Текст книги "Хороший немец"

Автор книги: Джозеф Кэнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Что это, Рената?

– Записывай, пожалуйста. Времени нет. Помнишь, в суде я говорила, что делала это не ради себя?

– Да, знаю. Ради матери.

– Нет. – Она посмотрела на него проницательными и сухими глазами. – У меня есть ребенок.

Ручка Джейка замерла.

– Ребенок?

– Записывай. Мецгер. Она обо мне не знает. Она думает, я работаю на фабрике. Я ей плачу. Но в этом месяце деньги кончились. Она больше не будет ухаживать за ним.

– Рената…

– Пожалуйста. Его зовут Эрих. Немецкое имя – он немецкий ребенок, ты понял? Но тут я ничего не делала. Понимаешь, вот тут. – Она показала на свое лоно и неожиданно застеснялась.

– Обрезание.

– Да. Он – немец. Никто об этом не знает. Только ты. Никакие журналы, обещаешь? Только ты.

– Что мне нужно сделать?

– Забери его. Пренцлауэр – в восточной зоне. Она сдаст его русским. Ты должен забрать его – больше некому. Джейк, если я тебе вообще когда-нибудь нравилась…

– Ты с ума сошла?

– Да, сошла. Ты считаешь, после всего того, что я натворила, я не могу просить об этом? У тебя есть дети?

– Нет.

– Тогда ты не знаешь. Ради ребенка пойдешь на все. Даже на это, – сказала она, обводя рукой комнату, жизнь грайфера. – Даже на это. Была я права, занимаясь этим? Спроси у бога, я не знаю. Но ребенок жив. Я спасла его, их деньгами. Мне давали на карманные расходы, на кафе, на… – Она резко замолчала. – Каждый пфенниг уходил на него. Я думала: вы платите, чтобы сохранить жизнь еврею. По крайней мере, хоть один из нас останется в живых. Вот почему я должна была остаться в живых, не ради себя. Но теперь…

– Рената, я не могу забрать ребенка.

– Ну, пожалуйста. Пожалуйста. Больше некому. Ты всегда был порядочным человеком. Сделай это хотя бы ради него, если не ради матери, что бы ты ни думал о ней. Все, что я делала, – еще один день в живых, еще один день. Как я могу теперь его бросить? Если ты заберешь его в Америку, пусть вешают меня, по крайней мере, я буду знать, что вызволила его. И он в безопасности. В другой стране. – Она снова схватила его за руку. – Он никогда не узнает, что делала его мать. С этим жить. Он никогда не узнает.

– Рената, как я могу забрать ребенка в Америку?

– Тогда на запад, в любое место, только не здесь. Ты же можешь найти для него местечко – я доверяю тебе, я знаю, ты все сделаешь как надо, отдашь порядочным людям. А не в какой-нибудь русский лагерь.

– Что я ему скажу?

– Что его мать умерла во время войны. Он слишком маленький, он меня не помнит. Просто иногда приходила какая-то женщина. Ты можешь сказать ему, что знал ее, когда она была девушкой, но умерла во время войны. Она действительно умерла, – сказала она, опустив глаза. – Это не ложь.

Джейк посмотрел на ее лицо, покрывшееся пятнами, проницательные глаза, в которых под конец разговора появилась такая давящая печаль и грусть, что у него самого опустились плечи. Всегда что-то еще хуже. Он кивнул ее, как она считала, настоящему «я».

– Она – нет, – сказал он.

На мгновение Рената смутилась, затем лицо ее прояснилось, и она почти улыбнулась.

– Только на сегодня. Чтобы я могла попросить тебя. После этого останется только она, – сказала Рената, приложив палец к другой стороне. – С этим покончено.

– Так нельзя. Дай мне хотя бы поговорить с адвокатами.

– Ой, Джейк, и что ты им скажешь? Ты же был в суде и видел их. Какой пощады от них ждать – русской тюрьмы? Оттуда кто-нибудь вышел живым?

– Выходят.

– Чтобы вернуться кем? Старухой, обратно в Германию? А что за это время станет с Эрихом? Нет, все кончено. Если хочешь помочь мне, спаси моего ребенка. А, вода, – сказала она, слегка вздрогнув, когда конвоир вошел и отдал ей стакан. – Спасибо, – сказала она по-немецки, – очень любезно. – Пока она пила воду, конвоир посмотрел на другого конвоира с немым вопросом «что было?», но тот лишь пожал плечами.

– Так ты поможешь? – спросила Рената.

– Рената, ты не можешь просить меня сделать это. Извини, но я не…

– Давай по-английски, – сказала она, переходя с немецкого. – Я тебя не прошу. Я тебя умоляю.

– А его отец?

– Умер. Пока мы были в подполье. Однажды вечером он не вернулся, вот и все. И я все поняла. Я выносила ребенка сама. – Она отдала ему платок. – Отцом будешь ты.

– Подожди. Я не могу.

– Он умрет, – сказала она, пристально глядя на него. – Сейчас, когда все кончено, после всего того, что случилось.

Джейк повернул голову, посмотрел на конвоиров, увидел тупой канонический взгляд Сталина.

– Послушай, – сказал он наконец, – я знаю один приход. Они работают с детьми, сиротами, пытаются их пристроить. Я могу поговорить с пастором, он хороший человек, может, он что-то…

– Они находят семьи? На западе? У христиан?

– Вроде да. Я спрошу. Может, он знает еврейскую семью.

– Нет. Немецкий мальчик. Чтобы в следующий раз он был в безопасности.

– Ты хочешь, чтобы он остался немцем? – удивленно спросил Джейк. Бесконечный скрученный шнур.

– Я хочу, чтобы он жил. Вы американцы – откуда вам знать? Как живут здесь люди. Но обещай мне, семья, а не лагерь.

– Я не могу обещать тебе этого, Рената. Я не знаю. Я поговорю с пастором. Сделаю все, что смогу. Я постараюсь.

– Но ты заберешь его от фрау Мецгер? Прежде, чем она его сдаст?

– Рената, я не могу обещать…

– Нет, пообещай мне. Солги. Боже, неужели ты не понимаешь, что я должна сказать это самой себе? Я должна думать, что все будет в порядке.

– Я не буду тебе лгать. Я сделаю то, что смогу. Будь довольна этим.

– Потому что мне нечего предложить взамен, ты это хочешь сказать. Короче, евреев больше нет.

Джейк отвел взгляд. Каждую неделю новый список, торговля собой, не имея другого способа выжить. Он должен был стать одним из ее начальников.

– Что говорят о суде? – спросил он, пытаясь сменить тему.

– Мои адвокаты? – с оттенком презрения сказала она. – Советуют быть умнее, изображать наивность, как будто я не понимала, что делала. Сожалеть о содеянном.

– И?

– Сожалеть недостаточно. Для меня недостаточно. Я не могу забыть об этом. Я все еще вижу их лица, как они смотрят на меня. Я не могу прогнать их.

– Одна минута, – прокричал по-немецки конвоир.

Рената вытащила из пачки сигарету.

– Еще одну, – сказала она по-английски, – на посошок. Правильно, да? На посошок?

– Да. Я вернусь.

– Нет. Больше не разрешат. Только один раз. Но я так рада повидать тебя. Хоть кто-то из того мира. Снова в Берлине. Никогда не думала… – Она резко замолчала, схватив его за руку. – Подожди минутку. Не могу торговать этим, но хоть что-то, если он все еще там. Обещай мне.

– Рената, не делай этого.

– Ты сказал, они его ищут, американцы. Так что, может, для тебя это что-то значит. Муж Лины – я знаю, где он. Я видела его.

Джейк ошеломленно посмотрел на нее.

– Где?

– Обещай мне, – повторила она настойчиво, все еще держа его руку. – Последняя сделка.

Он кивнул.

– Где?

– Я могу тебе верить?

– Где?

– Как будто у меня есть выбор, – сказала она.

– Время, – крикнул конвоир.

– Минутку. – Она заговорщически повернулась к Джейку и быстро проговорила. – Бургштрассе, здание бывшего гестапо. Номер 26. Оно разбомблено, но они по-прежнему используют часть здания. Перед тем как перевести сюда, меня держали там.

– И ты видела его там?

– Из окна, через двор. Меня он не видел. Я подумала, боже, это же Эмиль, почему они его держат здесь? Неужели его тоже судят? Судят?

– Нет. Что он делал?

– Просто смотрел во двор. Затем свет потух. И все. Для тебя это важно? Ты этим можешь воспользоваться?

– Ты уверена, что это он?

– Конечно. Ты знаешь, глаз у меня хороший, как всегда.

К столу подошел конвоир.

– Дай ему сигарет, – вставая, сказала она по-английски. – Они будут ко мне хорошо относиться.

Джейк встал и предложил пачку.

– Хорошая информация? – спросила она. – Последняя работа для тебя?

Джейк кивнул:

– Да.

– Тогда обещай мне.

– Хорошо.

Она улыбнулась, затем ее лицо передернулось, кожа обвисла, как будто она опять собралась плакать, потеряв под конец все самообладание.

– Ну вот, все кончено.

Прежде чем Джейк смог сообразить, она, обогнув стол, подошла к нему и, пока конвоир засовывал сигареты в карман, положила руки на плечи, почти упав на него. Подхватив ее, он замер в нерешительности, не зная, что делать, ощущая сквозь робу каждую ее косточку, такие хрупкие, что чуть сожми – и сломаешь. Она крепко обняла его, а затем приблизила губы к его уху, прячась от конвоира.

– Спасибо. Он – моя жизнь.

Она отступила назад. За одну руку ее уже держал конвоир, а другую она положила на грудь Джейку и притянула его за рубашку.

– Но никогда не рассказывай ему. Пожалуйста.

Конвоир потянул ее за руку, и она, оглянувшись на Джейка и выдавив из себя улыбку, вяло последовала за ним неуклюжей шаркающей походкой, абсолютно не напоминавшей те живые шаги на платформе, которые он так и не забыл.

Бургштрассе была лишь в нескольких кварталах к западу от Алекса, но он поехал туда на джипе – так безопаснее. Останавливаться не было смысла, но ему надо было посмотреть, там ли здание, не солгала ли она, в последней попытке воспользоваться ситуацией. Улица шла от разрушенного собора и пересекала сточную канаву Шпрее, но часть дома номер 26 действительно уцелела и над ней развевался красный флаг. Он медленно проехал мимо, делая вид, что заплутал. Толстые стены, штукатурка облетела. У тяжелых входных дверей часовые с азиатскими лицами – знакомая русская иерархия с азиатами в основании. Где-то там, за всем этим, выглядывает из окна Эмиль. Но как туда сможет проникнуть Шеффер? Налет посредине Берлина, пули, свистящие над головой Лины? Невозможно без отвлекающего маневра. Но это его работа, пусть организовывает. По крайней мере, теперь они знают. Последняя добыча Ренаты, ее часть сделки. Он остановился в конце улицы и проверил бумажник – хватит ли ему денег заплатить фрау Мецгер, чтобы она подождала до прихода Фляйшмана. Последний платеж, внеплановые расходы.

Здание в Пренцлауэре оказалось старым многоквартирным домом с тремя глубокими двориками. Следуя указаниям Ренаты, он прошел во второй, миновал веревку с бельем, затем два мрачных лестничных пролета, освещаемых дырой от снаряда в потолке. Ему пришлось постучать несколько раз, прежде чем дверь с недоверчивым скрипом открылась.

– Фрау Мецгер? Я по поводу Эриха.

– Вы?А с ней что – слишком занята? – Она открыла дверь. – Давно пора. Она что, думает, я деньги сама печатаю? Ничего не получаю с июня, счет пуст. Как я могу прокормить кого-то? Мальчику нужно кушать.

– Я оплачу весь ее долг, – сказал Джейк, вынимая бумажник.

– Ага, теперь она нашла американца. Ладно, это не мое дело. Лучше, чем русский, в конце концов. Теперь и у тебя будет много шоколада, – обратилась она к мальчику, стоящему у стола. Годика четыре, прикинул Джейк, тощие ножки в коротких штанишках, темные глаза Ренаты, но больше, даже слишком большие для его лица, широко раскрытые в тревоге. – Пойдем, соберем твои вещи. Не бойся, это друг твоей мамы, – сказала она, не зло, но бесцеремонно, потом опять повернулась к Джейку. – Ее друг. Она у нас хорошая. Зато мы все… Нет, это слишком много, – сказала она, глядя на деньги. – Она должна мне всего за два месяца. Мне чужого не надо. Только свое. Я соберу его вещи.

– Нет, вы не поняли. Я пришлю за ним человека. Я не могу забрать его сегодня.

– Что вы имеете в виду? Она ведь жива, да?

– Да.

– Тогда забирайте сейчас. Я уезжаю к сестре. Думаете, я останусь тут с русскими? Я же ей сказала, еще неделя, а потом… Во всяком случае, вы здесь, значит, все в порядке. Заходите. Я мигом. Вещей не так много. Достань мне карточки на одежду, говорю я ей, но где там? Разве она достанет. Сама не могла прийти? Надо было прислать американца? Видите, как он испугался. Он большой молчун. Скажи здравствуйте, Эрих. Уф. – Она махнула рукой. – Всегда такой.

Малыш молча уставился на него. Не боится, просто оцепенел от любопытства, как зверек, который ждет, что с ним случится.

– Но я не могу забрать его сегодня.

– Нет, сегодня. Я все ждала, ждала. Сколько можно ждать? – Она принялась опустошать ящик комода, перекладывая вещи в авоську. – Война ведь закончилась. Чего она ждет? Вот. Я же говорила, немного.

Не слушая возражений, она всучила ему авоську.

Джейк снова вынул бумажник.

– Но я не могу. Давайте я заплачу вам сверху.

– Подарок? О, прекрасно, – сказала она, забирая деньги. – Теперь, наверно, она счастливая. Видишь, Эрих, он хороший. У тебя все будет отлично. Иди сюда, обними тетю.

Она нагнулась и в знак прощания безразлично его обняла. Сколько они пробыли вместе? Малыш стоял, не шевелясь.

– Давай, – сказала она, слегка подтолкнув его. – Иди к своей мамочке.

Мальчик дернулся вперед. Джейк посмотрел, как она больно вцепилась рукой в плечо малыша. Его сердце огрубело после всех ужасов, которых он наслышался в Берлине, но этот момент невольной жесткости расстроил его окончательно. Что со всеми случилось?

Мальчик, не поднимая глаз, сделал шаг. Фрау Мецгер быстро пересчитала деньги Джейка и сунула их в карман фартука.

– Это все, что вы можете сказать ему? – спросил Джейк. – Только это? Он же ребенок.

– Что вы об этом знаете? – сказала она, сверкнув глазами. – Я заботилась о нем, не так ли? Пока она развлекалась. Я отрабатывала каждую марку. Интересно, на сколько вас хватит. В общем, скажите ей, чтобы больше не приходила, когда все кончится, – отель закрыт. – Она распахнула дверь. Затем, все же устыдившись, посмотрела на Эриха. – Я делала все, что могла. Ты… ты будь хорошим мальчиком, не забывай. Не забывай свою тетушку.

А затем они оказались в коридоре и за ними, тихо щелкнув, закрылась дверь. Может, единственное, что навсегда запомнит этот малыш, – щелчок двери. Они немного постояли, а потом малыш по-прежнему молча протянул ручку, готовый идти, куда поведут.

В джипе было не лучше. Мальчик тихо сидел, безразлично разглядывая мелькавшие мимо улицы, как те дети из Силезии. Они спустились по покатому склону Шёнхаузералле, затем проехали мимо выщербленных стен шлоссав сторону Линден. Велосипеды и солдаты. Обломки самолета в Тиргартене. Отмечал все, не говоря ни слова. Только когда они пошли пешком от Савиньиплац, он снова взял Джейка за руку.

– Боже мой, кто это? – спросила Лина.

– Еще одно дите для Фляйшмана. Эрих.

– Но где ты…

– Это сынишка Ренаты. Помнишь, работала у нас?

– Рената? Но я думала, что всех евреев…

Он остановил ее.

– Долгая история. Я тебе потом расскажу. Давай сначала отведем его в церковь.

– Сначала, думаю, его надо покормить, – сказала она, опускаясь на колени. – Смотри, какой тощий. Ты голоден? Не бойся, здесь безопасно. Ты любишь сыр?

Она повела его к столу и достала кусочек похожего на каучук армейского сыра. Малыш с недоверием посмотрел на него.

– Он настоящий, – сказала Лина. – У него в Америке цвет такой. Вот, немного хлеба. Не бойся, кушай.

Он послушно взял хлеб и отщипнул кусочек.

– Значит, Эрих. Хорошее имя. Я знала одного Эриха. Темноволосый, как и ты. – Она коснулась его волос. – Вкусный хлеб? Вот, бери еще. – Она отломила кусок и, положив его на ладонь, осторожно протянула, будто кормила бездомную зверушку. – Видишь, я говорила тебе. А теперь сыр.

Так она кормила его еще несколько минут, пока он не начал есть самостоятельно, поглощая пищу так же молча, как и смотрел на дорогу. Она взглянула на Джейка.

– Где она?

Джейк покачал головой: не при ребенке.

– Он жил у женщины в Пренцлауэре. Думаю, ему пришлось нелегко. Он практически ничего не говорит.

– Ну разве так уж важно говорить? – сказала она мальчику. – Иногда я тоже молчу, когда вокруг все незнакомое. Нам нужно покушать, потом немного отдохнуть. Ты, должно быть, устал. Дорога от Пренцлауэр неблизкая.

Малыш кивнул. Его успокоил ее немецкий, без акцента – не такой, как у Джейка.

– Нам нужно отвести его к Фляйшману, – сказал Джейк. – Темнеет.

– Времени еще много, – беззаботно сказала она и повернулась к Джейку. – Но если она жива – ты же забираешь его от родной матери? К Фляйшману?

– Я обещал ей, что пристрою его. Объясню все позже, – ответил он, чувствуя на себе взгляд мальчика.

Лина предложила ему еще кусочек сыра.

– Вкусный, да? Еще есть, кушай сколько хочешь. Потом мы поспим, ладно? – говорила она тихим, убаюкивающим голосом.

– Лина, – сказал Джейк, – он не может оставаться здесь. Мы не можем…

– Знаю, – ответила она, не слушая. – Но на одну ночь. Тот подвал. Ты же видишь, как он устал. Для него все незнакомо. Ты знаешь, как меня зовут? – спросила она у малыша. – Лина. – Она преувеличенно сильно зевнула, поднеся руку ко рту. – Ох, я тоже так устала.

– Лина, – сказал Джейк. – Ты же знаешь, что я имею в виду.

Она посмотрела на него:

– Да, знаю. Только на эту ночь. Что с тобой? Ты не можешь отправить его в таком состоянии. Посмотри на его глаза. Мужчины.

Но глаза его были широко раскрыты, вовсе не слипались, он переводил их с одного на другого, будто принимал решение. Наконец остановился на Джейке, встал, подошел к нему и снова поднял ручонку. Джейк на секунду смутился, решив, что малыш хочет уйти, но он заговорил на удивление внятно после такого долгого молчания.

– Мне надо в ванную, – сказал он, протягивая руку.

Лина улыбнулась, посмеиваясь про себя.

– Ну это по твоей части, – сказала она Джейку, когда они, двое мужчин, проследовали в туалет.

После этого ничего не оставалось, как отдать бразды правление в ее руки. Независимо от его планов нежданный джокер оттеснил все в сторону. Сидя за столом, он наблюдал, как она укладывает ребенка, гладит его по лбу, что-то непрерывно и тихо нашептывает. Обеспокоенный, он закурил, посмотрел на свой блокнот. Ренату забрали в кафе, после безобидного флирта, грайфер сдал грайфера.Рон хотел, чтобы он поделился этой историей с другими. Он снова поглядел в сторону спальни. Там Лина все еще уговаривала малыша уснуть. Не зная, чем заняться, Джейк начал приводить свои записи в порядок, чтобы вчерне набросать статью, и стал прикидывать, как бы изложить ее без упоминания одного очень важного момента. Но когда он взял листок бумаги, статья стала выстраиваться сама, открываясь историей Марты Бен, плавно включила первое кафе, затем опять вернулась, одно падение следовало за другим, пока не наступил момент кивка. Не апология, нечто более сложное – криминальная история, где преступником был каждый. Он писал торопливо, желая поскорее завершить статью, как будто простое изложение на бумаге позволяло ему избавиться от всего этого. Обувь, мать, Ганс Беккер, торговля привилегиями. И все равно в это не верилось. Что со всеми случилось? Город, где он раньше пил пиво под деревьями. Хоть кто-нибудь в кафе поднял глаза, когда вошли эти люди? Не соучастники – люди отводили взгляд. Кроме Ренаты, которая все еще видела эти лица.

Он писал статью, весь уйдя в нее, прежде чем понял, что бормотание в спальне затихло и единственным звуком в квартире был тихий скрип его пера. Лина стояла в дверях, наблюдая за ним с усталой улыбкой.

– Заснул, – сказала она. – Работаешь?

– Хочу написать по свежим следам.

– Шей, пока игла не остыла, – привела она немецкую пословицу. Села напротив него и взяла сигарету. – Мне не нравится его состояние. Надо, чтобы его посмотрел доктор Розен. Так, на всякий случай. Я снова его видела сегодня – кажется, он тут всегда.

– Он лечит девочек.

– Ой, – сказала она, слегка смутившись. – А я и не подумала. И все же доктор…

– Лина, мы не можем оставить его здесь. Я не хочу привязываться.

– Да, понимаю. Но на одну ночь… – Она замолчала и посмотрела на него. – Ужасная участь, да? Он никому не нужен. Никому. Я подумала, стоя там: ну чем не семья. Ты вот так работаешь, он спит.

– Мы не его семья, – мягко, но определенно сказал он.

– Да, – ответила она и сменила тему: – Расскажи мне о Ренате. Что произошло? Он сейчас не слышит.

– Вот, – сказал он, толкнув листки через стол. – Все здесь.

Встав, он подошел к бутылке с бренди и налил в два стакана. Один поставил перед ней, но она не обратила внимания. Ее глаза были прикованы к странице.

– Это она тебе рассказала? – спросила Лина, читая.

– Да.

– Господи. – Она медленно перевернула страницу.

Закончив читать, она толкнула листки обратно и отпила.

– Ты не упоминаешь ребенка.

– Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал. Особенно сам ребенок.

– Но никто не узнает, почему она пошла на это.

– Разве имеет значение, что подумают люди? Факт в том, что она пошла на это.

– Из-за ребенка. Ради ребенка пойдешь на все.

– Так она и говорит, – слегка раздраженно сказал он. – Лина, так хочет она. Она не желает, чтобы он знал.

– Кто он такой.

– Жить, зная такое, ужасно, разве нет? Все это. – Он коснулся листков. – Ему лучше быть в стороне. Ему не надо знать обо всем этом.

– Не знать своих родителей… – сказала она задумчиво.

– Иногда это неизбежно.

Она взглянула на него, затем положила руки на стол, собираясь встать.

– Верно, иногда, – сказала она, отвернувшись. – Хочешь поесть? Я сейчас…

– Нет. Сядь. У меня есть новость. – Он помолчал. – Рената видела Эмиля. Она сказала, где он.

Лина замерла, привстав со стула.

– Ты ждал, чтобы сказать мне это?

– При мальчике не было времени.

Она села.

– Так говори. Где?

– Русские держат его в здании на Бургштрассе.

– Бургштрассе, – сказала она, пытаясь сообразить, где это.

– На востоке. Оно охраняется. Я съездил и посмотрел.

– И?

– И оно охраняется. Просто так не войдешь.

– И что мы будем делать?

– Мы – ничего. Пусть этим занимаются люди Шеффера – они в этом деле доки.

– Доки в чем?

– В похищении людей. Вот во что это выльется. Русские его не отдадут – они скорее всего даже не признаются, что он у них. Поэтому Шеффер должен придумать, как все это провернуть. Он хотел использовать тебя. Как приманку.

Она уставилась в стол, обдумывая все это, затем подняла бокал и допила бренди.

– Хорошо, – сказала она.

– Что – хорошо?

– Я сделаю это.

– Нет, не сделаешь. Люди, приходящие к русским, не всегда возвращаются назад. Я не готов так рисковать. Это военная операция, Лина.

– Мы не можем оставить его там. Он приезжалза мной – он рисковал своей жизнью. Я перед ним в долгу.

– Ты ему ничего не должна.

– Но русские…

– Я же сказал, поговорю с Шеффером. Если кто и сможет добраться до него, только он. Он ему нужен. Он ждет этого.

– А ты нет, верно? Тебе он не нужен?

– Все не так просто.

Она подалась к нему:

– Ты не можешь оставить его там. Только не с русскими. Я не оставлю.

– Несколько недель назад ты думала, что он мертв.

– Но он жив. И потом. Ты был сыщиком, искал повсюду. И нашел его. Я думала, ты этого хотел.

– Так оно и было.

– Но не сейчас?

– Нет, если это грозит тебе опасностью.

– Я не боюсь. Я хочу с этим покончить. Как ты думаешь, что у нас будет за жизнь, если мы будем знать, что он там? С ними. Я хочу покончить с этим. С этой тюрьмой – ты даже не хочешь, чтобы я выходила из квартиры. Поговори со своим другом. Скажи ему, я согласна. Я хочу вызволить его оттуда.

– А ты сможешь уйти от него? Спасибо он тебе за это не скажет.

Она опустила голову.

– Нет, не скажет. Но он будет свободен.

– И это единственная причина?

Она оглядела его, затем потянулась к нему через стол и коснулась пальцем лица.

– Какой же ты еще мальчишка. После всего того, что произошло, так ревновать. Эмиль – это моя семья. Это другое. Не то, что с тобой. Разве ты не понимаешь?

– Я думал, что понимал.

– Думал. Даже если и так, все равно, как школьник. Помнишь фрау Хинкель?

– Да, две линии.

– Она сказала, я должна сделать выбор. Но я уже сделала. Еще до войны. И выбрала тебя. Какой же ты глупый, если не понимаешь.

– Я все равно не хочу, чтобы ты рисковала с Шеффером.

– Может, это тоже мой выбор. Мой.

Он встретился с ней взглядом и отвел глаза.

– Дай мне поговорить с ним. Может, он больше в тебе не нуждается теперь, когда известно, где Эмиль.

– И тогда что?

– Тогда мы ждем. Мы не едем на восток. Не едем на Бургштрассе. Я уверен, они переведут его в другое место, если обнаружат, что мы знаем. И не предлагаем свои услуги. Понятно?

– Но ты мне скажешь, если они действительно захотят…

Он кивнул, обрывая ее, затем схватил за руку:

– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

– Ты что-то знаешь? Я тоже нет, – сказала она легко, затем погладила его по руке. – Не сейчас. – Она настороженно склонила голову. – Это он? Пойду проверю. – Она сняла руку и поспешила в спальню.

Джейк сидел и наблюдал за ней – тревожно. Не надо было ему идти на эту сделку. Но ничего рискованного, что бы там ни говорил Шеффер. А потом что? Их будет трое.

Прикрыв дверь, она вернулась в комнату и приложила палец к губам.

– Спит, но беспокойно. Нам нужно говорить тише.

– Он что, останется там?

– Мы перенесем его попозже, когда действительно заснет.

Она подошла к нему и поцеловала в лоб, затем стала расстегивать ему рубашку.

– Что ты делаешь?

– Я хочу видеть тебя, а не форму.

– Лина, нам нужно это обсудить.

– Уже обсудили. Решение принято. Теперь представим – дети спят, но у нас есть кушетка, так что мы тихонечко. Давай посмотрим, насколько тихо мы сможем этим заняться.

– Ты просто пытаешься сменить тему.

– Тс-с. – Она поцеловала его. – Ни звука.

Он улыбнулся ей.

– Подожди, сейчас ты услышишь кушетку.

– Тогда мы будем медленно. Медленно так хорошо.

Она была права. Сама тишина возбуждала, каждое касание – скрытное, чтобы скрип пружин не выдал их. Войдя в нее, он двигался так медленно, что, казалось, об этом знают только они, секрет на двоих, который выдавало лишь ее тяжелое дыхание возле его уха. Затем мягкое покачивание, бесконечное, сладкое поддразнивание, пока, наконец, все не закончилось тем, чем и началось, в том же ритме, и даже содрогание ничего не нарушило в окружавшей их комнате. Она не отпускала его, поглаживая ему спину, и он несколько минут не чувствовал разницы между занятием любовью и пребыванием в ней. Они слились в одно целое.

Но на разбитой кушетке было неудобно. Выпиравшие пружины вывели его из обычного забытья, беспамятства секса, и вместо того, чтобы отдаться течению, он вдруг резко всплыл. У них это так же было? У другой парочки на кушетке, чтобы не разбудить своего ребенка? Невероятно – словно услышав его, она коснулась его лица.

– Я выбрала тебя, – сказала она.

– Да, – сказал он, целуя ее, затем поднялся и в тревоге сел рядом с ней. – Ты думаешь, он слышал?

Она сонно покачала головой:

– Накрой меня. Я хочу полежать так минутку. Как ты смог подняться?

– Не знаю. Выпить хочешь? – спросил он, подходя к столу, чтобы налить еще.

– Посмотри на себя, – сказала она, наблюдая за ним, затем слегка приподнялась. – Джейк? Мальчик – я заметила. Я думала, что у всех евреев – ну, ты понимаешь, – сказала она, кивнув на его пенис, и смутилась, как Рената, хотя лежала все еще мокрая после любви.

– Она не стала это делать. Она хотела, чтобы он был немцем.

Лина обеспокоенно села, прикрываясь платьем.

– Она хотела этого? Даже после…

Он сделал глоток.

– Чтобы защитить его, Лина.

– Ага, – сказала она, медленно качая головой. – Господи, что же она должна была пережить.

Он взглянул на стол, где лежала статья с упущенным аспектом.

– Ты же сама говорила – ради ребенка пойдешь на все. – Он снова взял бокал, но замер и, не донеся его до рта, быстро поставил на стол. – Ну конечно.

– Что конечно?

– Ничего, – сказал он, подходя к одежде. – Кое-что пришло в голову.

– Ты куда собрался? – спросила она, наблюдая, как он одевается.

– Не понимаю, как я сразу не сообразил. Журналист обязан заметить, если что-то упущено. Читаешь статью, и чувствуешь– чего-то не хватает. – Он наконец обратил на нее внимание. – Просто догадка. Я вернусь.

– В такое время?

– Не жди. – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. – И никому не открывай дверь.

– Но что…

– Тс-с. Не сейчас. – Он поднес палец к губам. – Разбудишь Эриха. Я вернусь.

Он пулей вылетел из дома, побежал по боковой улочке к оставленному джипу и стал возиться в темноте с зажиганием. На узких улочках в стороне от площади только тускло светила луна, но когда он выбрался на шоссе Шарлоттенбургер, то оказался среди широкого поля неожиданно красивого белесого света. Теперь, когда у него не было времени его рассматривать, грубоватый неприветливый город вдруг оказался таким привлекательным, что Джейк даже остановился, поразившись его скрытой сущности – видимо, она всегда была здесь, когда все остальное покрыто мраком. Удивительно – он вдруг подумал, что город наконец стал освещать ему, как белые камешки Ганзелю, путь по широкой, пустынной улице, и далее по Шлосс Штрассе, помогая в самый нужный момент быстро найти дорогу среди развалин. Все удавалось настолько легко, что Джейк понял: он не ошибся. Никаких теней у наблюдательного пункта Вилли, только дружелюбно направляющий огонек.

Когда профессор Брандт открыл дверь, все сомнения Джейка исчезли.

– Я пришел за документами, – сказал он.

– Как вы узнали? – спросил профессор Брандт, когда Джейк начал читать.

Они сидели за столом, освещенным единственной лампой. Круг света падал только на страницы, не захватывая лиц, и его голос прозвучал бестелесно.

– В Крансберге он сказал, что вы умерли, – рассеянно пояснил Джейк, стараясь сосредоточиться. – Чем еще можно объяснить это, как не желанием, чтобы вас не нашли? Он не хотел рисковать…

– Что я им расскажу, – подхватил профессор. – Понимаю. Он так думал.

– Возможно, он боялся, что они устроят обыск. – Он перевернул страницу: отчет завода «Миттелверкс» в Нордхаузене, еще один документ, отсутствующий в Центре документации. Ссылок на него нет, никуда не передавался – отсутствующая часть истории, как и ребенок Ренаты. – Почему он оставил их у вас?

– Он не знал, какова ситуация в Берлине, как далеко продвинулись русские. Не только на востоке, город практически взят в кольцо. Только Шпандау открыт, но насколько долго? Слухи и больше ничего. Кто знал? Он вообще мог не выбраться – я и сам так думал. Если бы их схватили…

– Поэтому он спрятал их у вас. На всякий случай. Вы их читали?

– Да, потом. Я ведь думал, он погиб, понимаете? Я хотел знать.

– Но вы их не уничтожили?

– Нет. Я подумал, придет день, и они станут веским доказательством. Они все будут лгать, все подряд. «Мы ничего не могли поделать». Даже сейчас они… Я подумал, кто-то же должен ответить за это. Важно, чтобы люди узнали.

– Но вы их и не отдали.

– Потом вы сказали, что он жив. И я не смог. Он – мой сын, понимаете. Несмотря ни на что.

Он замолчал, и Джейк поднял взгляд. В халате он выглядел больным, не таким подтянутым, как в официальном костюме, но худую шею держал прямо, словно так и не снял старинный высокий воротник.

– Надо было отдать? Не знаю, герр Гейсмар. Может, я хранил их для вас. Может, вы найдете в них ответ. – Он отвернулся. – Ну, теперь дело сделано – они у вас. Заберите их, пожалуйста. Я не хочу больше держать их у себя дома. Вы меня извините, но я устал.