Текст книги "Хороший немец"

Автор книги: Джозеф Кэнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Они повернули на Вильгельмштрассе. Новое министерство ВВС Геринга, вернее его остов, уцелело, но в остальном улица – длинная линия помпезных правительственных зданий – лежала в закопченных руинах, кирпичи изверглись на тротуары, словно кровь из раны. Тут все и начиналось.

Около Рейхсканцелярии стояла толпа – внезапные высверки фотовспышек. Редкие аплодисменты.

– Смотрите, это Черчилль, – сказала Лиз, хватая камеру. – Давай туда.

– Очевидно, у них тоже экскурсия, – сказал Рон, делая вид, что ему все надоело, но тем не менее завороженно пялясь на лестницу – ну как же, знаменитость.

Джейк вылез из джипа. Вот тут и стоял, улыбаясь, Гитлер. А теперь Черчилль, в легкой летней форме, зажав зубами сигару, окруженный репортерами. Рядом с ним Брайан. И как ему удалось так быстро добраться сюда? Но у Брайана имелась легендарная способность появляться везде неожиданно, как черт из табакерки. Черчилль, смущаясь аплодисментов, остановился на лестнице. Машинально поднял руку, сложил пальцы в победный знак, затем смешался и опустил, осознав вдруг, где находится. Джейк посмотрел на толпу. Аплодировали английские солдаты. Немцы стояли молча. Затем отошли – возможно, стыдясь своего любопытства, как прохожие придорожной аварии. Черчилль нахмурился и поспешил к автомобилю.

– Давайте посмотрим, – сказал Джейк.

– Вы в своем уме? И оставить джип, битком набитый фотоаппаратами? – Автомобиль Черчилля отъезжал, толпа потянулась за ним. Рон закурил сигарету и сел в машину. – Валяйте. А я тут посторожу. Принесете мне сувенир, если там хоть что-нибудь осталось.

На входе стояли русские солдаты. Коренастые азиаты с винтовками. Всего лишь демонстрацией силы, впрочем: люди свободно входили и выходили, да и охранять нечего. Джейк повел Лиз мимо вестибюля с развороченной крышей по длинной галерее. По зданию бродили солдаты, выискивая среди обломков медали – все, что можно унести. Посреди зала лежали огромные люстры. Одна еще висела в нескольких футах над мусором. Ничего не убрано. Это почему-то шокировало больше, чем развалины снаружи – наглядная ярость решающего штурма, зримое безумие разрушения. Мебель разбита на куски, обивка вспорота штыками; картины порезаны. Ящики выпотрошены и отброшены. В кабинете Гитлера гигантская мраморная столешница перевернута, края отколоты на сувениры. Везде бумаги с отпечатками грязных сапог. Отвратительные свидетельства буйства. Монгольская орда. Он представил, как вопила охрана, мечась по залам, колошматя и растаскивая все подряд.

– Как ты думаешь, что это? – спросила Лиз, поднимая пачку пустых бланков с золотым обрезом – сверху рельефные нацистский орел и свастика.

– Приглашения. – Он повертел бланк в руке. – Фюрер просит вас присутствовать. На чаепитии. Бланков целые ящики. Хватит на тысячу лет.

– Как у миссис Астор, [14]14
  Кэролайн Уэбстер Шермерхорн Астор (1830–1908) – жена миллионера-железнодорожника Уильяма Бэкхауза Астора, предпочитала представляться просто как миссис Астор, и после 1887 г. только это было отпечатано на ее визитках.


[Закрыть]– сказала Лиз, засовывая несколько штук в карман. – Хоть что-то, а?

– Пошли отсюда, – сказал Джейк. Ему было не по себе от этого бардака.

– Дай мне сделать несколько фоток, – сказала она, снимая комнату.

Два американских солдата, услышав английскую речь, подошли к Лиз и протянули свой фотоаппарат:

– Привет, щелкните нас?

Лиз улыбнулась:

– Конечно. У стола?

– Свастику захватите?

Массивная декоративная свастика лежала на полу лицом вниз. Оба солдата поставили на нее ногу. Один приобнял другого, и оба заулыбались в камеру. Дети.

– Еще раз, – сказала Лиз. – Свет плохой. – Щелкнув, взглянула на их фотоаппарат. – Где достали? С начала войны не видела таких.

– Шутите? Они отдают их практически задаром. Поищите у Рейхстага. Хватит пары бутылок «Канадского клуба». Вы только приехали?

– Да.

– Пропустим по стаканчику, а? Я угощаю. Могу все тут показать.

– А что мама скажет?

– Эй!

– Остынь, – сказала она и кивнула на Джейка. – К тому же он страшно ревнивый.

Солдатик посмотрел на Джейка, затем подмигнул ей:

– Тогда до следующего раза, детка. Спасибо за снимок.

– История для мемуаров, – сказала она Джейку, когда солдаты ушли. – Никогда не думала, что меня будут клеить в кабинете Гитлера.

Джейк удивленно посмотрел на нее. Он вообще не думал, что Лиз можно клеить. Но сейчас понял, что, если с нее соскрести фронтовую грязь и солдатскую фанаберию, она станет хоть куда.

– Детка, – развеселился он.

– Где бункер?

– Здесь, наверное. – Он показал в окно на задний дворик, где на часах стояли русские солдаты. Небольшой бетонный блокгауз; иссеченный осколками, пустой участок земли. Двоих американцев сначала отогнали, но потом те предложили сигареты, и часовые отошли в сторону, разрешив солдатикам сфотографировать. Джейк вспомнил Египет, аллею бункеров, где уходили под землю фараоны, влюбленные в смерть. Но даже они не забирали с собой свой город.

– Говорят, он в конце на ней женился, – сказала Лиз.

В последний час, когда наверху как оголтелые бегали русские.

– Будем надеяться, для нее это что-то значило.

– Это всегда что-то значит, – легко сказала она и взглянула на него: – Я сюда еще раз приеду. Смотрю, ты не в настроении.

Все хотят увидеть бункер, сказал Рон. Последний акт, вплоть до омерзительной свадьбы и финального, слишком запоздалого выстрела. Теперь это история для газет и журналов. Были у Евы цветы? Тост под шампанское, потом они усыпили собаку, а Магда умертвила своих детей.

– Это не усыпальница, – сказал Джейк, по-прежнему глядя в окно. – Тут все надо сравнять бульдозером.

– После того, как я сделаю снимок, – сказала Лиз.

Они вернулись в сумрак длинной галереи. Опять поломанные стулья, из-под растерзанной ткани торчит набивка. Почему русские оставили все в таком виде? Варварский урок? Но кто здесь будет учиться? Американские солдаты фотографировались у рухнувших люстр, как рассеянные туристы. У стены валялась груда медалей, выброшенных из ящиков. Железные кресты. Когда Джейк нагнулся, чтобы взять один – сувенир для Рона, – он ощутил себя гробокопателем, роющимся в останках.

Тревожное настроение не оставило его и на улице. Горы камней были уже не безличным ландшафтом, но Берлином, который он знал, частью вышибленной из него жизни. Здесь, на углу, Унтер дер Линден была серой от пепла. Даже отель «Адлон» разбомбили.

– Нет, – поправил его Рон. – Его сожгли русские, после штурма. Никто не знает, почему. Спьяну, наверно.

Он отвел взгляд. Но что здание по сравнению со всем остальным? Руки, которые не можешь стряхнуть. Бранденбургские ворота на той стороне площади стояли, но квадрига сместилась с пьедестала, будто колесница, перевернувшаяся на скачках. Колонны завешаны красными флагами и портретами Ленина, отчасти скрывавшими щербины от снарядов. По пути в Тиргартен он увидел огромную толпу у Рейхстага: американцы меняли бутылки «Канадского клуба», русские рассматривали наручные часы. Некоторые немцы, как те две женщины у Темпельхофа, несмотря на жару, были в пальто – вероятно, прятали то, что принесли на продажу. Сигареты, консервы, старинные фарфоровые часы. Новый «Вертхайм». Несколько девушек в летних платьицах повисли на солдатах. Перед почерневшими стенами Рейхстага, исписанными кириллицей, солдаты позировали для фотокамер. Еще одна остановка нового туристического маршрута.

Парк добил его окончательно. Здания, как и солдаты, – ожидаемые потери. Но деревья тоже исчезли, все до одного. Густой лес Тиргартена, все его извилистые тропинки и глупые статуи в укромных уголках сгорели, оставив после себя огромную пустоту, усеянную темными обугленными пнями и искореженными металлическими фонарными столбами. Джип ехал на запад вдоль Оси. Вдали над Шарлоттенбургом последние лучи солнца окрасили небо в пурпур, и на мгновение Джейк подумал, что там еще бушует огонь, пылая в ночи маяком для бомбардировщиков. Обломок одного упал, и одинокий пропеллер торчал из земли – сюрреалистический кусок металлолома, вроде фрагмента старого холодильника или ржавого трактора, которые иногда видишь во дворе бедного фермера.

– Господи ты боже мой, – сказала Лиз, – посмотрите на них.

Вокруг полно людей, медленно их огибавших. Чемоданы. Тюки одежды. У некоторых – ручные тележки и детские коляски. Двигались из последних сил, медленно переставляя ноги. Старики и семьи вообще без вещей. Перемещенные лица – новый эвфемизм. Никто не попрошайничал, не просил помощи, лишь устало тащились мимо. Куда? К родственникам в подвал? В новый лагерь, пройти дезинфекцию, получить тарелку супа и никакого адреса для пересылки почты? Ошеломленные тем, что в сердце города оказалась пустошь, хуже той, из которой ушли. И все же куда-то они шагали – великое переселение выживших, подобных тем, на старых гравюрах, что брели среди выжженного ландшафта Тридцатилетней войны.

Конец должен был быть не таким, подумал Джейк. А каким? Парады? Полный жизни Берлин, такой же, как всегда, но без нацистов? Как еще? Странно, он никогда не думал, что это закончится. Жизни вне войны не было, одна история вела к другой, а та – к следующей. И вот теперь последняя – что будет, когда закончится и она? Поедешь домой, сказал Хэл. Домой, где он не был десять лет. Поэтому вернулся в Берлин – еще одно перемещенное лицо в Тиргартене. С одной лишь разницей: он в джипе мчится мимо отставших переселенцев в компании бойкой девчонки, которая щелкает фотокамерой, и водителя, чья очередная сигарета стоит пайки хлеба. Бредущие пешком смотрели на них безучастно и шли дальше. До него вдруг дошло, что они видят в нем завоевателя, одного из распущенных тинэйджеров и охотников за сувенирами, а не берлинца, возвратившегося домой. Эта иллюзия теперь исчезла, как и прочие.

Но что-то должно ведь остаться. Годы его жизни. Люди переживали и не такое. Он велел Рону повернуть у монумента Победы и дал ориентир: зенитные батареи у зоопарка. Сам высматривал дальше, что исчезло. Церковь Кайзера Вильгельма, шпиль снесло. Кафе «Кранцлер» разрушено полностью. Гораздо больше людей. Курфюрстендамм пострадала, но узнаваема. Стекла во фронтонах магазинов и выносных витринах выбиты, часть зданий уцелела – выиграли в рулетку бомбежек. Налево по Фазаненштрассе.

– Так нам не по пути, – сказал Рон.

– Знаю. Мне надо кое-что проверить, – ответил Джейк раздраженно. Он волновался.

Направо мимо Людвигкирх. После стольких ночей затемнения он мог пройти по этому маршруту с завязанными глазами. Каштаны исчезли, так что улица выглядела неестественно светлой и оказалась расчищена вплоть до Оливаерплац.

– Остановитесь здесь, – вдруг сказал он. Они проскочили, потому что там ничего не было. Мгновение он просто смотрел, затем выбрался из джипа и медленно пошел к груде обломков. Ничего. От рухнувшей пятиэтажки со светло-коричневым фасадом остались одни плиты. Даже тяжелая дверь из чугуна и стекла отброшена прочь. Обезумев, он поискал взглядом кариатиды. Исчезли. Какой-то умывальник возвышался на холме из битой штукатурки.

– Ты здесь жил? – спросила Лиз. На пустынной улице ее голос прозвучал громко. Он услышал, как щелкнул затвор фотоаппарата.

– Нет, – сказал Джейк. – Не я.

Они приходили сюда только несколько раз, когда не было Эмиля. Полдень, густые ветки за окном покрывают тенью узоров задернутые шторы. Влажные от пота простыни. Он дразнится, потому что после всего она прикрывается, натягивая простыню на груди, а спутанные и влажные волосы разметались по подушке, такие же недозволительные, как теплый полдень, комната, где их быть не должно, они вместе.

– Раньше тебя это не заботило.

– То было раньше. Ничего не могу поделать, я стесняюсь. – Она смотрит ему в глаза, потом начинает смеяться – постельный смех, интимный, как прикосновение. Поворачивается на бок. – Как ты можешь шутить?

Он падает рядом с ней.

– Так это ж развлечение.

Она прикладывает руку к его щеке.

– Для тебя развлечение, – говорит она, но улыбается, ибо секс их был игрив – радость выйти сухими из воды.

Безгрешная юность.

Он пошел по узкой тропинке среди обломков. Может, кто-нибудь еще живет в подвале. Но тропинка никуда не привела. Только руины да отвратительная вонь в воздухе. Чье тело? Из обломков штукатурки торчала палка с клочком бумаги, как вешка на могиле. Он нагнулся и прочел. Фрау Дзурис, толстуха с первого этажа, судя по всему, жива и переехала. На какую-то улицу в Вильмерсдорфе – он такой улицы не знал. Фрау Дзурис в настоящий момент проживает– витиеватый официальный язык визитки. Он достал блокнот и записал адрес. Милая женщина, обожала пироги с маком. Ее сын работал на заводе «Сименс» и каждое воскресенье приходил обедать. Такое вот помнишь. Он вернулся к джипу.

– Никого нет дома? – спросил Рон.

Джейк застыл. Потом решил не реагировать, и покачал головой:

– Во всяком случае, не здесь. – Но где-то. – Как тут друг друга находят? При таких делах?

Рон пожал плечами:

– Сарафанное радио. Опросите соседей. – Джейк посмотрел на пустую улицу. – Или гляньте доски объявлений. Они на каждом углу. «Требуется информация о местонахождении…» – знаете, как клуб «Мисс Одинокие Сердца». – Он заметил, какое у Джейка лицо. – Ну, не знаю, – сказал он по-прежнему легкомысленно. – Как-то находят. Если живы.

Неловкая тишина. Лиз, которая все это время наблюдала за Джейком, повернулась к Рону:

– Тебя мама так воспитала, или сам таким стал?

– Извините, – сказал Рон Джейку. – Я не хотел…

– Ладно, забыли, – устало ответил Джейк.

– Вы все посмотрели? Уже темнеет.

– Да, все, – сказал Джейк, забираясь в джип.

– О'кей, в Далем, – сказал Рон.

Джейк кинул последний взгляд на руины. Почему он считал, будто что-нибудь здесь уцелеет? Кладбище.

– Там правда есть горячая вода? Я бы помылся.

– Так все говорят, – откликнулся Рон, повеселев. – После. Это все пыль.

Их расквартировали на огромной вилле на Гельферштрассе – пригородной улочке за штабом Люфтваффе на Кронпринцалле, где теперь размещалась Военная администрация. Здания Люфтваффе были построены в том же стиле, что и министерство Геринга, – серые, из гладкого камня, – но здесь над карнизами торчали готовые к взлету декоративные орлы, и весь комплекс ощетинился колышущимися над крышами американскими флагами и антеннами автомобилей, что выстроились вдоль подъездного пути. Разрушения были и здесь – выгоревшие участки земли, где когда-то стояли дома, – но ничего подобного тому, что они видели в Берлине. И сама Гельферштрассе была в довольно хорошем состоянии, почти мирная. Местами даже деревья уцелели.

Джейк нечасто бывал в Далеме, чьи тихие окраинные улицы напоминали ему Хэмпстед, но облегчение от вида уцелевших домов с традиционными черепичными крышами и бронзовыми дверными молоточками, сделало Далем узнаваемее, чем есть. Большинство оконных проемов зияло пустотой, но улицу очистили от стекла и привели в порядок. Запах, который преследовал их по всему городу, здесь наконец исчез. В ходе общей расчистки домов убрали и тела.

Вилла – трехэтажное нагромождение бледно-желтой лепнины, не такой роскошной, как у особняков миллионеров в Грюневальде, но богатой; очевидно, это был дом профессора института Кайзера Вильгельма, что находился в нескольких улочках отсюда.

– Мне пришлось отдать хозяйскую спальню конгрессмену, – сказал Рон – вылитый трактирщик, что ведет их в номера. – Но по крайней мере спать, скрючившись, вы не будете. Позже я вас переселю, – сказал он Лиз. – Он здесь на пару дней.

– Короткий набег, да? – сказала Лиз.

– Здесь никто не остается надолго, кроме персонала ВА. Они все на втором этаже. Еще один пролет. Ужин в семь, кстати.

– А где размещается рядовой состав?

– Да везде. Большинство казарм – на старом заводе «Телефункен». Часть – у «Онкель Томс Хютте». – Название он произнес по-английски.

– «Хижины дяди Тома»? – удивилась Лиз. – С каких пор?

– А всегда. Сами назвали. Наверное, им книжка понравилась.

В комнате Джейка, очевидно, жила дочь хозяина дома. Односпальная кровать с розовым синельным покрывалом, обои в цветочек, туалетный столик с круглым зеркалом и гофрированной розовой накидкой. Даже тыльная сторона штор затемнения была обшита розовой тканью.

– Мило.

– Да, – согласился Рон. – В общем, как я сказал, через пару дней сможем вас переселить.

– Не надо. Мысли будут девственными.

Рон усмехнулся:

– Ну, об этом в Берлине можно не беспокоиться. – Он пошел к двери. – Белье в стирку оставляйте на стуле. Они его потом заберут. – И, щелкнув дверным замком, ушел, унеся с собой свое легкомыслие.

Джейк внимательно осмотрел комнату в рюшечках. Кто – они?Обслуживающий персонал, люди на побегушках – часть добычи победителей. Что стало с девушкой, выкинутой из ее розового кокона? Он подошел к покрытому стеклом туалетному столику. Ничего, только след от пудры. Уходя, одним движением смела все баночки и тюбики в сумку. Он лениво выдвинул ящички – пустые, не считая нескольких открыток с Виктором Штаалем [15]15
  Виктор Штааль (1909–1982) – австрийский актер.


[Закрыть]– дырочки от булавок по углам. Очевидно, он уже не предмет ее вожделения. Но ей по крайней мере было куда уйти. А что с Линой? Успела ли она собрать духи и пудру и благополучно выбраться или ждала, пока не рухнула крыша?

Он закурил и, расстегивая рубашку, подошел к окну. Двор внизу был перекопан под огород, но грядки превратились в сплошное месиво. Русские небось постарались, ища провиант. Но здесь хоть можно дышать. Израненный город, всего в нескольких милях отсюда, уже таял за деревьями и пригородными домами – так анестезия блокирует боль. Надо было делать заметки. Но о чем тут писать? Все уже произошло. Судя по всему, старики и мальчишки здание за зданием отстреливались прямо из дверей. Почему они держались до конца? Говорят, ждали американцев. Кого угодно, только не русских. Мир будет еще хуже– последнее предупреждение Геббельса, единственное, которое сбылось. В итоге окончательное безумие. Целые улицы в огне. Везде рыщут стаи эсэсовцев, вешая мальчишек на фонарных столбах за дезертирство. В назидание. В лагерях они уничтожали людей до последнего часа. Здесь убивали даже своих. Уже не война, а жажда крови.

Джейк не давал стоящего материала два месяца, еще с лагерей; ждал Берлина. А теперь чувствовал, что Берлин его добьет, что все статьи сведутся к лунным ландшафтам Рона и гнилым зубам – беспомощный замах на масштаб. У него кончились слова. Найди одного человека. Не тысячу – одного. Наверняка она здесь. Один выживший – это же так мало, на это ведь можно надеяться. Он снова посмотрел на огород. Рядом с сарайчиком на задах седая женщина развешивала мокрое белье на веревке. Хаусфрау.

– И что ты собираешься делать? – спрашивал он. – Поехали со мной. Я все улажу. Вывезу тебя отсюда.

– Отсюда, – повторила она, отмахиваясь: само это слово невероятно. Затем покачала головой: – Нет, лучше так. – Она сидела за туалетным столиком, все еще в ночной рубашке, но уже с безукоризненным макияжем, с красным лаком на ногтях. – Я стану хаусфрау, – сказала она как бы мимоходом, крася губы. – Хорошей немецкой хаусфрау. – Опустила глаза. – И перестану лгать.

– Это не ложь, – сказал он, положив руки ей на плечи.

Она посмотрела на его лицо в зеркале.

– Ложь для него.

Седая женщина снизу заметила его в окне. Замешкалась, затем поклонилась, как служанка, и подхватила плетеную корзину. Он наблюдал, как она шла через грязный двор. Найди человека. Какой была ее война? Может, она была одной из верных, надрывала горло в Шпортпаласте, а теперь стирает белье для врагов. А может, просто хаусфрау;радуется, что осталась в живых. Он отошел к кровати и бросил рубашку. Хотя кому это нужно? Рассказы о тех, кто проиграл войну. Дома ждали роскошных статей о конференции, о хитроумной политической борьбе Трумэна со Сталиным, о великом мире, который они завоевали, а не о руинах и людях в Тиргартене, из которых вышибли их будущее.

Раздевшись догола, он обернул полотенце вокруг талии. Ванная в конце коридора.

Когда он открыл дверь, ему в лицо ударили клубы пара, и раздался испуганный вскрик.

– Ой.

В ванне лежала Лиз, груди едва прикрыты мыльной пеной, мокрые волосы откинуты назад.

– А кто будет стучать?

– Извини, я… – начал он, но не двинулся, наблюдая, как она погружается в ванну, закрываясь, сверкнув плотью, розовой, как туалетный столик.

– Полюбовался?

– Извини… – повторил он, смутившись. Мягкое женское тело без формы и пистолетной кобуры, которые сейчас висели на крючке.

– Ладно, – улыбнулась она, ветеран общих палаток и полевых сортиров. – Только не снимай полотенце. Я сейчас вылезу.

Она погрузилась с головой в воду, чтобы сполоснуть волосы, затем пригладила их назад и потянулась за полотенцем.

– Ты отвернешься или ждешь еще и кабаре?

Она стала вылезать из ванны, а он повернулся спиной. Плеск воды, шорох одежды. Звуки сами по себе интимные.

– Видимо, надо счесть это за комплимент, – сказала она, заворачиваясь в халат. – Раньше ты не обращал внимания.

– Неправда, обращал, – ответил он, спиной к ней.

– Угу. – Он слышал, как из ванной, журча, уходила вода. – Все, теперь прилично.

Уже в шелковом халате она вытирала волосы полотенцем. Он посмотрел на нее и склонил голову набок, как молодой солдатик в Рейхсканцелярии.

– Пропустим по стаканчику, а? Я угощаю.

– Когда оденусь? Не могу. Я занята.

– Быстро. Юный Рон?

Она усмехнулась:

– У меня бы сил не хватило. – Она закрепила полотенце на голове в виде тюрбана. – Просто дела. Должна повидаться с человеком по кое-какому поводу. Но в другой раз обязательно. – Она кивнула на ванну: – Пусти лучше воду. Долго набирается. – Медленно забрала вещи со стула, затем села.

– Ты остаешься?

– Джейк? Скажи мне. Эти сегодняшние разъезды – кто она?

– Почему она?

– Потому. Что за история? Ты же знаешь, я из тебя все равно вытяну.

– А никакой истории не было, – сказал он, поворачивая краны. – Она вернулась к мужу.

– А – такая история. Она тебя оставила?

– Это я оставил Берлин. По требованию доктора Геббельса. Не сошлись во взглядах.

– Не сомневаюсь. Когда это было?

– В сорок первом. Считаю, оказал мне любезность. Еще несколько месяцев, и я бы застрял. – Он взмахнул рукой. – Во всем этом.

– Поэтому застряла только она.

Он секунду смотрел на нее, потом опять занялся кранами.

– Она осталась с мужем, – сухо сказал он.

– Я бы не осталась, – сказала она вроде мимоходом, как бы извиняясь. – А кто он был? Один из расы господ?

Он улыбнулся про себя.

– Ну, не совсем господин. Вообще-то учитель. Профессор.

– Чего?

– Лиз, к чему этот разговор?

– Просто так, поболтать. Я не часто застаю тебя врасплох. Мужчину можно заставить говорить, только если поймаешь его со спущенными штанами.

– Может быть. – Он помолчал. – Математик, раз тебе интересно.

– Математик? – хихикнула она, искренне удивившись. – Интеллектуал? Не очень-то сексуально.

– Видимо, сексуально. Она вышла за него замуж.

– А спала с тобой. Математик. Ну, я бы поняла, если б инструктор по лыжам или что-нибудь такое…

– Кстати, он катался на лыжах. Так они и встретились.

– Видишь, – игриво сказала она. – Я так и знала. А где?

Он раздраженно посмотрел на нее. Еще одна тема для женского журнала. Встреча на склоне горы. Такая же грустная, как последний бокал шампанского для Евы Браун.

– He знаю, Лиз. Какая разница? Я ничего не знаю про их брак. Откуда? Она осталась, вот и все. Может, думала, что они выиграют войну. – Вовсе она так не думала. И зачем он это ляпнул? Злясь теперь уже на себя, он закрыл краны. – Моя ванна готова.

– Ты ее любил?

– А вот это не твое журналистское дело.

Она взглянула на него, кивнула и встала:

– Тоже ответ.

– Это полотенце через две секунды падает. Можешь остаться…

– Ладно, ладно. Ухожу. – Она улыбнулась. – Надо же что-то и для фантазии оставить.

Она собрала вещи, перекинула ремень кобуры через плечо и пошла к двери.

– Приглашение в силе, не забудь, – сказал он.

Она обернулась:

– Кстати, хочешь совет? В следующий раз, когда будешь приглашать девушку выпить, не рассказывай ей о другой. Даже если она спросит. – Лиз распахнула дверь. – Увидимся в кампусе.