.
– Меня тоже. Но за работой, как всегда, все забываешь. Ты служишь своей стране, – сказал он просто, без всякой иронии. – Я не напрашивался, но знаете что? С учетом всего, думаю, мы тут занимаемся чертовски трудным делом. Или, по вашему, я опять толкаю речугу?
– Нет. – Джейк улыбнулся. – По-моему, вас следует повысить в звании.
– Не дождетесь, – сказал спокойно Мюллер, затем замолчал и посмотрел ему прямо в глаза. – Знаете, возможно, это моя последняя должность. Я бы не хотел неприятностей. Если вы тут начнете грязью бросаться, буду признателен за своевременное предупреждение.
– Я не…
– Знаю. Вам просто интересно. Нам тоже. Убили человека. Но суть в том, что мы не имеем никакой возможности выяснить, что произошло. У нас здесь нет Скотланд-Ярда. Только несколько военных полицейских, которые арестовывают пьяных. Так что, возможно, никогда ничего не узнаем. Но если возникнет нечто такое, что, ну, может стать для нас проблемой, нам бы хотелось об этом знать.
– А почему вы думаете, что возникнет?
– Я так не думаю. Но вы же охотитесь именно за этим, не так ли? – Он зашагал дальше. – Слушайте, я прошу всего лишь пойти мне в этом деле навстречу. Мне не нужно выдавать какую-либо информацию. Если бы вас не было в Потсдаме – но вы там были и вы знали убитого. Так что теперь у меня на руках ситуация. Я не могут притворяться, что ничего не случилось. Но я не собираюсь распространяться на эту тему, чтобы не было спекуляций. Я делюсь только с вами, больше ни с кем. Если вы действительно что-то узнаете, что ж – у вас будет материал для статьи.
– А если не узнаю…
– Тогда не стройте догадок вслух. Никакого таинственного тела. Ничего нераскрытого. В газетах и это можно раскрутить. А мы получим только одни вопросы без ответов. На это уходитвремя. Мы не можем себе этого позволить. Дел слишком много. Я прошу только некоторого благоразумия.
– И сообщить вам заранее, что я собираюсь говорить.
– Я не говорил, что вы не можете об этом рассказывать. Просто известите меня, если соберетесь это сделать.
– Чтобы вы Могли запретить?
– Нет, – сказал Мюллер невозмутимо. – Чтобы я смог увернуться. – Он остановился у двери с полупрозрачными стеклами. – Ну, вот и пришли. Джини должна уже отпечатать документы.
Джини была хорошенькой военнослужащей женского вспомогательного корпуса СВ. Ее красные ноготки казались слишком длинными для человека, постоянно печатающего на машинке. Раскладывая листки копий по двум бежевым папкам, она одарила Мюллера улыбкой, по мнению удивленного Джейка, слишком щедрой для секретарши. Но Мюллер был деловит.
– Отчеты готовы?
Она вручила ему одну из папок, затем записку.
– Генерал хочет видеть вас в десять.
– Располагайтесь, – сказал он Джейку, заводя его в простой кабинет с американским флагом в углу. Мюллер относился к породе людей, у которых служебный стол всегда чист от бумаг – на пустой поверхности стоял только письменный прибор и фотография молодого солдата в рамке.
– Ваш сын? – спросил Джейк.
Мюллер кивнул:
– Его подбили на Гвадалканале.
– Извините.
– Не убит. Ранен. По крайней мере, выбыл из строя. – Затем, пресекая разговор на личную тему, открыл папку, вынул два тонких листка и толкнул их по столу Джейку. – Послужной список. Донесение о потерях.
– Вы называете это потерями?
– Так мы называем отчет, – сказал Мюллер слегка раздраженно. – Это лишь форма. Как бы там ни было, теперь вы узнаете то, что знаем мы.
Джейк бегло прочитал первый листок, небольшой перечень дат и назначений. Патрик Талли. Натик, Массачусетс. Чуть старше парня на фотографии. Донесение о потерях Джейк мог бы написать сам.
– Негусто, да? – сказал он.
– Негусто.
– Чего там не хватает? Может, какая-то предварительная неясность, которая не дает назвать это донесением?
– Откуда мне знать? Послужной список чист, без нареканий. Отличник службы в Вооруженных силах Соединенных Штатов. Во всяком случае, именно так мы и собираемся написать его матери.
– Да, – сказал Джейк. Человек, не номер. Парень, у которого есть семья. Но не такой счастливчик, как молодой Мюллер.
– А что с деньгами?
– Она их получит, вместе с его вещами. Денежным переводом из военного казначейства. Они принадлежали ему, насколько мы знаем. Будем надеяться, она решит, что это задержанное денежное довольствие.
– Сколько там было? Тут не говорится.
Мюллер взглянул на него, затем кивнул.
– Пятьдесят шесть тысяч марок. По курсу один к десяти – примерно пять тысяч долларов. По крайней мере, это все, что нам отдали русские. По их словам, часть унесло ветром.
– Значит, в два раза больше. Приличная задержка довольствия.
– Может, ему везло в карты, – предположил Мюллер.
– На чем можно заработать такие деньги? На черном рынке.
– В основном на часах. Если они тикают, русские их покупают. Микки-Маус уходит за пятьсот баксов.
– Все равно, это столько часов.
– Зависит от того, как долго он этим занимался. Если он занимался этим. Послушайте, заявить вам официально? Черного рынка нет. Иногда на военных складах возникает недостача. Исчезают вещи. Одна из реальностей военного времени. Немцы голодают. Они покупают продукты любыми возможными способами. Это что касается продуктов. Естественно, мы делаем все, чтобы остановить подобное.
– А не для печати?
– Если не для печати, этим занимаются все. Как вы остановите мальчишку в кондитерском магазине? Хотите быстро подсчитать? Раз в неделю в гарнизонной лавке американский военнослужащий может купить блок сигарет. Пять центов за пачку, пятьдесят центов за блок. На улице он стоит сто долларов – это пять тысяч долларов в год. Плюс некоторое количество шоколада, четыре бутылки спиртного в месяц – еще пять тысяч долларов в год. Посылка с продуктами из дома? Консервы с тунцом, банка супа? Больше. Гораздо больше. Плюсуем. Так что на одном продовольственном пайке можно сделать годовое жалованье. Попробуйте пресечь это. Официально связей с местными женщинами тоже нет. И как нам объяснять венерические заболевания?
Джейк посмотрел на листок.
– Он в Германии всего лишь с мая.
– Что вы хотите от меня услышать? Некоторые наши парни предприимчивее других. Не надо быть крутым спекулянтом, чтобы сделать деньги в Германии. В прошлом месяце нашим войскам выплатили примерно миллион долларов. А домой они отослали три миллиона. – Он сделал паузу. – Это не для печати.
Джейк уставился на него, пораженный цифрой.
– Я и не думал, что у немцев столько денег.
– У немцев. Они продают столовое серебро за пачку маргарина. Все что у них осталось. Деньги есть у русских.
Джейк вспомнил потрепанных часовых у Рейхсканцелярии, крестьян, катящих тележки через Потсдамерплац, такую же первобытную, как грязная деревня.
– У русских есть такие деньги? – спросил он с сомнением. – С каких пор?
Мюллер посмотрел на него.
– С тех пор, как мы им дали. – Он в нерешительности замолчал. – Насколько неофициально мы говорим?
– С каждой минутой все больше.
Мюллер продолжил:
– Ловлю вас на слове. Видите ли, первоначальный план состоял в выпуске оккупационных марок. Которые смогут использовать все присутствующие здесь войска и примет местное население, чтобы не путаться в четырех разных валютах. Прекрасно. Министерство финансов изготовило клише и – вот идиоты – отдало один комплект русским. Все равно что дать им денег. Идея, конечно, заключалась в том, что они будут вести строгий учет своей эмиссии, поскольку марки должны конвертироваться в твердую валюту – доллары, фунты стерлингов и так далее. Вместо этого они просто запустили пресс и безостановочно печатают. Сколько – никто не знает. Большей части своих войск они не платили три года. Теперь эти ребята получили денежное содержание в оккупационных марках. Штука в том, что домой они их забрать не могут – русские оккупационные марки не конвертируют, – и теперь у нас целая армия с таким количеством денег, которые они раньше и в глаза не видели, и только одно место, где их можно потратить. Здесь. Поэтому они скупают часы и все, что можно увезти домой. За любую цену. Для них это деньги «Монополии». В свою очередь наши парни принимают марки, поскольку эту валюту обязаны конвертировать, и отсылают их домой как доллары. А министерство финансов получило черную дыру. Мы, конечно, вопим и кричим, но готов биться об заклад – в долларах – что с этих клише мы не получим ни рубля. Русские говорят, что их марки ходят только в Германии, поддерживают местную экономику – пополняют немецкий счет. А мы теперь с трудом можем объяснить, почему столько денег возвращается назад, ведь черного рынка нет, – вот мы и платим. Фактически мы платим за русскую оккупацию здесь. Но никто не хочет касаться этого вопроса. – Он улыбнулся. – И вы тоже.
– Я даже не уверен, понял ли.
– В деньгах никто ничего не понимает. За исключением карманных. Что хорошо для министерства финансов. Если б мы выкинули такой трюк, нас бы отдали под трибунал и выслали отсюда в мгновенье ока.
– Ну и что вы собираетесь с этим делать?
– В десять часов у нас совещание. Генерал Клэй хочет ограничить сумму, которую можно отсылать домой, до фактического оклада. Для военного казначейства это будет головная боль, уже один только учет, и всех вопросов не решит, но, по крайней мере, остановит сильное кровотечение. Конечно, можно будет по-прежнему отсылать домой вещи, но деньги останутся здесь, где им положено. В конечно счете единственное, что сработает – новая валюта, но переживать не стоит. Как скоро, по-вашему, русские согласятся на это?
– Я хотел спросить, что вы делаете на местах? Как контролируете это?
– Да, это проблема. Военная полиция время от времени проводит рейды в самых злачных местах, но это все равно что пальцем плотину затыкать. Берлин – открытый город. Люди ходят, где хотят. Он лишь административно разделен на зоны. Поэтому мы не можем патрулировать станцию «Зоопарк», это британцы. Александерплац – в русской зоне.
– Как и Потсдам.
Мюллер посмотрел на него.
– Как и Потсдам. Тут мы ничего не можем поделать.
– А как насчет подворотен? Такая куча денег – кто-то же должен этим рулить.
– Вы имеете в виду банды? Профессионалов? Этого я не знаю. Да и вряд ли, по-моему. Ходят слухи про перемещенных лиц, но люди любят обвинять ПЛ во всем. Их никто не контролирует. То, о чем вы говорите, вам следует искать в Баварии или Франкфурте, где еще есть что украсть. Склады. Огромные тайники продовольствия. Такое случается, и, полагаю, во Франкфурте кто-то этим заправляет, если вам интересно. Но Берлин? Его вымели подчистую. Осталось лишь огромное количество мелких денежных сумм, которые сливаются в денежные потоки.
– Красивое описание мошенничества.
Вымученная улыбка.
– Да уж. – Мюллер помолчал, раздвинув руки па столе. – Смотрите. Солдат продает часы. Может, ему и нельзя, и может, как вы считаете, мы делаем недостаточно, чтобы его остановить. Но вот что я вам скажу: за последние годы я навидался, как умирают люди. Со вспоротыми животами, придерживая вываливающиеся кишки. Отличные солдаты. Почти дети. Тогда никто не думал, что они преступят закон. А теперь они сшибают каких-то несколько баксов. Может, это и неправильно, но знаете что? Я все еще солдат. И считаю, что они заслужили два миллиона долларов в месяц.
– Я тоже, – медленно сказал Джейк. – Только я не люблю смотреть, как их убивают. Это несправедливо. За часы.
Мюллер смущенно посмотрел на него и опустил голову.
– Это точно. Ладно. Что-нибудь еще?
– Много, но у вас совещание, – ответил Джейк, вставая. – Не хочу злоупотреблять гостеприимством.
– В любое время, – вежливо сказал Мюллер, с облегчением вставая. – Для этого мы здесь и работаем.
– Нет, вы – нет. Спасибо, что уделили время. – Джейк сложил тонкие листки и положил их в карман. – И за это тоже. А, вот что еще. Могу я посмотреть труп?
– Труп? – Мюллер буквально отшатнулся в изумлении. – Я думал, вы его видели. Разве мы здесь не поэтому? Трупа нет. Увезли обратно во Франкфурт.
– Слишком быстро. Без вскрытия?
– Без, – слегка озадаченно ответил Мюллер. – А зачем тут вскрытие? Как он умер, нам известно. А что, надо было провести?
Джейк пожал плечами:
– По крайней мере, чтобы составить коронерский отчет. – Он заметил, что отразилось на лице Мюллера. – Знаю. Вы не Скотланд-Ярд. Но вот этого слишком мало. – Он похлопал себя по карману с листками. – Отчет помог бы расследованию. Надо было подождать.
Мюллер посмотрел на него и вздохнул:
– Знаете, Гейсмар, чего бы мне хотелось? Мне хотелось, чтобы вы тогда не ездили в Потсдам.
Когда он вышел, Джини укладывала свою стопку копий. Она посмотрела на него и улыбнулась, не прекращая работы, как крупье в казино, перекладывая третий лист на дно папки. Затем бросила папку в коробку исходящих – для архива.
– Все выяснили?
Джейк улыбнулся в ответ. Армия не меняется. Мир под копирку. Интересно, архивом занимается кто-то другой – иначе не сберечь этих прекрасных ноготков.
– Пока да, – сказал он, все еще улыбаясь, но она приняла это за намек, выгнула бровки и стрельнула в него глазками.
– Мы здесь с девяти до пяти, – сказала она, давая отказ.
– Будем знать, – ответил он, подыгрывая. – Полковник сильно загружает вас работой?
– Все дни напролет. Лестница по коридору направо.
– Благодарю, – сказал он и отдал ей честь.
На выходе его ослепил солнечный свет, и он прикрыл глаза рукой, чтобы оглядеться. Солнце уже вовсю пекло с востока, проникая даже сквозь пыль, висевшую над руинами, что простирались за изящными колоннадами. Рабочая бригада, орудуя граблями, скинула рубашки, но буквы остались, В на одной брючине, П – на другой. Война поставила клеймо на каждом, даже на Талли, обозначенном лишь инициалами на копирке.
Он постоял минуту, переваривая информацию о клише для изготовления денег и ценах на часы. И то и другое ведет его в никуда. А именно туда его, очевидно, и хочет отправить Мюллер. Улыбаясь про себя, он подумал о Джини – две отставки за одно утро, одна откровеннее другой. Именно Мюллер заморочил ему голову, оставив его на ступеньках и даже не проверив, прошел он сквозь вращающиеся двери или нет. Если только что-то не зацепит, упущенный кусочек кроссворда, который бросится в глаза, если смотреть на него достаточно долго. Он сказал водителю, что хочет пройтись.
– Пройтись? – удивленно переспросил солдат. – Вы имеете в виду обратно?
– Нет, жди меня на станции «Зоопарк» примерно через час. Знаешь, где это?
Солдат кивнул:
– Конечно. Если пешком, то отсюда прилично.
– Знаю. Я люблю ходить пешком. Помогает думать, – пояснил он. И отметил про себя, что нужно попросить Рона выделить ему собственный джип.
Но солдат, как и Джини, был уже с опытом.
– Понял. Вы точно не хотите, чтобы я вас подвез? В принципе мне все равно, это ваши дела.
Этим занимаются все, думал Джейк, идя через разрушенный парк. Мелкие денежные суммы стекаются в крупные потоки. Так с кем Талли вел дела? С готовым нажать на курок русским? С ПЛ, которому нечего терять? С кем угодно. Пять тысяч долларов, даже больше. В Чикаго каждый день убивают людей и за меньшие суммы, просто чтобы отобрать выигрыш в уличную лотерею. А здесь жизнь еще дешевле. Но почему первым делом в голову приходит это? Потому что здесь русские – с карманами, набитыми деньгами. Торговали не фарфоровыми безделушками и старым столовым серебром. Торговали наличными деньгами. Мед для медведей. Все занимаются этим.
Ворота парка выходили на нижнюю Потсдамерштрассе с редким потоком военных грузовиков и гражданских на скрипучих велосипедах – все, что осталось от некогда шумного движения по этой улице в сторону центра. Пешком Берлин был совсем другим городом. Не тот спектакль, который он наблюдал из туристического джипа, а нечто более саднящее, катастрофа крупным планом. Он любил гулять по городу, изучая мили ровных, беспорядочно разбросанных улиц. Как будто само прикосновение подошв приближало город, позволяло проникать в его жизнь. Воскресенья в Грюневальде. Остальные дни он бродил по районам, где другие журналисты никогда не бывали. В Пренцлауэре или жилых кварталах Веддинга, просто посмотреть, как живут другие, глазами скользя от здания к зданию, не обращая внимания на обочины. Теперь же он вынужден был шагать осторожно, огибая груды битого цемента и выбирая путь среди штукатурки и стекла, трещавшего под ногами. Город превратился в туристическую тропу, полную препятствий и острых предметов, таившихся под камнями. Стальные прутья, скрученные в колючие клубки, все еще черные от пожара. Знакомый запах гниения. На углу Палласштрассе остатки Шпортпаласта, где когда-то по овальному кругу гоняли со свистом велосипедисты, а Гитлер обещал своим сторонникам тысячу лет. Уцелела только гигантская башня ПВО, подобная тем, что стояли у зоопарка, слишком прочная даже для бомб. Солдат, опершись одной рукой о стенку, разговаривал с девушкой, ласково поглаживая ее волосы. Самый старый черный рынок в мире. На другой стороне улицы несколько девушек в тонких платьицах, прислонившись к уцелевшей стене, махали колонне грузовиков. Десять утра.
Боковые улочки были завалены обломками, поэтому он держался основных магистралей. Повернул налево по Бюловштрассе, выбрав окольный путь к зоопарку. Эту часть города он знал хорошо. Решетчатый купол надземной станции возвышался над Ноллендорфплац. Навес над входом в кинотеатр, съехав на тротуар, остался почти неповрежденным, будто здание просто выдернули из-под него, как скатерть в расхожем трюке фокусника. Людей было мало, кто-то толкал детскую коляску с домашней утварью, и Джейк понял, что полубессознательное, замедленное передвижение, которое он наблюдал из джипа два дня назад, было новой поступью города, такой же осторожной, как и его собственная. Никто не ходил по руинам быстро. Зачем люди приезжают в Берлин? Бывал здесь Талли раньше? Должны быть проездные документы, что-нибудь, что можно проверить. В армии все под копирку.
Снова кварталы рухнувших зданий, снова группы женщин в платках и старых военных брюках убирают кирпичи. Из одного дома вышла элегантно одетая женщина на каблуках, будто собралась, как обычно, направиться за покупками в «КДВ». Но вместо этого, покачиваясь, перебралась по битой штукатурке к поджидавшему ее армейскому автомобилю, села и, подтянув ножки в нейлоновых чулках, удобно в нем разместилась. Другой вид экскурсии. В любом случае, «КДВ» больше не было. Расколотый бомбами, он осел на Виттенбергплац, не оставив даже витринного манекена. Иногда они встречались здесь, у колбасных прилавков в продовольственном отделе, где можно было вполне правдоподобно столкнуться с любым человеком, а затем по отдельности отправлялись в квартиру Джейка на другой стороне площади. Шли по разным сторонам, чтобы Джейк мог видеть ее в толпе и проверять, пока ждал светофора, не следует ли кто за ней. Никто не следил. Такая игра в безнаказанность возбуждала еще больше. Затем вверх по лестнице, где уже стояла она, звонок – убедиться, что Хэл ушел, – и в квартиру, жадно хватая друг друга, порой не дожидаясь, пока захлопнется дверь. Наверное, от квартиры теперь тоже ничего не осталось, как и от тех дней, – только память.
Однако квартира осталась. Джейк, снова прикрыв глаза рукой, посмотрел через дорогу. Часть дома была снесена, но часть сохранилась. Его угловая квартира так и продолжала смотреть на запад, в сторону площади. Обрадованный, он сделал шаг, но остановился. Что он скажет? «Я когда-то жил здесь и хочу еще раз взглянуть на нее»? Он представил, как перед ним возникнет очередная фрау Дзурис с озадаченным взглядом и надеждой получить шоколадку. К окну подошла женщина, распахнула его, чтобы проветрить, и на миг у него перехватило дыхание; он напряженно всмотрелся. А почему бы и нет? Но это была не Лина, даже не похожа на Лину. Мимо проехал грузовик, загородив дом, а когда уехал, в окне осталась только широкая спина, лица он рассмотреть не мог. Но он, конечно, и так все понял лишь по движению в окне, даже отсюда, через площадь. Он опустил руку, чувствуя себя глупо. Несомненно, подруга домохозяина подсуетилась и отхватила себе квартиру, когда Хэл окончательно съехал. Тот, кто его не знал, мог бы даже не поверить, что он вообще там бывал. А с чего бы поверила она? Прошлое испарилось вместе с улицами. Но квартира осталась, существует реально, как доказательство, что все остальное тоже было. Если он будет смотреть достаточно долго, может, и остальная часть площади вернется – такой же оживленной, какой всегда была.
Он повернулся и заметил свое отражение в осколке зеркального стекла, оставшегося от витрины магазина. Ничто не осталось таким, как прежде, даже он сам. Узнала бы она его сейчас? Он всмотрелся в отражение. Не незнакомец, но уже и не тот, которого она знала раньше. Постаревшее лицо многое пережившего человека с двумя глубокими морщинами у рта. Темные волосы, на лбу залысины. Лицо, которое он видит, бреясь, каждый день, не замечая, что оно изменилось. Он представил, как она смотрит на него, разглаживая пальцами морщины, пытаясь найти его. Но лица тоже не возвращаются. Они покрываются морщинами от множества задач и яростных телеграмм, косыми лучиками от обилия увиденного. Они были детьми. Всего четыре года, а взгляни на отметины. Его лицо, как и квартира, сохранилось, но покрылось шрамами, и было уже не тем, что прежде. Война изменила всех. Он, по крайней мере, – здесь, живой и без инициалов. ВП. ПЛ.
Он остановился, как будто его что-то толкнуло. Инициалы. Он достал копии и снова просмотрел их. Вот оно. Переложив вниз первый лист, он просмотрел второй, затем автоматически потянулся к третьему и остановился. Его не было. Но у Джини было три копии. Он сощурился, припоминая. Да – три, уложенные стопочкой. Он постоял еще минуту, обдумывая ситуацию, затем убрал листки в карман и направился по улице к зоопарку, где делались небольшие деньги.
Водитель отвез его обратно в контору Берни – небольшую комнату в старом здании Люфтваффе, битком набитую досье и стопками анкет, которые, упав с кушетки, рассыпались по полу кучками. Иллюзорный мир бумаг. Как он тут ориентируется? На столе было еще хуже. Стопки бумаг, рассыпанные скрепки, чашки с выдохшимся кофе, даже брошенный галстук – по сути все, кроме Берни. Его опять не было. Джейк открыл одну из папок. Светло-коричневые фрагебоген.Такую могла заполнить и Лина. Жизнь на шести отпечатанных страницах. Но то был герр Гепхардт, чей безупречный послужной список, по его утверждению, заслуживал разрешения на работу.